Вова хоть и совершеннолетний, но совершенно не догоняет, с чего такие тупые вопросы. К тому же, он абсолютно, блять, не догоняет, что это за сомнительный тип, и как он оказался с ним на Арбате. Арбате, сука! Он же только что был в Люберцах, засыпал в собственном доме! Только глаза прикрыл, а потом просто… Парень смотрит ещё раз на мужчину напротив. В мозгу появляется очень страшная мысль, от которой мурашки прошибают мгновенно. — У тебя же есть соулмейт, — Семенюк скорее утверждает, хотя изначально планировал спросить. Конечно, есть. Парню напротив явно за двадцатку, — у большинства обычно уже есть родственная душа. Тот, вопреки ожиданиям, лишь головой странно ведёт в сторону, и Братишкин не понимает толком, — а может, и не желает понимать, — что это означает, но движение почему-то зеркалит, чувствуя накатывающее першение в горле. — В Москве никогда не бывает тихо, — озвучивает сухими губами непрошеную мысль Владимир. — Это твоя первая ночь после исполнения восемнадцати, так ведь? — парень напротив смотрит слишком понимающе, слишком… очевидно. — Ну, не-е-е-ет, — Братишкину сразу же становится смешно. Причём по-настоящему смешно. Если это всё действительно происходит с ним, то это, сука, всё Джоин и его ебливое «А если парень?», по-любому. Этому идиоту только дай что-нибудь ляпнуть. Киллер делает неаккуратный шаг назад и пяткой упирается в бортик крыши, спотыкаясь. Расстояние до асфальта неблизкое, поэтому он повинуется инстинкту самосохранения и всё же отходит подальше от края, хотя желание спрыгнуть ещё никогда так не прельщало, — Ты мне просто снишься, окей? — пытается договориться с мужчиной парень, выставляя ладони вперёд.
Лёша молча наблюдает за чужой начинающейся истерикой и чувствует себя где-то недалеко на грани своей. Оставаться беспристрастным сложно, ведь Хес тоже допускал мысль о том, что это всего-навсего его дурацкий сон. Становится очевидным, что этот вроде бы уже совершеннолетний, но всё ещё малолетний придурок вряд ли плод его воспалённой фантазии. — Не психуй только, — предупреждающе заговаривает снайпер, наблюдая, как опасливо его обходит парень, будто Губанов и правда такой страшный. — Не указывай мне, — не раздумывая, отвечает пацан, уже метя в сторону боковой лестницы снаружи многоэтажки, — И молчи главное, а то я реально начну думать, что ты настоящий. Хес вздыхает тяжко, сжимая губы. Нет, такие «одарённые» личности не смогли бы ему присниться даже при всём желании.Вова зря времени терять не собирается: он уже спрыгивает на лестничную клетку. Та не выглядит слишком уж устойчивой, но выбирать не из чего, — сон это или нет, он сбежит в любом случае. Главное, чтобы это не было правдой. Главное, чтобы это не оказалось именно тем, о чём он думает. Парень устремляется вниз. Решётчатые ступени пролетают перед глазами одна за другой, вскоре сливаясь в одну сплошную рябь под ногами. Семенюк уже начинает перепрыгивать ступеньки, привыкнув к расстоянию между ними. Да, это всё — всего лишь бредни уставшего за два дня бессонниц организма. Сейчас он просто пойдёт туда, куда глаза глядят, а потом проснётся и облегчённо рассмеётся от собственной глупости. Скорость уже впечатляет, и притом он даже не устал! Победная ухмылка проступает на губах, пока парень не слышит чужой голос неожиданно близко. — И как успехи? Братишкин стопорится моментально, стирая улыбку с лица и поднимая голову. Другой парень стоит на крыше и с непроницаемым лицом смотрит на него сверху. Вова не отдалился ни на метр. Он опускает взгляд вниз и замечает, что стоит на лестничной площадке, едва ли находящейся ниже уровня крыши. Самой верхней. Всё ещё. — Я же… бежал, — тихо утверждает Семенюк, растеряно смотря по сторонам. — Да, я видел, — кивает мужик сверху, — Это был пиздец. Я даже описать это не смогу. — Да иди ты нахуй! — мигом взрывается Братишкин, рывком поднимаясь наверх. Совсем другое дело, потому что обратно на крышу он ступает сразу же, а вот как сбежать с неё?! — Это же, блять, бред полный. Я не… — он бегло оглядывается в поисках хоть каких-нибудь вариантов для побега. Ничего нет. Дверь закрыта, лестница попала в пространственно-временную петлю, а прыгать вот так с крыши… Не, Вова лучше того чувака скинет, — Я не мог попасть так. Это неправда, это не могло случиться со мной.
Чужие метания Лёшу утомляют. Честно сказать, детей он не любит. Не то чтобы этот без пяти минут школьник уж совсем на пиздюка походил, но ведь тому, по всей видимости, действительно только-только восемнадцать стукнуло. Это видно было по детскому испугу в глазах и неудержимой агрессии. Губанов в свои двадцать четыре недалеко ушёл, но боялся уже… по-взрослому что ли. Разумеется, мысль о том, что «пиздец, это всё-таки оказался парень» стучала в голове набатом и давила на виски, но трагедию устраивать бессмысленно да и в целом нет времени. Куда важнее было то, что Лёша уже не мальчик-романтик. Он, блять, убивал с этой ёбанной крыши! Причём дважды. А теперь всё указывает на то, что эта крыша и есть их «место». С такой жизнью даже в цирк ходить не надо. Губанов позволяет себе мелкую улыбку, в который раз поражаясь всей комичности данной ситуации, на что пацан реагирует сразу же. — Нихуя не весело, — злостно произносит он, наконец, переставая наворачивать круги и смотря на снайпера в упор, — Это ошибка. Этого не должно было случиться, — он взмахивает руками, указывая на Алексея, — У тебя же… блять, член! Губанов от испанского стыда чуть на месте не скончался. Ситуация по всем параметрам не сахар, когда твой, по-видимому, соулмейт — очевидный долбоёб. — Ты догадливый, — сдержанно отвечает мужчина, фыркая. — А ты, я вижу, дохуя смешной, — гневно цедит совершеннолетний школьник. Настроение падает довольно стремительно. Какой, нахуй, Лёше соулмейт?! Да и тем более такой! Ему, уже как пару лет убийце, малой токсичный пацан под боком! Само наличие родственной души уже означает большие риски, а когда она ещё и такая… Думается, даже самые злостные лёшины неприятели поржут и не будут и пытаться ему насолить, — тут сама жизнь уже поглумилась над Губановым. — Прекращай истерить и токсичить, — серьёзно отвечает киллер, — Раз уж ты стал «взрослым», веди себя соответственно. — Блять, ты меня ещё душить тут начни, — скривившись, тянет парень, — Пиздец какой! Мы не можем быть соулмейтами! Это просто невозможно, понимаешь?! — Понимаю, что дальше? — кивает Алексей. — Просто иди нахуй, — по-видимому не находя больше слов и аргументов, отчаянно взмахивает рукой пацан и уходит в другую сторону. «Господи, блять, такая шкилла», — внутренне содрогается Хесус, — «И что теперь дальше-то делать?!». Хес прикрывает глаза и считает до десяти. Вновь открывает. Картинка не меняется ни капли. Он в лотерею никогда не играл, а теперь уже точно не станет.***
Игровое кресло хоть и современное до невозможности, а всё равно предательски поскрипывает. Хес морщится от мерзкого звука, который в гудящей голове отзывается слишком уж болезненно. Вообще, во всё ещё мало соображающем сознании ничего надолго не задерживается, кроме резких противных звуков и обрывков несвязных мыслей. Цепочка странная: уснул-проснулся-Семенюк. Это всё, за что он может зацепиться на данном этапе. Ещё, конечно, в голову лезет занимательная мысль о том, что обстановка в квартире у Вовы достаточно яркая и богатая красками. В темноте, когда он сидел здесь прошлой ночью, это в глаза не бросалось. Ах, да, выходит, это его уже вторая ночь в Люберцах. Какая-то очень стрёмная закономерность вырисовывается. Лёша такую в рот ебал, если честно. — Пиздец, а где перекись-то?! Пацан мечется из стороны в сторону и от него шума, как от десятерых. Полтора года прошло с их первой встречи там, в другом мире, предназначенном только для них двоих. Теперь вот наступила она, их первая встреча воочию. Совсем ничего не изменилось. Лёша так-то вообще с годами перестал меняться, так что с него спросу нет. Чужие метания его всё ещё утомляют. Детей он всё ещё не любит. Семенюк уже и не дитё толком, — за этот год он вырос. Речь не про рост, разумеется, — там ему уже ничего не светит, — но со времён их знакомства он повзрослел: возмужал налицо, стал стричься короче, вести себя спокойнее и адекватнее. Не всегда, конечно, а лишь изредка, но это уже хоть что-то. Правда, сейчас о спокойствии речи и не шло. — Я, блять, четвертую этого Хесуса нахуй! Вот клянусь, от него места живого не останется! Губанов обречённо вздыхает. Кажется, это уже шестая его кончина за последние полчаса. Ему явно есть где «разгуляться», потому что всякий раз, когда Семенюк отмечает его побитое состояние и кровоподтёки или когда не может найти в четырёх стенах вату или перекись, в его личном списке бездарных смертей появляется ещё один пунктик. — Серьёзно, обойму выпущу, — шипит себе под нос Владимир, всё же находя какие-то остатки в мутном пузырьке и выливая их на кусок ваты. Алексей мысленно загибает палец и еле удерживается, чтобы не хмыкнуть. Самоирония только подстёгивает, красноречиво напоминая о том, что «Ну, вообще-то, ты так рвался признаться ему во всём! Уже готов был в лицо ему сказать о себе! Так что же сейчас не говоришь?». Очевидно, потому что умирать в Люберцах не хочет никто. Что и говорить, его труп можно оставить прямо на улице, и никто и глазом не поведёт, — настолько здесь люди непробиваемые. А пожить бы хотелось. Ну, хотя бы чтоб понять, что происходит.Вова перенапряжён настолько, что все конечности неумолимо сводит. Он взрывается и тухнет, взрывается и тухнет. Контролировать себя не получается совсем, потому что, ну, блять, Дима здесь! Сидит в его Москве, в его квартире, на его стуле! И он до того выглядит не вписывающимся во всё происходящее, что невольно начинает казаться, будто это всё дурной сон или игры взбудораженного сознания, не иначе. Но алые полосы засохшей крови и следы грязи на уставшем лице чересчур сильно уродуют чужой идеальный образ, выученный уже наизусть. Этого не должно было произойти.
Как человек, который всегда был где-то там, на выдуманной крыше их выдуманной Москвы, который всегда казался чем-то недостижимым и неосязаемым, вот так просто врывается в его вполне существующий мир, да и, к тому же, переворачивает всё вверх дном, не оставляя Вове даже малейшего шанса прийти в себя? Уже пустой пузырёк из-под перекиси скатывается куда-то на пол. Конечно, у Семенюка нормальных медикаментов нет никаких. Обычно, после встречи с ним зашивают уже других людей, а вот он травмы на себе видеть не привык. Карпова, к счастью, зашивать не нужно, поэтому и паникует Братишкин не так сильно, как мог бы. Но долбанный мандраж всё равно с толку сбивает, прямо как в тот первый день на крыше. Вова возвращается с кухни и внезапно замирает, во все глаза уставившись… на него? Это до сих пор в голове уложиться не может. Дима сидит, откинувшись головой на маленькую подушку, и бессмысленным взглядом смотрит в потолок. Сердце небрежно сбивается с ритма, и Братишкин осторожно выдыхает. Вот оно. Это всё совсем не так, совсем иначе. Он ведь даже ему и не сказал ничего толком, бросив только поспешное «сиди здесь», прежде чем начать судорожно искать «первую помощь». Кислород стремительно выгорает в лёгких и его совсем не хватает. Надо взять себя в руки. Парень делает тихий шаг навстречу. — Это, — хрипло начинает Семенюк, не продумав совершенно, как подступиться, — Я уже имел дело с этим, так что знаю, что делать. Я посмотрю? — врёт бессовестно, но умное лицо всё равно держать пытается. В конце концов, он же должен показать, что хоть что-то здесь контролирует и над чем-то имеет власть. Создать хоть какую-то иллюзию спокойствия и безопасности для Карпова — единственное, что волнует. Дима кивает неспешно и смотрит сразу в упор. Судя по виду, он почти в норме, но убедиться в этом всё же стоит. Грязь вперемешку с кровью при электрическом свете чернеет уродливыми кляксами, заставляя поражённо скользить взглядом по чужому лицу. Братишкин вроде в ебало не получал, а всё равно ощущает себя слишком загнанно. Это ведь его вина. Это он позволил этому случиться. — Так страшно? — непонятливо уточняет мужчина в кресле, заинтересовано приподнимая бровь. — Да нет, я за эти полтора года уже к тебе привык, — на автомате срывается с губ, хотя Вова не планировал. Карпов только взгляд переводит в разряд «скептических», коими он всякий раз парня одаривает, когда тот говорит очередную свою глупость. Это до того знакомое выражение тут же отзывается согревающим теплом в вовиной груди, что мелкую улыбку сдерживать не получается. Впервые всё выглядит и ощущается так, как было много раз до этого. Так, как и должно было всегда быть. Братишкин подходит близко и смотрит уже сверху вниз. Дима в ответ всё также глядит, не отрываясь. Вова откровенно тупит, потому что лишь сейчас приходит понимание, что для осмотра головы нужно… ну… коснуться? По-настоящему. В реальности. Вообще-то он сам прекрасно помнит, как поддерживал того под руку на стройке, но тогда все слова и движения казались слишком уж сюрреалистическими, чтобы походить на правду. А теперь, здесь… Парень решает рубить сразу с плеча и бережно касается линии челюсти, чуть наклоняя голову вниз. Он задыхается мгновенно. Гладкость чужой кожи под пальцами пробирает до заметных коликов на загривке. Он ощущает его тепло. Господи, он ведь никогда не чувствовал его тактильно. Любое касание — нечто эфемерное, едва ли уловимое, больше выдуманное собственным разумом, чем правдивое. Так ведь всегда было. Теперь же что-то совершенно иное, отдающее зудом под чуткими подушечками. Вова неосознанно ведёт большим пальцем дальше, стараясь прогнать волнующие его ощущения, и останавливается аккурат посередине чужого подбородка.
Лёша совсем на грани понимания происходящего. В кресло он вжат максимально, взгляд вжат в одну лишь точку на стене. Возможность пошевелиться не представляется ему как что-то подвластное, когда он весь — сплошные эмоции. Чужой палец, так ласково лежащий на собственном подбородке, отдаётся прожигающим пятном посередине. Губанов замечает какое-то движение в собственных волосах и с силой смыкает челюсти, сжимая веки до цветных кругов перед глазами. Щекотно. А ещё до судорог волнительно. Хочется по коже тереть остервенело или ногтями чесать до красных полос — всё, что угодно, лишь бы перестать задыхаться от всепоглощающего ощущения бережности в каждом мимолётном действии. Может, проходит минута, может, их было с десяток. Вова делает шаг назад, и взгляд его стеклянный совсем ничего не выражает. Хес смотрит со всей внимательностью, задерживаясь на том, как вздрагивает чужой кадык от сухого глотка. — Порядок, — лаконично выдыхает парень, неуверенно дёргая губами, — Никаких серьёзных травм. Там пара небольших ран, я обработал… а так всё заебись. Я удивлён: ты даже не дёрнулся, хотя там даже зашипело немного, — зачем-то добавляет он. — Я… — Губанов открывает рот, но не знает, что ответить. Он настолько пытался абстрагироваться от реальности, чтобы окончательно не съехать с катушек, что случайно перестарался. — Да, я понял, — подавляет тихий смешок Семенюк, — Для вас, настоящих заводских работяг, это как поссать сходить, верно? Лёша хмыкает, и это означает одновременно всё и ничего. — Тебе надо умыться, — серьёзно говорит Владимир, — Насчёт одежды не волнуйся, — я дам. Губанов кивает вдогонку и только сейчас ёжится от уже начинающего пробирать холода. Мужчина в замешательстве оглядывается назад. Балкон снова незакрыт.***
Чаинки вихрем плывут в мутном чае, пар от которого обдаёт лицо неприятным жаром. Лёша тоже «плывёт»: моргает заторможено, но упорно пытается держать рассудок в относительном здравии. За последние двое суток он даже не спал — провёл в отключке от силы часа три или четыре, поэтому сейчас, в половину пятого ночи, выглядел едва ли свежее утопленников. Хоть Хес трупом не был и, вроде как, смог спастись из беды, в которую сам не понял, как попал. Просто какой-то человек решил дать ему по ебалу, а потом… оставить на стройке? Фу, какое бескультурье. Вова, кажется, тоже последние силы оставил в гостиной, потому что сейчас ходил, как в бреду, и сонно хлопал глазами. Тем не менее, суетливость в нём не растерялась, и он до сих пор продолжал крутиться на кухне, то наливая чай, то разливая его, то убирая за собой. Ну, это же Вова, — Хес в нём даже не сомневался. — В общем, — серьёзно отрезает Семенюк, присаживаясь напротив снайпера и ставя свою кружку на стол, — Я подумал, билет домой я тебе пока не куплю. — Зачем билет? Я на такси лучше… — пространственно тянет Губанов в ответ, всё ещё не отрываясь от своей чашки. — Чё? На такси в Новокузнецк? — непонимающе вздёргивает бровями Владимир. Хесус чуть в стол башкой не уебался. Ну, точно, Новокузнецк! Его так называемый «дом». — Ну, да, — с невинным видом соглашается он, — Как ты думаешь, довезёт? — Бля, ты, как обычно, дохуя смешной, — сморщившись, хмыкает Семенюк, и Хесус задушено вздыхает, радуясь, что его поведение дурачка удалось выдать за насмешку, — Хотя, если в юмор пытаешься, значит, не всё так плохо, — впечатлённо добавляет парень. Лёша переводит дух и откидывается на стуле, чуть расслабляясь. Конечно, долго это продолжаться не сможет, но сейчас лучше побыть некоторое время Димой, чем лететь с восьмого этажа. Ситуация у них, мягко говоря, каверзная, так что думать нужно на два шага вперёд. — В любом случае, ты, оказывается, пиздец под каким ударом и отправлять домой тебя слишком опасно, — озабоченно говорит Братишкин, — По крайней мере, пока я не разберусь со своей хуйнёй, тебе лучше перестраховаться и побыть рядом, на всякий пожарный. — Типо… прямо здесь? — округляет глаза Алексей. — Типо у тебя есть выбор? — скептично отзывается Владимир, — Хоть в настоящей Москве побудешь. По-моему, прекрасные перспективы. В Москве — перспективы, конечно, замечательные, но вот в Люберцах — крайне хуёвые. Губанов губы поджимает и прикидывает в голове, как его жизнь до такого довела. Его, человека, в чьём распоряжении около ста «квадратов» чуть ли не под Красной площадью, заставляют жить в «однушке» в Люберцах. Даже перспектива отправить его в Новокузнецк не выглядит такой позорной. Спорить бесполезно: это у Лёши есть выбор, а у Димы, как правильно сказал Семенюк, вариантов немного. — Ладно, — без особенного воодушевления кивает снайпер, — Ты прав. — Я не знаю, насколько тебе придётся задержаться. Скорее всего, не одну неделю, — сконфуженно добавляет Владимир, — Поэтому, думаю, тебе стоит позвонить там семье… или начальству… если это возможно, — неловко отводит глаза парень, берясь за кружку. Он явно выглядит растеряно, и по нему можно понять, что Вова в принципе мало осведомлён и не имеет представлений о том, как это работает там, на заводах далёкой-далёкой провинции, с которой ему никогда не доводилось иметь дело. Губанов взгляд тупит в одну точку, задумываясь. На свой так называемый «завод» он точно звонить не станет. Перед глазами так и стоит картинка, как он звонит Шевцову со словами «Лёх, у меня тут возникли непредвиденные трудности, из-за которых мне придётся пожить некоторое время в Люберцах. Да, без возможности выбраться. Нет, я не ударился головой. Нет, я не буду принимать таблетки, ты меня вообще слушаешь?!» и всё в таком духе. Пожалуй, лучше он просто без предупреждения скроется с радаров, чем начнёт объяснять всю ситуацию. В конце концов, это не первый раз, когда он отказывается контактировать с обществом. Надо просто на некоторое время забыть «лёшину жизнь» и перестать общаться с Джолибеллом, другими подозрительными знакомыми или даже Антошей. — Блять! — резко вспыхивает киллер, вскакивая со своего места и мигом направляясь к двери. На вешалке висел многострадальный бомбер, который знатно потрепала непогода, но его преимущество было в другом: внутренний карман всё-таки сохранил не менее многострадальный Айфон, а значит, ограбление не входило в планы его похитителей. А вот угон — вариант возможный. Он ведь вышел из Тайоты и даже не закрыл её! Любезно оставил ключи в машине для любого дурачка, кто осмелится заглянуть в салон и обнаружить их в замке зажигания. Если с автомобилем что-то произойдёт, Семенюку придётся ещё побороться за право его четвертования.Hesus 4:53
Антош, я оставил твою машину открытой во дворе на Тверской
Тебе лучше приехать и забрать её как можно скорее, потому что она долго там не протянет походу
Т2×2 4:54 В СМЫСЛЕ????? ТЫ ЧЁ ТАМ СОВСЕМ ОХУЕЛ Лёша брови сводит, неприязненно морщась. Друзей подставлять, конечно, плохо и стыдно, но он сам, блин, влип в неприятности покруче угона машины! Потому чужие претензии, помимо острого укола вины, вызывают к тому же и непреодолимое раздражение.Hesus 4:56
Я тут кажется вообще чуть не умер, чтоб ты знал
Т2×2 4:56 ЭТО ТВОЙ ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ В ОФИСЕ БЛЯТЬ ЛАСТОЧКУ ТО МОЮ ЗА ЧТО????? Рассчитывать на понимание Антоши, когда тот не в курсе всей ситуации, — дело гиблое, а посвящать во все подробности ещё хуже. Мало ли, какие проблемы это может ему принести. Потому снайпер молча блокирует телефон. Его дело — предупредить, а Татыржа, привыкнув к его закидонам, явно отнесётся к этой информации со всей ответственностью. — Не знал, что работяги гоняют с последними Айфонами, — лаконично комментирует лёшино появление на кухне Семенюк, когда тот вновь присаживается напротив. — Накопил, — как можно увереннее парирует Губанов, прячась за кружкой. Владимир молчит некоторое время, внимательно всматриваясь и будто бы анализируя всё его поведение. Хес дышит ровно — ровнее уже некуда, — хотя плечи всё равно сковало неконтролируемое напряжение. — Всё будет хорошо, — тихо произносит парень напротив. Лёшино ровное дыхание замирает вместе с этими словами, потому что Вова смотрит так проникновенно и так… искренне что ли. Под сердцем что-то ёкает от чужой заботливости. Боже, он ведь правда думает, что Лёша в опасности. Дима. Дима в опасности, притом в такой, от которой истерический смех с трудом получается сдерживать. — Я всё исправлю, — уверенно заявляет Семенюк, — Я, блин, обещаю, что найду его, и он ответит за всё, что сделал. Невозмутимость трескается вместе с лёшиными потугами сохранять незаинтересованность. Что он сделал? За что ему отвечать? — Ты говорил, что ты должен был убить Хесуса, — как бы «между прочим» напоминает Алексей. — Да, мне его заказали, — фыркает Братишкин, — Блять, если бы я знал, к чему это приведёт, я бы в жизни на эту хуйню не подписался… — Кто заказал? — тут же перебивает его Хесус с напряжённым видом. Вова глаза удивлённо округляет, во всю рассматривая мужчину. Лёша мгновенно осекается, запихивая свои чрезмерно стремительные порывы куда поглубже. Приходится себе напоминать: Дима в этом не разбирается; Дима не должен этим так интересоваться. — Я не знаю, — спустя паузу, неторопливо отвечает Семенюк, — Заказчика не было. Да и какая разница? Теперь дело не в заказе — мне эта гнида лично дорогу перешла. В голове у Губанова ни одной связной мысли. Его заказали. Кто-то желает ему смерти. А теперь же его хочет убить сам Вова! — Ну, ты понимаешь, это же надо было узнать как-то про нас! — снова заводится Братишкин, взмахивая руками, — Узнать, где ты находишься, найти, блять, тебя, начать мне угрожать или что это вообще такое?! Он же явно, сука, знает больше, чем я! Пиздец, я же его из-под земли достану… — Ты, правда, убиваешь людей? Вопрос растворяется в воздухе горьким осадком. Вова замолкает тут же, и его растерянное выражение сдаёт его с потрохами: он совсем не рассчитывал на подобные замечания. А у Хеса в голове никак не может уложиться не то что желание Вовы убить его, а для начала хотя бы сам факт того, что он в принципе способен на убийство. Он, тот пацан с крыши, умеет убивать? Говорить, как будет лишать людей жизни, направлять на них оружие, стрелять, резать… что угодно! Как это возможно? По какой-то причине это понимание подкашивает его куда сильнее даже того факта, что он сам докатился до похожей жизни. Но оружие именно в вовиных руках представляется как что-то неправильное, абсолютно ошибочное. Что-то, что не могло случиться даже в самых странных фантазиях и предположениях. Просто ужасный абсурд. — Блять, Дим, — неловко тушуется Семенюк, запуская руку в волосы и отводя взгляд. По нему видно, как он тщательно подбирает аргументы в своё оправдание, но разве они могут здесь быть? Лёша сам прекрасно знает, что не могут. — Ты, правда, убиваешь людей, — тихо заключает мужчина, прикрывая глаза. В происходящее верить не хочется, а вот спать хочется очень. — Прости, — еле слышно говорит Семенюк в ответ, не в силах больше посмотреть на собеседника. — Не стоит, — тут же отвечает Губанов. Он не стоит этих извинений. Не в его случае их принимать, когда он с каждой минутой, проведённой здесь под чужим именем, закапывает себя всё глубже и глубже, — Спать хочу, — зевает мужчина, потирая глаза. — На диван иди, — хмыкает Братишкин. — А ты как? — всё же открывает глаза снайпер. — Я ещё чуть-чуть на кухне посижу, а потом придумаю, что себе постелить, — просто пожимает плечами парень, откидываясь на стуле. Хес молча кивает и поднимается с насиженного места. Тело ломит от усталости уже настолько, что паника в мыслях отходит на второй план. Всё подождёт. — Дим, — окликивает его Братишкин. Губанов останавливается в проёме и вопросительно смотрит на парня. Вова выглядит до невозможности смущённым и неуверенным во всех своих движениях, но всё равно решается: — Если мы сейчас уснём, получается, мы не приснимся друг другу? Лёша моргает удивлённо, тоже подрастерявшись. Выходит, что так? Совсем некстати возникает дурацкое желание прикоснуться к подбородку, к тому самому месту, будто проверить, действительно ли там остался этот незримый, но очень ощутимый след, но снайпер вовремя себя одёргивает, стараясь не предаваться совсем уж иррациональным глупостям. — Вроде, это так и работает, — неопределённо тянет Губанов, — В любом случае, мы узнаем это сейчас в первый раз. Семенюк губы понимающе поджимает, но всё равно выглядит как в воду опущенным, хоть всячески пытается замаскировать это. Хес смотрит задумчиво, а потом набирает в лёгкие побольше воздуха и говорит то, что он никогда в жизни представить себе не мог. — Спокойной ночи, Вов. На крыше это звучало бы предельно глупо, — они же уже там спали. Но здесь, в стенах дома, где его не должно быть, смотря на человека, которого нельзя было видеть воочию, можно позволить себе маленькое безрассудство. — Спокойной ночи, — тихо отвечает парень. Почему-то звучит очень правильно в такой неправильной ситуации.***
Резкий громкий стук не то что вытаскивает, а грубо вытряхивает из такой приятной сонной дымки, по-хамски прерывая все многострадальные вовины попытки отдохнуть от своей сумасшедшей жизни. Парень рывком отрывает голову от поверхности кухонного стола и тут же кривится из-за пронзающей боли в спине и шее. Он же действительно уснул прямо так, сидя. От собственной безалаберности хотелось тяжело вздыхать, но ещё сильнее смеяться. В целом, чего-то подобного он от себя и ожидал, так что даже неудивительно.
Шея ноет, и киллер медленно вертит головой в разные стороны для облегчения. Дверной звонок вновь бесцеремонно разрезает образовавшееся затишье, заставив парня резко подпрыгнуть на месте.
— Кто, блять, такой охуевший самый? — насуплено тянет Владимир, зло сверкнув глазами в сторону входной двери.
Микроволновка показывает десять утра и это едва ли утешение, когда ложишься в пять. Настойчивости человека за порогом можно только позавидовать. Или начинать нервничать. Поднявшись на слабых ногах, киллер замученно потянулся в разные стороны, напряжённо вглядываясь в поверхность двери, будто пытаясь что-то увидеть за ней. Громкий стук повторился, и это уже ни разу не приблудные торгаши и рекламщики, которые сдаются уже после первой попытки.
— Ждёшь кого-то? — Дима подскочил от постороннего шума явно в таком же замешательстве, что и Семенюк. Его потрёпанная причёска мелкими прядями ложилась на лоб, а по помятому, несколько растерянному лицу легко догадаться, что его пробуждение тоже не отличилось особой плавностью.
— Не особо, — с сомнением бросил Братишкин, запрокинув голову и во всю рассматривая своего новоявленного сожителя. Охуеть, в это до сих пор не верится.
— Тогда странно, что к тебе так упорно пытаются вломиться, — Карпов, несомненно, прав, потому что даже Вова начал считать это слишком уж подозрительным.
— Держись подальше, я разрулю, — Семенюк отходит к вешалкам и медленно засовывает руку в карман куртки. Отблеск металла отражается во внимательных глазах Карпова, когда он напряжённо рассматривает пистолет в чужих руках. Вова внутренне кривится, предчувствуя осуждение соулмейта всеми фибрами души, но всё равно сжимает оружие крепче, потому что, как бы там ни было, за их безопасность отвечает именно он.
— Часто ты гостей с огнестрелом встречаешь? — неопределённо хмыкает Дмитрий.
— Ты меня ещё душить тут начни, — сразу же отвечает киллер, медленно подходя к двери и пряча пистолет за спиной.
Поворот дверного замка звучит очень громко, но вовино сердце по звучности не уступает. Парень рывком вдыхает, прежде чем с силой дёрнуть за ручку и резко выскочить из-за двери.
— Ты совсем охренел меня так долго игнорить?!
Неравномерный выдох вылетает из грудной клетки, и Семенюк молчаливо поджимает губы, запоздало запихивая оружие под футболку.
— Ангелина, — по слогам произносит Братишкин, неотрывно наблюдая за девушкой.
— Ты заебал! Может, дверь себе нормальную с глазком установишь, чтобы мне тебя ждать по три часа не приходилось? — девушка руками взмахивает в возмущении и безапелляционно заходит внутрь квартиры, — Я вчера спалила в окно, как ты уехал куда-то посреди ночи, весь нервный какой-то был. Вот, пришла убедиться, что ты в порядке, и узнать, куда это ты так, сломя голову, намылился? — добавляет она, расставляя руки по бокам и оглядываясь по сторонам.
— Я гулял, — сконфуженно бубнит под нос Семенюк, также осматривая помещение на предмет какой-нибудь подозрительной хуйни, до которой можно докопаться.
— Ага, — саркастично кивает Геля, — Под таким дождём он решил погулять, расскажешь.
Вова только нос чешет и думает, что бы такого напиздеть, чтобы красиво вышло. Благо, раздумывать пришлось недолго, потому что соседка уже прошла в зал и удивлённо воскликнула:
— Ого, да у тебя тут гости! Что-то не похоже на тебя.
Вова язык прикусывает и уже спешит в гостиную.
— Э-э-э-э… Дима, — скромно кивает в знак приветствия Карпов, сидя на компьютерном стуле.
— Ангелина, — улыбаясь, кивает в ответ девушка. Но ей хватает нескольких секунд, прежде чем её глаза в удивлении расширяются, и она шокировано смотрит на мужчину, — Подожди, ты же… Дима?
— Ну, да? — неуверенно спрашивает парень.
— Это тот самый Дима, который… твой?! — в неподдельном восторге вздыхает русоволосая, оборачиваясь на вставшего рядом соседа.
Братишкин, кажется, прямо сейчас готов под землю провалиться. Щёки становятся неприятно горячими от наливающейся краски, и он с трудом сдерживает непроницаемое лицо, хотя самому хочется в ладони спрятаться от возникшей ситуации. Из всех людей, которые каким-то образом могли появиться в его квартире, появилась именно та, которая наверняка знает о его соулмейтстве.
— Он не мой, — тихо протестует киллер, стыдливо щурясь.
— Высокий, голубые глаза, тёмные волосы, причёска такая… странная, — Геля неопределённо ведёт руками над головой, — Да это же в точности, как ты описывал!
Семенюк рад был бы сейчас разбежаться и прямо с балкона сигануть, не мелочась. Приходится держаться относительно невозмутимым и держать руки сжатыми до белых кулаков за спиной. Диман смотрит не без видимого удовольствия и заинтересованности, переводя взгляд то на него, то на девушку. Конечно, ему такое внимание льстит, и Вова ещё наслушается язвительных комментариев в свою сторону, но сейчас мужчина лишь помалкивает, за что Братишкин ему безмерно благодарен.
— Теперь понятно, зачем ты вчера посреди ночи сорвался… точнее, за кем, — весело хмыкает Ангелина, вновь обращаясь к Карпову, — А ты ведь реально симпатичный, мне не соврали.
— Так, всё, знакомство окончено, — резко обрывает её Семенюк, — Ты же убедилась, что со мной всё хорошо?
— Да уж, с тобой всё лучше некуда, — язвительно отмечает соседка, — Хоть бы сказал, что вы, оказывается, встретиться планировали.
— Да мы сами как-то не ожидали, — вдруг подаёт голос Дмитрий.
— Раз со мной всё решили, то расскажи, ты там как? Сказала Олегу о своей новости вчера? — поспешно перевёл тему Братишкин.
— Нет, я завтра расскажу. Как раз это будет день нашего первого поцелуя, — мечтательно вздохнула соседка, — Устроим совместный ужин, и там я сообщу о нашем маленьком человечке.
— Ты беременна? — вздёргивает брови Карпов, — Поздравляю.
— О-о-ой, спасибо, — умилённо протянула девушка, — Такой он у тебя милый, — фыркнула она, вновь посмотрев на Владимира.
— Всё, заканчивай, — недовольно поджал губы киллер, уже начиная раздражаться от открытых провокаций.
— Хорошо, молчу, — тут же ответила Геля, поднимая руки в примирительном жесте.
С кухни раздаётся телефонная трель, и Владимир только вздыхает горестно. Сегодня он прямо-таки нарасхват, ничего не скажешь.
— Сейчас приду, — бросает за собой парень, вынужденно покидая территорию гостиной, из которой уходить сейчас ну совсем нет желания, потому как от вызывающих разговоров Ангелины не застрахован никто.
На кухонном столе его Айфон разражается надоедливой мелодией, а на экране такое лишнее сейчас «Хард» выделяется особенно чётко. Киллер вновь цыкает раздражённо, но сдаётся быстро, — он же дал слово всегда оставаться на связи. А если он не хочет ещё и перед Лёхой на пороге оправдываться или, Господи упаси, знакомить его с Диманом, то стоит не выпендриваться лишний раз.
— Алло, — сдержанно отвечает Братишкин, принимая звонок.
— Ты заебал! Может, телефон снимешь с беззвучного, чтобы мне тебя ждать по три часа не приходилось?
Голос в трубке явно с нотками укора, но скорее дружеского, чем серьёзного. Вова хмыкает в ответ и разрешает себе чуть расслабиться. В его-то наглухо отбитой жизни слышать голос главной опоры и поддержки последних лет — не так уж погано, на самом деле.
— Я просто только проснулся, поэтому затормозил, — сладко зевает в трубку парень.
— Ну, да, десять часов — я в тебе даже не сомневался, — ехидно хмыкают на том конце, — Это чем же, интересно, ты всю ночь занимался?
Внутри Вовы всё дрогнуло натянутой струной. Сказать, что «Извини, я всю ночь шлялся по заброшке в поисках человека, который хотел меня убить, а вместо него нашёл собственного, сука, соулмейта» не представляется возможным. О таком в принципе вслух лучше не говорить, не то что Хардплею.
— Жрал, играл, спал, дрочил, — выразительно и с расстановкой отчитывается пацан.
— Бля, Володь, — судя по тону, Баранов явно брезгливо морщится и, как всегда, закатывает глаза, — Это же был риторический вопрос. Необязательно было посвящать во все подробности.
— Ну, уж прости, скрывать что-то не привык, — насмешливо фыркает Семенюк, не сдерживая ухмылку.
— И что, всё это время дома сидишь? — вдруг неоднозначно раздаётся на проводе, и Братишкин хмурится непонятливо, со всем вниманием прислушиваясь к собеседнику.
— Да, — уверенно отрезает киллер, — Смысл? Бог придумал «доставку», не для того чтобы я из дома выходил.
— Ну, ладно, — как-то сомнительно тянет Баранов.
«Проверяет, сука», — в голове только и мысли о том, какой же Баранов хитрый жук, но Семенюк свой тембр контролирует, чтобы не было даже намёка на неуверенность.
— Я удивлён даже, — зачем-то добавляет мафиозник, будто бы добивая нервную систему.
— Очень зря, — уже более агрессивно комментирует Владимир, — Ситуация такая, что мне сейчас не до шуток.
— Ну, всё, не кипятись, — мягко произносит мужчина, — Я просто хотел убедиться, что с тобой всё в порядке.
— Всё заебись, — поджимает губы парень, — Спасибо.
— Рад слышать, — абсолютно серьёзно отвечает Баранов, — Просто помни, что, в случае чего, ты всегда можешь связаться со мной, и я обязательно помогу.
Вова непроизвольно рот приоткрывает. Знал бы Баранов, что на языке — столько слов невысказанных, столько размышлений, которые изнутри до дыр сжирают. Да, хотелось бы рассказать. Рассказать, как сильно он боится за свою жизнь, как сильно его беспокоит весь тот ад, в котором он вынужден находиться последние дни. Сказать про Диму, про сообщение, про заброшку, пожаловаться на тех сраных мужиков, которые его обижали, будто он снова впал в глубокое детство.
— Хорошо. Спасибо, — коротко отвечает пацан, будто ничего не произошло.
Конечно, совершенно ничего. Он справится со всем, потому что он уже взрослый, а Хард — слишком дорогой человек, чтобы вот так легкомысленно впутывать его во всё своё дерьмо, подвергая того ненужной опасности.
Да и, к тому же, сам Баранов — потенциальная опасность, о которой Семенюк только догадывается.
— Чудесный всё-таки парень, — видимо, уже наговорившись с Димой, не удерживается от очередной колкости девушка, стоит Братишкину снова появиться в зоне видимости.
— Я не сомневался, что тебе понравится, — измученно говорит киллер, вставая рядом и потирая лицо.
— Кто звонил? — напряжённо спрашивает Карпов, сразу же отмечая выжатое состояние парня.
— Отец, — безэмоционально отвечает Братишкин.
Дима, кажется, удивляется мимолётно, но вопросов больше не задаёт.
***
— Ты остаёшься дома. Фраза на самом деле обидная. Ещё обиднее получать её в свой адрес в свои двадцать пять. К тому же, ещё от человека, который на порядок тебя младше, но всё равно руководит тобой, как ребёнком. У Лёши много причин, чтобы обижаться, — он просто не определился, какая конкретно задевает его сейчас сильнее. Едва ли выпроводив Ангелину из квартиры, Семенюк сразу же начал суетиться по поводу местоположения Хесуса: поматерился, позлился и начал думать рационально. Губанов даже впечатлился немного, но ситуация от этого приятнее не стала. Вова всё ещё хочет его найти. А Лёше нужно найти Валакаса. Правда, он не имеет ни малейшего представления, как можно найти человека, о котором уже несколько лет ничего не слышно. А теперь ещё, как оказалось, он сам на мушке, причём этот «кто-то» желает ему смерти настолько, что даже не стал дожидаться действий Братишкина и занялся этим самостоятельно. Или, что более вероятно, начал помогать Братишкину. Иначе как объяснить то сообщение на его номер? Если бы некто просто хотел смерти Хесуса, то выкинул бы его в Москву-реку без размышлений, но нет же: специально дал Вове координаты для того, чтобы убийством занялся именно он. Вот только этот «некто» вряд ли рассчитывал, что Братишкин увидит в нём Диму, собственного соулмейта. С такой жизнью и в цирк ходить не нужно. — Ну, давай же, давай, — Вова крутился в компьютерном кресле, как юла, и тряс телефоном в разные стороны; ждал ответного сообщения какого-то своего «Жоры из Сквада», который должен был вычислить, откуда этот номер или кто его создатель. — Я должен поехать, — как можно убедительнее повторил Хесус, сидя на диване и пиля взглядом парня. — Дома посидишь, чай попьёшь, — невозмутимо ответил Владимир, не отрывая глаз от мобильника. Хес не просто должен поехать, — ему пиздец как это необходимо. Если он узнает, кто отправил это сообщение, то поймёт, кто же так сильно мечтает о его кончине. Но Семенюк, блять, решил заняться этим вопросом сам, а «Диму», как самого бесполезного в этой сраной ситуации, решил оставить не у дел, предложив «охранять квартиру». Схема у Вовы ну просто замечательная — замечательно портит все лёшины планы. — Ты, правда, хочешь оставить меня одного? — вопрос совсем невинный и по-детски жалобный. Лёша — профессионал, когда дело доходит до «наивности». Братишкин поднимает недоумённый взгляд от Айфона, явно не понимая такого «захода», — Здесь? В городе, о котором я ничего не знаю, если со мной что-то случится? — Что с тобой случится?! Я тебя дома оставляю, а не на улице! — тут же возмутился киллер, сводя густые брови. — Чел, ты понимаешь?! — наклоняется к парню снайпер, проникновенно заглядывая в глаза, — Этот Хесус узнал как-то, что мы с тобой соулмейты! Ты реально думаешь, что ему создаст проблемы узнать, где мы находимся? У Братишкина взгляд явно проясняется, потому что смотрит он уже более внимательно и, вроде бы, серьёзнее. Ну наконец-то, блять, «Диму» начали слушать в этой квартире. — Вот ты сейчас меня оставишь тут, а он вдруг припрётся? А куда я убегу? Я же Москву, блять, не знаю! — убедительно всплёскивает руками Губанов, после скрещивая их на груди, — Не ты ли говорил, что я должен держаться рядом? И что теперь, свалишь и оставишь меня здесь молиться, чтоб не грохнули? Резко, но с Вовой, кажется, так и работает. Он глядит озадаченно, в голове перебирает чужие слова. Именно то, что нужно. — Ну, не знаю даже… — с видимым сомнением тянет Семенюк, склоняя голову, — Я же не знаю, куда меня занесёт. Это может быть очень опасно. — Оставлять меня здесь без помощи ещё опаснее, — решительно заявляет Хесус, — Да и, к тому же, как с тобой может быть опасно? Ты же главный по безопасности! Фатальный удар по самолюбию. Лёша знает его уже более года. Конечно, он всегда знал другого Вову, который должен, вроде как, учиться в университете и клепать сайты из множества кодов, но Братишкин, по правде говоря, практически ничем не отличается. Разве что пытается брать на себя больше ответственности, даже если сам не уверен, что сможет справиться. — Хорошо, ты прав, — кивает Владимир, — Но блять… — он нервно морщится и отводит взгляд. Губа уже белая от постоянных прикусываний, но киллер игнорирует неприятные ощущения, вместо этого наклоняется к самому нижнему ящику в компьютерном столе и что-то оттуда достаёт. «Сиг» Лёша видел не один раз, в руках держал тоже частенько, но смотреть на него сейчас — весьма неожиданно. Вова тоже смотрит на него несколько удивлённо, будто сам не верит, а потом всё-таки вздыхает и подходит к парню. — Держи, — сухо говорит парень, протягивая оружие, — Отдавать его тебе, конечно, такая себе идея, но других вариантов нет: как бы я ни отвечал за безопасность, ты тоже должен иметь возможность себя защитить. Губанов смотрит на протянутую вещь недоверчиво, но после принимает огнестрел. — Имел дело раньше с оружием? Тир, например? — интересуется Владимир, запихивая руки в карманы штанов. — Было дело, — хмыкает мужчина напротив. — Тогда, может, проблем будет меньше. Но пользоваться только в самых экстренных случаях! — грозит пальцем Братишкин, — Если есть вариант не «юзать» и обратиться ко мне, то так и сделай! И, пожалуйста, — жалостливо сводит брови пацан, — Только не пристрели там себя. «Пестики» детям не игрушка. Губанов цокает предельно громко, красноречиво закатывая глаза, и вздыхает. Будь он даже трижды Димой, он бы всё равно заебался от такой духоты. — Двигаем, — решительно провозгласил Семенюк, деловито заглядывая в телефон, — Наша следующая остановка — некая «TWITCH контора».***
«Контора» даже в самом названии — хорошее описание всего происходящего, ведь адрес и все наводки ведут в самый что ни на есть обыкновенный подвал какого-то старинного стрёмного здания, которое реставрацию видело разве что в своих лучших мечтах. Ну, подвал тоже соответствует: стены изгажены какой-то непонятной сажей, некоторые ступени раскрошены уже до цементного основания, но за перила не взяться — не дай Бог ещё подцепить какую-нибудь заразу. Сложно представить, чтоб люди приходили сюда по собственной воле, скорее, всё выглядит так, будто их затаскивают силком и больше о них никто ничего не слышит. Вова криво усмехается собственным глупым мыслям и осторожно ступает ниже. — Помнишь, о чём мы договаривались? — мимолётно оборачивается парень. — Я никуда не лезу, ничего не делаю, не привлекаю внимание и вообще веду себя так, будто я есть и одновременно меня нет, — кисло отозвался Дима, не упуская возможности в очередной раз недовольно посмотреть на соулмейта. — Ты ж моя умница, — не без видимого ехидства ухмыльнулся киллер. Да, он душил и делал это осознанно. При всём желании он бы не смог пройти мимо такой соблазнительной возможности взять всё под свою опеку и диктовать свои правила. На крыше всегда было иначе: Карпов с высоты своего возраста и душного характера постоянно «рулил» их общением, вёл себя властнее, да и вообще рядом с ним Семенюк сам себе казался намного тупее и младше, чем есть на самом деле. Сейчас же, пользуясь неожиданно подвернувшимся случаем, Братишкин мог позволить себе отыграться и показать своего внутреннего солидного мужчину, которого так долго оставляли без внимания. Всё же, каким бы взрослым Дима ни являлся, в вопросах опасной криминальной жизни Вова был куда компетентнее. Гордиться нечем, но побороть в себе чувство превосходства хотя бы здесь он не может. Да и не пытается. Дверь раскрывается с мерзким скрипом, что было вполне ожидаемо. Коридор тёмный и заканчивается полосой света из-под полузакрытой двери. Сыро и холодно. Влажность противная забивается в нос и щекочет. Карпов шмыгает на заднем фоне, пока Вова дотрагивается кончиками пальцев до пистолета в боковом кармане, но, резко передумав, дёргает плечами и смело раскрывает дверь. Стены выкрашены в противный болотный, за высокой стойкой сидит белобрысый парень в очках лет чуть больше двадцати и безынициативно щёлкает мышкой, устало смотря в монитор. Реакции — ноль. Помещение не настолько огромное, чтобы не заметить посетителей. Напротив, комната небольшая, а если учитывать, что весь её периметр завален какими-то отсыревшими картонными коробками, стеллажами со списанной техникой, проводами вместо гирлянд, то сразу же возникает ощущение тесноты и неуюта. — Эу, хозяин, — показательно громко присвистнул Братишкин, привлекая внимание, — Ты здесь главный? — Я здесь, бля, единственный, — невзрачно отозвался мужчина, медленно поднимая глаза от монитора, — Чем могу помочь? — Я тут слышал, что ты номерами-одноразками занимаешься, — деловито отозвался Владимир, подходя ближе. — Одноразовые, многоразовые, на длительный срок, — зевая, отчитался парень, — Интересует только одноразовый? — Меня интересует вот этот номер, — серьёзно начал киллер, доставая телефон и показывая сообщение, — А точнее, тот, кто его купил. — Так, а я-то тут причём? — поднял брови белобрысый, — Это, возможно, и не мой вообще. Ты знаешь, сколько таких контор, как моя? Сопротивляется. На контакт идти не хочет. Неоновый свет ложится силуэтом на его худые плечи, обтянутые белой толстовкой. Он сам выглядит таким же белым, сопит носом и натягивает рукава на ладони. Всю эту бледность оттеняла разве что яркая фиолетовая вывеска на стене позади — «TWITCH контора». — Солнца вообще не видишь? — тут же решил сменить тактику на более дружелюбную Семенюк, — Ты же совсем белый. — Ну, а что сделать? На окна в подвале не накопить, — пожал плечами мужчина. — Ещё и подвал такой влажный до ужаса, — поморщился Братишкин, оборачиваясь и оглядываясь по сторонам. Карпов примерно исполнял свою роль безучастного зрителя, докопавшись до каких-то полок с коробками и внимательно их разглядывая, — Не боишься, что микросхемы отсыреют к херам? — Да вот, приходится периодически сушить с помощью обогревателей, — недовольно протянул хозяин, — Но, в целом, держимся как-то. Я их изначально сломанными покупаю, а потом паяю и перепродаю на Авито. Достаточно прибыльно, знаешь. — Верю, — кивает Семенюк, вставая в более расслабленную и неприхотливую позу, — А звать-то тебя как? — Даня, — протягивает было руку парень, но внезапно одёргивает, виновато уставляясь, — Сорян, я весь в хладагенте. — Вова, — кивает киллер, краем глаза подмечая, как подходит Карпов, — А почему название такое странное? — спрашивает пацан, красноречиво обводя взглядом неоновую надпись. — «TWITCH» — Telephone What Impossible To Check, — важно отозвался Данил, — Или, если по-православному, «Телефон, который нельзя проверить». — Если это аббревиатура, то куда ты последнюю букву потерял? — внезапно подал голос Дмитрий. — Первые две буквы в слове «Check» две последние буквы там заменяет, — цокнул белобрысый. — Криво получилось, — показательно поморщился парень. — Всё, отъебись. Я, вообще-то, старался, — надулся Даня. — Не хочу расстраивать, но название твоё — хуйня, можешь переделывать, — тут же авторитетно заявил Семенюк, локтями наваливаясь на стойку и смотря в упор на парня, — Мы «прочекали» твой несчастный номер за несколько минут и узнали, что он именно твой, так что ты тут не отвертишься, — мужчина по другую сторону стойки тут же помрачнел, внимательно следя за каждым движением киллера, — Так что предлагаю просто рассказать мне, кто его приобрёл, и мы разойдёмся, как в море корабли. — За последнюю неделю ко мне никто не приходил за номером, — ровно ответил парень, — Значит, номер был приобретён на сайте. — Ну, так зайди на свой ебаный сайт и проверь его! — начал раздражаться Братишкин. — Я не могу! — всплеснул руками молодой человек, тут же их опуская, — Сайт в любой момент может Роскомнадзор отыметь, поэтому каждые двенадцать часов все данные чистятся во избежание утечки! Когда там сообщение было отправлено? Около двенадцати? Сегодня в двенадцать и этот номер, и все данные покупателя были стёрты. Вова едва ли не завыл от досады, чувствуя накатывающую обиду. Ну, Хесус, ну какая же сука! Всегда на шаг впереди! Даже тут Семенюк опоздал. С таким раскладом событий он разве что на похороны свои успеет. — Подумай хорошенько, — сощурился киллер, тяжёлым взглядом одаривая хозяина конторы, — Может, всё-таки есть какие-то варианты? Ты только очень хорошо подумай, — оттолкнулся от столешницы парень, вновь расслабленно оглядываясь, — То, чем ты занимаешься, вряд ли законная хуйня, согласен? Я, конечно, не юрист, но у меня есть один хороший друг в ментовке… как ты считаешь, сколько статей он сможет на тебя повесить при желании? — миролюбиво поинтересовался пацан, с невинным взглядом оборачиваясь на собеседника. — Ты не выглядишь как человек, у которого есть друг в ментовке, — напряжённо протянул молодой человек, замерев. — Поверь, тебе лучше это не проверять, — выдавил из себя самую насмешливую улыбочку из всех имеющихся Братишкин, вновь подходя к стойке. Карпов тоже наблюдал внимательно, переводя взгляд то на него, то на Данила. Капелька тщеславия всё же даёт о себе знать, потому как Владимир не может сдержать гримасы самодовольства: Дима смотрит на него и смотрит со всей серьёзностью. Это, чёрт возьми, приятно, на самом деле. Это не постоянный стёб и шуточки. Вова здесь главный и он показывает это каждым своим мимолётным действием. — Я ничего не сделаю, — тихо, но с расстановкой произносит парень за стойкой, — Честно… да блять… — он криво ухмыляется, запуская свою ладонь в осветлённые волосы и превращая их в тотальный беспорядок. Какая-то неясная безнадёжность сквозит в его блестящем взгляде, поднятом к грязному потолку. Синяки под глазами теперь будто в разы темнее, да и на болезненно-бледном фоне шелушащейся кожи выглядят совсем дурно. Тут глупо даже пытаться что-то скрывать — ему действительно здесь очень хреново. У Семенюка ненароком останавливается дыхание от представшей картины. В рассудке поселилась нежданная тревога и вместе с тем стало предельно понятно: перестарался. Решил проявить силу и надавить, а в итоге только выставил себя бесчувственным ублюдком без моральных границ. Чёрт, он не хотел. Теперь уже не до авторитетности в глазах Карпова — тут бы сейчас не оказаться для него полнейшим мудаком со всей своей показушностью. Или, что ещё хуже, не напугать бы его. Но Дима не выглядит испуганным. Наоборот, всё ещё внимательно смотрит на конторщика, будто бы пытаясь в нём что-то разглядеть, а потом переводит сосредоточенный взгляд на Братишкина. Вова не перестаёт удивляться этому человеку: это же насколько у него всё плохо в этом своём Новокузнецке, что его совершенно ничего не смущает? Может быть, у него там такая жесть происходит, что всё, чем бравадится тут парень, ещё цветочки? — Не гаси меня, — надломлено говорит Даня, с блёклой надеждой смотря на киллера, — Я и так на крополях здесь живу, а если у меня и этого не будет… или даже административка… я же сдохну просто. Уже не до смеха. Вова, конечно, мог обратиться к Стинту в случае необходимости, но, по правде говоря, в большей степени он блефовал. Как видно, несчастному шулеру действительно нечего ему предложить, иначе бы тот уже раскололся. — Ладно, — тихо выдохнул Семенюк, сдаваясь, — В таком случае, делать здесь больше нечего, — Вова же не тиран, да и немного сдержанного милосердия не повредит, — И, знаешь, завязывал бы ты с этой хуйнёй, — неприязненно скривившись, добавляет молодой человек, — На таком деле золотые горы всё равно не заработать, а вот загреметь сам-знаешь-куда проще простого. — Когда-нибудь я из этого выберусь, — сипло тянет Даня, пустым взглядом уставляясь вперёд, — Но пока не могу. Владимир хмурится. Наверное, из всех людей, которые когда-либо оказывались на этом пороге, ему больше всех суждено понять смысл этих слов. Зарабатывать на жизнь незаконным путём — дерьмо без гарантий. Никогда не угадаешь: наступит ли твой «завтрашний день» или ты навсегда останешься в этом. Братишкину повезло больше: Сквад — его гарантия; семья, с которой не страшно смотреть на закаты и ожидать следующего дня, ведь он знает — его не оставят. В крайнем случае, навсегда останутся вместе с ним в сегодняшнем дне. А Даня здесь, бля, единственный. Во всех значениях. Жалость прочной лентой обвивает рёбра и давит на лёгкие. — Я куплю у тебя что-нибудь, — внезапно говорит киллер, засовывая руки в карманы и незаинтересованно обводя взглядом помещение, — Вот, например, — он наугад хватает первую попавшуюся на глаза материнскую плату и кладёт на стойку, — Сколько она? — Она списанная, так что за «пятишку», наверное, сойдёт, — с явной растерянностью произносит белобрысый, пожимая плечами. — Я возьму за пятнадцать, — отрезает парень, попутно вытаскивая свой телефон из кармана куртки, — Думаю, так будет лучше. Хозяин конторы только глаза округляет и открывает рот, чтобы сказать что-то, но слова совсем не хотят собираться в предложения. — Бля-я-я-ять, — недовольно тянет Семенюк, таращась в свой мобильник, — Нихуя в твоём ёбанном подвале не ловит, — он недовольно цокает, — Ладно, давай телефон свой, — сейчас поднимусь наверх, переведу. Молодой человек смотрит неуверенно, но всё равно черкает цифры на потёртой бумаге, протягивая листочек.
Вова скрывается за дверью через минуту, бросив за собой обещание вернуться. Лёша поджимает губы и провожает его безэмоциональным взглядом. Теперь они только вдвоём с Данилом и лучшей возможности больше не предвидится. — Так, — в секунду оживляется мужчина, делая пару шагов ближе и по-хозяйски наваливаясь на стойку, — И что ты знаешь о Валакасе? — Что? — удивлённо вопрошает парень напротив, поднимая брови, — Я первый раз о таком слышу. Поддельная эмоция. Как бы он ни старался показывать непонимание, в стеклянных глазах нет ни толики потерянности. — Ты думаешь, ты не палишься? — грубо отозвался Хесус, ледяным взглядом прожигая конторщика, — Заторможенная реакция, бледность как у трупа, постоянные натягивания рукавов… почти до ладоней? То есть вены под локтем уже ушли и приходится колоть ниже? — многозначительно склоняет голову снайпер, не отводя глаз от резко вытянувшегося и окаменевшего парня, — Кожа сухая настолько, что шелушится. Почему? Ты же работаешь в таком влажном месте, — призывно взмахивает руками Губанов, показывая вокруг. — У меня ксероз, поэтому такая кожа, — безэмоционально отвечает Данил, — А рукава я натягиваю, потому что здесь холодно, чувак. — А шприцами ты себе горячий чай вкалываешь, чтоб не замерзать, да, чувак? — скептически вздёрнул бровь Алексей, — Ты бы, блять, хотя бы в закрытых коробках их хранил, а не напоказ выставлял, что можно легко к полке подойти и увидеть. Белобрысый парень исказил губы в какой-то совсем уж безобразной усмешке и с силой вжался лицом в собственные подрагивающие ладони, шумно выдыхая и сгорбливаясь. — Ещё раз повторяю, — нетерпеливо добавил Хесус, понимая, что становится заложником быстро кончающегося времени, — Мне нужно всё, что ты знаешь про Валакаса. — Что я могу знать про него?! — резко вспыхивает хозяин конторы, отрывая руки от лица и недовольно посматривая на мужчину, — То же, что и все: владелец крупнейшего наркокартеля, который всем заведует. Всё! О нём никто ничего не знает, мне-то куда?! — Где «белый» достаёшь? — сдержанно спрашивает Губанов. — Закладки… — тянет молодой человек, вцепляясь руками в столешницу и откидываясь на стену. Поддельная эмоция. Смотрит куда-то позади, взглядом перепроверяет, не оставил ли где зацепок. Хес вздыхает тяжко, опуская взгляд. Вова сказал прибегать к этому только в самых крайних случаях, когда иных вариантов нет, но тут ситуация была не из приятных, так что, можно сказать, правил он не нарушает. — Мне кажется, лучше не тратить ни твоё, ни моё время, — рукоять «Сига» выделяется довольно чётко даже на тёмном фоне подкладки. Лёша ещё сильнее и призывнее тянет в сторону лацкан своего бомбера, красноречиво показывая «богатое содержимое» его внутренних карманов, — Как думаешь? — Блять, что вы за типы такие, — с нездоровым весельем усмехается парень, во всю рассматривая очертания огнестрела, — Один ментами угрожает, другой — пистолетом. — Считай, что Роскомнадзор — самое безобидное, что может с тобой случиться, — хмыкает снайпер, — У тебя сто пудов есть поставщик. Кто он? — У меня друг… в больнице работает, — неловко отвечает пацан, нервно потирая руку около локтя — явно болит, — У него есть доступ ко всякому дерьму, поэтому я у него дешевле беру. — Контакты друга мне, сейчас же, — уже крайне нетерпеливо прерывает Хесус, понимая, что время идёт на секунды, — На листочек имя пиши и номер. — Блять, может не надо… он же ничего не сделал! — с волнением поджал губы белобрысый, мечась взглядом по чужому лицу. — Как хочешь, — беззастенчиво хмыкнул мужчина, уже начиная тянуться к стволу. — Стой, — в панике выставил руки вперёд парень, — Ладно, подожди, — он дёргано взял листочек и ручку и написал пару фраз, протягивая, — Знаешь, а твой друг не такой уж коварный уёбок по сравнению с тобой. — Мой друг, — важно протянул Губанов, запихивая бумажку в тот же внутренний карман и поправляя одежду, — Просто не догадывается, почему ты такой бедный и несчастный уёбок. Ведь если бы ты не тратил свои гроши на эту хуйню, глядишь, давно бы уже из подвала выбрался, верно? — иронично посматривает на собеседника мужчина, — Но тебе же лучше дозу себе купить, чем накопить на нормальные условия жизни. А теперь тебе ещё и «пятнаха» из ниоткуда падает… уже посчитал, сколько это в граммах? — брезгливо произносит снайпер, склоняя голову. Сзади доносятся приближающиеся шаги, и Хесус в два шага оказывается рядом с конторщиком, угрожающе склоняясь, — Только попробуй пустить их на своё дерьмо. Купи себе лучше пожрать нормально или, на крайняк, в бизнес свой вложи. Но если я узнаю, — а я точно узнаю, — что ты их спустил на «стафф», то… Дверь раскрывается с раздражающим скрипом и в комнату вновь вваливается неспокойный Семенюк. Лёша отталкивается от поверхности столешницы и кладёт руки в карманы, молчаливо и довольно расслабленно посматривая на неподвижного конторщика. — Пиздец, пока с одной карты переведёшь, потом на другую… — капризно бубнит Братишкин, забирая со стойки «мать», — Короче, всё оплачено. Надеюсь, на эти деньги ты себе хоть какую-нибудь вентиляцию сделаешь, а то вообще пиздец. А лучше, если вообще съебёшься отсюда, — передёргивается пацан, поворачиваясь к Губанову, — Ну что, погнали? Снайпер плечами пожимает согласно и почти доброжелательно улыбается хозяину напоследок, выходя за дверь в сопровождении долгого напряжённого взгляда чужих стеклянных глаз.***
С каждым днём неумолимо холодает. С неделю назад Лёша мог сидеть на лавочке на улице и чувствовать себя относительно неплохо, а сейчас приходится сжиматься и нелепо скрючиваться, чтобы сохранить хоть какое-то подобие тепла. Лавки на детских площадках — места с особой энергетикой. Здесь так и тянет либо бухать, либо рефлексировать, либо всё разом. Губанову не до этого особо — он тут не окоченеть пытается, пока Братишкина из магазина ждёт. Площадка уже не та, что в вовином дворе, а соседняя, но, по сути, практически ничем не отличается. Таковы уж лёшины «любимые» Люберцы: однотипные постройки, дворы, площадки, люди. Правда, Семенюк не такой, как все, — другой совершенно. Не прямо-таки «особенный», но другой точно: таких придурковатых и колоритных личностей ещё надо поискать. Лёша вот не искал — оно само его нашло. И когда казалось, что безумнее и бредовее уже не будет, его соулмейт, вдобавок ко всем своим минусам, оказался ещё и киллером. А вот Хесус, как ни странно, Карповым не оказался. А так бы хотелось. Странно, конечно, о таком думать, но Лёша Диме искренне завидует. Диму не хотят убить. Диму не боятся. Диме, вроде как, доверяют и, возможно, даже переживают за него. А что Лёша? А Лёше до собственного самоуничтожения лишь пара фраз с повинной, сказанных Семенюку. Честных и правдивых, но кому от этой правды станет легче? Хесу уж точно не станет. И Димой Хесус тоже никогда не станет, как бы он ни старался. Выходит, всё это бесполезно? Лёша жмурится сильно, почти до боли в глазах, и судорожно ищет ответы. По сути, искать их тоже не имеет смысла, потому как он совершенно не представляет, что будет, узнай Вова всю правду о нём. Представить общение Димы и Вовы — легко и привычно; представить, что будет между Хесусом и Братишкиным — страшно до рези в глазах. Мужчина резко раскрывает веки и поднимает голову. Он просто чувствует его. Семенюк идёт в его сторону с маленьким пакетом и еле скрываемой полуулыбкой. Хес таращится на него во все глаза и до сих пор не может понять, как тому удаётся сохранять относительно позитивный и смешливый настрой посреди всего этого хаоса, в который их случайно закинуло. Нужно сказать. Нужно сознаваться сейчас, пока проблемы не начали нарастать снежным комом, пока Лёша ещё сохраняет здравость рассудка, а роль Карпова не поглощает его целиком. Пока он ещё добровольно не вверил всего себя в образ человека, которым он никогда не был. Телефон в замерзших руках резко начинает подавать признаки жизни и раздаётся лёгкой вибрацией, когда Губанов неотрывно наблюдает за приближающимся силуэтом. Парень тут же выпрямляет спину и поворачивает дисплей к лицу. «Хардплей» на экране — что-то необыкновенное, потому что Лёха пишет-то раз в пятилетку, а звонков от него Хес не получал, наверное, в принципе никогда. И именно в тот момент, когда Губанову необходимо порвать со всеми своими сомнительными связями, тот, сука, решил дать о себе знать. «Ну, блять, вовремя», — раздражённо думает снайпер, прожигая взглядом белые буквы и фотографию на фоне. — Ну чё, старый, — сквозь смех бросает Владимир, приближаясь к лавке, — Ты бы себя видел со стороны: огромный нахохлившийся воробей. Звонок без раздумий летит в топку сброшенных — сейчас совершенно не до этого. Молодой человек голову запрокидывает вверх и с прищуром смотрит на возвышающегося над ним парня. Свет от только что загоревшихся в сумерках уличных фонарей ложится на чужое лицо тёплыми, мягкими красками. Вова кажется моложе, хотя, казалось бы, куда уж? Но какие-то детские черты всё равно проскальзывают, а может, всё дело в искренней и какой-то по-доброму радостной улыбке, которая выступает поверх шаловливого взгляда. Лёша теряется. Он приоткрывает рот совсем немного, но губы пересыхают сразу же. — Конечно, ты бы ещё дольше в магазине провозился, чтобы я тут на огромную сосульку стал похож, — с напускной ворчливостью отзывается Хесус, пряча телефон и ладони в карманы, а взгляд — в качели позади парня. — А ведь ещё не зима, — отмечает Братишкин, присаживаясь рядышком, — А ты уже мёрзнешь. Как ты вообще в своей Сибири-то выживаешь? — С трудом, — зевая, отвечает мужчина, запрокидывая голову вверх и прикрывая глаза. Он не может. Весь запал исчез за секунду, не оставляя после себя даже намёков на былую решительность. Это всё ёбанный Баранов со своим ёбанным звонком! Или всё же дело в той почему-то детской и наивной улыбке… — Расскажи мне про Новокузнецк.Дима резко опускает голову и удивлённо уставляется на киллера. Видно, вопроса он такого не ожидал, но Вове действительно интересно. Раньше он не задавал ничего подобного, потому что боялся, что Карпов начнёт задавать свои, и Семенюк непременно посыпется, когда будет юлить. Но теперь ему нечего скрывать, а значит, можно хотя бы немного узнать друг друга и стать… ближе что ли. — Что тебя интересует? — с нескрываемым сомнением спрашивает Диман, подозрительно осматривая парня. — Всё, — отвечает Братишкин, просто пожимая плечами, — Всё, что захочешь. И Дима рассказывает. Рассказывает про детство и первых школьных товарищей, про прогулы физ-ры и те самые весёлые и стыдные школьные дискотеки; рассказывает стрёмные легенды про лес и его маньяков, а потом сам же смеётся от их неправдоподобности. Потом говорит про семью. Если ранее Вова улыбался, а где-то даже мог вставить пару остроумных фраз, то сейчас любые попытки пошутить кажутся донельзя мерзкими и аморальными. Он, конечно, в жизни моралистом не был, но тут несмешно. Карпов наоборот говорит с какой-то непонятной полуулыбкой и равнодушным взором в пустоту. Братишкину не сложно догадаться, что в прилипшей к губам ухмылке нет ничего, кроме всеобъемлющей тоски и пробивающей насквозь апатии. Если слова об инвалидности родственников шелестят относительно спокойно, то вот размышления о сестре приобретают куда более негативный окрас. Наркотики. Зависимость со всеми её последствиями, которая ожидаемо кончилась прахом. — Она умерла, — как-то совсем по-простому говорит парень, всё ещё не отводя глаз от одной статичной точки спереди. Семенюк прокручивает в голове каждое отдельное слово, не представляя, что и добавить здесь. Наверное, комментарии в принципе будут излишни. Он неловко поджимает губы и хмурится, тоже устремляя свой взгляд вперёд. Странно всё это. Вова не цеплялся к словам, но что-то всё равно заставляло его вновь и вновь возвращаться к чужому монологу. Как такое возможно, что человек, который всю свою жизнь прожил в одном городе, может так нелестно высказываться о своей малой Родине: брезгливо морщиться, недовольно вздыхать, закатывать глаза, откровенно жестить и, местами, ехидно фыркать? А ещё говорить обо всём в прошедшем времени. Такое ощущение, что Дима мысленно оставил всё это позади, но, опять-таки, почему-то продолжает коротать свои дни в месте, к которому не испытывает ни капли душевного тепла. Быть может, это связано с родителями и братом, которых было бы неправильно оставлять? Или с друзьями со школьной скамьи, которые скрашивают жизнь? Вова бы спросил, но почему-то пространство в голове разрезает ярко-красная нить, которая не даёт решиться. Наверное, это слишком личное, чтобы вот так говорить вслух. Если подумать, Семенюк у Карпова тоже «личное». Да и Карпов у Семенюка тоже. Невероятно, они связаны на всю жизнь — вот ведь Вселенная шутит. И они друг другу сегодня так и не приснились. Братишкин неожиданно вспоминает, что с того сумасбродного момента в его квартире, — который до сих пор дыхание сбивает, стоит лишь подумать, — больше они друг друга не касались. Вова мысленно бьёт себя по голове, но всё равно не может избавиться от глупых размышлений о том, что касаться по-своему прикольно. Это ощущается иначе и волнует разум совсем по-другому. «Так и начинаются любые зависимости», — кисло думает киллер, вновь поворачиваясь к соулмейту. На Диме нет лица. Не то чтобы он совсем прискорбно выглядел, но что вертится в его мозгах — ребус похлеще поисков Хесуса. Он всё ещё внимательно наблюдает за еле раскачивающимися качелями, не выражая своим взглядом совершенно ничего. По всей видимости, разговоры про Новокузнецк его нисколько не вдохновляют. Дурные мысли преследуют Вову, потому что ненароком проскальзывает самая безумная: он хочет забрать Диму в Москву. Карпов не заслуживает душевно гнить и тосковать в пусть и родном, но таком чужом ему городе, а Вова… он мог бы помочь. Помочь с трудоустройством, — естественно, в рамках законопослушной деятельности, — ориентированием в городе, оплатить первое время жильё или даже оставить у себя… Или выбросить весь мусор из головы и впредь даже не заикаться о таком. Душевное состояние в секунду падает прямо на дно, как периодически Вова с арбатской крыши. О таком нельзя думать всерьёз. Всё, чем может обеспечить Семенюк своего соулмейта, — постоянная тревога за свою жизнь, бесконечные покушения, чувство опасности и проблемы-проблемы-проблемы. Это надо вбить в свою тупую башку и больше никогда не думать о подобном. Как бы Карпову ни было плохо, там он, по крайней мере, хоть в какой-то безопасности. Здесь же ему светит может и яркая, но, очевидно, слишком короткая жизнь. Братишкин себе этого не простит. Недолго думая, парень молча кладёт ладонь меж чужих лопаток. Холодая ткань бомбера жжёт под пальцами, киллер знает: этого мало. Он медленно ведёт руку выше и выше и, чуть-чуть помедлив, еле заметно касается кончиками пальцев оголённой кожи на шее. Мужчина реагирует моментально, немного съёживаясь от холодного контраста чужих рук и выныривая из своих загадочных мыслей, с непониманием смотрит на парня. Вова чувствует сердце под горлом, когда зачарованно смотрит, как бегут мурашки по бледной коже в месте касания. Он знает, что они бегут сейчас по всему телу. Знает, потому что у него тоже. — Напомни мне сводить тебя на Арбат, — медлительно говорит парень, в стеснении переводя взгляд прямо в чужие расширенные зрачки, — Перед тем… как ты уедешь домой. Карпов не разговаривает. Карпов вздыхает тяжко и заторможенно кивает головой. «Здорово, что мы этот вопрос решили», — врёт себе Вова. Выходит неубедительно.