Черное солнце

— Харри? Агна остановилась на нижней ступени лестницы, удивленно глядя на мужа. — Что ты делаешь? Плечи Кельнера чуть вздрогнули при звуке ее голоса. Обернувшись, он с улыбкой ответил: — Я думал, что успею до того, как ты спустишься вниз. Внимательно осмотрев новую входную дверь, которая теперь украшала их дом в Груневальд, и проверив замки, он поднялся с колен, поправил рукава рубашки, подвернутые до локтей, и подошел к Агне. — Не совсем такая, как в твоей лондонской квартире, но тоже с витражными стеклами. И замки. Новые, мне сказали, очень надежные. Девушка улыбнулась, разглядывая красивое лицо Харри. — Выглядит так, словно узор рисовали эльфы. Сначала пианино, сделанное на заказ, теперь витраж… герр Кельнер, вы странно себя ведете. Что происходит? — Я… — Харри посмотрел вниз, избегая взгляда Агны. — Я хотел сказать тебе… — отстранившись, он положил руки на плечи ее плечи, снова и снова нервно проводя большим пальцем по бархатному рукаву ее платья. — Что? Что случилось? «Я переспал с Ханной», — фраза мелькнула перед мысленным взором Милна, и убежала, обжигая его стыдом. Натянуто улыбнувшись, Кельнер проговорил вслух: — Ночью ты опять говорила во сне. Агна опустила голову вниз. — Что я сказала? Теперь она отклонилась назад, сжимая губы в жесткую линию. — Агна, это не твоя вина. — Харри, что я сказала? Голос Милна прозвучал нехотя, совсем тихо: — «Это я его убила». Помолчав, он горячо сказал: Ты ни в чем не виновата, слышишь? Ни в чем! Это просто случай! — Случайностей не бывает, Харри. Я боялась его появления, и потому он умер. Это я виновата, прости меня! — Нет! — Кельнер упрямо затряс головой. — Мы говорили об этом столько раз! Это не твоя вина! Не твоя! Обняв ее, он нервно выдохнул, крепче сжимая Агну в объятьях. Так, словно хотел собрать ее в одно целое, и цельность эта зависела лишь от силы его рук. Кайла, выглянув из кухни, смущенно посмотрела на них, и, встретившись взглядом с Кельнером, кивнула, давая понять, что завтрак готов. Ему пришлось отпустить Агну, но во взгляде, которым он посмотрел на нее, идущую на шаг впереди, смешались горечь, стыд и что-то вроде пары капель облегчения. Завтрак прошел в молчании, под звон столовых приборов фирмы «Золинген». Тяжелые, с позолотой, они вызывали улыбку и восхищение, их было приятно держать в руках, а красота, с которой они были сделаны, будила смутную надежду на то, что люди, способные ее создать, не способны на нацизм. Положив белую салфетку на край стола, Агна отодвинула стул. — Я хочу поговорить с тобой вечером. Она поцеловала Харри, и направилась к двери, но, не дойдя до нее нескольких шагов, остановилась, поворачиваясь к нему. — Напомни, что ты сказал про меня в доме мод фрау Гиббельс? — Что ты в больнице, — последовал быстрый ответ. — И больше ничего? — Ничего, я не говорил, что… — Кельнер замолчал, не зная, как закончить фразу. Но этого и не потребовалось, потому что Агна коротко кивнула, сказала «спасибо», и вышла из дома. А Кельнер снова остался в столовой, как в тот самый день, когда после мелкой ссоры, за которую он себя до сих пор не мог простить, она точно так же, как сейчас, села в машину и поехала на работу. Только платье на ней было другое. И ребенок был жив. И Эдвард еще не предал ее. С той ночи, которую Харри провел с Ханной, прошло несколько недель. Его можно было бы счесть педантом, но дело было не в этом, — он считал время по привычке. Но если бы его спросили, зачем он это делает, вряд ли бы он смог ответить. После ночи в Холодном доме он больше не встречался с Ланг, и она перестала искать встреч с ним, что привело его к мысли о четком плане, который был у нее относительно него. Мысль о том, что его использовали, мало занимала Милна: в конце концов, в этом он с Ханной был на равных. Но все прошедшее с тех пор время показало Эдварду то, о чем он не мог забыть: он предал Эл. Неумолкающий стыд, следующий за этим фактом, бил в его памяти и сердце нудным и мерным колоколом, не разрешая забывать и о том, когда именно он предал Элис. Не желая скрывать правду он, тем не менее, все чаще откладывал признание. Сначала повторяя себе, что Эл все еще слишком слаба после допроса в гестапо и выкидыша, а позже, когда ее выписали из больницы, — что ей нужно время, чтобы прийти в себя. На самом деле, он просто боялся. Он очень любил и очень боялся потерять Эл. После того, как Агна уехала, Кельнер еще долго сидел за столом, расчерчивая по скатерти рукоятью столового ножа какие-то знаки. Движения были резкими, обрывистыми. В какой-то момент, уже находясь в глубокой задумчивости, которая недавно так испугала Эл, — в эти минуты он словно смотрел сквозь людей и само пространство, — Харри поднес лезвие ножа к руке, остановив его чуть ниже сгиба локтя. Надрез можно было сделать мгновенно: рукав рубашки был по-прежнему закатан, а фирма «Золинген» славилась тем, что их лезвия, — будь то лезвие бритвенного станка или столового ножа, — одни из самых острых. Хорошо различимая вена была прямо под ножом: стоит только посильнее надавить, и… Харри со злостью отшвырнул в сторону нож, и он, слетев со стола, звонко упал на паркетный пол. Резко подняв голову, Кельнер с отвращением взглянул на свое отражение в зеркале, и, опрокинув стул, вышел из дома. *** Вечером, после ухода Кайлы, Милн, уже по давней привычке, обошел весь дом в поисках подслушивающих устройств. Ничего не найдя, он вернулся в библиотеку, где Элис читала книгу. Услышав Эдварда, она спросила: — Что ты знаешь о Стиве? Заметив его непонимающий взгляд, девушка добавила: — Может, он что-то говорил о своих планах после окончания Итона или… каким он был? Эдвард внимательно посмотрел на Элис. — Обычным, Эл. Он был обычным. Говорил, что хочет возглавить фирму вашего отца. И, насколько я знаю, он это и сделал, и все шло хорошо… Элис вздохнула. — Я знаю только, что после Итона он вернулся в Ливерпуль, чтобы занять в компании место, которое раньше принадлежало папе. Он писал мне письма, когда я училась в колледже, рассказывал, что если дело пойдет дальше так же успешно, то «железные дороги довезут тебя до самой луны, Эл»… Она устало опустилась в кресло, закрыла глаза и продолжила: — Но они не довезли… Стив управлял компанией вместе с компаньоном папы, Джорджем Стивенсоном, и сейчас я все чаще думаю… Здесь ее голос дрогнул, и она замолчала на несколько секунд, но, упрямо покачав головой, заговорила снова, резким движением убирая за ухо непослушную прядь волос. — …Думаю, что… если Стивенсон не захотел делить управление компанией со Стивом, и… и… убил его? Она закрыла лицо руками и замолчала. — Это только страх, Эл, — прозвучал рядом с ней голос Милна. — Ты действительно считаешь, что Стивенсон мог так поступить? Да он был бы первым подозреваемым, если бы все случилось так, как ты говоришь! Эл покачала головой. — Я не знаю, что думать. И что делать... — Иди ко мне. Эдвард наклонился и обнял Элис. Ее ладони, за которыми она спрятала свое лицо, уткнулись в плечо Милна, и после нескольких всхлипов Эл надолго затихла, а Эдвард не торопил ее. Она отклонилась назад, только для того, чтобы крепко обнять его, — и снова затихла, крепко сжав в кулак ворот его рубашки, расстегнутой у горла. Прошло много времени, прежде чем Эл отпустила его, и Эдвард шепнул: — Ты об этом хотела со мной поговорить? — Да. Девушка уперлась подбородком в плечо Милна и медленно открыла заплаканные глаза. — Если хочешь, мы можем поехать в Лондон, а потом, после разговора с Баве, — в Ливерпуль. Ты сможешь увидеться со своей тетей и узнать, есть ли новости о брате. Элис отклонилась назад. — Правда?! Ее взгляд заблестел радостью, но вот в зеленых глазах скользнула какая-то мысль, и улыбка слетела с лица. — Ты сам сказал, что уже отправил Баве шифровку с отказом от поездки в Лондон. Это и правда очень опасно, и… что мы скажем здесь? Какой предлог придумать для этой поездки? А если нас не выпустят? — Эл, — Милн мягко взял ее за подбородок, заглядывая в глаза. — Они не могут нас не выпустить, все получится, решайся! — Нет! — Элисон резко поднялась из кресла. — Это очень опасно, мы не можем! Не можем! — Эл… — Нет, ничего не выйдет! Даже если у нас получится уехать и вернуться, они потом придут за нами снова, и снова заберут в гестапо, и это уже не будет «ошибкой», как сказал Гиринг. Хотя я и в нее не верю. *** — Как это «не приедут»?! — Рид Баве уставился на офицера. — Коттлер, вы идиот?! Как они могут не приехать, когда я отдал им приказ?! Генерал развернулся в кресле, и кожаная обивка с готовностью отозвалась на его движения противным скрипом, который разнесся по всему кабинету. Лицевой протез Баве начал медленно ползти вниз, обнажая разъеденную газом половину лица. Он получил ранение в апреле 1917 года, в той самой «бойне Нивеля», когда против официальных ста шестидесяти трех тысяч погибших немцев одни только англичане потеряли сто шестьдесят тысяч человек, не считая ста восьмидесяти — союзной Франции, и пяти — русского экспедиционного корпуса. Риду было тогда двадцать три. Он добровольцем ушел на фронт, и с нетерпением рвался в каждую битву, пока звон в ушах, контузии, пули и осколки не выбили из него всю эту бравадную муть. Выходит, он был немногим младше сегодняшнего Милна, этого сумасшедшего, который смеет ему, генералу Баве, ветерану Великой войны, присылать на протяжении двух месяцев одну и туже дрянную шифровку: «приехать не можем». Да кем он себя возомнил, кретин?! Баве снова возмущенно поерзал в кресле, но с усмешкой подумал о том, что у этого агента крепкий удар и выдержка, — ведь хватает же ему наглости не подчиняться приказам начальства. А если он что-то знает о поручении Синклера?.. Но откуда? — Прочитай еще раз, полностью. Генерал махнул рукой в сторону застывшего в страхе офицера, и сигаретный пепел серо-белой крошкой просыпался на паркет. — «П-п-приезд в Аа-а-аннн..» — снова, с возрастающим страхом начал секретарь. Баве закатил глаза, спрашивая всех богов мира о том, почему ему все чаще попадаются такие идиоты, как этот Коттлер?! Что он, Рид Баве, не сделал не так, в чем виноват? Слишком часто ходит в бордели? Забыл подать милостыню уличному попрошайке? Не попробовал пирог жены? — Громко и четко! Читай, черт тебя подери! «Приезд считаю невозможным из-за сложной обстановки в Берлине. Уехав отсюда, мы рискуем потерять или нарушить нынешние связи, и навлечь на себя подозрения. В гестапо уже были, не понравилось. Грубер готовит убийство Эрнста Рема, о сроках пока неизвестно. В Лондон не приедем. Француз». — «В Лондон не приедем»… как же! Рид хлопнул в ладоши и посмотрел на мальчишку-докладчика. — Когда мы отправляем им следующую шифровку? — В смысле, от-т-вет? — запинаясь, уточнил бедолага. — Это они отвечают мне, а я, я — задаю вопросы и отдаю п-п-п…! Баве взбесился так сильно, что гневная тирада закончилась сильным кашлем. Когда приступ утих, он продолжил чуть тише. — Так когда? — Не ранее, чем через три дня, генерал! — Коттлер щелкнул каблуками сапог, пытаясь произвести хорошее впечатление. — Три дня… много, Коттлер, много… но! — Баве засмеялся. — Делать нечего, придется ждать. Свободен! Офицер направился к двери, но Баве остановил его. — Коттлер, напомни, сколько раз мы получаем от них подобные ответы? — Этот пятый, мой генерал! Рид махнул рукой, наконец-то выпуская офицера из своих мягких генеральских лап. — Пятый раз…сукин ты сын! А в это время «сукин сын», — Эдвард Милн для Великобритании, Себастьян Трюдо для Франции или тот, кого в Берлине знали как Харри Кельнера, стоя на углу Александеплатц, выбирал букет для своей жены. Выбор был обычным: темно-красные розы. Переступив с ноги на ногу, Харри подумал, что, может быть, следовало выбрать другие цветы, но Эл любила именно такие розы, и даже если они будут выглядеть банально, она все равно его извинит, тем более сегодня, — 15 февраля, когда Харри Кельнер пригласил Агну Кельнер в лучший берлинский ресторан, Zur letzten Instanz, чтобы отпраздновать первую годовщину со дня их свадьбы. Солнце светило Кельнеру прямо в лоб, и он был совершенно ослеплен предвкушением прекрасного вечера. Ресторан располагался на Вайзенштрассе 14-16 и славился сначала своей давней историей, которая началась в 1621 году, и успела накормить очень многих исторических лиц, в том числе самого Наполеона, а потом и великолепной кухней: суп с креветками, свиная рулька с гороховым пюре, яйца, фаршированные ветчиной, домашний яблочный пирог с ванилью и холодным кремом… вне всяких сомнений, — это будет замечательный вечер. Перебежав узкую дорогу, Харри остановился, поправил волосы, и перепрыгнув ступеньку, вошел в ресторан, где его уже ждала Агна. Осмотрев зал, Кельнер улыбнулся при виде жены. Она сидела за дальним столиком у стены, в центре которого уютно горела белая свеча, а чуть дальше, за ее спиной, на окне стояла фигура какой-то богини: Харри было лень разбирать какой именно, — ее левая рука была поднята вверх, а меч, зажатый в правой, упирался в землю. Увидев Харри, Агна мягко улыбнулась, и сердце Кельнера-Милна, которого и в Берлине и в Лондоне считали сумасшедшим, забилось летучим стаккато. Легкий поцелуй в губы, смешанный с улыбками Харри и Агны, еще не закончился, а услужливый официант уже стоял позади них, с вазой, наполненной водой. — Для букета фрау, — с торжественной улыбкой добавил он, и, отчего-то изобразив неловкий поклон, протянул им меню. Рассмеявшись, Агна поблагодарила официанта, и принялась изучать предложенный список, а Харри украдкой наблюдая за ней, весело хмыкал каждый раз, когда, — видимо, встретив в меню блюдо, которое ей не нравилось, — она забавно морщила нос, и опускала глаза вниз, в поисках чего-нибудь другого. Вскоре на столе появился заказ: домашний яблочный пирог перед Агной и свиная рулька — перед Харри. Из напитков они выбрали «Зект», вернее, — как дотошно напомнил Харри слишком услужливому официанту, который принялся было подробно рассказывать им обо всех существующих видах шампанского, — «Винцерзект». — Отличный выбор, герр…— у Харри не было никакого желания называть свою фамилию, и официант в отчаянии замолчал, переводя взгляд на его красивую спутницу. — Шампанское мы подаем в узких высоких бокалах. Какие вы предпочитаете, фрау, — прямые или в форме тюльпана? Прижав пальцы к губам, чтобы не рассмеяться и не обидеть официанта, которого, судя по значку, прикрепленному к форме, звали Людвиг, Агна, едва сдерживая смех, ответила: — В форме тюльпана, пожалуйста. Людвиг просиял, улыбаясь в ответ. И кто знает, сколько бы еще продлилась возникшая пауза, если бы не красноречивое хмыканье неприветливого спутника фрау. Извинившись, Людвиг направился к барной стойке, успев прошептать: «Mein Gott, надеюсь, он ей не муж!». Агна, услышав замечание, развеселилась еще больше, и, запрокинув голову вверх, звонко рассмеялась, привлекая внимание окружающих, а Харри, пробурчав что-то в ответ, занялся поисками сигарет. — Я забыл спички, сейчас вернусь. — Харри…— начала Агна, показывая на зажженную в центре столика свечу, но он был уже далеко и не услышал ее. — Вы так очаровательны, фрау Кельнер! Фройляйн Ланг остановилась рядом с Агной, и ядовито улыбнулась, успев оценить все, что только может заинтересовать одну женщину в другой: фигура, красная помада и красное платье, сияющее счастьем лицо, и, наконец, цветы. От взгляда Ханны ничто не ускользнуло, и, завершив свое небольшое исследование, она снова взглянула на жену Кельнера. — Наверное, у вас особый случай, если Харри дарит вам цветы? По крайней мере, мне он ничего не дарил во время нашей недавней встречи, хотя мы провели ночь вместе, и я сообщила ему весьма ценную информацию. Ланг протянула руку к букету роз, и, нежно погладив краешек бордового лепестка, оторвала и скомкала его. Заглянув в глаза Агны, она медленно произнесла. — Так похоже на кровь на висках Харри! Ну, знаете, эти раны… как, уже зажили? Губы Агны открылись и закрылись, не выдав никакого вразумительного ответа, а на щеках выступили яркие пятна румянца. — Вижу, для вас это стало новостью? Это, должно быть, не слишком приятно, — узнавать об измене мужа? Блондинка рассмеялась, довольным взглядом наблюдая за все большим смятением Агны. — Следите за Харри лучше, моя дорогая. Наклонившись к фрау Кельнер, Ханна с удовольствием добавила, что желает ей и Харри приятного вечера. Аромат приторно-сладких духов Ланг еще витал в воздухе, когда Кельнер вернулся к столику с зажженной сигаретой. Он сел на свое прежнее место, напротив жены. — Сегодня замечательный вечер, не находишь? Харри посмотрел на Агну, любуясь тем, как пламя свечи отбрасывает тени на ее лицо. Она кивнула, растягивая губы в закрытой улыбке, и встала из-за стола. Сняв с вешалки черное пальто, девушка неторопливо надела его, тщательно завязала широкий пояс на талии, и, посмотрев на удивленного мужа, тихо сказала: — Лучше не бывает. Массивное обручальное кольцо Агны засверкало потоком искр, когда она аккуратно сняла его и положила на стол перед Харри. Девушка не торопясь вышла из ресторана и резко побежала по улице, стуча каблуками туфель. Тряхнув головой, и что-то прошептав себе под нос, Кельнер выбежал за ней, осматривая бульвар и противоположную от ресторана улицу, но Берлин, ставший ужасно шумным и многолюдным с тех пор как Грубер пришел к власти, спрятал ее от него. *** Агна бежала изо всех сил, не разбирая дороги. Перебежав мост, она резко остановилась, не в силах двигаться дальше: от слишком быстрого бега дыхание сбилось, а область под ребрами словно пронзило острыми иглами. Она согнулась пополам, и ее вырвало, — только желчью, потому что поужинать в ресторане она так и не успела, лишь выпила бокал шампанского. Достав из сумочки платок, она тщательно вытерла губы, медленно выпрямилась и огляделась. Перед ней величественной панорамой расположился Старый музей. Подойдя ближе, Эл начала читать надпись, вынесенную на фасад здания: «Omnigenae et artivm libera…». Ее губы медленно шевелились, пока она читала фразу на латыни, пытаясь вспомнить перевод. Буквы и слова сливались в одно целое, и она, разозлившись, подумала, что никогда не любила латынь. «Это Эдвард знает этот мертвый язык». Закусив губу до крови, Эл направилась к широкой лестнице, но когда, наконец, дошла до нее, поняла, что у нее нет сил подняться по ступеням. Солнце горело нещадно, словно прожигая кожу на голове, и Эл вспомнила, что ее шляпа осталась в ресторане. Махнув рукой, она сделала шаг в сторону и споткнулась. Какая-то женщина посмотрела на нее, и даже что-то начала говорить, но Элис не поняла слов: все окружающие звуки слились в жуткую какофонию, летая над ее головой словно рой назойливых пчел. Она с трудом села на скамью, и, опустив голову вниз, закрыла уши руками. Когда жужжание пчел стихло, Элис поднялась и зашагала в сторону отеля, который был совсем близко: за год, проведенный в Берлине, она сумела неплохо изучить город, а чтобы не привлекать внимание во время наблюдений за берлинцами или за тем, кто казался ей подозрительным, и мог, как она думала, следить за ней, Агна всегда носила с собой карту города. Свернутая в несколько раз, она была не больше четверти газетного листа, и не раз выручала ее. Именно из этой карты она узнала о Старом и Бранденбургском музеях, и об отеле, до которого теперь ей осталось дойти всего несколько шагов. Переступив порог отеля, поприветствовавшего ее звоном дверного колокольчика, Агна почувствовала новый приступ слабости. К счастью, метрдотель, заметив ее состояние, не стал задавать лишних вопросов, и, быстро оформив нужные бумаги, протянул ей ключ от номера. Дверь плавно закрылась за ее спиной. Сумочка упала на пол, туфли удалось снять с третьей попытки, а пальто так и повисло на плечах. Агна легла на кровать, медленно перевернулась на спину и развязала пояс на талии. Голова снова ужасно кружилась, глаза закрывались сами собой, но ей казалось, что пояс нужно непременно развязать: это он, как змея, сдавливал ее живот, скручивая все внутри одним невыносимым жгутом. Но вот ей становится легче, она медленно дышит и проваливается то ли в обморок, то ли в сон. *** Эдвард обыскал все ближайшие переулки и арки. Подъезжая к светофору, он вдруг понял, где может быть Элис, и, не дожидаясь зеленого сигнала, круто развернул машину, оставляя за собой след от шин, сумасшедший слитый звук автомобильных клаксонов и недвусмысленную ругань водителей. Кайла открыла дверь и поежилась от порыва ветра. Перед ней был Кельнер. Задыхаясь, он пробовал что-то спросить, но дыхание было слишком сбивчивым, и он долго тянул только одну букву: «Ааа…!». Она подумала, что он снова ранен, и шагнула ему навстречу, но он вытянул руку вперед, останавливая ее. Наконец, у него получилось договориться с собственными легкими, и он хрипло выдохнул: — А…гна… здесь? Кайла обеспокоенно покачала головой. — Ее здесь нет, герр Кельнер. Если хотите, осмотрите дом. Она уже развернулась, отступая в сторону и пропуская Харри вперед, но он, отмахнувшись, пошел прочь. Мотор «Мерседеса» взревел, Кельнер умчался прочь. …Он искал ее всю ночь, но так и не смог найти, снова и снова, как заезженную пластинку, повторяя одни и те же вопросы: «Куда ты пошла? Куда ты могла пойти?». Не различая времени, Эдвард кружил на машине по беспокойно спящему Берлину. Солнце проснулось и разбудило первых людей, медленно ползущих по тротуарам улиц, а он, смотря на себя в зеркало, начал говорить сам с собой. Получалась, конечно, одна чушь, — невразумительная, как у пьяного. Бензина в баке не осталось, и мотор «Мерседеса» заглох, не довезя водителя до дома. Выйдя из машины, Милн со всей силы пнул колесо автомобиля, зашипел от боли в ноге и поплелся домой. Поднимаясь по лестнице, он думал о том, где сегодня станет искать Элис, и застыл на верхней ступени, глядя на приоткрытую дверь спальни, где Эл, стоя посреди комнаты, разбрасывала в разные стороны свою одежду.Сделав вдох и выдох до предела легких, Эдвард резко зашагал в сторону спальни, но, будто передумав, остановился на пороге, достал сигареты и закурил, сквозь дым рассматривая фигуру Элис, завернутую в белое полотенце. В свете раннего солнца, уже заглянувшего в окно, ее мокрые волосы казались темнее обычного, а вода, собираясь на кончиках, падала вниз, оставляя бесцветные, блестящие капли на плечах и спине Элис. — Может, объяснишь, что происходит? Вздрогнув от голоса Милна, Эл молча продолжила разбирать одежду. — Агна? Эл, не взглянув на Эдварда, вернулась к раскрытому шкафу. Остановившись перед ним, она упорно делала вид, что рассматривает одежду, и по-прежнему чувствовала на себе взгляд Милна. Пристальный, в первые минуты он медленно осматривал ее, а теперь застыл в одной точке на спине Эл, — между лопаток, на небольшом пространстве нежной кожи, прикосновение к которой всегда действовало на Элис успокаивающе. Милн, конечно, знал об этом. Именно его прикосновение к этой точке всегда утешало ее, помогая ей дышать и легче переживать острую боль. Элис заставила себя стоять на месте. Смотреть на Эдварда она не могла. Одна минута. Две. Три. Пять. Надежда на то, что Милну надоест ждать, и он просто уйдет, оставит ее в покое, не оправдалась. Он был здесь, за ее спиной. Безмолвный, как всегда бесшумный, злой и надменный. Закрыв глаза, Элис сделала глубокий вдох и такой же глубокой, очень медленный, выдох. Не поворачиваясь, она, как можно спокойнее, произнесла: — Выйди, мне нужно одеться. Фраза прозвучала так, как хотела Эл: отстраненно, спокойно, холодно. И это можно было бы считать маленькой победой или свидетельством того, что она смогла успокоиться, если бы ее рука, которой она держалась за шкаф, не дрогнула, выдавая невероятное волнение. Посмотрев на руку, Элис резко вытянула ее вдоль тела, но тут же схватилась за узел полотенца, завязанного на груди. — Одеться? — Милн переспросил так, будто стал глухим. — Ты убегаешь из ресторана, не сказав ни слова, неизвестно где проводишь ночь, появляешься утром и говоришь, что тебе «нужно одеться»?! Я объехал весь город, пока искал тебя! — Выйди! Эл бросила на Милна блестящий взгляд, отвернулась, сорвала с плечиков блузку и брезгливо посмотрев на нее, швырнула на кровать. Старательно размяв сигарету в пепельнице, оставленной на тумбочке с той стороны кровати, где он спал, Милн, быстро взглянув на Элис, подошел к ней и грубо схватил за руку, разворачивая лицом к себе. — Какого черта, Эл?! От неожиданности ее повело в сторону, и она наконец-то посмотрела на Милна, хотя в этом взгляде было больше растерянности и удивления от грубого жеста, чем злости. Элис поморщилась от боли, и нервно сглотнула, спрашивая хриплым, сорвавшимся голосом: — Ты спал с Ханной, когда мы были женаты? Хватка на руке ослабла, Эдвард беспомощно и нелепо оглянулся по сторонам, опустил голову вниз, потом вдруг резко поднял ее, и посмотрел на Эл. — Да. — Когда? — Ли́са, не надо. — Когда? Она вплотную приблизилась к нему, схватила за рубашку, и потянула вниз. — Это ничего не значит! — Когда? Милн шумно вздохнул и медленно произнес: — В тот вечер, когда ты потеряла ребенка. Повисла долгая пауза. Милн видел, как в глазах Элис собираются слезы, — словно мелкие волны у моря, с каждым мгновением они становились все больше и больше, а потом вышли за край, — прозрачные, соленые и горячие. — Прости меня! — зашептал Эдвард, проводя дрожащими пальцами по ее щеке. — Не смей называть меня «Ли́са», так звал меня только Стив! Встряхнув Милна, — как ей показалось, сильнее, — Элис другой рукой схватилась за полотенце, которое уже сползло вниз, обнажая ее маленькую, красивую грудь. Взгляд Эдварда загорелся, и он застыл на месте, завороженно глядя на Эл. Глаза его с великой, печальной нежностью медленно скользили по фигуре и груди Элис, по ее светлой, нежной коже. Не смея коснуться, Милн приблизил руку к плавному плечу девушки, но когда она, смутившись, поправила полотенце, он отвел глаза в сторону. Элис отпустила Эдварда, и его рубашка теперь выглядела так, будто из нее хотели надуть воздушный шарик, но ткань оказалась слишком тяжелой для этого, и, зря скомкав, ее бросили и убежали дальше, в поисках более подходящего материала. *** Эдвард надеялся, что они смогут поговорить на следующий день, когда первая злость Элис утихнет. И не то, чтобы он сильно ошибся, — скорее, не слишком хорошо предугадал ее действия, потому что в следующие несколько дней, — к его немалому удивлению, — она выстроила свой распорядок дня так, чтобы как можно меньше встречаться с ним. Теперь он завтракал без нее, и на все его вопросы Кайла отвечала одним или двумя-тремя словами: «уехала», «будет поздно», «ничего не сказала». Конечно, о том, куда она уезжает с утра пораньше, он мог спросить и саму Эл, но для этого ему сначала нужно было ее увидеть, что теперь, учитывая недавний разговор, стало большой редкостью. В один из таких дней Эл приехала домой раньше обычного. Радостная и возбужденная, она тихо напевала какую-то песенку, когда столкнулась в коридоре с Эдвардом. Улыбнувшись чему-то, она оглянулась, остановила взгляд на газете, зажатой в его руке, и хмыкнула, словно спрашивая: «Как тебе не надоело таскаться с этой нацистской чушью?». Проследив за взглядом, он тоже посмотрел на газету с жирными готическими заголовками, положил ее на столик и пошел следом за Элис, которая уже настраивала радиоприемник на волну, где передавали музыкальные концерты. Время шло, а концерт все не начинался. Вместо этого Кельнеры долго слушали, как где-то далеко, надрываясь в механических радиоволнах, Йозеф Гиббельс выступал с новыми воззваниями. Повернувшись, Эл взглянула на закрытую дверь, заметила Эдварда и пожала плечом. В правой руке у нее был зажат листок с какими-то записями. Она перечитала написанное, зажгла спичку, и положив листок в глубокую пепельницу, медленно подожгла его с двух сторон. Язычки пламени, переходя из синего в желтый, резво побежали по плотной бумаге, и скоро от написанного ничего не осталось. Высыпав пепел в камин, Элис присела перед ним, перемешивая пепел. Потом поднялась, расправила широкую юбку и шагнула вперед, где Милн, словно часовой на посту, стоял без движения. — Я видел записку. О какой поездке в Лондон идет речь? Элис подняла на него глаза и весело рассмеялась: — Харри, ты говоришь как телеграфный столб. Она улыбнулась. — Я уезжаю в Лондон, герр Кельнер. И так как возвращаться сюда не планирую, то… Эшби помолчала. — … Была рада познакомиться. Не могу сказать, что работать с вами мне понравилось, но было довольно занимательно. Обещаю, — голос Эл зазвучал торжественно, словно было Рождество, и она обращалась к гражданам Соединенного Королевства вместо королевы-матери, — что никому ничего не скажу! Эдвард скрестил руки на груди и прислонился к двери. — Не припомню в сообщениях ничего подобного. — И не нужно, Кельнер. Я вернусь в Лондон, скажу, что не хочу больше служить на благо отечества, и вы снова будете работать в гордом одиночестве. Надеюсь, останетесь здесь и разделите свою жизнь с Ханной Ланг. Глаза Элис заблестели, она даже попыталась сделать книксен, но запуталась в своих двух ногах и эффектно упала на пол, громко хохоча. Милн наклонился над ней, пытаясь поднять, но она оттолкнула его руки, и осталась лежать на ковре, устраиваясь поудобнее. — Жаль, что ты мне не веришь, Харри. Я же не могу врать тебе, — старшему, такому большому агенту! Элис подняла руки и попыталась изобразить в воздухе необъятную, — судя по изображенным очертаниям, — фигуру Эдварда, но снова рассмеялась, раскинув руки в стороны. — Сама фрау Гиббельс отпускает меня, Кельнер. Представляешь, она помнит, — тут Эл подняла руку, вытягивая вверх указательный палец, — что Агна мечтала пройти обучение у Аликс Бартон! Девушка приподнялась, опираясь на локти, и улыбнулась все еще немому Эдварду. — Это модельер, если ты вдруг не знаешь. И вот Агну Кельнер официально отпускают в Лондон. Поэтому скоро я уезжаю. Последнюю фразу Эл произнесла шепотом, затем поднялась и подошла к двери, рассматривая лицо Эдварда. Он отошел в сторону, пропуская ее, и о чем-то сосредоточенно размышляя. *** Харри Кельнер успел на рейс Берлин-Лондон только благодаря тому, что самолет задержали на четыре часа. А за эти четыре часа он, — благословение полному баку и быстрым шинам «Гроссер-Мерседеса», — узнал, что несколько работниц дома мод Магды Гиббельс, среди которых была фрау Агна Кельнер, действительно сегодня вечером вылетают в Лондон, для того, чтобы принять участие в обучении, организованном Аликс Бартон. Позже она станет легендой модного мира, — мадам Гре, и войдет в историю как «королева драпировок». И если к каждой складке на платье, носившим ее имя, мадам предъявляла строгие требования, заключавшиеся в красоте и элегантности, то Милну уже на втором отрезке его внезапного маршрута потребовалась молниеносная скорость, — как физическая, так и мыслительная. Именно благодаря последней он вспомнил о командировке в Лондон, в которую никто не горел желанием отправляться. Несколько дней назад решать нудные дела о взаимных поставках лекарственных препаратов поручили его коллеге, с которым теперь Кельнеру очень нужно было поменяться местами. К удаче Харри, этот вопрос решился легко и быстро, — начальство не было против, а коллега, узнав, что остается в Берлине, пожал Харри руку, и горячо поблагодарил за избавление от нежеланных обязанностей. Подбегая к центральному входу в аэропорт, Кельнера был уверен, что достиг цели. Но когда выяснилось, что все билеты на нужный ему рейс проданы, и что, даже заплатив тройную цену, он не сможет вылететь этим рейсом в Лондон, Харри заметно притих. Даже мысли, такие быстрые и находчивые на протяжении всего этого пути, теперь отказывались помогать ему. Пассажиры рейса «Берлин-Лондон» уже выстраивались в ленивую очередь, медленно подползая к выходу из терминала, а герр Кельнер все еще был без билета. Фройляйн за стойкой регистрации, которую он до этого несколько раз уговаривал помочь ему вылететь в столицу Королевства, вздохнула при виде беспокойного мужчины и закрыла окошко перед его носом. Отказываясь верить, что сегодня вечером, через несколько часов, именно ему не суждено увидеть Биг-Бен, Харри подбежал к упитанному мужчине, который десятью минутами ранее, благодаря его же заботам, уже разбогател, и вновь взмолил о помощи. Но верный служитель аэропорта только развел пухлыми руками в стороны, потому что заоблачная для него сумма уже звенела у него в кармане, а взять еще больше у сумасшедшего блондина ему не позволили ошметки совести. Кельнер медленно выдохнул и растер лицо ладонями. Он как раз начал думать, что «всё кон...», как вдруг кого-то, кто стоял в черепашьей очереди на нужный ему рейс, вырвало. Прямо на блестящий, подобно зеркалу, пол шикарного и самого большого аэропорта Темпельхов, который останется берлинцам на очень долгую память и будет катать их по миру до невероятного 2008 года. Звук, который услышал Харри, — да и все, кто был поблизости, — прозвучал так, что Кельнер не сомневался: человек, издавший его, сначала вывернулся наизнанку, а потом ввернулся обратно. Так оно было или нет, он, конечно, проверять не стал. Но убедившись, что теперь одно место в самолете будет свободным, он ринулся к стойке регистрации так стремительно, что девушке, которую до этого от него спасало закрытое окошко, не оставалось ничего иного, как оформить Харри Кельнера на рейс до Лондона, и, указав на все такую же медленно ползущую вперед очередь, радоваться, что этот белый высокий псих с блестящими от беспокойства глазами, наконец-то от нее отстал. *** Похоже, пассажир, который в последние минуты перед вылетом рейса Берлин-Лондон решил вывернуться наизнанку в аэропорту нерушимой Германии, продолжал приносить Милну удачу: его место в салоне самолета, располагалось рядом с тем, где сидела Эл. Он наблюдал за ней, не рискуя быть замеченным, — еще до того, как шасси оторвались от аэродрома в Темпельхов, она заснула и проснулась только тогда, когда стюардесса попросила пассажиров пристегнуть ремни и приготовиться к посадке в аэропорту Кройдон. Милн догнал Элис на выходе из терминала, и предложил проводить домой, но она, посмотрев на него как на вездесущего призрака, появления которого в эту минуту точно не ожидалось, смерила его острым взглядом, и после короткого молчания объявила, что он может ехать куда угодно, — она отправляется на встречу с Баве. И Эдвард Милн, который, к слову сказать, был вполне осязаемым, — по меньшей мере, потому, что окружающие люди видели его предельно четко, — поймал высокое темно-синее такси Austin, и предложил Элисон Эшби, — если, конечно, ее это не слишком сильно убьет, — доехать до генерала в его компании. Судя по тому, что Элисон села в такси, — правда, проигнорировав галантно протянутую ей в помощь руку, — умирать она не планировала. Лондон шумел голосами прохожих, громкими фразами уличных торговцев и автомобильными клаксонами. Взрослые люди и непоседливые мальчишки почти так же, как в Берлине, переходили улицы с одной стороны на другую, но во всем этом было одно невидимое отличие от столицы третьего рейха: тишина. Лондон мог шуметь как угодно громко, — голосами людей, лаем собак, руганью продавцов или плачем детей, но в сравнении с Берлином он оставался таким тихим, что в первые минуты Элис, словно зачарованная, медленно следила за всем, что происходило по ту сторону автомобильного стекла, не понимая толком, что случилось. А дело заключалось просто в том, что в Лондоне не было Грубера и калеки, министра пропаганды, орущего на Берлин и всю Германию день и ночь напролет. Генерал встретил их излишне радостно, в той привычной для него эксцентричной манере, которую Эдвард и Элис уже успели забыть. По тому, как они зашли в кабинет Баве, было видно, что большие дороги и перелеты давно стали для Милна обычным делом. Но Элис выглядела так, как будто переступив порог кабинета Баве, она оказалась в ином, потустороннем измерении. Ее лицо было серьезным и растерянным, но, даже несмотря на некоторую бледность, Эшби вызвала в Баве непривычное даже для него оживление, и когда он подошел к ней, чтобы потрясти ее руки в приветствии, обнять и поцеловать в обе щеки, внешне она не высказала никакого удивления, все еще оглядываясь по сторонам просторного кабинета. Оставив вступления и громкие слова соплякам-офицерам или самым высшим эшелонам власти, Рид Баве перевел оживленный взгляд с Эшби на Милна, и, растерев ладони, приготовился слушать новости, доставленные прямо из Столицы Мира. Все еще удивляясь отсутствующему взгляду Эл, Милн начал свой доклад об обстановке в Берлине с общих сведений, которые наверняка уже были известны генералу. — Оставшиеся противники Грубера ждут смерти президента Гинденбурга: они надеются, что это поможет свержению фюрера. Учитывая состояние здоровья, ждать им осталось не так уж долго… — А Грубер? — быстро спросил Баве, подгоняя Милна. — Ему нужна поддержка армии и штурмовых отрядов, иначе оппозиция может стать опасной. — Насколько сильно нужна? Генерал сомкнул руки в треугольник, увенчав его вершину своей круглой головой. Эдвард прочистил горло, помолчал, взвешивая каждое последующее слово, и, посмотрев на Рида Баве в упор, четко произнес: — Позарез. Как и Эрнст Рем, начальник штурмовиков. Уже сейчас ему подчиняется более трех миллионов человек, а это значительно превосходит те силы, которые служат Груберу. — Великолепно! Баве всплеснул руками, перевел взгляд на молчаливую Элисон, и снова спросил Милна: — А Гиринг? Я помню, вы — он сделал непонятное движение руками по кривому кругу, которое, видимо, означало, что он говорит о Милне и Эшби, — много сообщали о нем, особенно в первое время. При имени рейхсмаршала Эл резко повернула голову в сторону Эдварда, а он, наклонившись вперед, ровно ответил: — Сейчас ему подчиняется только гестапо в Пруссии, все остальные подразделения этой организации взял под свое начало Генрих Гиллер. По сведениям, которые мне удалось достать, — на этих словах Эл, подразумевая Ханну Ланг, коротко рассмеялась, внимательно рассматривая свои руки, — Грубер дал главе гестапо личное поручение: собрать компромат на Рёма и его друзей. — Но зачем же? — протянул Баве, поднося палец к подбородку. — Генерал, вы правда такой идиот, или настолько плохо играете свою роль? Если так, то вам стоило бы взять уроки актерского мастерства у Рудольфа Валентино. Жаль, что он уже умер. Если бы громы и молнии могли разрываться в тишине, то это был бы тот самый случай. Рид Баве и Эдвард Милн в немом изумлении уставились на Элисон, повернув головы в ее сторону как по команде, одновременно. А она продолжила: — Грубер хочет избавиться от Рёма, только и всего. Поморщившись, Элисон грациозно поднялась со стула и надела пальто, явно собираясь уходить. — Мне это все надоело, я ухожу из «Ми-6». От этих слов Баве, еще не успевший реанимироваться после первого словесного выпада в свою сторону, окончательно растерялся, теряя на глазах все свое достоинство начальника. — Зачем же вы приехали? — Сказать, что я больше не работаю в разведке. — Но-о… по-почему?! А как же мое объявление о том, что ваше задание окончено, и вы должны вернуться из Берлина в Лондон? Генерал расставил руки в разные стороны, что выглядело так, будто через секунду он рухнет на колени прямо посреди кабинета и начнет молиться господу богу. — Что?! — на этот раз не сдержался Милн, поднимаясь со стула и вытягиваясь во весь свой великанский, — с точки зрения небольшого Баве, — рост. — Задание окончено?! Да вы тут что, с ума сошли?! Выдернуть нас из Берлина, чтобы сказать, что все закончено, вот так, без предупреждения?! Мужчины пораженно смотрели друг на друга, пока с той стороны, где стояла Эшби, не раздался веселый хохот. — Ну… во-о-от, видите-е-е, — задыхаясь от смеха, пыталась сказать она, — все-е-е к лучшему! Приступ веселья внезапно стих, и в абсолютной тишине она повторила: — Генерал, я не шучу. Можете закрывать это задание или придумывать новое, мне наплевать. Из меня вышел плохой агент, я ничего не умею, и если бы не Милн, я провалила бы все ваши поручения еще в январе прошлого года. Поэтому я ухожу из разведки. Наверняка нужно подписать бумаги об увольнении, это я сделаю позже, сейчас мне нужно уехать. Резко развернувшись на каблуках, Элис вышла из кабинета. Не говоря ни слова, Баве грузно опустился в кресло, открыл тумбочку, и, плеснув в бокал бренди, залпом осушил его, жестом приглашая Милна присоединиться к нему. Но тот отрицательно покачал головой и, снова посмотрев на дверь, через которую только что вышла Эшби, предпочел закурить, затянувшись до треска сигареты. — Ты знал? Что происходит? — То же самое я хотел спросить у вас, генерал, — медленно протянул Эдвард, отвечая на второй вопрос, — вам не кажется, что это очень дурная шутка: закрывать задание в Берлине? Маленький генерал замахал руками на Эдварда. — Ладно-ладно, признаю, это было слишком. Все дело в том, что Синклер поручил мне «проверить» вас. Согласен, — он тяжело вздохнул, — это была глупость… но если я пошутил, то она?.. Милн покачал головой не вынимая сигарету изо рта. — Как бы там ни было, ваше задание продолжается, и эта девчонка мне нужна в Берлине. Поэтому делай что хочешь, но верни ее. — Рид замолчал, чему-то улыбнувшись. — Не знаю, что ты там с ней сделал, или она сразу такой была, но, — он пошло рассмеялся, — девчонка просто огненная! — Это очень забавно, генерал. — Уверяю тебя, если бы я все еще мог бегать так же быстро, как раньше, она бы от меня не ушла. Рид налил новую порцию виски, но пить не стал, судя по его мечтательному взгляду, очарованный какими-то своими фантазиями. — Я о том, как настойчиво вы и многие другие, даже в Берлине, отказываетесь видеть в Грубере опасную, реальную силу. — Он всего лишь ефрейтор, временно получивший власть! Усмехнувшись, по привычке, краем губ, Милн внимательно посмотрел на Баве. — Знаете, что недавно сказал пьяный Рём? Генерал отрицательно закачал головой, и Эдвард продолжил: — «То, что рассказал этот смешной ефрейтор, нас совершенно не касается! Если мы не сработаемся с Грубером, то прекрасно обойдемся и без него». Вам не кажется, генерал, что все это может обойтись слишком дорого? *** В Ливерпуле было только шесть утра, когда Элис постучала в дверь дома, в котором она провела свое детство. Сначала послышался звон разбитых тарелок, а потом — приглушенные причитания ее тёти. Кэтлин Финн открыла дверь, растерянно глядя на раннего гостя, и закричала так громко, что Эл вздрогнула и рассмеялась. — Элис?! Моя Элис? Кэтлин крепко обняла Эл и надолго замолчала, но, опомнившись, отошла назад. — Ах, я глупая! Что же мы стоим здесь, на пороге? Проходи, проходи скорее! — приговаривала она, взяв племянницу за руку. Элис улыбнулась, чувствуя, как наворачиваются слёзы. Она не была в этом доме шесть лет, и, глядя сейчас на Кэтлин, думала, что за это время здесь вряд ли что-то изменилось: все тот же уютный солнечный свет, скользящий сквозь низкое окно, укладывает свои лучи на кресло, в котором тётя любит заниматься рукоделием. «Мои глаза уже не те!» — часто говорила она, сетуя, что не может вышивать так же быстро, как раньше. Словно отвечая на мысли Эл, с кухни потянулся знакомый аромат. — Сконы! Ты по-прежнему печешь их каждое утро? Кэтлин задорно рассмеялась, глядя на племянницу. — А как же иначе? Она подошла к девушке и крепко сжала ее руки. — Я так рада тебя видеть, так рада, что ты дома! На ее глазах выступили слезы, и она быстро смахнула их рукой. — Я тоже, тетя, я тоже…— прошептала Элис, крепко ее обнимая. Они долго пили чай на кухне, и, забыв о завтраке, все больше болтали и смеялись, пересказывая друг другу то важные новости, то воспоминания из детства Эл и Стива. Узнав, что Элис пробудет в Ливерпуле «всего неделю!», Кэтлин успела и расстроиться из-за столь короткого визита племянницы, и обрадоваться тому, что снова может обнять эту рыжую непоседу, кудряшки которой она раньше так долго по утрам пыталась заплести в аккуратные косы. — Ты очень изменилась, — заметила Кэтлин. — Это хорошо или плохо? — с веселым смехом спросила Эл, сама не сумевшая разобраться в тоне ее голоса. Тетя отложила вышивку в сторону, и внимательно посмотрела на девушку. — Моя дорогая, что у тебя случилось? Элис попыталась улыбнуться, но почувствовала, как к глазами поступают слезы. «Прекрати, Эл!» — мысленно ругала она себя, крепче сжимая руки, но слезы все равно бежали по лицу все чаще и чаще. — Не нужно прятаться. Кэтлин положила теплую руку на судорожно сцепленные пальцы Элис, и мягко попросила: — Расскажи мне о нем. Эл взглянула на нее огромными от удивления глазами, и женщина мягко засмеялась: — Я уже слишком старая, чтобы не понять, что происходит на самом деле. Она замолчала, но увидев, что племянница все еще не решается довериться ей, добавила: — Ты с детства была такой: маленькая, колючая и замкнутая для большого мира, но, — она похлопала девушку по руке, — я знаю, что ты очень добрая, ранимая и отважная. На переплетенные женские руки закапали слёзы. После долгого молчания Кэтлин услышала: — Я очень хочу рассказать тебе, но я… не могу. Не могу, понимаешь? — Скажи мне только, ты его любишь? Горло Эл перехватило судорогой, и женщина сильнее сжала ее руки, наклонившись вперед, почти касаясь лбом ее головы. — Любишь? — Да! Это слово, такое маленькое, с тяжелым, горячим вздохом слетело с губ Эл, вызывая улыбку на лице ее тети. — Тогда все будет хорошо, маленькая Ли́са. Кэтлин произнесла это точно так, как это делал Стив, и плечи Эл задрожали. Из ее груди вырвался стон, и женщина изумилась тому, как долго, и как много девушка могла держать замкнутой в сердце такую боль. Когда дыхание восстановилось, Эл робко посмотрела на тетю. — А Стив? Он был здесь? Вместо ответа Кэтлин заботливо погладила ее по волосам, и, решившись, произнесла: — Нет. Но он писал мне, спрашивал про тебя. Предупреждая поток слов, вот-вот готовый сорваться с раскрытых в удивлении губ Эл, она добавила: — Про него ходят скверные слухи. — Какие слухи? О чем? Он жив?! — Жив, конечно, жив. С ним все в порядке, насколько мне известно. А слухи…— тетя помолчала, — после окончания Итона он вернулся сюда, начал управлять компанией вашего отца наравне с его компаньоном, Джорджем Стивенсоном. Но два года назад мистера Стивенсона убили, виновных так и не нашли, а со временем имя Стива начало обрастать разными слухами. Говорят, что он сейчас в Европе, может быть, даже в Италии. Или во Франции, связался с кем-то… в убийстве подозревают его, считают, что тогда, после большого скандала с мистером Джорджем он не сдержался и… Кэтлин отпила воды из стакана, и торопливо продолжила: — А год назад я получила от него письмо, он спрашивал о тебе, о том, где ты. Мне показалось, что он хотел тебя увидеть. Элис встала из высокого кресла и медленно прошлась по комнате. Обняв себя за плечи, она, наконец, спросила: — Но почему он сам мне не написал?! Я уже два года ничего не знаю о нем! Убийство?! Стив? Подбежав к тете, Эл опустилась перед ней на колени. — Неужели ты думаешь, что он мог убить? Это же Стив! Он всегда защищал меня в детстве, говорил, что я могу ему доверять! Тетя хотела обнять ее, но Эл, смотря в какую-то точку за ее плечом, говорила все быстрее и быстрее. — Он любит футбол и твой вишневый пирог, он… он научил меня стрелять из рогатки и играть в футбол… нет, не может! Он не может сделать ничего такого, Кэтлин, ничего такого! — Я знаю, моя дорогая, я знаю, — повторяла тетя, обнимая Элис. — Стив был хорошим мальчиком. — Он и сейчас хороший! — с горячностью заявила Эл. — Конечно. К тому же, не стоит верить всему, что говорят. Весь следующий день Эл ходила по дому не находя себе места. Письмо Стива, которое он написал тете, она успела выучить наизусть: «…Как там Эл? И где она сейчас? В этом году ей исполняется восемнадцать, совсем взрослая!». А на вопрос о том, почему Кэтлин раньше не сообщила ей новости о брате, услышала: «Я и подумать не могла, что он перестал отвечать на твои письма из колледжа, а потом… милая, я и сама не знала, где ты». Вечером, не выдержав в Ливерпуле и трех дней, Элис быстро собрала свои немногие вещи, и, поцеловав на прощание расстроенную тетю, уехала в Лондон, где вот уже несколько дней ее выжидал Эдвард: все его догадки о том, куда она могла поехать, оказались ложными, и все, что он мог делать, — это подпирать своими широкими плечами дверь ее квартиры на Клот-Фэйр-стрит. *** Милн проснулся от громкой музыки. Растерев глаза, он вытянул руки вверх, почти сразу же упираясь ими в крышу автомобиля и сонно отметил про себя, что если Эл не вернется, и он продолжит спать в машине, то совсем скоро водительское кресло станет для него удобнее кровати. Стрелка на циферблате часов застыла на цифре «4», а музыка продолжала звучать легкой, красивой волной, выбегая на улицу, как теперь заметил Эдвард, наклонив голову, из приоткрытой двери в квартире Элис. Переступая порог дома, Милн засунул руку в карман пальто и вытащил пистолет, готовый к выстрелу, — стоило только снять его с предохранителя. Ступая мягко и беззвучно, он быстро обошел первый этаж, но не заметил ничего необычного. Половица на верхней площадке второго этажа скрипнула под его весом, и, отойдя ближе к стене, он заглянул в спальню. Мелодия, похожая на сказочную, продолжала звучать из большого граммофона, который стоял прямо на полу. Милн успел заметить уголки конвертов, в которых продавали пластинки, и перевел взгляд вправо, где были разбросаны осколки тех пластинок, которым повезло меньше. Вдруг на черные, острые осколки, подсвеченные электрическим светом откуда-то сверху и справа, наступила нога, оторвалась от пола и исчезла из поля зрения Милна. Через несколько секунд в комнате раздался оглушительный грохот, и первое, что увидел влетевший в спальню Эдвард, была Элис. Сильно покачиваясь на стуле, она вцепилась рукой в дверцу шкафа и удивленно смотрела вниз, на большой деревянный короб. Разбившись при ударе об пол, он щедро рассыпал перед Эдвардом ноты, записные книжки, тетради и письма, целое море писем. Спрыгнув со стула, Эл прикоснулась к разбитому виску, с выражением досады смотря на свои пальцы, измазанные в крови. — Черт! Оглянувшись по сторонам, она не нашла ничего, чем можно было бы промокнуть рану, и, махнув рукой, опустилась на пол рядом с разбитым ящиком. Эдвард, которого она до сих пор не заметила, хотел дать знать о своем присутствии, но что-то в движениях и в выражении лица Элис насторожило его, и он тихо опустил руку, уже занесенную для стука в дверь, продолжая наблюдать за девушкой. Мелодия, которую он услышал еще на улице, закончилась, и пластинка с недовольным шипением закрутилась в проигрывателе. Выпустив из рук письма, Элис повернулась к граммофону, встала на колени и передвинула иглу. Черный блестящий диск закружился снова, в комнате зазвучала новая мелодия, — светлая и печальная, она гораздо больше подходила к этому странному раннему утру в Лондоне. — Это Элгар. Его тоже зовут Эдвард, как тебя. Элис посмотрела на Милна большими блестящими глазами и продолжила перебирать конверты с письмами. Сделав шаг вперед, он присел перед ней, прикасаясь к ее ране на виске. — У тебя кровь, Эл. — А у тебя? Твои раны зажили? Она придвинулась к Эдварду, положила руки ему на голову, склоняясь по очереди к вискам, сначала слева, потом справа. Наслаждаясь ее прикосновением, Эдвард устало закрыл глаза. — Ханна спросила меня в ресторане, как твои раны, и я поняла, что не знаю, как они теперь. Элис выпрямилась, возвращаясь в прежнее положение. — Когда вернешься, передай ей, что все в порядке. Резко вытащив из открытого конверта письмо, она начала его читать, беззвучно шевеля губами. — Ты тоже должна вернуться, Эл. Разреши мне тебе помочь, — сказал Милн, имея ввиду кровь, все еще бежавшую по ее лицу. — Нет, — она покачала головой. — Лучше скажи, зачем ты пришел? Неестественно блестящий взгляд пробежал по лицу Милна в ожидании ответа. Какое-то смутное предчувствие нашло на него, когда он внимательнее всмотрелся в эти чудесные, темно-зеленые глаза. — Чтобы сказать, что ты не можешь уйти. Баве против. И я… я хочу, чтобы ты осталась. Элис поднялась на ноги. — Подожди, мне нужно кое-что сделать. Она вышла, шлепая босыми ногами по полу, и Милн, который и без ее просьбы не собирался никуда уходить, тяжело вздохнул, снова осматривая комнату. Здесь был беспорядок, но какой-то странный, как будто случайный, похожий на тот, — как в их спальне в Груневальд — разбросанная одежда, разбитие пластинки, ящик с письмами… взгляд Эдварда зацепился за угол тетради в голубой обложке, похожую на те, в которых он писал в колледже. «…Сегодня я получила письмо от Стива! Но его я прочитаю потом, сначала, как всегда, я прочитала записку от Эдварда Милна. Помнишь, он обещал, что напишет мне правила игры в футбол? Так вот, он выполнил обещание, и теперь у меня есть его забавный рисунок, где нарисовано футбольное поле и игроки обеих команд…» Запись оборвалась, а внизу этого же листа рукой Эл было аккуратно выведено «Элисон Милн». Эдвард долго смотрел на запись, перечитывая ее снова и снова, и почти физически ощущая, как давняя головоломка, которую он уже и не думал собрать, начала сама подбирать нужные детали. Неужели Эл действительно была влюблена в него? А он?.. Он не помнил ни своего обещания написать ей правила игры, ни своих рисунков, вложенных в письмо Стива, но он до сих пор отчетливо видел Элис такой, какой она была в первый день их встречи здесь, в Лондоне. Утром того дня он едва успел вернуться из Берлина, где снова разыгрывал из себя Харри Кельнера, который тогда и не подозревал о том, что скоро ему предстоит жениться. — Ты читаешь мои дневники? Элис остановилась на пороге комнаты. Посмотрев на нее, Эдвард отметил, что волосы на виске девушки стали влажными, и следы крови исчезли. Но из раны снова, друг за другом, побежали вниз узкие красные капли. — Да, — хрипло ответил он, и мысль о том, что с девушкой что-то не так, снова забилась где-то в глубине его сознания. Эл стала бледной и еще более беспокойной, на лбу выступили крупные капли пота, а блестящие глаза хаотично осматривали комнату. Облизав сухие губы, она подошла к Эдварду, вытащила из его руки тетрадь со своими записями, отбросила ее в сторону, прильнула к Милну всем телом и поцеловала в губы. Кровь забилась в его голове горячими волнами. Крепко обняв Эл, он приподнял ее, сцепил руки, почти слепо, на ощупь, пронес по комнате, пока ее спина не коснулась дверцы высокого шкафа, — того, с которого совсем недавно упал тяжелый деревянный ящик. Эдвард торопливо расстегнул лиф ее платья, с жадностью покрывая поцелуями тело Элис. Прерывистое дыхание коснулось его лица. Она целовала его медленно, — и страстно, и нежно, и в какой-то момент Эдварду показалось: его сердце не выдержит этих безумных, прерывистых тактов, сбивающих вдох и выдох в рваную нить. И чем дольше она целовала его, тем больше он желал продлить это безумное наслаждение, которое, казалось, рушило все преграды, отделяющие одно сердце от другого. Не заметив, как поцелуи Эл изменились, Милн продолжал целовать ее в ответ, все крепче сжимая в объятьях. И вдруг Элис, больно укусив его за губу, открыла глаза и, смеясь, оттолкнула Эдварда, расслабленного нежностью и лаской, от себя. — Ее ты целовал так же? Или так ты реагируешь на каждую? Глаза Эл разгорелись ярче. Прерывисто вздохнув, дрожащими пальцами, она начала застегивать пуговицы на платье, когда Эдвард, ошеломленно, — как будто издалека, — смотря на нее, коснулся ее руки, — там, где от его пальцев остались следы с момента их утреннего разговора в Груневальде. — Прости меня. Эл неловко наклонилась, пытаясь пройти под рукой Милна, и из кармана платья что-то выпало, укатилось за ворох бумаг. Со страхом посмотрев на Эдварда, она начала разбрасывать в разные стороны письма, ноты и осколки разбитых пластинок, но он оказался быстрее, и прочитав надпись на найденном флаконе, побледнел. — Решила стать наркоманкой, Эл? Ты хоть знаешь, как на организм действует эта дрянь?! Где ты взяла первитин? — Слишком много вопросов, Эдвард. Это же ты учился на врача, изучал химию, вот и расскажи мне про эти таблетки, которые, кстати, в Берлине никто не называет наркотиками, — их даже выписывают кормящим матерям, и считают обыкновенным крепким кофе. — Но у тебя нет ребенка! — резко сказал Милн и замолчал. Но было уже слишком поздно. — Не смущайся, Эдвард! Элис засмеялась, останавливаясь, и завела руки за спину. Затянув платье на спине, она продемонстрировала абсолютно плоский живот и тонкую талию. — Ребенка и правда нет. Сначала был, а теперь нет… Она замолчала, опустив глаза вниз. — Ничего не получилось, Эдвард… Почему ты мне ничего не сказал? Ждал, когда я все узнаю от нее? Или наоборот надеялся, что я ничего не узнаю? — Элис, пожалуйста! Давай…— Эдвард остановился, пытаясь подобрать нужные слова. — Я не знал, как сказать тебе, я… струсил. Я боюсь тебя потерять! Но я хотел, чтобы ты знала правду, я собирался… Зеленые глаза с усмешкой взглянули на него. — Решил облегчить свою совесть за мой счет, Милн? Рассказать «правду»? Я надеюсь, это вся правда или есть что-то еще? Элис устало закрыла глаза, обнимая себя за голову и пытаясь унять боль. — ...Вряд ли у нас что-то получится, Эдвард. Понимаешь, я совсем не умею любить. — Но здесь ты… — Милн отыскал все ту же тетрадь в голубой обложке. — …ты пишешь, что любишь меня. Это — правда? — Да, — Элис говорила, не отводя от его лица пристальный взгляд. — Но это было очень давно, а сейчас слишком больно. И я не знаю, не понимаю, что происходит. Она провела рукой по плечу и задрожала. Сделав круг по комнате, Элис резко остановилась. — Ты сказал, что хочешь, чтобы я осталась? — Да. — Я вернусь, но при одном условии. Эдвард облегченно вздохнул и улыбнулся, но стоило ему услышать следующую фразу, как улыбка сползла с лица. — Харри и Агна Кельнер должны развестись.