Черное солнце

1938: разработаны 17 сm K(E) MG 131 (пул.) MG 81 (ав. пул.) MP-38 (п.-пул.) PZ Kpf III (танк) Sauer 38H Walter P38 21 сm Kanone 38 (в разработке, К.) Оборвав край газетного листа в новом номере «Штурмовика», где продолжали поносить «грязных евреев», недостойных жить на территории великой германской империи, и для которых теперь, ко всему прежнему, ввели разделение почтовых отправлений и принудительную смену имени, Харри Кельнер посмотрел на написанное. Если Центр требует от него конкретных сведений о перевооружении Германии, то вот они, — бегут по краю темно-желтого листа мелкими буквами: пулеметы, — авиационные, для «Люфтваффе» Гиринга, и простые. Пистолеты, новая модель танка… Кельнер покрутил в руках клочок бумаги, переводя задумчивый, жесткий взгляд выше. В этом списке абсолютными «белыми пятнами» были первый и последний пункты. О первом Харри удалось выяснить то, что это — железнодорожное орудие, которое, — если нацисты не изменят своих настоящих планов, — будет использоваться сухопутными дивизиями особого назначения. Но каким именно образом? «Особого назначения»… а последний пункт, 21 сm Kanone 38? Об этой terra incognita он успел узнать только то, что эта полустационарная пушка особой мощности стала новой любимицей Круппа. Именно он начал ее разработку в этом году. Год, который, постепенно, как и всякий другой, мерно завершался, унося из Германии, и ее новых, насильственно присоединенных земель, всякую иллюзию о том, что войны не будет. Будет. Он знал это. Давно. Правда, теперь это ощущали, и не могли не замечать, и многие другие люди. Но правда заключалась и в том, что все прежние года, которые он и Агна провели в Берлине, несли в себе еще какой-то необъяснимый налет фантазии, невероятной фантасмагории: настолько невероятной, что невозможно было поверить, будто однажды все это действительно станет явью, и Германия начнет войну. Даже Харри Кельнеру иногда казалось, что эта, пусть и мрачная, но только все-таки игра, оборвется, закончится, перестанет быть так же внезапно, как она началась в январе тридцать третьего, и дело не дойдет до войны. «Только вот внезапного во всем этом ничего не было. Ни тогда, ни сейчас», — мысленно поправил себя Харри. Простучав дробь по письменному столу, Кельнер схватил пачку сигарет, и жадно затянулся, хмуро наблюдая за тем, как подрагивает его правая рука. Чуть-чуть, едва заметно. Насколько эти, пусть и «новые данные» о перевооружении войск Грубера, нужны сейчас в Лондоне?.. Его мысли вернулись к настоящему. Год тысяча девятьсот тридцать восьмой. Хронология мрака особенно сильно нарастала с марта этого года. Или, все же, с января того же тридцать третьего? Грубер бредил воссоединением германских земель с первого дня власти. И несколько месяцев назад, в марте тридцать восьмого, через пять лет, проведенных у этой самой власти, он сделал то, о чем рассказывал еще тогда, когда был безвестным плюгавым ефрейтором, просиживающим штаны в пивных: Австрия снова стала германской территорией. Правда, теперь это была уже не Австрия, а «Остмарк», — «восточная марка», — еще одно название давних времен, поднятое фюрером со дна истории, — и еще одно свидетельство его слабости ко всему «исконно германскому». Аншлюс Австрии, который произошел в марте этого года, нацисты расценили как воссоединение имперских земель. Австрийцы сначала были против, как и канцлер Дольфус. Но, — Кельнер затянулся так крепко, что сигарета, быстро сгорая в его пальцах, затрещала, — нацисты захватили его. Раненый, он умер окруженный ими, в своем кабинете. Врачебную помощь ему обещали только в том случае, если он подаст в отставку, и подпишет бумаги в пользу ставленника Грубера, Ринтелена. Не нарушив присяги, канцлер Австрии умер в окружении более ста пятидесяти нацистов. «Многовато для захвата одного человека, — мрачно подумал Кельнер, сбивая сигаретный пепел в пепельницу. — И в самый раз для трусов». После смерти Дольфуса открытое насилие сменили на более приличные и витиеватые меры воздействия. Независимая до сих пор Австрия позарез была нужна Груберу не только для воплощения его давней мечты, но и для дальнейшего, — что случилось после Мюнхенского соглашения в сентябре этого же года, — раздела Чехословакии, давно взволновавшей нацистов не только своими привлекательными территориями, лежащими у них под носом, но и одним из лучших военных потенциалов. Теперь, в октябре тридцать восьмого, это было уже ясно. И для нацистов все складывалось хорошо. Но неожиданно новый канцлер Австрии, Шушниг, оказался таким же несговорчивым, как когда-то Дольфус. Объявив плебисцит, в ходе которого австрийцам предстояло высказаться о том, хотят ли они, чтобы Австрия вошла в состав Германии, Шушниг, все-таки, отменил его под давлением нацистов. Итогом всех стараний немцев стала, по сути, аннексия Австрии, теперь утратившая даже свое прежнее имя. Постучав новой сигаретой по пачке, Кельнер снова закурил. Двенадцатого марта, в четыре часа утра, нацисты вошли в Вену. Австрийская армия, по приказу капитулировавшего президента, сопротивления не оказывала. Бывшая Австрия, — теперь Остмарк, — стала нацистской. А через три дня, — Кельнер горько усмехнулся, сжигая исписанный его мелким почерком уголок газетного листа, — Грубер сказал: «Я объявляю немецкому народу о выполнении самой важной миссии в моей жизни». Важная миссия продолжилась в сентябре, явив на свет урода в виде встречи глав ведущих европейских государств в Мюнхене. Это официальное Мюнхенское соглашение, заключенное между Германией, Великобританией, Францией и Италией, передавало Германии Судетские области Чехословакии, где проживало более двух миллионов этнических немцев. А неофициально… Кельнер смял сигарету, поднявшись со стула так резко, что тот опрокинулся, прогремев за его спиной. «Вы можете получить все, без войны и без промедления», — такими были слова премьер-министра Великобритании, Невилла Чемберлена, сказанные Груберу. Главы «ведущих» государств отдали Чехословакию на откуп, в надежде, что фюрер никогда к ним не заглянет, — например, в один из дней, в четыре часа утра. Чертова «политика умиротворения»! Они действительно надеялись на то, что это сработает, и умерит аппетит Грубера! Чехословакия, обглоданная по кускам сначала Германией, а затем ее союзницей Польшей, тоже, как и Австрия, перестала существовать. И потому шифровка с данными о новом оружии Германии, которую требовали и ждали от Кельнера в Лондоне, не вызывала у Харри ничего, кроме ощущения тотального фарса, в котором Чемберлен держит за пальцы Грубера, с готовностью и всевозможными реверансами ожидая, пока тот проскользнет под его рукой в следующем танцевальном па. «Они держат нас за идиотов!» — Кельнер отлично помнил, как сказал эту фразу Агне, когда они, возвращаясь домой, заметили у дверей разнюхивающего обстановку Эриха фон дер Хайде. С того момента прошло уже много времени, а эта фраза не только не теряла своей актуальности, но с каждым днем только увеличивала пропасть между Кельнером, бывшим в Берлине, и тем, что по приказам Лондона, — и все того же Невилла Чемберлена, чья резиденция в Лондоне по-прежнему располагалась на Даунинг-стрит, 10, — он должен был предоставлять в качестве донесений из столицы рейха. Харри подошел к окну, невидящим взглядом наблюдая за тем, как с деревьев облетает всё еще пышная, но уже разноцветная, осенняя, листва. Ходят слухи, что в Лондоне для детей выдают противогазы. Интересно, станет ли Чемберлен публично ужасаться и этому факту?... Хотя, это же он сказал о раздавленной Чехословакии: «Сколь ужасной, фантастичной и неправдоподобной представляется сама мысль о том, что мы должны здесь, у себя, рыть траншеи и примерять противогазы лишь потому, что в одной далекой стране поссорились между собой люди, о которых нам ничего не известно. Еще более невозможным представляется то, что уже принципиально улаженная ссора может стать предметом войны». Примерять противогазы. В еще одной «далекой стране». Дети… Харри нахмурился, возвращаясь мыслями к тому, что не давало ему покоя. Сделать документы для Кайлы и Дану было бы, наверное, проще, будь у них дети. Кельнер не слишком надеялся на программу «Киндертранспорт», открытую Лондоном для того, чтобы принять у себя еврейских детей-беженцев из Германии без сопровождения родителей, но… это могло стать, по крайней мере, еще одним вариантом для того, чтобы вытащить их из берлинского пекла, где их жизни постоянно угрожала опасность. А без этого варианта у него было не так много выходов. Ему до сих пор, несмотря на все свои тайные поиски, не удалось выйти на надежного человека, который мог бы сделать для Кайлы и Дану чистые документы, без красно-жирной «J», проставленной на первой странице еврейских паспортов. Излишне говорить, что документы с ней многократно снижали шанс на благополучное прибытие из Берлина к пункту назначения просто потому, что те же европейские лидеры, которые отдали Груберу Чехословакию, никак не реагируя на резко возросшую эмиграцию евреев из Германии, — даже при известных им фактах массовых убийств последних, — со своей стороны чинили препятствия, пытаясь ограничить въезд беженцев на свои территории: «Мир разделился на два лагеря: на страны, не желающие иметь у себя евреев, и страны, не желающие впускать их в свою страну»… Сообщение же с теми, кого Кельнер смог найти до настоящего момента, срывалось уже трижды: с той стороны, или по его собственной инициативе, — тогда, когда он чувствовал, что что-то идет не так. Это было чертовски опасно, но думать по-настоящему о том, насколько велика реальная угроза, он не хотел, и потому прогонял эти мысли из своей головы, когда они, как и сонмища других, ползли к нему ночью. Каждую ночь. Бесконечно. Дети. Сейчас ребенку Харри и Агны могло быть почти четыре года. «Мальчик или девочка?». При этой мысли, — которую он тоже себе запретил, — сердце в груди дернулось. Если бы ребенок был жив, что бы Харри Кельнер делал сейчас для того, чтобы спасти Агну и его от скорой войны? Сумел бы отправить их по той же программе «Киндертранспорт» в Великобританию? Или просил бы помощи у Центра? У него не было ответа. Единственное, что Эдвард знал точно, — он добился бы отъезда Элис и их ребенка из Берлина. Во что бы то ни стало, несмотря на все возможные протесты самой Эл. За дверью кабинета Харри Кельнера раздался неясный звук и пересечение женских голосов. И в следующую секунду, игнорируя хрупкую, — в сравнении с ней, — секретаршу Кельнера, в кабинет сотрудника берлинского филиала фирмы «Байер», вошла Ханна Ланг. — Герр Кельнер, я пыталась… но она, фрау… Секретарша встревоженно посмотрела на Кельнера, и перевела взгляд на высокую блондинку. — Фройляйн, — поправила ее Ланг, не спуская глаз с Харри. — Все в порядке, Софи, спасибо, — Кельнер кивнул, и пошел навстречу девушке, провожая ее к выходу. Дождавшись, пока они останутся наедине, Ханна грациозно опустилась на стул. — Очаровательное создание, — эта Софи. Оставив белую, — в тон пальто и платья, — сумочку на соседнем стуле, Ланг медленно стянула длинные перчатки, и, зажав их в правой руке, осмотрела кабинет. — Кстати, она поставлена сюда, чтобы следить за тобой, Харри. Будь осторожен. Вульгарно-красные губы Ланг, накрашенные плотным слоем помады, растянулись в стороны. — Чем обязан? — спросил Кельнер, игнорируя ее сообщение, и возвращаясь на свое прежнее место за письменным столом. Из пачки Waldorf Astoria он вытащил новую сигарету. Ханна удивленно подняла изогнутую бровь, и указала взглядом на пачку в его руках. Прикурив, Харри подтолкнул к ней сигареты. С легким шуршанием красная коробочка, с нанесенной на лицевую сторону короной, подъехала к ее руке. Алый лак на длинных, острых ногтях заблестел, когда Ханна вытянула руку. Но, передумав, и только постучав по сигаретному блоку, она посмотрела на Кельнера блестящим взглядом. — Предпочитаешь другие? Более изящные, Josettti? Кельнер прищурился от первого сигаретного дыма, и затушил огонек горящей спички пальцами. — А как же мой подарок? — оскалив белоснежные зубы, спросила Ханна, намекая на серебряный портсигар с дарственной надписью, который она несколько лет назад отправила Харри в качестве рождественского подарка. Кельнер промолчал, выпуская вверх струю дыма, и разглядывая сквозь сизое облако красивое лицо Ханны. — Чем обязан, фройляйн Ланг? — Надеюсь, в твоей семье все хорошо. Ханна поставила указательный палец в центр сигаретной пачки, и закружила ее по столу. Не получив ответа, она продолжила: — Я хочу помочь тебе, Харри. Я только что была на примерке платья в ателье фрау Гиббельс. — Поздравляю со скорой свадьбой, Ханна. Мне жаль, что она была перенесена. Но теперь, уже скоро… Полные губы Ханны дрогнули. — Да, теперь уже совсем скоро… Кельнер почувствовал на себе ее взгляд, но продолжал курить, глядя в пространство. — На примерке оказался сам министр Гиббельс… Снизив голос, Ханна теперь произносила фразы предельно медленно, пристально наблюдая за Харри. — …И он задал вопрос твоей жене. Повернувшись к окну, Кельнер выпустил дым в сторону, и поднялся из-за стола. — Как насчет обеда, Ханна? Ланг остановила на Кельнере долгий, довольный взгляд, и взяла сумочку. — Ты такой забавный, Харри… с удовольствием. — Я на мотоцикле. Блондинка вплотную подошла к нему, выдохнув в лицо: — Ничего, это даже интересно. Рассмеявшись, она посмотрела на Кельнера. — Прошу, — коротко сказал он, пропуская Ланг вперед. Покачивая бедрами, Ханна не спеша подошла к двери, и остановилась в ожидании Кельнера. Открыв перед ней дверь, Харри быстрым взглядом осмотрел кабинет, и, повернувшись, закрыл его на ключ. — Софи, я на обед. — Но… Ланг проплыла мимо секретарши и подмигнула ей. Выйдя во внутренний двор, Харри быстрым, энергичным шагом подошел к Harley Davidson, и включил зажигание. После второго резкого нажатия на педаль, мотор мотоцикла взревел, и Кельнер подъехал к Ханне. С улыбкой посмотрев на темно-зеленый с оранжевым обводом мотоцикл, она так же грациозно, как и прежде, положив руку на плечо Харри, опустилась на жесткие перекладины багажника, расположенного за ним, и, отведя ноги в сторону, обняла Кельнера одной рукой. — Только не быстро, иначе я упаду, — прошептали ее губы, почти касаясь уха Кельнера. Он перевел взгляд вниз, на ноги Ланг, словно хотел убедиться, что во время движения их не перемолотит в месиво, и выехал на дорогу. *** — Здесь? — разочарованно протянула Ханна, осматривая белые столики уличного кафе «Эспланада». — Ты против встреч со знакомыми? Кельнер кивнул в сторону эсесовцев, облаченных в свою обычную форму, сидевших в разных углах открытой площадки, и залитой темно-оранжевым, густеющим светом октябрьского солнца. Промолчав, блондинка быстро пошла вперед, и села за самый дальний столик, рядом с которым не было ни одного посетителя. — Не знал, что центр Берлина так тебе не нравится, Ханна. Харри сел напротив девушки, и поднял руку вверх, подзывая официанта в длинном белоснежном фартуке. Едва кельнер, принявший заказ только на две чашки черного кофе, удалился, Ханна, сверкнув голубыми глазами, зло прошептала: — Я рада, что ты не растерялся так же, как твоя маленькая жена сегодня утром, когда министр Гиббельс спросил ее о том, как это возможно — не иметь детей после пяти лет замужества. Или… у тебя проблемы, Харри? Раньше об этом и речи не было, я и подумать не могла, что… — Ты для этого приехала? Кельнер перебил ее и спрятал руку в боковой карман кожаной куртки. Зажав в пальцах коробок спичек с изображением имперского орла, он начал раскручивать его все быстрее и быстрее. На долю секунды Эдвард почувствовал, как кровь ударяет в голову. Мысли, ускользая от настоящего момента, перенеслись к Эл. — Я приехала, чтобы предупредить тебя. Следи лучше за своей женой, Харри. Ты же не хочешь, чтобы вместо тебя это сделало гестапо? — О чем ты? — мгновенно собравшись и наклоняясь вперед, спросил Кельнер. — Узнай у нее сам, дорогой. Может, от того, к кому она ходит на встречи, у нее, наконец-то, появится ребенок? И, может быть, тогда она перестанет вызывать подозрения у министра? Скажу тебе честно, я бы не хотела оказаться на ее месте. Ханна кивнула официанту, и поднесла чашечку с горячим кофе к пухлым губам. — Честно говоря, Харри, я разочарована. Ланг медленно вдохнула прохладный воздух, подставляя лицо солнечным лучам. — Я могла бы сообщать тебе самую разную информацию, серьезную и не очень, будь ты со мной приветливее. Она открыла глаза, и в упор посмотрела на Кельнера. — Любую информацию, которую вы, мужчины, так жаждите, но… — Ханна провела кончиками пальцев по лицу Харри. — …ты по-прежнему ведешь себя так глупо. — Отдаешь информацию тем же способом, которым получаешь? — голубые глаза Харри сузились. — В этом нет ничего плохого, meine liebe. Кельнер усмехнулся. — Информации в последние месяцы и без того хватает, Ханна. Что особенного есть у тебя? Эксклюзив, еще не известный журналистам «Штурмовика» или «Фолькишер беобахтер»? Ханна улыбнулась в ответ. — Да, я сомневаюсь, что даже Юлиусу Штрайхеру, главному редактору «Штурмовика», известно об этом. — Редактор самой успешной антисемитской газеты рейха не в курсе? Кельнер изобразил изумление, и приготовился услышать ответ. — Эта информация для узкого круга, но ему наверняка понравилось бы знать то, что готовят для этих свиней с начала года. И совсем скоро… Ханна прямо посмотрела на Харри, пытаясь оценить по его лицу эффект от своих слов. — Разве ты не хочешь знать больше? — Для чего? — наивно спросил Кельнер, и широко улыбнулся, разводя руки в стороны. — Я обычный сотрудник фармацевтической компании, фройляйн Ланг. Блондинка недоверчиво хмыкнула. — Которая является частью самого мощного концерна. И все же… условие ты знаешь. — Обязательно подумаю об этом на досуге. Кельнер оставил на столике несколько монет, и поднялся. — Это все? Или у тебя есть еще что-нибудь ко мне? — Ты стал другим, Харри, не таким веселым. И черты лица заострились… один вопрос. Ханна медленно осмотрела Кельнера с ног до головы. — Что такого есть в твоей жене, чего нет во мне? И когда ты стал против связей на стороне? — Это уже два вопроса, фройляйн Ланг. Поджав губы, Ханна недовольно посмотрела на улыбку Кельнера. — Увидимся, Харри. *** Ханна была права, он изменился. Раньше, выслушав ее сплетни, в которых было неясно, где именно они пересекаются с реальностью, он бы непременно бросился выяснять правду. Именно так было накануне того Рождества, — подаренный фройляйн Ланг портсигар стал только предлогом для встречи, на которую рассчитывала Ханна. Эдвард и сам это понимал, но все равно, несмотря на поздний час, скорый праздник и даже новость о том, что скоро у них с Эл будет ребенок, поехал в Мюнхен. «Разберись с Ханной, сейчас я ничего не могу тебе обещать», — так сказала ему Элис. И потому он рванул Мюнхен, — чтобы выяснить все как можно скорее, и… память блокировала воспоминания о допросе в гестапо почти полностью. Хорошо, — так четко, словно это было вчера, — Эдвард помнил только один отрезок: его и Элис выталкивают из здания тайной полиции, улица принца Альбрехта, дом 8. Его разбитая, кровавая голова болит, и по-сумасшедшему кружится. Кажется, вся земля уплывает из-под ног. Но Эл — без сознания, ей помощь нужна больше, чем ему. Он должен ей помочь… Путь до дома Кайлы и Дану, деревянный, потертый стул. Он сидит на нем, раскачиваясь кроваво-белым маятником, над его головой горит яркая, невыносимая лампа. Но он не может уйти, не может отключиться: ему нужно знать, что с Элис, и с их ребенком. Тогда они все были живы. Но потом… Потом он сделал то, что продолжает жечь его стыдом и виной до сих пор, даже несмотря на то, что Эл его простила. Именно поэтому он больше не станет бежать по следам, расставленным Ханной. Просмотрев и подписав отчеты из испытательной лаборатории, Харри напомнил себе, что нужно будет снова как-нибудь поздним вечером обыскать кабинет старины Эриха, который никак не успокаивался, и продолжал искать с Харри Кельнером новых встреч. Кельнер был не против, но до определенного момента и — со знанием чего-нибудь интересного о самом Хайде. Сейчас же ему нужно было встретить Агну, и Кельнер, привычно похлопав по карманам пальто, и убедившись, что все нужные вещи он взял с собой, вышел из рабочего кабинета. Подъезжая к модному дому Modeamt на центральной Курфюрстендамм, он заметил Агну. Она стояла на краю тротуара, осматриваясь по сторонам. Харри остановил мотоцикл рядом с ней, и Агна, заметив его, облегченно вздохнула. Начинать разговор с упрека совсем не хотелось, но, протягивая жене шлем, он не удержался: — Я же просил тебя ждать меня в ателье, и не выходить на улицу, пока я не подъеду. Словно в подтверждение его слов, недалеко от здания модного дома раздалось шипение, за которым последовало несколько коротких вспышек огня, а потом четверо молодчиков, одетых в укороченные широкие брюки, прошли по улице, смеясь и толкая впереди себя мужчину, закрывшего голову руками. Проводив эту группу тревожным взглядом, Агна села на мотоцикл, и крепко обняла Кельнера. — Хорошо. Харри поехал прямо, следуя уже обычным для них маршрутом, которым он и Агна ездили несколько раз в неделю: к продуктовой лавке, затем, — с поворотом налево, — в сторону дома Кайлы и Дану. Проезжая мимо Унтер-ден-линден, на которой теперь, вопреки ее названию, не было вековых лип, и где теперь гораздо лучше помнили огромные мощные прожекторы с ночных праздничных шествий, устраиваемых Грубером, Харри заметил толпу обычных берлинцев и эсесовцев, окруживших стайку женщин и подростков. Расписав тротуар огромными белыми буквами, составившими фразу «смерть евреям!», поклонники фюрера, смеясь и толкая заключенных в круг, наблюдали за тем, как они пытаются стереть надпись носовыми платками, подолами юбок или кепками. Харри еще помнил то время, когда такие «стихийные акции» возникали редко, — как одиноко зажженные спички. Но очень скоро их стало больше. Теперь же это было неотъемлемой частью Берлина, и всей Германии. Кельнер помнил и то, как несколько раз вмешивался в подобные сборища, чтобы вытащить тех, над кем глумились. Это не всегда получалось. Вернее, получалось с разной степенью успеха. Один из таких случаев он запомнил лучше всего. Это было днем. Харри перебегал дорогу, когда заметил толпу, и влетел в нее с разбега, — рассчитывая, что эти несколько секунд общего замешательства помогут ему вытащить из рук берлинцев девочку и мальчика, — может быть, брата и сестру. На пару с двумя другими прохожими, — должно быть, такими же спятившими, как и он сам, — Харри сумел оттащить детей от разъяренной, харкающей ненавистью толпы, которая, упустив добычу, недвусмысленно дала Кельнеру понять, что он не должен вмешиваться в этот «праведный суд над мелкими жидами». — Мы не посмотрим на твою правильную внешность, блонди! Крикнул ему кто-то, бросая вслед бутылку с зажигательной смесью. К счастью, она пролетела мимо, не задев ни его, ни детей. Они забежали в темный переулок и остановились. У девочки были разбиты колени, у мальчика из раны на голове, кое-как прикрытой съехавшей кепкой, бежала тонкая струйка крови. А у Кельнера с собой был только один носовой платок. Он достал его из кармана, и протянул мальчику, который оказался не таким маленьким, как Харри показалось в начале, — на вид ему было около двенадцати-тринадцати лет. Мальчик долго смотрел на белоснежный платок, не смея к нему прикоснуться, и решился взять его только тогда, когда Кельнер, нетерпеливо тряхнул рукой. Мальчишка присел перед девочкой, сдвинул кепку назад, и, осмотрев ее колени, сказал, чтобы она не смела реветь. Девочка послушно кивнула, молча наблюдая за тем, как углом платка он промокает кровь, выступившую частыми каплями на коже. Выпрямившись, мальчишка посмотрел на Харри блестящими глазами, цвет которых в темноте было не разобрать, и кивнул. Кельнер хотел проводить их, но мальчик, взглянув на него через плечо, ответил, что теперь они справятся сами. — Спасибо, — нерешительно сказал он, и крепко сжал ладошку девочки в своей руке. Оглянувшись по сторонам, они выбежали на улицу. *** Харри помог Агне сойти с мотоцикла, снял кожаную сумку, закрепленную на нижней раме багажника, и пошел к дому семьи Кац, по пути отмечая боковым зрением, как на окне кухни, выходившем во двор, едва заметно дрогнула занавеска. Условный стук, разбитый на два такта, о которым договорились Кельнеры и супруги Кац, гулко прозвучал в вечерней темноте. За дверью Харри не услышал ни единого движения, — дверь открылась плавно и бесшумно. Именно так, как он просил. Все эти предосторожности могли бы показаться лишними, но, к сожалению, такими они теперь не были. Дверь открыл Дану. Кельнеры молча зашли в дом, а Харри и Дану пожали друг другу руки только тогда, когда оказались в прихожей маленького домика, под уютным светом потолочной лампы. Кайла, услышав голоса, вышла из комнаты и замахав руками, приложила ладони к щекам, как она часто делала, когда смущалась. — Герр Кельнер, фрау Агна, не нужно было! Кайла посмотрела на кожаную мотоциклетную сумку с продуктами. — Хороших продуктов вам все равно не продадут, поэтому… Агна обняла Кайлу, и услышала фразу, которую женщина прошептала ей на ухо: «Мне нужно кое-что вам сказать!». Не выпуская руки Агны из своей, она провела ее в спальню, и плотно закрыла дверь. — Дану против того, чтобы я говорила, но мне очень хочется, чтобы вы знали. Кайла со смущенной улыбкой посмотрела на девушку, опуская взгляд вниз. — Я беременна, фрау Агна. — О… поздравляю! Фрау Кельнер, немного растерявшись, улыбнулась Кайле и снова ее обняла. — Какой срок? Когда вы узнали? — Вчера, только вчера. Кайла посмотрела на Агну сияющими глазами. — Только… что скажет герр Кельнер, может, теперь будет труднее с отъездом? Агна вздохнула, положив руки на плечи Кайлы. — Пока у нас нет никаких точных новостей. Мы ждем. Но… все будет хорошо, не бойся! Агна ободряюще улыбнулась Кайле, чувствуя, как в глазах собираются слезы, и отвернулась в сторону, рассматривая названия книг, напечатанные на корешках томов. — Вы по-прежнему не хотите переехать в наш дом? — спросил Кельнер Дану. — Нет! — хором ответили Кайла и Дану. — Мы очень благодарны вам за помощь, герр Кельнер, но мы не можем подвергать вас такому риску. Это не обсуждается, — убежденно сказала Кайла. Тяжелый, серьезный взгляд Дану подтвердил ее слова. — Что ж… нам пора, — сказала Агна, сжав на прощание руку Кайлы и кивнув ее мужу. — Спасибо! — Кайла проводила их к двери, и, посмотрев на Кельнера, обняла его. Харри, не ожидавший такого поворота, застыл на месте. — До завтра, Кайла, — тихо сказал он, и вышел за дверь. *** — Ты уверен, что они поймают сообщение? — спросила Элис, вглядываясь в темноту за окном «Мерседеса», и переводя взгляд вперед, на голые ветви деревьев, выхваченные из лесной глуши рваным светом автомобильных фар. Эдвард кивнул, продолжая следить за дорогой. — Соблюдать график выхода в эфир получается далеко не всегда, там это знают. К тому же, они там круглосуточно, так что… приехали. — Чур, я! Я быстрее тебя! — Эл задорно улыбнулась, и схватила чемодан с рацией. Милн улыбнулся и вздохнул, наблюдая за ее безуспешными попытками перетащить тяжелый багаж с заднего сидения «Мерседеса». Выйдя из автомобиля, он перенес чемодан с рацией вперед, и когда для эфира все было готово, резко опустил руку вниз, подавая Эл, наблюдавшей за ним, знак, что пора начинать. Блестящая черная лапка передатчика быстро и плавно застучала под пальцами Элис, и в Лондон полетела срочная, — как это чаще всего и было в последнее время, — шифровка, в которой содержались сведения о перевооружении германских войск и разработанном нацистами оружии. Информация о разработках, которые велись на заводах Круппа, была добавлена в конце сообщения. Передача закончилась, и Элис, сняв черные наушники и отклонившись на спинку сидения, сделала несколько глубоких вдохов. Милн кивнул, подтверждая, что они уложились в очень короткий промежуток времени. Накрыв ладонью циферблат наручных часов, он задумчиво посмотрел на Эшби. — Что? — Нужно передать еще одно сообщение, с неподтвержденными данными. — Какое? Оглянувшись, Милн достал из внутреннего кармана куртки маленькую записную книжку и простой карандаш. Подняв голову, он посмотрел на небо, беззвучно произнося какие-то фразы, и, опустив взгляд, сделал запись в книжке. Оторвав нужный листок, он передал его Элис и присел рядом с ней. Быстро пробежав глазами по написанному тексту, она с тревогой посмотрела на Милна, едва слышно, одними губами, прошептав: — Ты уверен?.. Милн снова кивнул, указывая взглядом на листок. Нужно было торопиться. Надев наушники, Элис вышла на связь с Центром. Теперь агент по имени Француз сообщал в Лондон о том, что по имеющимся у него неподтвержденным данным, с начала 1938 года действующее правительство готовит в Берлине провокацию против евреев, которая состоится в ближайшее время. — Откуда у тебя такая информация? — тихо спросила Эл, наблюдая за тем, как Эдвард смешивает пепел от сожженного им листка, — на котором был записан текст второй шифровки, — с землей. Он ответил только тогда, когда убедился, что об их присутствии ничего не напоминает, и сел в машину. — Ханна. Она приходила сегодня ко мне на работу. Рассказала об этой провокации Грубера. Не знаю, насколько это правда. Но, учитывая прошлые события… — Кайла беременна, — перебивая Милна, быстро сказала Элис, и отвернулась к окну. Послышался тяжелый вздох. После нескольких минут молчания Эдвард тихо сказал: — Нужно поторопиться с их отъездом. — И больше она ничего тебе не сказала? Ханна? Не различимый в полумраке машины взгляд Элис остановился на профиле Милна. Он знал, что Эл имеет ввиду. — Она сказала о вопросе Гиббельса. Элис нервно вздохнула. — Иди ко мне. — Прости меня! Поцеловав Элис в висок, Эдвард крепко обнял ее, проводя рукой по мягким волосам, и чувствуя, как давняя боль снова поднимается в его сердце. — Все будет хорошо, Эл. Все обязательно будет хорошо… — Я очень тебя люблю. Элис серьезно посмотрела на Милна. — А я — тебя. — Ты будешь любить меня, даже если у нас никогда не будет детей? — Да, — так же серьезно ответил Эдвард, рассматривая ее лицо. — Пообещай мне, что будешь очень осторожна. Всегда. Особенно сейчас. Элис кивнула и поцеловала Эдварда. — У нас впереди очень темные времена, Эл. — Знаю, — тихо сказала Элис, и положила голову на плечо Эдварда.