Черное солнце

Вздохнув, Эл перевернула подушку на холодную сторону, и устало закрыла глаза. Она снова не могла заснуть. Сквозь неплотно задернутые шторы в окно проникал свет от электрических фонарей. Преломляясь в темноте спальни, он становился светлее, укладываясь на ковре и стенах комнаты мягкими светлыми линиями, длинными, словно лучи прожектора. Элис следила за одним из таких лучей. Пробежав сквозь стекло в оконной раме, луч осмотрелся в окружившей его тьме так робко и бледно, словно боялся, что черный цвет поглотит его и заставит исчезнуть. Но проходили секунды, за ними — минуты, а он все не таял и не исчезал. Задумчиво остановившись на месте, в круглом светлом отблеске на ковре, луч подбежал к дверце шкафа, и, осмелев, — ярко, со всей силы, на которую, может быть, он был способен, — высветил ее своим сиянием: лаковый угол приоткрытой дверцы, за которой жили платья Элис, и красивую резную ручку на двери платяного шкафа. Проследив за электрическим лучом блестящими глазами, Элис отвернулась. Но луч не был глупым: он успел заметить этот тревожный взгляд. Может, именно этой девушке принадлежал ковер, и даже весь этот шкаф, и, увидев, что он без приглашения проник в ее спальню, она разозлилась? Беззвучно пробежав по стене, луч остановился прямо над темными волосами девушки. Конечно, в темноте все могло казаться черным, но отчего-то луч был уверен, что ее волосы темные, но не черные. Желая это проверить, он наклонился ближе, и высветил кончики коротких волос. Увидев, что волосы — темно-рыжие, как густой огонь, луч восхищенно вспыхнул и разгорелся еще ярче. Ему хотелось зашипеть, хотя бы чуть-чуть, чтобы выразить свой восторг и дать ей знать, что ее волосы — такого чудесного цвета, который ему еще не приходилось освещать прежде. Да, наверняка все дело было в его молодости и неопытности, ведь он стал заглядывать в это окно совсем недавно, — чуть больше месяца назад, после установки нового высокого уличного фонаря, от которого он мог тянуться в разные окна, проникать сквозь стекла в рамах, и путешествовать по комнатам. Но ни этой девушки, ни ее оранжевых кудряшек он отчего-то раньше здесь не замечал. Луч задумчиво постоял на месте, и скользнул еще дальше, к лицу Элис. Ему стало любопытно, как она выглядит, и он засветился на месте, осторожно, чтобы не испугать ее своим слишком ярким свечением. Протянувшись вперед узкой линией, он загорелся в полную силу, выхватывая из темноты бледную кожу девушки. Луч очень долго наблюдал за ней, а вот она все никак не отзывалась на его свечение. Это его удивило. Ведь обычно люди, и большие, и маленькие, — стоило ему проникнуть в их комнаты, — быстро просыпались от его света и недовольно морщились в темноте, закрывая руками сонные, помятые лица. Но это лицо не было помятым, и не было сонным. Оно было только отчего-то очень грустным и печальным. Луч понял это, когда зацепился за каплю на щеке девушки. Капля медленно скатилась вниз, пересекая его свечение, а потом девушка быстро смахнула ее куда-то в сторону, и она исчезла. Но на ее месте появилась новая, а за ней — еще и еще. Они бежали по лицу неровными прозрачными дорожками, — вниз и в сторону, и, оставляя за собой следы, снова и снова исчезали за ладонью девушки с бледной кожей и темно-рыжими, как огонь, волосами. Луч подкрался ближе, отмечая своим сиянием ее красивые глаза, которые от слез поменяли цвет, и стали еще ярче. Теперь они светились темно-зеленым, как густая трава, растревоженная порывами ночного, грозного ветра. А потом… потом луч исчез, потому что несмотря на темноту комнаты, за оком стало светло, и фонарь, от которого он разбегался по комнатам дома на Клот-Фэйр-стрит, выключили. *** Эдвард заметил Эл сразу, как только она вышла из-за угла дома. На ней было черное платье с вышитым красным цветком и светлое пальто. Здесь, в Лондоне, она почему-то перестала носить шляпки, и, отходя от стены здания, которое в это утро он выбрал в качестве наблюдательного пункта, Эдвард с удовольствием наблюдал за тем, как рыжие волосы Элис блестят в лучах утреннего солнца. На какое-то время она пропала из виду, скрытая толпой прохожих, но через несколько секунд он снова ее увидел, быстро отмечая про себя все детали внешнего облика: торопливый шаг, большую папку, которую Элис прижала к груди и держала за край, очевидно, для того, чтобы ее содержимое не выпало на тротуар, и улыбку, с которой она смотрела в сторону, на девушку, шагающую рядом с ней. Они увлеченно о чем-то говорили, — пару раз до Милна донесся их громкий смех, — а потом он вышел вперед, и Эл, которая до этого момента его не замечала, врезалась в Эдварда. Смех оборвался, папка упала на землю, укрывая ее рисунками, нанесенными на большие белые листы. — Ты?.. В первую секунду, от неожиданности, Элис посмотрела на Милна растерянно. Но вот взгляд переменился, стал печальным, злым и замкнутым. Она замолчала и присела, торопливо собирая рисунки. А ее знакомая с интересом смотрела на блондина, который, присев напротив Эл, помогал ей собрать бумаги. Аккуратно сложив листы, он протянул папку Элис, и она вырвала ее из его рук. — Агна, ты нас не представишь? — спросила девушка, рассматривая лицо Милна, который при звуке псевдонима Элис удивленно, с улыбкой, посмотрел на «фрау Кельнер». — Нет времени, — резко ответила Эл, избегая внимательного взгляда голубых глаз. — Пойдем, мы опаздываем. Эшби обошла Милна и успела сделать пару шагов, когда услышала за своей спиной вежливую фразу: — Харри Кельнер. Приятно познакомиться. — Как… а разве… Девушка перевела удивленный взгляд с блондина на Агну, которая, недвусмысленно посмотрев на Кельнера, добавила, разглядывая его лицо: — Случайность. Однофамильцы. — Но, может быть, пригласим его на сегодняшний вечер? Не дождавшись ответа Агны, которая ушла вперед, и теперь ожидала зеленого сигнала светофора, ее знакомая быстро пояснила, доставая из сумочки приглашение и протягивая его Харри: — Прошу простить ее, обычно она… сегодня в Кенсингтонском дворце состоится торжественный вечер, приходите! Я тоже там буду! Девушка покраснела и оглянулась в поисках Агны, которая успела уйти далеко вперед. — Я обязательно приду, спасибо! Кельнер улыбнулся, наблюдая за тем, как его однофамилица быстро шагает по противоположной стороне улицы. Он перехватил ее взгляд, когда она украдкой взглянула на него. Отвернувшись, Элис побежала вперед, вспугнув стаю утренних птиц, завтракавших хлебными крошками у пекарни, и, испугавшись поднятого ими шума, который состоял из клокотанья и резких взмахов множества крыльев, скрылась за поворотом. *** Залы Кенсингтонского дворца, открытые для посещений королевой Викторией еще в 1899 году, были залиты светом. Немногочисленные гости, приглашенные на закрытый вечер модельера Аликс Бартон, — будущей мадам Гре, — который она устроила в завершении своего курса для начинающих модельеров из Великобритании и нескольких других европейских стран, неспешно скользили по блестящему паркету парадных комнат, любуясь их роскошным убранством. Показав на входе приглашение, любезно подаренное ему сегодня утром, Эдвард прошел через главные двери дворца, надеясь перед началом вечера найти Элисон и поговорить с ней. Отвечая улыбками на приветствия незнакомых ему людей, он обошел несколько комнат, но ни Элис, ни той девушки, которую он видел с ней сегодня утром, Милн так и не нашел. Когда время аперитива подошло к концу, гостей пригласили в небольшую залу, где по случаю торжества была установлена сцена, окруженная столиками. На некоторых из них Милн заметил таблички с цифрами от одного до пяти. На столиках поменьше, очевидно, предназначенных для гостей, не было никаких обозначений, и, оглянувшись по сторонам, он сел за один из дальних, под номером двадцать семь. Официант, до этого безмолвно стоявший у двери, подошел к нему, интересуясь, не желает ли он заказать что-нибудь из напитков, и Милн попросил принести бутылку шампанского и два бокала. «В форме тюльпана, пожалуйста». Верхний свет погас и теперь лица и фигуры гостей освещались только небольшими светильниками, установленными в центре каждого стола. На сцену вышла невысокая женщина. Остановившись у стойки с микрофоном, она неторопливо осмотрела зал строгим взглядом темно-карих глаз, и, помолчав, начала свою речь, в которой, после того, как Аликс Бартон, — а это была именно она, — представилась, было сказано о моде как об искусстве. — …Мода способна удивительно тонко передать любовь. Любовь к красоте человеческого, женского тела. На протяжении нескольких недель я обучала начинающих модельеров тому, что умею и люблю сама, прививая им любовь к изысканному стилю и навыки скульптурного обращения с тканью. В последние годы некоторые известные кутюрье, такие как Мадлен Вионне и Жан Пату, ввели популярную сейчас технику, основанную на драпировке по косой. Тому, насколько чувственным может стать наряд благодаря умелой драпировке, и посвящен сегодняшний вечер. Я привыкла драпировать ткани на моделях, а не на безжизненных манекенах, и то, что сейчас вы увидите как самые обычные, на первый взгляд, отрезы материи, станет на ваших глазах великолепными платьями. Наряды, в которых девушки выйдут на сцену, сделаны ими, а я, если сочту платье достойным, добавлю к нему драпировку. И прежде, чем мы начнем, я прошу поднять руки тех гостей, которые желают выступить в качестве жюри этого небольшого конкурса. Мадам Бартон замолчала в ожидании ответов, а гости, удивленно переглядываясь, начали обсуждать это неожиданное предложение, которое застало Милна как раз в тот момент, когда официант принес его заказ, — ведерко с шампанским, засыпанное крупными кубиками льда, и два высоких бокала. Следуя интуиции, на секунду остановившей его пульс, Эдвард вскинул руку вверх, и стал первым среди жюри конкурса. Он неторопливо прошел по залу под общие аплодисменты, занимая место за центральным столом в первом ряду, на котором были разложены те самые таблички, которые он уже заметил раньше. Перевернув одну из них, он увидел цифру «5», и модельер, словно прочитав его мысли, пояснила, что на табличках указаны баллы, которые члены жюри должны будут выставить каждому из семи представленных сегодня платьев. Примеру Милна последовали еще несколько человек, и скоро все свободные места в жюри были заняты. Вечер объявили открытым. Девушки выходили на сцену поочередно. Сначала они делали полный проход перед гостями, демонстрируя свои собственные платья, созданные под руководством Аликс Бартон, и, вернувшись к центру сцены, останавливались. Их педагог, критично осмотрев платье, либо объясняла, почему на той или иной модели сделать драпировку невозможно, либо, — что служило негласным признанием способностей ученицы, — подходила к девушке, и, похожая на бойкого маленького воробья, добавляла к платью драпировку. Пальцы мадам Бартон колдовали над тканью так быстро, порывисто и страстно, что даже если у дам, бывших среди гостей, и возникало желание подсмотреть данную технику, чтобы позже применить ее для своих нарядов, это казалось едва ли возможным. Агна Кельнер была последней, седьмой участницей показа. Она вышла на сцену в длинном вечернем платье ярко-оранжевого цвета. Левое плечо осталось обнаженным, а на талии уже была сделана небольшая драпировка, в которой основная, оранжевая ткань платья была переплетена в широкие жгуты с темно-фиолетовой тканью той же фактуры. В полной тишине девушка медленно прошла по сцене и, вернувшись к ее центру, остановилась прямо напротив Милна, замершего на своем месте с тех пор, как она вышла из-за кулис. Сердце громко отбивало глубокие удары где-то в груди, и они были такими шумными, что Милну казалось, будто их слышат все вокруг. Весь его мир вытянулся в линию. На одном конце этой черты была Элис в чудесном платье, подчеркнувшим ее редкую, аристократичную красоту, — светлый тон кожи и рыжие волосы, которые в сочетании с платьем казались огненными, и в отблесках мягкого света блестели темно-красными и желтыми искрами. А на другом окончании черты стоял он сам, Эдвард Милн, — неотрывно наблюдающий каждое движение Эл, — от первого плавного шага до легкого, едва заметного, дрожания тонких пальцев, когда мадам Бартон, рассмотрев ее платье, подошла ближе, и начала делать драпировку на груди. Эдвард видел, как при первом прикосновении модельера к платью, Элисон вздрогнула, закрыла глаза и что-то прошептала. И в этот миг, — каким бы пошлым и изношенным ни было это сравнение за все время, что существует мир, и каким бы новым оно не казалось для того, кто полюбил впервые, — для Эдварда Эл была подобна божеству, — неземному, невероятно прекрасному, и наблюдать за ней здесь, на земле, было сродни галлюцинации или разгоряченному наваждению, а может, и тому, и другому одновременно. Милн нервно сглотнул, когда Аликс Бартон, отступив в сторону, показала зрителям свою драпировку. Сплетенная из тонких, узких складок ткани, она начиналась на правом плече Эл, и, пробегая по лифу платья наискосок, великолепно, идеально вплеталась в драпировку, уже сделанную «фрау Кельнер» на талии. Зал зазвучал аплодисментами, а модельер и модель улыбнулись зрителям со сцены. Когда овации стихли, жюри выставили оценки последней конкурсантке, и, по итогам показа, именно она стала победительницей этого маленького показа мод. В завершение вечера мадам Бартон объявила танец, и ушла за кулисы. Милн подошел к сцене, намереваясь пригласить Элис, но перед ней уже стоял другой мужчина. Вытянув руку вперед, он как раз был в процессе произнесения долгого и галантного приглашения на танец. Оглянувшись на Милна, и сбитый со взятого им тона сначала хмыканьем блондина, а потом и его взглядом, в значении которого можно было ошибиться только будучи полным идиотом, мужчина неловко отошел в сторону, освобождая путь. Эдвард, как и его предшественник, протянул руку Элис, но она, проигнорировав его жест, подошла к лестнице и, приподняв подол платья, спустилась со сцены. — По-прежнему не оставляете другим выбора, герр Кельнер? Убеждены, что из всех будут выбирать только вас? Элис усмехнулась и прошла мимо. Она была в центре зала, когда Эдвард взял ее за руку и увел в танец. Окруженная другими парами, Эл не успела понять, что происходит, и машинально положила руку на плечо Милна. Обнимая ее за талию гораздо сильнее, чем того требовал танец, Милн неотрывно смотрел на Элис. На ее плотно сжатые, полные губы, и глаза, направленные вверх и в сторону, — куда угодно, только чтобы избежать его взгляда; на ямочку у основания шеи, в которой быстрыми толчками бился пульс, и которая, — когда Элис повернулась, — выделила на шее изящную линию, уходящую вверх; на грудь, которая от прерывистого дыхания поднималась слишком часто, и светлую кожу, — обнаженную на плече, и бледную, — на красивом лице, созданным из тонких черт. — Выслушай меня, Эл, пожалуйста. Темно-зеленые глаза посмотрели на Милна. — Теперь ты хочешь со мной говорить? Элис убрала руку с плеча Эдварда, выставляя ее как барьер между ними, и почти вырвалась из его объятий, когда к ним подошла Аликс Бартон. — Простите, что помешала. Агна, я приношу вам свои извинения. Когда вы появились в моей учебной группе, я была настроена к вам весьма скептически, даже враждебно. Виной всему мое неприятие… Германии, — мадам Бартон помолчала, — сегодняшней Германии. Но вы, — она окинула острым взглядом фигуру девушки, — приятное исключение. У вас есть чувство красоты и вкус. Для модельера это очень важно, и я желаю вам удачи. — Спасибо, мадам! Агна радостно улыбнулась, с благодарностью смотря на педагога. Аликс кивнула и перевела взгляд на блондина. — Вы очень красивый мужчина, — позвольте говорить без обиняков. Мадам Бартон сделала шаг вперед, собираясь уйти, но, повернувшись к застывшей на месте паре, добавила: — А вместе вы просто прекрасны. Темные глаза Аликс внимательно разглядывали Агну и Харри. — Берегите друг друга. После этих слов женщина обошла танцующих и вышла из залы, а Элис, растерянно улыбнувшись, посмотрела на Эдварда. — Я выслушаю тебя. Только не здесь. Она оглянулась на дверь, которая выходила в сад. Обрадованный переменой, Милн крепко сжал ее ладонь, и повел за собой. *** Как только они вышли, Элис, отстранив руку Милна, пошла впереди, останавливаясь у высокой живой изгороди, и проводя кончиками пальцев по мелким бутонам цветов. Эдвард, не успев остановиться, и больше не сдерживая себя и не делая паузы, быстро проговорил: — Я люблю тебя, Эл. Всегда любил, с первого дня нашей встречи, здесь, в Лондоне. Он остановился рядом с ней. — Я не хочу, не могу без тебя. Ты мне очень нужна. Я скучаю по тебе. — Этого мало, Эдвард. — Что? Милн нахмурился, непонимающе глядя на нее. — «Я люблю тебя». Этого мало. Ты говоришь, что полюбил меня в первый же день. Если это правда, то почему твоя любовь ко мне не помешала тебе переспать с Ханной? — глухим голосом спросила Элис, сосредоточенно рассматривая цветы. ֫— Это ошибка, Эл. Моя страшная, глупая ошибка. Я предал тебя, и мне очень жаль. Не проходит ни дня, чтобы я не думал о тебе, о нашей жизни в Берлине. Мое предательство не дает мне покоя, и я это заслужил. Элис сорвала крохотный темно-розовый бутон, и посмотрела на Милна через плечо блестящими от слез глазами. — Это всегда так, да? — Как?.. Что, Эл? Дрожащие губы Элис растянулись в мучительной улыбке, едва успевшей показаться на ее лице. — Это. Все это… измена, ложь, признание, боль, раскаяние, слезы, и прощение… это всегда так, да? Всегда, Эдвард? — Я… — растерянно, шепотом протянул Милн, не находя слов, не зная, что сказать. — С начала времен, для всех и всегда, правда? Ничего нового, «с кем не бывает!», да? — Элис посмотрела на Милна, и горько заплакала, прижимая руку к груди. — А я не хочу так, Эдвард, не хочу! Не хочу этой боли, не хочу, чтобы ты просил у меня прощения, не хочу, чтобы ты ждал его или считал себя обязанным. Зачем причинять такую боль, если любишь?... Это так больно, так больно! Элис задрожала и схватилась рукой за изгородь, удерживая равновесие. Почувствовав, что Эдвард обнимает ее, она сжалась всем телом, отстраняясь от него как можно дальше. Милн отступил назад, с болью наблюдая за ней. — В тот вечер я потеряла нашего ребенка. Я знаю, это моя вина, хотя ты и говорил обратное, но мысль о том, что он умер тогда, когда ты… Элис замолчала, не в силах закончить фразу. Горло свело судорогой. Наступила долгая, мучительная тишина, прерываемая только хриплым дыханием Эл. Придя в себя, она быстро, единым дыханием, произнесла: — Когда ты спал с ней, с этим… — она оглянулась на Эдварда, — я не знаю, что делать. И я не знаю, как верить тебе. Ты просил верить тебе, но я не могу, у меня больше не получается. Снова послышались судорожные, рваные всхлипы, после которых Элис, собрав силы, сказала: — И нет больше никакой нашей жизни в Берлине. Этот город… он… как будто на другой планете, кровавой и мрачной. Я туда больше не вернусь. Нет! Элис покачала головой, убирая волосы от лица. — Эл, прошу, прости меня! Девушка посмотрела на Милна, и в ее взгляде было столько боли и горечи, столько сочувствия к себе, к нему, к ним обоим, запутавшимся во всем, что у Милна перехватило дыхание. — Эл… — Знаешь, что самое гадкое? Проследив за тем, как по лицу Эдварда скатилась и упала слеза, Элис сдавленно прошептала: — Я не могу тебя ненавидеть, Эдвард Милн. У меня это тоже не получается. — Элис усмехнулась. — Я пробовала. Она подняла глаза вверх, заглядывая в бледное, больное лицо Милна. — Ты еще любишь ее? — Нет! — Эдвард так резко затряс головой, словно это движение могло помочь ему уничтожить даже само предположение о том, что он любит Ханну. — Я никогда ее не любил. Мы поссорились с тобой в тот вечер, ты сказала, что боишься рожать, боишься за ребенка, и я… Он сделал глубокий вдох, быстро, одним ударом, заканчивая фразу: — Решил, что ты не любишь меня, и не хочешь этого ребенка, потому что он — от меня, и я… — Ты…— Эл задохнулась и схватилась за горло. — …Так меня понял, да?! Я сказала, что боюсь за него, но не говорила, что не хочу его! — Я знаю, Эл, знаю! Прости меня! Элис засмеялась, и почувствовала, как огромная усталость наваливается, вытягивая из нее силы. — Я не успокоюсь, пока ты меня не простишь, — горячо прошептал Милн, глядя на нее. — Делай, что хочешь, ты абсолютно свободен. Скоро ты уедешь в Берлин, а оттуда тебе будет довольно сложно следить за мной, как было неделю назад или сегодня утром. По молчанию Эдварда Элис поняла, что застала его врасплох. — Или ты думал, я ничего не замечаю? Милн закрыл глаза и с отчаянием спросил: — Тогда зачем ты назвалась Агной Кельнер здесь, в Лондоне, если не хочешь возвращаться в Германию? — Потому что это Агна Кельнер ходила на занятия к мадам Бартон. И потому что будет жаль, если у Харри Кельнера, когда он снова приедет в Берлин, будут неприятности из-за такой ерунды. Хотя гестапо достаточно и меньшего, сам знаешь. — Эл передернула плечами от холодного ветра. — Просто скажи им, что с Агной что-нибудь случилось, или что она оказалась негодной женой, изменявшей Харри, истинному арийцу, с каждым встречным… недавно я слышала, как Магда Гиббельс сказала, что с точки зрения настоящего патриота Германии бесплодие женщины недопустимо… скажи им это, они проглотят. — Нет! Эл! Заметив, как она вздрогнула от холода, Милн снял смокинг и укрыл им Элис, задерживая ее в своих руках как можно дольше, чтобы успеть достучаться до ее сердца. — Что мне сделать, чтобы ты простила меня?! От подступившей боли ее лицо снова исказилось. Элис отошла от Милна, еще раз посмотрела на него, и убежала.