Черное солнце

Часы в доме Кельнеров неспешно пробили девять раз. Кайла смущенно посмотрела на Агну, которая за все время их долгого разговора почти не изменила позы, — погруженная в свои мысли, она, казалось, даже не слышала сказанного женщиной. Но стоило Кайле прервать свой рассказ, как Агна, повторила: — Пожалуйста, продолжай. И Кайла продолжала говорить о третьем случае, произошедшем с ней за последнюю неделю, когда ее остановили на улице и потребовали предъявить документы. Агна слушала не перебивая: про гестаповцев, обосновавшихся на улицах Берлина с еще большей, чем то было раньше, уверенностью; про документы Кайлы Кац, на которые они даже не взглянули и швырнули ей под ноги, со смехом наблюдая за тем, как она поднимает их из уличной грязи. Особо ретивый поборник нацистского порядка наступил лощеным сапогом на удостоверение Кайлы, все больше заводясь смехом от того, что она пытается вытянуть корочку из-под его ноги. Дождавшись нужного момента, он отступил назад, и Кайла упала перед ним на колени. Послышался гогот двух арийских глоток. Рука, сбивая шляпку с ее головы, схватила Кайлу за волосы, и с силой притянула женщину к черной форме с серебряными нашивками. Смачный плевок густой слюной, смешанной с табачной крошкой, залепил глаза Кайлы, но она не издала ни звука: дыхание сбилось от резкой боли, и она начала заваливаться назад, следуя за рукой полицейского. Обшарив Кайлу, — ибо «обыском» это едва ли можно назвать, — они отпустили ее, посоветовав больше «не попадаться на пути». Кожа на ребре изящной кисти, перевязанная множеством тугих нитей лопнула, и из раны на руке Агны потекла кровь. Она посмотрела на Кайлу жгучими зелеными глазами, полными слез. — Как тебе помочь? — прошептала она, и положила порезанную руку на белую скатерть. — Фрау Агна! — Кайла со страхом посмотрела на молодую женщину, — У вас кровь! Агна медленно перевела взгляд на свою руку, и молча наблюдала за тем, как на поверхности раны выступают красные капли. — Оставайся здесь, Кайла… оставайся в доме, прошу. Женщина устало покачала головой. — Нельзя, фрау, вы знаете. В столовой повисла тяжелая тишина, нарушаемая церемонным, глубоким звоном старинных часов. — Может быть… — начала Агна, но ее слова прервал стук входной двери. — Герр Кельнер! Кайла, смахнув слезы, оглянулась, и быстро встала из-за стола, вытягиваясь перед Харри. — Добрый вечер, я… Кивнув скорее голосу, чем самой женщине, Кельнер хрипло проговорил ответное приветствие, и быстро прошел мимо, даже не взглянув на нее. — ...Уже ухожу, — тихо закончила фразу Кайла, и посмотрела на Агну. — Мне нужно идти, фрау Агна, Дану ждет меня, здесь, недалеко… — Почему он не пришел сюда? Кайла опустила глаза. — Прости… не нужно рисковать. Я опять тебя задержала… Агна порывисто обняла Кайлу, и застыла, крепко сцепив руки на ее плечах. — Прости… — ребром разрезанной ладони Агна машинально провела по щекам и скулам, смахивая слезы, отчего ее лицо, с размазанными по нему полосами крови, стало выглядеть еще более беззащитным и пугающим. Кайла положила руку на плечо девушки, и с сожалением оглянулась на нижние ступени лестницы. — Все будет хорошо. — Да, конечно. Женщина с тревогой посмотрела на Агну. На ее слова она ответила слишком быстро. Слишком быстро для того, чтобы хотя бы успеть сделать вид, будто она сама верит в то, что говорит. *** Элис поднялась на третий этаж дома, который до переезда Эдварда был пустым, и остановилась на верхней площадке лестницы. Все здесь было почти чужим. Она попыталась вспомнить, когда, — до их ссоры, с момента которой прошло чуть более полугода, — она была здесь последний раз, и память вернула ее ко дню свадьбы Харри и Агны Кельнер. ...Когда молодожены подъехали к своему дому по улице Херберштрассе, 10, уже началась настоящая метель. Элис помнила, как Эдвард поднял воротник черного пиджака и с кривой улыбкой посмотрел на нее. А потом вынырнул в снежную берлинскую бурю, и быстрой черно-белой тенью обогнув «Мерседес», который уже успел заметить сам Гиринг, открыл перед Элисон дверь, вытягивая левую руку ей навстречу, и помогая молодой фрау Кельнер выйти из машины. Воспоминания, словно кадры кинофильма, яркими вспышками скользили перед внутренним взором Элис. По телу пробежала дрожь, ее губы изогнулись в мягкой улыбке. Она вспомнила, как улыбнулась Эдварду в ответ, вложила свою руку в белой атласной перчатке в его раскрытую ладонь, и, придерживая маленькую круглую шляпку с вуалью, вышла из автомобиля, мгновенно подхваченная порывами сильного ветра, смешанного с крупными хлопьями снега. Взявшись за руки, они побежали по заснеженной дорожке к дому, а поднявшись на крыльцо, стали со смехом стряхивать с друг друга снег, который еще не успел стаять и превратиться в те капли воды, которые почему-то не впитываются в ткань и не скатываются вниз, но продолжают оставаться на занятых местах, — плечах, прядях волос и кончиках длинных ресниц... Открыв входную дверь, Эдвард Милн, уже снова ставший Харри Кельнером , посмотрел на свою жену, крепко сжал ее руку, и повел за собой. Тогда они обошли весь этот дом, не спеша исследуя все его комнаты, повороты, пару тайных комнат, скрытых перегородками… они были и здесь, — стояли точно на том же месте, где Элис замерла от воспоминаний сейчас, и сразу, следуя молчаливому договору, решили, что пока не будут занимать этот этаж, — и без него в особняке им вполне хватало места. Пока. Элис тяжело вздохнула, проводя рукой по темно-рыжим, коротким волосам. Мысли беспокойно бились в голове. После ухода Кайлы она не раздумывая пошла сюда, намереваясь поговорить с Эдвардом. Но чем больше сокращалось расстояние до его новой комнаты, тем больший страх и волнение охватывали ее. Стоило все обдумать, — слова, фразы… может быть, даже свой внешний вид, прежде чем приходить, но… времени не было. Возмущение и горечь, с подмешанным к ним волнением, торопили Элисон. Ей нужна помощь Эда, нужно знать, что он… мысль оборвалась, когда она заметила, что дверь в комнату Милна приоткрыта. Мягко ступая босыми ногами по паркету, Элисон остановилась на пороге, не решаясь войти в комнату, освещенную мягким светом настольной лампы, чей отсвет казался особенно ярким на фоне тьмы, уже спустившейся за окном. Эдвард, не заметив ее, быстрым шагом прошел по комнате и остановился возле письменного стола. Электрический свет неровным лучом упал на его обнаженную грудь и мускулистые руки, выхватил из полумрака край острой лопатки. Разложив на столе какие-то документы, он напряженно вглядывался в них. Элисон, все так же стоя на пороге, не могла различить, что было на тех листах, — текст, фотографии, схемы или что-то другое. При виде Эдварда ее сердце сжалось и тяжело забилось в груди, разнося боль по всему телу. Она давно не видела его так близко, и сейчас с тоской и болью следила за его движениями, сосредоточенным взглядом, изгибом руки. Вот он передвинул несколько листов, пробежался взглядом по каждому из них, едва заметно, по давней привычке, кивнул, убирая со лба светлую прядь волос, и расставил руки по краям стола. Элисон судорожно втянула воздух в легкие, и неотрывно смотря на Милна огромными глазами, по которым легко можно было различить ее недавние слезы, сбитой, оглушительно-громкой в окружающей тишине, дробью, постучала в дверь. Она заметила, как Эдвард вздрогнул, перевел взгляд вправо, и посмотрел на нее. В последнее время его взгляд стал именно таким, — резким, быстрым, жестким. Молниеносно оценивающим обстановку, готовым к атаке или ее отражению, нападению и защите. Элисон была уверена, что он не взглянул на нее, но выражение его глаз переменилось, когда он понял, что это она. Взгляд стал отвлеченным и глухим, — к ней и ко всему внешнему миру. Его лицо едва заметно исказила боль, — как если бы Милну нанесли неожиданный, сильный удар, против которого он не успел выставить защиту, и потому она успела проникнуть слишком глубоко, прошив его горячей волной насквозь. Руки Эдварда оторвались от стола, вытянулись вдоль тела. Он не спеша, уверенной и мягкой походкой, обычной для него, шел к Элис. Быстро улыбнувшись, девушка сбивчиво проговорила: — Кайла… нужна твоя помощь! Замок закрытой двери плавно щелкнул, и Элис осталась в прохладной темноте коридора. — Пожалуйста… — она провела рукой по двери. По ту сторону не раздалось ни единого звука, — ни шагов, ни шороха от дыхания… Милн словно исчез из комнаты, и только слабый луч все той же настольной лампы тусклым далеким светом продолжал гореть, выбегая в коридор этажа через нижнюю дверную щель. — Поговори со мной… хотя бы раз за это время… за все это время... Элисон нажала на изогнутую ручку, но дверь не поддалась. — Ты не терпишь меня, но Кайле нужна помощь… пожалуйста.... вспомни, она спасла нас. Пружина в замке недовольно звякнула, извещая Милна, застывшего по другую сторону двери, что такое обращение с ней никуда не годится, и замолчала, — Элисон ушла так же тихо, как и появилась. Еще долго после ее ухода Милн стоял на месте, уперев руку в дверь. Сомнение разгорелось внутри с новой силой, пожирая долго и тщательно выстроенные им барьеры с той же легкостью, с какой огонь сжигает сухую траву. Он говорил себе не смотреть на нее, не сметь, но на долю секунды его взгляд все-таки зацепился за край ее губ, не высохшие прозрачные строчки, какие бывают от недавних слез, и этого было достаточно. *** — К тебе приехал этот… нацист. Дану Кац недовольно махнул рукой в сторону двора. — Герр Кельнер? Кайла с тревогой, которая теперь постоянно звучала в ее голосе, выглянула в окно, наблюдая за тем, как Харри заглушает мотор мотоцикла и выправляет подножку. — И сколько раз я просила тебя не называть его так! Она возмущенно посмотрела на мужа, пристально рассматривающего темно-зеленый с оранжевыми обводами Harley Davidson Кельнера. Перекинув белое кухонное полотенце через плечо, Кайла вытерла и без того сухие руки, и поспешила навстречу Харри. — Что-то произошло? Что-то с фрау? Наверняка рука… — Кайла посмотрела на Кельнера. — Рука? Нет, с фрау все в порядке… а вы? Блондин кивнул в сторону дома и хмурого Дану, стоявшего за окном. — Агна сказала, что вам нужна помощь. Смуглые руки Кайлы судорожно сжались в замок. — Зря она сказала, вам нельзя мне помогать. Кельнер тяжело и медленно вздохнул, мысленно, — хоть и без особого желания — соглашаясь с Элис. — Когда я пришел сюда с Агной на руках, вы не думали над тем, стоит ли нам помогать, вы просто помогли. Его голос смягчился и стал еще тише, он положил руку на плечо женщины. — Кайла, скажите мне. Кайла подняла голову вверх, и из ее глаз побежали слезы. — Они останавливают нас на улице… обыскивают, смеются… за последнюю неделю меня останавливали трижды, — обыскивали, били, давали пощечины… Дану избили три дня назад, уже не так сильно, как в прошлый раз, но… они говорят, чтобы мы не смели «попадаться у них на пути»… что с нами будет?!... нам запрещено… «евреям вход воспрещен»… вы видели, правда? Кайла обхватила себя руками и заплакала. — Мою соседку ударили прикладом по голове… днем, на улице, в центре… она умерла там же, ей никто не помог, понимаете?... Как же так, герр Кельнер… как же так?.. Харри осторожно обнял Кайлу, чувствуя, как сильно она дрожит. Когда первая волна слез немного стихла, и женщина задышала ровнее, Кельнер достал из внутреннего кармана пиджака узкие белые карточки с золотым готическим шрифтом. — Кайла, послушайте меня. Убедившись, что женщина его слушает, Харри тихо продолжил: — Возьмите это, на первое время. Пока этого должно хватить, но я что-нибудь придумаю. — Что это? — Визитные карточки. Небольшая ценность, но, будем надеяться, что пока я ищу для вас более серьезную помощь, они обезопасят вас. Вас и Дану. Пусть скажет, что работает у меня… у нас. Кайла посмотрела на белоснежную визитку из плотной бумаги с золотой окантовкой, повернула ее, и с недоумением взглянула на блондина. Отвечая на безмолвный вопрос, он пояснил: — На обороте, в углу, указан номер. Вам не нужно знать, чей он и куда ведет. Но если вас или Дану снова остановят, покажите визитку им. Они все поймут сами. Нажав на педаль мотоцикла, он дождался, когда мотор зарычит, сел за широкий руль, и, убрав ногой подножку, резким полукругом отъехал от дома семьи Кац, подняв за собой небольшой столб гравийной крошки. — Герр Кельнер, вы ехали без шлема?! Невысокая изящная блондинка со светло-серыми глазами изобразила на своем смазливом личике ужас, и крепче прижала папку с бумагами к груди. — Доброе утро, Софи, — с расстановкой ответил Кельнер, стягивая мотоциклетные очки, от которых на его лице остались небольшие полукружья следов. Харри выпрямился на кожаном сидении и несколько секунд сидел молча, подняв голову к небу, медленно втягивая в легкие утренний воздух. Холодный и свежий, он тихо сообщал тем, кто не утратил наблюдательности, о близкой осени. Проследив за Кельнером, блондинка улыбнулась, сделала шаг вперед, и запустила пальцы в волосы Харри. — У вас такие красивые волосы, герр Кельнер… не такие светлые, как мои, но с любопытными от-т-енками… Секретарша Харри, по привычке, растянула последнее слово и однозначно посмотрела на своего начальника. Светлая бровь Кельнера чуть дрогнула, приподнимаясь вверх. Смотря на Софи, он сомкнул пальцы вокруг ее тонкого запястья с золотым браслетом, и аккуратно отвел руку девушки в сторону. Кисть, легко коснувшись бедра, обтянутого темно-коричневой юбкой, повисла вдоль тела Софи. Однако улыбка так и не сошла с ее лица, — лишь из игривой она быстро переменилась на вежливую и натянутую. — Я подготовила экземпляры договоров, которые вам нужно посмотреть и подписать. Кроме того, вашего согласования ждут планы по разработке и поставкам лекарственных препаратов, удобрений и… Софи замолчала, переводя дыхание, и перешла на шепот, — у нее не слишком хорошо получалось успевать за быстрыми и широкими шагами Кельнера. —… Отравляющих веществ. — Фройляйн Кох, — Кельнер повернулся к секретарше. — Вам следует знать, что подобная подача информации неприемлема. Будьте внимательны, подобного я больше не потерплю. Что-то еще? Важное? — Необходимо знать, будете ли вы присутствовать на ближайшем вечере. Светлые глаза Харри строгим взглядом прошлись по лицу Софи. По длинному коридору, ведущему к кабинету начальника берлинского филиала «Фарбен», он пошел один. Одобрительные крики и высвисты, — благодаря отличному эху, — мощной волной разнеслись по подвальным помещениям, ударяясь о стены высокими волнами. Зрители, допущенные на импровизированный боксерский бой, замерли, с азартом и напряжением наблюдая за лицами бойцов. Несколько мужчин, сложив руки рупором, задали новую волну зрительского нетерпения. Фройляйн Кох, напуганная криками, вздрогнула и плотнее вжалась в стену. Мужчины смотрели на нее горящими, жадными глазами, но Кох старательно игнорировала их, — она все еще находится на рабочем месте, пусть теперь это не кабинет секретаря, смежный с кабинетом Харри Кельнера, но, — Софи вскинула голову вверх, и платиновые волосы ярко вспыхнули в желтых и ослепительно-белых отсветах раскачивающихся потолочных ламп, — ее начальник — здесь, а значит, она должна вести себя должным образом. Девушка перевела взгляд на Харри, который готовился к поединку с Эрихом фон дер Хайде. Кельнер вставил в рот защитную пластину, поправляя ее рукой, на которой ещё не было перчатки. Его белые волосы сверкнули в электрическом свете так же ярко, как и ее, и Софи была уверена: она и Харри Кельнер очень похожи, у нее непременно все получится. Девушка медленно, откровенно рассматривала его. Он был очень хорошо сложен: высокий, правда, — на ее вкус — излишне худой, с широкими плечами и рельефными мышцами, — полная противоположность крупному и приземистому, словно прибитому к земле мешком пыли, Хайде. В подтверждении своей мысли Софи перевела насмешливый взгляд на Эриха, сотрудника контрразведки концерна «Фарбениндустри», в состав которой входила и компания «Байер». Поморщившись, она с пренебрежением пробежалась взглядом по толстой спине мужчины, покрытой черными волосами, и прикрыла глаза. Какое счастье, что теперь всем понятно, как должен выглядеть настоящий, красивый мужчина, истинный ариец! Нельзя же допускать, чтобы всякий сброд… но подобные экземпляры, вроде Хайде, были пока нужны, правда, годились они не более, чем на роль исполнителей. Серые глаза Кох снова вернулись к Кельнеру, и засветились тем самым огнем, которого так хотели от нее мужчины, испугавшие Софи своими недавними криками. Ухмылка легла на губы блондинки, она без всякого смущения прошлась пошлым взглядом по обнаженной груди Кельнера. А все-таки интересно, насколько правдивы те слухи, которые снова стали разносится с разных сторон, когда стало известно о поединке Хайде и Кельнера? Говорили, будто бы Эрих допрашивал Харри, и сильно избил его, но не добился ничего, кроме смеха. А потом, — при мысли об этом сердце Кох замирало особенно сильно, — Харри засмеялся, и, сплюнув на пол кровь, приказал Эриху освободить его… Лоб Софи наморщился: мысль о допросе, и о том, что Кельнер мог отдать приказ фон дер Хайде, как-то не укладывалась в ее голове. Зачем терпеть побои, если можно их избежать, и сразу поставить этого жирного оборотня на место?.. Носик Софи поморщился, стоило ей подумать, что этот урод мог бить Кельнера, но вот рефери вышел на середину ринга, объявляя о начале боя, и Кох снова посмотрела на Кельнера. *** — Меня в чем-то подозревают? Агна Кельнер остановила пристальный взгляд на лице высокого полицейского, опережая его дальнейшие слова своим вопросом. Сотрудник тайной полиции ответил девушке таким же внимательным, изучающим взглядом, широко расставил ноги, и откинув вверх обложку маленького блокнота для записей, приготовился записывать показания фрау. — Работаете на опережение, фрау Кельнер? — светлые глаза мужчины радостно сверкнули. — Что? — Задаете вопрос первой, надеясь выиграть время в разговоре, — терпеливо пояснил полицейский, помогая себе жестами. — Что ж, это даже забавно. Он коротко рассмеялся, врезаясь проницательными взглядом в лицо Агны, покрытое веснушками. ...Свет ослеплял, и, казалось, нещадно жег кожу. Размяв шею, Кельнер легким, пружинистым шагом отошел от Хайде подальше. Пот застилал глаза, и проверять состояние старины Эриха Харри становилось все труднее. Главное, — не дать ему сбить ударом дыхание, и не сбиться с ритма самому. От вонючей смеси пота, духов и пива голова шла кругом. Эрих неслабо зацепил его двумя прямыми выпадами, — сначала по одному виску, потом по другому. Харри видел, что он метит в бровь, — туда, где по верным расчетам Хайде, должен проходить шов, оставшийся у Кельнера после их последней встречи, — допроса с не слишком большим, — при этой мысли Харри оскалился, — и даже маленьким пристрастием. — Дата рождения? — эсесовец расставил ноги шире, прочно впечатывая их в подвальный пол модного дома фрау Гиббельс. — 22 марта 1913 года, — медленно проговорила Агна, глядя на оберштурмфюрера снизу вверх, и удобнее села на стуле. — Что-то не так? — Здесь я задаю вопросы, — мужчина в смерил ее взглядом очень светлых, почти прозрачных глаз, от пересечения с которыми Агне стало не по себе. — Но согласитесь, это довольно... удивительно: учинять допрос даме вот так, во время рабочего дня, в модном доме самой Магды Гиббельс. Девушка повела плечами и улыбнулась широкой, красивой улыбкой, при которой правый уголок ее губ нервно дернулся. — Вы, может быть, и не дама, фрау Кельнер. Сотрудник тайной полиции с удовольствием посмотрел на молодую женщину. — Ваш социальный статус теперь, с принятием новых нюрнбергских законов, под вопросом. И отсюда вы вполне можете отправиться сначала в гестапо, а потом в тюрьму. Все зависит от того, что мы решим. Из гражданки рейха вы станете «подданной»… вам понятно, что это значит? Агна уставилась на полицейского огромными от удивления глазами. — Неужели вы думаете, что я — ев… еврейка? — Пока ваши слова и наша проверка не докажут обратное. Место рождения? — Город Эссен, федеральная земля Северный Рейн-Вестфалия. — Отец и мать? — Погибли во время войны. — Правда? Агна изобразила волнение, и пристально посмотрела на эсэсовца. Так, что он не сразу смог отвести взгляд. Несколько секунд прошли в молчании. — До войны отец работал на шахте Цольферайн. Мне было четыре, когда они умерли. Мама так и не смогла оправиться от смерти отца, умерла через полгода. Полицейский с улыбкой посмотрел на Агну, наклонился вперёд, рассматривая ее как любопытного зверя. — И все-то они умерли… а вы — совсем одна, и такая храбрая, да?.. В тишине цокольного этажа раздался сухой хруст. Не отводя взгляда от лица Агны, полицейский поднес кулак к ее лицу, и разжал его. На ладони неровными обломками перекатывался черный карандаш. Вернее то, что от него осталось. Немигающим взглядом Агна смотрела на обломки карандаша. Она попыталась улыбнуться, но вместо этого громко сглотнула. Мужчина довольно хмыкнул. — Кто же тогда вас воспитывал? — Те… тетка. Благодаря ее связям я поступила в Мюнхенскую академию искусств. — И там же познакомились с вашим мужем. — В Мюнхене, да, — фрау Кельнер резко выпрямилась, напрасно пытаясь увеличить расстояние между собой и оберштурмфюрером. Полицейский, забавляясь, постучал блокнотом по колену. — Как-то все очень складно, фрау Кельнер. Не кажется ли вам удивительным то, что вы познакомились с вашим нынешним мужем в декабре…. — Тысяча девятьсот тридцать второго года. — И уже 15 февраля следующего года поженились. Не слишком быстро? Агна коснулась рыжих волос и медленно отвела их назад. — Любовь, — глухо прошептала она, сжимая ладонь со следами, которые остались от нитей, в кулак. — Давай, Эрих! Ну! Сам напросился на бой! — Размочи его, как обещал! — Или правду говорят, что это ты обмочил штаны, допрашивая Кельнера?! — Эрих-только-на-словах-герой? Совсем рядом загоготали глотки, докатываясь до слуха Кельнера отдаленной, глухой волной. Повернув голову вправо, он улыбнулся Эриху. Тот послушно и медленно шел прямо на него, подобный быку, приметившему красную тряпку, привлеченный то ли сумасшедшим оскалом Кельнера со смесью крови и слюны, то ли приглашающим знаком его руки. Сюда, Эрих, ближе… — Значит, вы утверждаете, что вы — арийка, не еврейка? — Да. — Что «да»? — Арийка, не еврейка. — Я плохо слышу. Впившись ногтями в свежие порезы на руке, Агна Кельнер медленно и четко произнесла: — Я — арийка, не еврейка. Эсесовец медленно втянул носом воздух у самого лица девушки, почти касаясь ее щеки своими губами. — Чувствуете? Не дожидаясь ответа, он увлеченно, со страстью, объяснил: — В воздухе нет никакой вони, значит... Расчет Кельнера оказался неверным. Почему-то старина Эрих оказался рядом с ним гораздо быстрее, чем он мог ожидать: последовал еще один прямой… — А ты неплохо… спра… — простонал Харри, оседая на настил ринга. Лампочки заплясали над ним как сумасшедшие ведьмы, ускользая от его взгляда тонкими светлыми линиями. Он провалился в темную, коасную тьму. — …Может быть, вы и не еврейка. Круто развернувшись на звонких при ходьбе каблуках лощёных сапог, эсесовец облегченно вздохнул. — Знаете, фрау Кельнер, я даже этому рад. Как представлю, что нужно вести вас наверх, через все ателье, на глазах у швей и клиенток сообщать самой фрау Гиббельс, что мы вас забираем, везти в гестапо, снова спускать вас в подвал, потом — поднимать на допрос… Высокий блондин достал из кармана брюк платок и картинно утер им несуществующий пот. — Вы можете идти, фрау Кельнер. Агна удивленно посмотрела на мужчину, и поднялась со стула, замедляя движения намеренно, — чтобы не показать ему свой страх, — и пошла к выходу из подвала. Проходя мимо полицейского, она почувствовала, как он с силой сжал ее локоть, притягивая Агну к себе. — Очень рад был познакомиться, фрау Кельнер. Очень. Рад. ...Предпоследний раунд, новые три минуты. На исходе предыдущей Эрих снова задел его, отвесив тяжелый удар в челюсть. И в ту секунду, когда перчатка Хайде смазала с лица Харри всякое выражение, он услышал женский крик, почти сразу заглушенный чем-то, может быть, ладонями. Узкими, тонкими ладонями, прижатыми к лицу с веснушками. Эрих начал новый круг, и в памяти Кельнера мелькнуло лицо Элисон Эшби — потерянное, горькое, с неловкой улыбкой. Элис пришла к нему за помощью. В этот момент она совсем не пыталась казаться красивой, и именно потому в глазах Эдварда была настолько красивой, что его сердце ожгло болью. Хайде снова вышел на первый план, отчего лицо Эл потерялось, стерлось из памяти, и разум Харри затмила ярость. …Первый из двух финальных раундов он еще видел перед собой старину Эриха. Тот закрывался руками, — локтями и кистями рук, спрятанными в перчатках. Отходил назад и в стороны, задевая канаты. Толпа ревела. Почему? Кельнеру это было не важно. Ярость и долгая боль требовали выхода, и он бил, бил, и бил Хайде. В какой-то момент Эрих извернулся, отбросил высокого Кельнера на ограждающий канат, но это только подстегнуло Харри, выбрасывая его вперед, как освобожденную пружину. Раз, два, три… стой на месте, Эрих! Отвечай и стой! Не смей падать, не смей! Отвечай, отвечай на все вопросы! Говори, пока дикое одиночество не сожрет тебя. Говори, пока можешь, Эрих, и никогда, — слышишь! — ни-ко-гда не падай. Даже если все уйдут, исчезнут, умрут, разобьются, бросят, оставят и разделяться на красные куски, никогда, никогда, Эрих, не падай! Не смей, — ты должен держаться, такое было решение. Держись, Эрих! Только я сейчас не знаю, зачем? Не получилось так много, Эрих, так много! Я думал, — я вернулся к жизни, когда встретил ее. Я любил ее, как умел, но вышло все не так… а тебя, Хайде, твоя жена любит? Не ненавидит? Ее не тошнит от тебя? Она снится тебе ночами?…Я столько раз пытался понять, где ошибся впервые… Наверное, в самом начале, где были шляпка, вуаль, ослепительная улыбка ярких, зелёных глаз. Таких невероятных, что земля качалась под ногами, Эр… я стал пьяным ею, таким остервенело пьяным, что был уверен — она меня тоже любит. Ни одного сомнения, понимаешь? Только она, ее душа и тело, и моя дикая радость, — что снова могу дышать полной грудью, не опасаясь преследования приходящих во сне почти каждую ночь, мертвецов… Бой еще не закончился, но Кельнер сбросил перчатку с руки, — отшвырнул ее сторону, — и с силой потянул обмякшего Хайде на себя. Не смей падать, Эрих! Харри хотел удержать Хайде, — чтобы он никогда не падал, но почувствовал, как его отвели в сторону, забрали у него соперника, отталкивая Харри к канатам, дальше и дальше. Дальше и дальше. Вперед и вверх. Как было с мамой, когда она уже перестала дышать, а он все сидел рядом с ней, гладил мягкие, красно-белые волосы. ...Всякий звук замер, даже сам воздух, казалось, был недвижим. И Харри сделал вдох. Первый, настоящий — за все последние минуты боя. Растерев глаза руками, он постарался сфокусировать зрение на противоположном углу ринга. И увидел Эриха на полу. И кровь, и кричащих, взволнованных до истерики людей. Кто-то подскочил к рингу и схватил Харри за ногу. Послышались аплодисменты, хлопки, одобрительная ругань. И Кельнер, наконец, увидел то, во что за последние шесть минут боя он превратил Эриха фон дер Хайде, сотрудника контрразведки концерна «Фарбениндустри». У того, кем в эту минуту был Эрих, не стало лица, — на его месте осталось только кровавое месиво, сплошное и неразличимое, скрадывающее собой все черты некогда человеческого лица. Кельнер хотел поднять Хайде, но его снова остановили звонкими шлепками по обнаженной, потной груди. — Полный нокаут, Кельнер! Полный! Его похлапывают по плечам, разбитую правую руку Кельнера по очереди трясёт какая-то нескончаемая вереница людей. Адреналин медленно стихает, осаживая кровь вниз, и он чувствует привкус железа во рту, вязнет в нем, наблюдая, словно со стороны, за собой и за своим телом, часто раскрашенным в красный. Все ту же правую руку Кельнера резко поднимают вверх, а на краешке его памяти бьется старая, корчащая ему знакомые рожи, мысль: он убил человека. Еще одного.