Черное солнце

Два шутце, — рядовых СС, — которых всего неделю назад поставили в начале пищевой цепочки гестапо, отбив подошвами чёрных блестящих сапог осколки на входной двери дома Кельнеров, замялись на месте. Переступая с ноги на ногу, они спорили о том, кто первый войдёт в богатый дом, самый первый в их будущем, — как они надеялись, — длинном списке «инспектируемых» домов. Вчерашние пимпфы , оба они были примерно одного возраста с Агной Кельнер, но — высокие, нескладные, с длинными, худыми руками, которыми они жестикулировали так часто, будто не знали, чем их занять. Не договорившись друг с другом, они снова начали толкаться у деревянной створки, из которой только что с таким усердием вынесли витражное стекло. Идея открыть дверь, и войти в дом обычным путем либо не посетила их светлые головы, либо показалась скучной и непримиримо банальной для новеньких, и потому особенно ретивых, эсесовцев. Они долго мялись у двери, но когда стало понятно, что пролезть через выбитый проем может только один из них, высокий и тощий, замотанный в талии широким ремнем на два оборота, нехотя уступил место своему товарищу, — тот был ростом пониже и чуть плотнее. Довольно оскалившись, плотный пролез в щель, громко дробя каблуками сапог разноцветные осколки стекла, валявшиеся по обе стороны двери. Тощий последовал его примеру, и скоро они стояли в полутемной гостиной дома Кельнеров. Позади них слышался неторопливый ход старинных напольных часов: тяжелый золотой маятник медленно раскачивался из стороны в сторону, всем своим видом и звуком сообщая дому незыблемость и прочность существования. Осмотревшись, шутце включили карманные фонари и синхронно шагнули вперед, желая немедленно произвести запланированный арест, но с верхней площадки лестницы, переступив несколько ступеней, к ним вышли босые ноги в темно-синих пижамных штанах. Плавно спустившись по ступеням, они остановились перед рядовыми, которые, замерев на месте почти с открытыми ртами, с удивлением рассматривали сначала босые стопы, а потом и всю фигуру худощавого блондина в целом. Он остановился на месте, скрестил руки на груди, и выжидательно посмотрел на рядовых. Один из них выхватил из кармана чёрной формы сигареты и зажигалку, и неловко закурил. Нужный эффект — устрашение и нагнетение страха за счёт внезапного ночного «обыска» не был достигнут, и с невидимого счета юных элитных воинов чья-то рука уже сняла десятки очков. Шутце разозлились, и в первые минуты даже не знали, что им следует говорить или делать дальше, — кто бы мог подумать, что добыча обнаружит охотника прежде, чем он успеет сориентироваться на местности, а трафарет привычных действий с самого начала полетит к чертям. Выход нашёлся неожиданно, — в полумраке гостиной, за спиной блондина, мелькнула тень. В тусклых отблесках уличного света, который пробивался с улицы, она приобрела облик фрау Кельнер. Тощий рядовой довольно улыбнулся, направил на нее луч фонаря, и прежде, чем она успела отвернуться от слепящего света, выдохнул сигаретный дым в лицо девушке. Фонарик выпал из его скрюченных пальцев и быстро покатился по полу, — Кельнер заломил руку сопляка. Конечно, второй черный мог помешать хозяину дома, в конце концов, из всех трех мужчин именно Кельнер был безоружным, но плотный гестаповец как-то испуганно сник, и неровно посветив на блондина фонарем, крикнул, переходя на визг: — Вы должны пойти с нами! Это приказ! Харри посмотрел на взволнованного шутце светлыми, блестящими глазами. Резко отпустив тощего, он сказал: — Идем! Харри пошел вперед сам, и один из эсесовцев, — очевидно вспомнив еще плохо выученные инструкции, — выпалил, что им запрещено брать с собой какие бы то ни было вещи. Кельнер остановился возле вешалки с верхней одеждой, оглянулся на молчаливую Агну, и помог ей надеть пальто. Когда его руки коснулись ее сведённых плеч, он почувствовал, как сильно она дрожит. Не обращая внимания на ночных гостей, он присел перед Агной, выбрал ту пару закрытых туфель, которые она носила чаще всего, и помог ей надеть обувь. Девушка закачалась из стороны в сторону, и схватилась за плечо Харри, удерживая равновесие. Быстро завязав шнуровку на туфлях, блондин кивнул самому себе, и выпрямился, незаметно для шутце сжав ладонь Агны. Она не ответила на этот, давно принятый между ними знак, продолжая рассматривать замысловатый узор на темно-красном ковре. Кельнер посмотрел на свои босые ноги и пижамные штаны. Усмехнулся, засунул ноги в ботинки, накинул пальто, и, придерживая Агну за талию, открыл входную дверь... Если бы Эл и Эд были близки как прежде, они наверняка бы потом посмеялись всему произошедшему, — тому, как оторопело уставились на Эдварда оба шутце, и как они, слушаясь его жеста, молча пошли вперед, отчего стало абсурдно, страшно и смешно одновременно… Но они не говорили об этом, ни после возвращения Харри и Агны с ночного допроса, ни позже. *** Как и в первый раз, их привезли в дом номер восемь по улице принца Альбрехта. Как и тогда, их снова сопровождала ночная темнота. В пути оба рядовых успокоились, пришли в себя и громким шепотом спорили о том, кто из них больше виноват в том, что это первое задержание, которое должно было пройти плавно, как по нотам, на деле рассыпалось кучкой праха, стоило им переступить порог дома в Груневальде. Они спорили так увлеченно, что не сразу заметили, как остановились у главного отделения гестапо. Повернув головы в направлении центрального входа в здание, отмеченного полукруглой каменной аркой, они резко замолчали. Послышался звонкий шлепок, и один из шутце простонал: — Не сюда! С того места на узкой деревянной скамье, где сидел Кельнер, ему было отчетливо видно, как рядовой звонко, с силой, ударил себя по лбу. Харри опустил голову вниз и криво улыбнулся. Глупая привычка, которую многие другие уже подмечали в нем, — в момент опасности он часто неуместно веселился или улыбался вот так, — криво, смазанно, ломаной линией. Посторонние, в том числе и его сослуживцы в Марокко, глядя на него в такие моменты, именно из-за этой кривой усмешки и думали, что он поехавший, спятивший псих, и предпочитали с ним не связываться. Кельнер долго, глубоко выдохнул. Очень хотелось курить. Его запястья были свободны от наручников, — в ажиотаже ночного ареста эсесовцы забыли даже об этом, — и он мог достать из кармана сигареты и зажигалку, разложенные едва ли не в каждом его пальто, плаще или пиджаке, но, стукнув себя кулаком по колену, Харри посмотрел на Агну. В черном грузовике их усадили рядом, на одну скамью, но она, воспользовавшись спором рядовых и отсутствием наручников, при первой же остановке машины на светофоре, — когда их еще везли сюда, на улицу принца, — пересела на противоположную от Харри скамью, устроившись в самом дальнем, темном углу. Всю дорогу Агна сидела почти неподвижно, опустив голову вниз. Уличные фонари, пробегая тяжелым светом по борту блестящего грузовика, бросали на ее спину желтые, мутные полосы, быстро исчезающие в глухой темноте спящего Берлина. Харри они тоже выхватывали из темноты, светили ему в лицо внезапными всполохами электрического света, очень похожего на свет от карманных фонариков шутце, — правда, не столь яркий, и не так яростно разъедающий глаза. Машину круто развернули, отчего Агна и Харри резко съехали со своих мест в сторону. Выглядывая в узкое окно, забитое решеткой, Кельнер видел только ночную темноту и всполохи уличного света, и это никак не помогало ему определить новое направление, по которому их везли уже несколько минут. Но вот машину подбросило на дорожной выбоине, водитель чертыхнулся, его сосед клацнул зубами, к тому же, — судя по стонам, — больно прикусил язык, и грузовик вынесло на одну из центральных улиц города. Кельнер закрыл глаза. Первый, второй, третий. Поворот. Прямо, налево, и… к воротам большого дома с мраморной лестницей, по которой он и Агна в качестве гостей поднимались уже дважды. Машина остановилась, снова немного покачиваясь, и Харри открыл глаза. Он знал, где они. Железный засов на внешней стороне кузова загремел в ночной тишине особенно громко. Агна, бросив взгляд на створки дверей, быстро поднялась, но Харри опередил ее, и встал первым к выходу. Если эти щенки обозлились из-за собственной глупости, — оттого, что перепутали адрес доставки, — и потому захотят сейчас сорвать досаду на них, — он, по крайней мере, сможет затушить большую часть их злости о себя. Расчет Кельнера оказался верным. Когда двери кузова распахнулись, фосфорически-яркие лучи от двух фонарей снова забили светом ему в лицо. Его стащили на землю первым, и зашуршавший под ботинками гравий подтвердил то, что он уже знал: их привезли в его дом. Рядовые не были злы. Они были очень расстроены своей неудачей, и все так же продолжали спорить шепотом друг с другом. Когда Харри, который держал сцепленные в замок руки за спиной, выпрямился, тощий шутце, по-видимому, все еще таивший на блондина злость за заломленную руку, замахнулся на него. Удар кулаком пришелся бы прямо по скуле, но второй гестаповец резким шипением осадил напарника, напоминая о том, что им пока «запрещено». После этого напоминания с Агной они обошлись мягче, почти аккуратно. Она, как и Харри, завела руки за спину, и со стороны это выглядело так, будто двух людей, действительно закованных в наручники, ведут на допрос. И все было бы именно так, если бы в качестве места для допроса не выступал дом самого Гиббельса. Харри осторожно осмотрелся по сторонам, выхватывая из окружающего их пространства все, что могло бы дать ему больше информации о происходящем. Поднявшись по ступеням мраморного крыльца, он снова с облегчением подумал о том, что его отказ от побега во время перевозки был самым верным решением. Убежать от двух рядовых, поглощенных спорами друг с другом гораздо больше, чем схваченными людьми, было не сложно. Но последствия?.. Кельнер пока немного знал о том, как именно работает ночной механизм гестапо, но даже из той информации, что была ему известна, становилось понятно, что стражи тайной полиции Германии — не те ребята, которые оставляют дела незаконченными. А знаком завершенного дела для них служила только кровь. Шутце потолще вежливо постучал в дверь и откашлялся в кулак. Входная тяжелая дверь медленно отъехала в сторону, и на пороге, выступая из-за двери только на половину, показалась все та же служанка Гиббельса, которую Харри и Агна видели раньше. Харри тряхнул головой, отгоняя воспоминания, и украдкой посмотрел на Агну. В его взгляде мелькнуло беспокойство, но он смог быстро скрыть его от посторонних глаз. Может быть, он и правда был неплохим разведчиком, но в том, что касалось Эл, он часто терял голову, действуя слишком несдержанно или слишком прямолинейно. Словом, фраза Баве, сказанная Милну во время их встречи в Лондоне: «Никогда не понимал женщин: то они плачут, то смеются, а то задыхаются от нежности в твоих объятьях», идеально описывала настоящее положение дел. Кельнеров завели в дом, и вели все время прямо, по коридору, который и Агна, и Харри очень хорошо помнили, — один поворот направо, в душную, маленькую комнату, заставленную слишком большим количеством мебели и вещей, и вот оно — подобие личного золотого алтаря Гиббельса, на вершине которого, — святая святых нацистов, — «Mein Kumpf». Книга, в представлении людей, написанная самим фюрером, но на самом деле — двумя «литературными неграми», с одним из которых под общий кровавый шум Груберу удалось неожиданно и удачно расправиться в пылу то ли «дела» ван дер Люббе, то ли в не такую далекую «Ночь длинных ножей». Второй «негр», через много лет после описываемых событий, будет убит в концентрационном лагере, — охрана из подразделения «Черная голова» проследит за этим особенно ретиво, потому что для тех, кого Грубер считал своими противниками, не существовало «срока давности», — они могли быть уничтожены в любой момент, который фюрер посчитает подходящим. За небольшим столом, в уютным свете настольной лампы, сидел улыбчивый Йозеф Гиббельс, министр пропаганды и просвещения третьего рейха. Улыбка не шла ему, — ни его мелкой, узкой фигуре, словно сцепленной из острых углов и ломаных линий, ни его сосредоточенному, мстительному лицу с блестящими, черными, выразительными глазами и сжатыми в единую линию узкими, короткими губами. Улыбка не украшала, но уродовала это лицо: когда она выступала на сжатые губы, оно становилось подобно открывающейся двери, ведущей в огонь ада, — глаза светились фосфорическим блеском, и при взгляде в них пробирал страх, — такими жестокими, бесчеловечными, безумными и страшными они были. Агну Кельнер завели в святыню министра первой, и хотя Харри не мог ясно видеть ее лица, он успел заметить, как она долго держала голову прямо, но в последний момент, — перед тем, как шутце надавил на ее плечо, с силой усаживая девушку на стул, — она резко повернула голову влево, в сторону «алтаря», в тот угол, где Гиббельс, известный своей похотью и охотой на женщин, однажды зажал ее в попытке изнасиловать. Кельнера подвели ко второму стулу, поставленному напротив улыбчивого министра. Закрытые губы коротышки растянулись больше, а шутце, наконец-то угадавший и с адресом доставки «груза», и с поставленной задачей, ударил Кельнера прикладом по плечу. Блондин сморщился, оседая от удара, но сумел удержать равновесие, и медленно выпрямился, переводя острый взгляд на рядового. Он разжал руки, до сих пор сцепленные за спиной, и спокойно вытянул их вдоль тела. Гиббельс опустил взгляд и вскочил с места, указывая пальцем на свободные руки Кельнера. — Что это?! — протяжно, по привычке, перенесенной им с официальных трибун, — прокричал Гиббельс. Шутце развел руками, пытаясь понять, о чем его спрашивают. И понял только тогда, когда Кельнер, по-прежнему не отводивший взгляда от лица рядового, спокойно растер сначала одно запястье, а потом другое. — Я-я-а-а-а… не могу знать, господин министр! — Зато я знаю! Вы не исполнили приказ, не надели наручники! Я вас!.. Черные глаза «усохшего германца» впивались в лицо рядового с такой ненавистью, что, казалось, отнимали у него не только физические силы, но и саму душу. Эсесовец зашатался, то хватаясь с силой за собственное горло, то поднося ладонь к виску и к краю черной фуражки. Харри смотрел на него с удивлением и с некоторой долей сожаления. — Вон! Во-о-он! Самих в карцер… обоих! Гейдриху! А если бы они… они сбежали!... Маленький министр зашелся кашлем и слюной, и потому вынужден был замолчать. Оба рядовых безмолвно и быстро выбежали из кабинета, гремя подошвами тяжелых сапог. Гиббельс тяжело опустился на стул, сцепил пальцы на хрустальном стакане с водой, и залпом осушил его. — Харри и Агна Кельнер. Взгляд министра, перейдя от блондина к девушке, опустился тяжелой завесой на ее белом лице. — Я давно хотел с вами поговорить. Коротышка указал на стул, и Кельнер сел, продолжая слушать его выразительный голос. — Но все никак не мог найти подходящий случай. Черные глаза Гиббельса снова вернулись к лицу Агны, и загорелись блеском. — Спасибо. Светлые брови Кельнера от изумления почти сошлись на переносице, а затем поднялись вверх, и Гиббельс пояснил: — У вас была возможность сбежать, убить этих двух идиотов, но вы не сделали этого. — Не думаю, что такая возможность у нас была, министр. Бегут те, кому страшно, нам же бояться нечего. Кельнер говорил медленно, и голос его звучал учтиво: он знал, что эти люди дотошно ценят вежливость. — А скрывать? Пока Харри раздумывал над ответом, Геббельс резко хохотнул, наблюдая за ним: — Вы, — он обвел взглядом Кельнеров, — убили Рудольфа Биттриха! От имени назойливого оберштурмфюрера, которому слухи прочили блестящую карьеру, фрау Кельнер вздрогнула и подалась вперед, выходя из страха и глубокой задумчивости, которые буквально парализовали ее с первой минуты, стоило ей увидеть шутце в своем доме. — Его убили?.. Агна сжала в руке складки домашнего платья, которое успела надеть прежде, чем спуститься вниз, когда в дом Кельнеров явились эсэсовцы. Гиббельс улыбнулся. — Об этом вы мне расскажите, фрау Кельнер. Продолжая смотреть на Агну блестящими глазами, карлик поднялся и наклонился вперед, чтобы лучше рассмотреть ее лицо. Но этого ему оказалось мало, и он торопливо вышел из-за стола, молча наблюдая за ней. В его жутких глазах засветился азарт, и он мог бы явить себя перед фрау очень эффектно, — полутьма душного кабинета помогала ему, но в последний момент, когда до стула, на котором сидела девушка, оставалось не более шага, министр неловко запнулся о складку ковра, и упал перед Агной на колени. Она вскрикнула и прижала ладонь к лицу. Что-то пробормотав себе под нос, Гиббельс неуклюже поднялся, еще заметнее припадая на свою короткую ногу, и завопил, брызгая слюной: — Признавайтесь! Вас последней видели с ним в тот вечер! Карлик подскочил к фрау Кельнер, и встряхнул ее за плечи. — Министр! — гигантская тень Харри растеклась по стене и потолку, и нависла над тенью Гиббельса. — Молчать! С вами я буду говорить после! — он бросил злорадный взгляд на Харри. — Хотя… вы правы. В конце концов, однажды вы помешали здесь мне, теперь я… Гиббельс не договорил, вернулся за свой стол, но остался стоять, отчего его голова, которая в сочетании с мелким ростом даже при свете дня казалась огромной, отбросила на стены едва освещенной комнаты фантастичные тени. — Отвечайте быстро, у меня мало времени! Гиббельс положил маленькую руку на телефонный аппарат, и повернулся к Кельнеру. — Вы убили оберштурмфюрера Биттриха? — Нет. — Когда вы видели его в последний раз? — В этом доме, во время показа. — Вы видели, как Биттрих танцевал с вашей женой? — Да. — Вы ревновали? — Нет. — Почему? Кельнер помедлил, удивленно смотря в черные глаза министра. — Для этого были причины? — Здесь я задаю вопросы! Почему вы не ревновали? Харри посмотрел на Агну, снова перевел взгляд на Гиббельса, и спокойно ответил. — Для этого не было причин, я доверяю своей жене. Министр затрещал сухим, резким смехом. В наступившем веселье он, очевидно, хотел пройтись по комнате, но, вспомнив свое недавнее падение, к тому же перед женщиной, предпочел остаться под прикрытием стола. — Доверяете? Даже тогда, когда он так настойчиво ухаживал за ней, приходил поздними вечерами в дом мод, где она подшивала его мундир? А когда он целовал ее? Провожал домой? Доверяете? Гиббельс сложил руки на груди, и, припадая на короткую ногу, с довольным видом стал прохаживаться вдоль стола. Он уже не торопил Кельнера с ответами, наоборот, — злорадная усмешка, растянутая на его сухих, узких губах, свидетельствовала о том, что происходящее ему очень нравится. Поправив выбившиеся из влажной укладки волосы, он внимательно следил за Харри. Но Кельнер не сразу позволил ему увидеть свое лицо. Некоторое время он смотрел в сторону, зная, что так Гиббельс не сможет уловить выражение его глаз. Когда Харри был готов, он резко развернулся в сторону министра, и очень медленно сказал: — Доверяю. В кабинете повисла пауза. Даже министру стало душно, — он засунул указательный палец за ворот рубашки, стянутой у короткого горла узким галстуком, и снова посмотрел на Агну. — Вы убили Биттриха? — Нет. — Зачем вы ездили в Пирну? — Это был небольшой отпуск. — Вам было плохо в Берлине? — Нет, мне нравится этот город. — А ваша работа? — Я ее очень люблю. — Биттрих целовал вас? — Да. — Он провожал вас домой? — Да. — Вы принимали его в доме мод? — Он приходил в ателье, как ответственный за показ. — Он трахал вас? Дыхание Агны сбилось, она шумно сглотнула, и сделала глубокий вдох. — Нет. — Вы не похожи на немку. — Я уже говорила вашей супруге: мне очень жаль, что я мало похожа на настоящую арийку, но, могу уверить вас, я истинная сторонница рейха. Гиббельс резким движением развязал узел галстука, и сделал знак рукой. Черный эсесовец, все это время недвижно и неслышно стоявший в темном углу комнаты, за дверью, прошел по комнате и открыл окно. Почувствовав волну свежего, холодного воздуха, Агна облегченно вздохнула и прикрыла глаза. — Вы знакомы с Ханной Ланг? Вам нравится ее внешность? Вы считаете ее красивее себя? Фрау Кельнер улыбнулась, предельно выпрямляясь на стуле. — Да. — Что «да»? — Я с ней знакома, мне нравится ее внешность, я считаю ее красивее себя. Геббельс навалился на крышку стола. — Как вы относитесь к тому, что у вашего мужа был роман с Ханной Ланг? — Это было до нашей свадьбы, и значения не имеет. — А его измена вам, когда вы уже были женаты? Кстати, когда состоялась ваша свадьба? Агна смахнула капли пота, бежавшие по виску. — 15 февраля 1933 года, — ответил за Агну Харри. — Вы так хорошо помните, Харри Кельнер! Кстати, я так и не успел спросить, как вышло, что у вас та же модель автомобиля, что и у фюрера? Вы знаете, что это запрещено? Харри глупо усмехнулся, развел руками и посмотрел на Гиббельса тем взглядом, который сообщил министру, что Харри очень неловко говорить об этом в присутствии жены. — Это моя глупость, министр. Личная инициатива. Я потратил на покупку машины все деньги, что тогда у меня были, хотел впечатлить будущую фрау Кельнер. — Удалось? — Вряд ли. Гиббельс смерил блондина долгим, пронизывающим взглядом. Тишина в кабинете перестала быть простой паузой, становясь физически ощутимой. Харри слышал, как в звенящей тишине Агна сделала несколько торопливых вдохов, последний из которых заглушил лающий хохот министра. Сухой, режущий ухо смех стих так же внезапно, как и начался. Гиббельс, все еще посмеиваясь, протянул «женщины!», и подал знак эсесовцу у двери. Тот остановился между Харри и Агной, и вытянул руки вдоль тела. — Наконец-то нам удалось познакомиться с вами поближе, Харри и Агна Кельнер. Вы свободны. От последней фразы глаза Агны расширились, она слишком резко поднялась со стула, и ее повело в сторону. Глядя на то, как Кельнер держит жену под руку, карлик негромко заметил: — Истинная арийка не должна ревновать своего мужа, не правда ли, фрау? — Не должна, — смотря в упор на Гиббельса, глухо ответила Агна. Трое — Кельнеры и эсесовец были уже у двери, когда до них долетел голос министра пропаганды. Он говорил тихо и нараспев, словно никого, кроме него, в кабинете не было. — За убийство эсэсовца любой понесет наказание… Кстати, вам нравилось, внимание Биттриха? Он был хорошим воином, я рассчитывал на него, а теперь его кто-то убил… Рассмеявшись сухим смехом, министр махнул рукой, эсесовец подтолкнул Кельнеров вперед, и они пошли к выходу из дома. *** — Что ты делаешь? Нитка, которой Эл до онемения замотала руку, порвалась, и она задумчиво наблюдала за тем, как к побелевшей части ладони снова приливает кровь. — Переезжаю в другую комнату, — коротко бросил Милн. Эдвард достал из открытого шкафа несколько плечиков, на которых была развешана его одежда, перебросил их через руку, забрал с прикроватной тумбочки сигареты и несколько номеров нацистских газет, и пошел к двери. — Значит, ты так решил? — Да, — не поворачиваясь, ответил Эдвард. — Надеюсь, так тебе будет лучше. Элис зло рассмеялась. — Может, мне тебя пожалеть? Милн повернулся к Эл и с болью посмотрел на нее. — Мне очень жаль, что все это случилось с тобой. Я хотел бы забрать твою боль себе, но ты не выносишь ни моего присутствия, ни моего прикосновения, снова и снова спрашиваешь, когда я тебя «брошу», и сколько, и с кем буду тебе изменять… ты не разрешаешь мне помочь тебе. Да, Эл, я страшно виноват. Я предал тебя, и я сам себя за это не прощаю, и знаю, что ты не можешь простить меня. И я… я не знаю, как еще сказать тебе, и что сделать… я люблю тебя. Я предал тебя, и я люблю тебя. Я хочу, чтобы тебе стало лучше. Но я не могу, не хочу больше так жить. — Может, мне извиниться за то, что я переживаю визит в гестапо, смерть нашего ребенка и твою измену не так, как следует? Слишком остро? — Нет. Но я тоже его потерял, Эл. Наш ребенок был и моим ребенком тоже. На глаза Эл навернулись слезы, и она замерла, опустив взгляд вниз. — Ты прав: я не разрешаю тебе помогать мне, я не выношу тебя и твои прикосновения… меня тошнит от всего этого! От всего тошнит! Отбросив в сторону одеяло, Элис соскочила с кровати и подбежала к раскрытому шкафу. Обняв двумя руками все плечики, на которых еще оставалась одежда Эдварда, она с грохотом швырнула их на пол. — Уходи! Ненавижу тебя! Эдвард долго смотрел на нее, обводя медленным, блестящим взглядом всю небольшую фигуру Эл, — от кончиков босых ног до горящего гневом и болью лица. Он хотел что-то сказать, и даже начал говорить, но горло захрипело то ли стоном, то ли глубоко забитыми в него словами, которые он не знал, как произнести, и в эту секунду со страшной, бесконечной очевидностью Милн понял, что больше — незачем. Его рука механически, с силой взъерошила на затылке светлые волосы, так, словно хотела вырвать их, потом резко нажала на дверную ручку, и Эдварда вынесло за дверь. Медленно спускаясь по лестнице, он слышал, как плачет Элис.