Черное солнце

«Не смотри». Так сказал Эдвард, когда Эл склонилась над холодной землей, пытаясь понять, что именно она видит. Она и сейчас хорошо помнила, как прозвучал его голос, — поздно и далеко, разлетевшись в густой темноте шепотом и эхо. Но Эл успела заметить: детская погремушка, женская рука. Она вздрогнула, зажимая рот рукой, но не издала ни звука. Только отскочила в сторону, испугавшись, что может… — глаза Эл наполнились слезами при этом воспоминании, — может… стоять на теле этой женщины. Элисон все помнила, очень четко. Вот она отскочила в сторону и снова наклонилась, чтобы увидеть лежащую на земле женщину, но Эдвард остановил ее, — успел перехватить дрожащую руку Эл, вытянутую вниз. — Не надо, Агна. Ты не поможешь. Слова, сказанные дробным, глухим шепотом, краткими облаками вылетели из его губ, и ушли в сторону. Продолжая смотреть вниз, Агна Кельнер покачала головой, и перевела невидящий взгляд на Харри. Все вокруг остановилось. И лицо ее, искаженное ужасом, стало страшным от нового, — снова такого близкого, — столкновения с убийством и смертью. «Может быть, — беспокойно думала Эл сейчас, как будто она могла точно знать, как выглядела в тот момент или могла видеть себя, — мое лицо было таким же, когда Эдвард выстрелил в Биттриха, а я — в Стива?». Как сказал Зофт? Темные, с мягким изломом на вершине, брови Эл приподнялись, сближаясь на переносице. «Здесь может быть абсолютно все!». Полные губы девушки потянулись в стороны в невеселой улыбке. Может быть, именно этот случай возле дома Кайлы и Дану запустил для Эл те сны, которые теперь почти не оставляли ее? Словно Биттрих и Стив только и ждали ее первой, беспокойной мысли о них: они теперь часто являлись ей. Во снах — ночью, и призрачными, бледными видениями — днем. В них Биттрих снова вел Агну Кельнер за собой, — прочь из дома Гиббельса. А потом, столкнувшись с Харри, безумно хохотал, скалился на Агну кровавым ртом, падал на землю от пули Кельнера, и умирал. До следующего своего прихода. А Стив? Эл тяжело вздохнула, медленно, кончиками тонких пальцев, поворачивая на деревянном подлокотнике кресла, — пока единственной мебели в новой, пустой гостиной Кельнеров, — чашку с остывшим кофе. И устало закрыла глаза. Стив. Как и Биттрих, он хотел увести ее с собой. Вокруг него и Эл была кромешная, синяя от собственной плотности, тьма. Брат смеялся и тащил за собой Элис, схватив ее за руку, а потом круто разворачивался, оглядывал ее сальным взглядом, и повторял всегда одно и то же: — Вы, разведчики, такие глупые! Неужели вы думаете, что у вас что-то получится? Вас скоро откроют. А когда откроют — убьют. Вы никому не успеете помочь! Вы ничего, ничего не можете! Каждый раз Эл вздрагивала от этих слов, и, — сначала тревожно, а теперь, по прошествии нескольких дней, только зло, — оглядывалась по сторонам, словно хотела найти брата, и высказать ему все, что она о нем думает. Но Эшби был бесплотен. Он лишь казался ей во снах или при свете дня, не забывая с улыбкой напомнить, что это она, и только она, — его родная, кровная, сестра, и никто иной, — убила его. — Как ты могла, Элисон? Как ты могла? Это мучает тебя? Резко вскинув голову, Эл посмотрела туда, где сейчас ей казался Эшби, но к тому моменту, когда она подняла на него измученные, ярко-зеленые глаза, он уже успел спрятаться, — и теперь в пустой гостиной Эл слышала только его долгий и тихий смех, наполненный удовольствием от того, что он, Стив, прав: сколько бы раз Эл не запрещала себе думать о его смерти, и сколько бы она не убеждалась, что и сейчас сделала бы тот же выбор, факт того, что она убила родного брата, изматывал ее нервы и сознание бесконечным сознанием вины. Эл повернула чашку на полкруга, и посмотрела в окно, на близкий, — пока еще весь в багряных цветах восходящего солнца, новый день. Ее пальцы коснулись небольшого шрама на левом виске, оставленного пулей Стива, и снова легли на золотой ободок белой чашки. Она мысленно вернулась к тому, что тревожило ее гораздо больше, чем все эти дурные сны и ухмылки мертвецов. Стив повторял ей: «вы никому не успеете помочь! Вы ничего, ничего не можете!». Насколько он был прав? Или насколько он может быть прав? Ведь тогда, оказавшись на месте, где до погромов был дом Кайлы и Дану, они ничего и никого не нашли. «И ничего не смогли…» — устало подумала Элис. Погромы, устроенные нацистами в стерли с земли маленький дом, в котором жили Кайла и Дану Кац. Медленно избродив обугленные развалы ближайших домов, Агна и Харри Кельнер вернулись к тому месту, где от дома Кайлы остался обгоревший, зализанный до блеска, черный, деревянный остов: никаких следов семьи Кац, только остатки разбросанных вещей, оставленных под холодным ветром. Снова обойдя развалы, Кельнеры сошлись в одной точке, и растерянно посмотрели друг на друга. И отвели взгляды в стороны, потому что говорить стало нечего, — все окружающее их было больше и красноречивее всякого, даже самого верного, слова. Тогда Эл подняла взгляд в высокое, бурое небо, неровно-темное от наступающего рассвета, и, раскрыв пересохшие губы, тихо произнесла: — Мариус. Милн кивнул, внимательно глядя в лицо Эл, чтобы убедиться, что с ней все в порядке, — насколько это было возможно, — и, не отыскав в ее сухом, сосредоточенном взгляде ни единой слезы, — был только блеск и злость, — положил руку ей на спину, уводя вперед, и одновременно с ней, — шаг в шаг, — возвращаясь к машине. Элис отпила холодный кофе и поморщилась. Ее глаза, следуя за быстрыми, резкими мыслями о прошлой ночи, смотрели в пространство невидящим, задумчивым взглядом, перебегая от одной мысли — к другой, как если бы она сосредоточенно читала важный документ, или напряженно следила за нотами на белом листе во время собственного музыкального выступления. Она вспомнила тот район, где, как предполагала, жил Мариус и его мама: глухой двор, заставленный старыми, ветхими зданиями, — в почти невероятном соседстве с помпезным домом мод фрау Гиббельс, где работала Агна Кельнер. Плечи девушки поднялись и опустились на вдохе. Там Кельнеры тоже ничего не нашли. Кроме того, что уже видели на пустыре, где был дом Кайлы: разрушенные, разграбленные дома людей. И ни одного человека. «Ни одного живого человека…» — с холодеющим от этой мысли сердцем, поправила себя Эл. Она уже почти спустила ноги на паркетный пол, как застыла в движении, — от самой важной мысли. «Как я забыла?! — фраза взволнованно запрыгала перед ней, перечеркивая всю прежнюю тревогу, и запуская по телу горячую, радостную волну. Эд оставил Кайле и Дану сообщение! Теперь там, на стене их дома, уцелевшей в пожаре, под крючьями свастики, нанесенной кем-то, написаны четыре цифры — 2120: тот номер телефона, что был отпечатан на оборотной стороне двух карточек, которые Харри Кельнер одним солнечным утром сентября оставил Кайле, — в надежде, что этот телефонный номер убережет ее и Дану от уличных эсесовцев. Ни Кайла, ни ее муж ни разу не воспользовались этим номером. Но они помнят его. Должны помнить! «Иначе нам придется придумать иной способ связи с ними» — подумала Эл. Мысль о том, что Кайла и Дану погибли в погромах, Элис к себе не подпускала. *** Милн спустился на первый этаж, прошел мимо гостиной, и боковым зрением зацепился за неподвижную фигуру Элис. Она сидела в кресле, подогнув ноги. Бледное, взволнованное лицо и строгий, тревожный взгляд. Правая рука Эл, застывшая на кромке белой чашки, не двигалась. — Уже не спишь? Он пошел к ней, слушая, как в пустоте нового дома громким, смешным, шлепающим, эхо раздаются его шаги. Остановившись, Эдвард посмотрел на девушку сверху вниз: на темные, с золотыми и алыми искрами, рыжие волосы, на кончик курносого носа, усыпанный веснушками и край полных губ. Милн присел на подлокотник кресла, улыбнулся, глядя на нее и, понаблюдав за Эл еще несколько секунд, шепнул, чтобы не испугать: — Доброе утро, фрау Кельнер. Несмотря на шепот, Эл все равно вздрогнула, и удивленно посмотрела на Эдварда. — Ты уже проснулся? Она произнесла слова быстро, и перевела задумчивый взгляд на стену. И только сейчас вспомнила, что больших часов с круглым маятником, — густого, золотого цвета, темного на окраинах тяжелого круга, которые ей так нравились, — больше нет. Прежнего дома Кельнеров больше нет. Но есть новый дом, и в нем — новые, белые стены. Элис растерянно посмотрела на Милна, словно удивилась, что она здесь, а не там, где только что была в своих мыслях, и немного улыбнулась. Ей нужно переодеться, — сменить белый, длинный шелковый халат на выбранное прошлым вечером платье, уложить волосы и успеть к началу рабочего дня в дом мод фрау Гиббельс, но сначала следует проверить повязку Эда. — Доброе… надо сменить твою повязку. Эл поднялась из кресла и посмотрела на камин, на верхней полке которого лежала аптечка — самое первое и необходимое, что она достала из багажа, перевезенного Кельнерами в этот дом с эхо, пока только пустой и неуютный. — Не надо. Эд покачал головой, обнял Эл за талию, и надолго замолчал, прильнув к ней. Она удивленно посмотрела на Милна, отчего-то очень осторожно погладила его светлые волосы, и замерла в его руках, слушая быстрое дыхание Эдварда, постепенно переходящее в глубокое и спокойное, и свой собственный сбитый стук сердца, — такой, словно за ней гнались все призраки с той стороны света. — Почему? — тихо спросила Элис. — На перевязку у меня свои планы. Но сначала я отвезу тебя в ателье. — Вот как? — Элис посмотрела на Милна, задерживая взгляд на его лице. — Да. — Хорошо. Я скоро. Эдвард посмотрел на Эл, ожидая от нее новых вопросов, но она, к его удивлению, ничего не сказала и не спросила, — только вышла из гостиной, и поднялась на второй этаж, чтобы подготовить Агну Кельнер к новому дню в ателье, где одной из основных ее обязанностей по-прежнему был пошив свадебного платья для Ханны Ланг. Бывшая любовница Кельнера любила приходить в ателье самой первой, и, наблюдая за работой Агны Кельнер над своим платьем, рассказывать, как она говорила, «всякие известные глупости». Все это было не слишком старательным прикрытием: обе женщины прекрасно знали, что больше всего в эти минуты Ханна Ланг наслаждается тем, что во время примерок фрау Кельнер, — и без того невысокая ростом, — была в прямом смысле у ее ног, когда ровняла подол платья и намечала новые стежки. Конечно, это едва ли тянуло на полноценный реванш Ланг, которого она так хотела, но, за невозможностью отравить соперницу разом, — и вынужденная выбирать между смирением и отправлением яда капля за каплей в сознание фрау Кельнер, — Ханна, не раздумывая, выбирала последнее. Именно к этому Элис нужно было снова себя подготовить. *** Харри остановил «Фольксваген» у дома мод. Агне нужно было идти, но она продолжала сидеть в автомобиле, растерянно глядя на измененный погромами город. Она знала: этот тщательно организованный нацистами кошмар стал для нее невидимым водоразделом. И даже если город будет прежним, и даже когда он станет прежним, она больше не сможет видеть его так, как раньше. Хотя за то время, что нацисты были у власти, поджоги, погромы и разбои происходили постоянно: Эл отчетливо помнила предыдущий большой разгром Берлина, — несколько душных летних дней, которые позже назвали «Ночью длинных ножей», — и даже пылающий огнем Рейхстаг,— ни один из них не оставил в ней того глубокого потрясения и какого-то внутреннего надлома, который она постоянно ощущала сейчас. «А может быть, — думала Элис, — все просто скопилось в моей памяти, и это — общее, от всего?..». Не доведя мысль до конца, Агна Кельнер продолжала смотреть в боковое зеркало автомобиля, в котором неровной, слегка дрожащей в зеркальных изломах фигурой отражался прохожий, мужчина. Он медленно шел по тротуару, осматриваясь по сторонам трясущейся головой. И Агна, глядя на его суетливые, резкие движения с постоянными оглядываниями, решила, что он что-то потерял. Но вот мужчина, остановившись, оглядел улицу, и, уцепив что-то взглядом, резво, — что совсем не вязалось с его склоненной к земле фигурой, одетой в черное, длинное и грязное от уличной, стаявшей снежной грязи, пальто, — перебежал дорогу, и поднял с земли какую-то цветную тряпку. Расправив ее на вытянутых, дрожащих руках, он с довольным видом рассмотрел находку, сшитую из цветной ткани, и оказавшуюся, как заметила Агна, женским платьем. Судя по ликующему выражению лица, мужчина был весьма рад тому, что нашел. Оглядевшись по сторонам, прохожий задрал голову вверх, осмотрел рамы с выбитыми стеклами, и кое-как перелез через высокий порог разбитой витрины магазина, все еще засыпанной стеклянными осколками. Агна думала, что мужчина надолго исчез, но вот он снова появился, должно быть, раздосадованный тем, что все ценное, бывшее в этом магазине, потрудились унести до него. Обтерев о край пальто что-то мелкое, поднятое с земли, мужчина вытянул руку вверх, разглядывая новую находку в лучах раннего солнца. На этот раз в его руке был женский гребешок для волос. Блеснув в солнечном луче разноцветной искрой искусственного камня, он оказался цепко сжат пальцами мужчины. Агна громко сглотнула: с частых зубьев маленького гребня свисал густой клок волос, с кожей и запекшейся кровью. Почувствовав, как к горлу подкатывает дурнота, девушка отвела взгляд в сторону. Но прежде чем она это сделала, ее глаза успели заметить, как мужчина легко отшвырнул на землю волосы, и, подув на зубья гребня, обтер его о пальто, а потом спрятал в карман. И запел. И маршевая песенка тянулась за ним по пустынной улице громким и долгим эхо, пока он не скрылся за поворотом громадного, неуклюжего дома. Эдвард обнял Элис за плечи здоровой рукой. — Агна, так нельзя. Нельзя так мучить себя. — Не могу перестать думать об этом, понимаешь? Обо всем. Как нам помочь Кайле? Где она, Дану, Мариус? А если они… Эл заплакала, закрыв лицо руками. И в этом плаче не было ничего от кокетливых слез, какие часто используют женщины в своих целях, — только глубокая боль человеческого сердца, которое больше не может выдерживать. Ни эту боль, ни эту горечь, никогда не проходящие до конца, но только утихающие на время. — Мы не знаем, что с ними. Но, может быть, они успели спастись. Давай думать об этом, Агна. Иначе нам не справиться. А мы должны. Ты нужна мне. Без тебя мне не справиться. Эд говорил горячими, отрывистыми фразами, вкладывая в них всю силу убеждения, на какую был способен, и мысленно досадуя на свою, — как он это обозначал для самого себя, — «замороженность», — предел, дальше которого он не мог пройти, как бы ни старался. Предел, который однажды появился в нем как слом, и остался. И мешал ему в нужный момент, — именно такой, как сейчас, — найти и сказать нужные слова. Не посторонние фразы, а те самые слова, которые успокаивают боль в сердце. Как это делается? Эдвард не знал. Или забыл, давно не помнил. Привыкнув к своей боли, зная, что она — есть, и всегда с ним, он не испытывал нужды в словах для самого себя: все и так было ясно. Но Эл все изменила. Ей нужны были эти утешающие, верные слова. Она не могла обойтись сухой, молчаливой и мысленной констатацией боли и сухих фактов, какими оперировал Милн. Эл нужно было больше. И для Эдварда появился новый, ранее незнакомый ему вопрос, который он не задавал не то, что о других, — среди окружающих его людей, особенно после смерти родителей, по-настоящему близких у него не было, и он привык к этому, как к еще одному факту своей жизни, перестал думать и обращать внимание, что все может быть иначе, — но и самому себе: способен ли он на это большее? Он давно, — иногда ему казалось, что всегда, — был один, только один. Никто не был близок ему по-настоящему, и никому не был важен он. Это было даже удобно, учитывая задания, разведку, и особый ритм жизни, который она предполагала: если Харри Кельнеру или Себастьяну Трюдо нужно было исчезнуть, то он делал это легко и без труда, не будучи никем связанным, и отвечая лишь за самого себя. Но с появлением Эл все изменилось. Не сразу, незаметно, но точно и — насовсем. И с тех пор, плавно и мягко, от случая к случаю, немногословность и прежние, привычные ему в одиночестве выдержанность, логичность и даже, во многом, некоторая известность действий, которые он предпримет, терпели одну неудачу за другой. Милн, не привыкший сдаваться, теперь порой впадал в такую громадную, неизвестную ему до того душевную растерянность, что буквально не знал, что ему делать. Это сбивало с толку, лишало его всего, к чему он привык в своем одиноком ритме жизни. Но… сдаться? Не попытаться решить этот вопрос? Такой вариант ему совсем не подходил, — потому что он на него не согласен. И потому Эдвард очень старался сделать все, что в его силах, понять, как «нужно». Как это у других людей? Что они делают в тех случаях, когда самому близкому человеку нужна их поддержка? Они говорят? Хорошо, он тоже будет. Но что именно, какие слова? Смотря на плачущую Эл, он не находил себе места. Сердце горело от волнения и боли за нее, а голова, кажется, совсем не хотела думать, и принцип «холодная голова — горячее сердце», не срабатывал. «Говори, говори еще! Найди слова!» — взнуздывал себя Милн, все больше чувствуя собственную беспомощность, и не зная, как помочь Элис. Но вот она пошевелилась в его руках, крепко обняла, поцеловала в неровно выбритую щеку, и немного улыбнулась сквозь слезы, от которых ее глаза стали невероятно, аквамарино-яркими, и такими пронзительными, что у Эдварда при взгляде в них перехватило дыхание. — Спасибо. Эл стерла со щеки Милна след от помады, и хотела что-то сказать, но осеклась, напряженно глядя в окно автомобиля, за которым маячила фигура Ханны Ланг в алом платье.Послышался тяжелый вздох, Агна отодвинулась от Харри, и, бросив взгляд в зеркало заднего вида, из которого на нее посмотрела фрау Кельнер с покрасневшими, блестящими от слез глазами, — поспешила выйти из автомобиля. — Черт бы тебя побрал… — тихо пробормотал Кельнер, бросая на Ланг мимолетный, едва уловимый взгляд, и выходя из «Фольксвагена». — Доброе утро, Харри… — начала Ханна, мгновенно меняясь в лице, когда Кельнер, скользнув по ее лицу злым взглядом, ускорил шаг, чтобы догнать Агну. Он остановил ее у входа в ателье. — Агна! Девушка оглянулась, и опустила голову вниз, смотря под ноги. Подойдя вплотную к ней, Харри положил руку на ее плечо, и, поймав прячущийся от него, беспокойный взгляд, сказал тихо и твердо: — Я заеду за тобой вечером, и мы поедем искать Кайлу. Агна указала взглядом на его раненую руку, безмолвно меняя тему разговора, и задавая тот самый вопрос, ответу на который помешала фройляйн Ланг. — Вечером, — кратко ответил Кельнер, наклоняясь к Агне для поцелуя. — Не надо, — смущенно шепнула она, имея ввиду Ханну, не спускавшую с них едкого взгляда. — На нас смотрят. Губы Милна изогнулись ироничной улыбкой, и, после долгого поцелуя, он шепнул Эл, глядя в ее глаза: — Я люблю тебя. Кельнер зашагал к машине, но, оглянувшись, сказал громко, чтобы Агна его слышала: — До вечера! Дождавшись, когда она скроется за тяжелой входной дверью ателье, Харри вернулся к машине. — Какая занятая демонстрация чувств! — прошипела Ханна, преграждая ему путь. — Доброе утро, Харри! Кельнер обошел Ханну, открыл дверь автомобиля, — она сдвинула Ланг с места, и блондинка вынуждена была отойти в сторону, — снова хлопнул дверью, провернул ключ зажигания, и громко рванул с места, оставляя за собой облако белого дыма. *** — Мне передали, что вы хотели меня видеть? Доктор Лозен, которого Эл про себя называла «Белый Лунь», — с тех пор, как он спас ее после выкидыша, здесь же, в больнице «Шарите», — зашел в кабинет и удивленно посмотрел на Харри Кельнера. — Да. Я бы хотел, чтобы вы посмотрели мое плечо. Блондин кивнул на свою левую руку. Лозен прищурился, рассматривая Харри, и медленно произнес: — Харри Кельнер, 35 лет, огнестрельное ранение в левое предплечье. Выписан из больнице «Шарите» три дня назад. Кельнер молча кивнул. Указав на больничную кушетку краем острого подбородка, скрытого редкой белоснежной бородкой, Лозен подошел к небольшой раковине, тщательно вымыл худые, жилистые руки, и вернулся к ожидавшему его пациенту, которому, впрочем, не пришлось ничего объяснять: взглянув на врача, он, следом за пальто, снял пиджак, жилет с прикрепленной к нему изящной, золотой собачкой от карманных часов, белую сорочку, и, глубоко вздохнув, еще больше выпрямил и без того прямую спину. Лозен медленно натянул на руки белые перчатки, и наклонился к ране на плече Кельнера. Он долго осматривал ее, изредка качая белой головой. Когда пальцы Лозена задели воспаленные края раны, Кельнер нетерпеливо заерзал на кушетке, и врач посмотрел в его сосредоточенное, бледное лицо. — Не любите такое, да? Лозен понимающе кивнул, и сочувственно улыбнулся. Глаза Кельнера удивленно посмотрели на него, но прежде, чем он успел задать вопрос вслух, врач кивнул на длинный узкий шрам, перебегающий грудь Харри. — Дело скверное, герр Кельнер. Но поправимое. Рана плохо, медленно заживает. Края входного отверстия пули выглядят… Доктор посмотрел на Кельнера. — Я знаю. Я сам врач. Седые, широкие брови Лозена ушли вверх по лбу, изрезанному поперечными морщинами. — Вы — тоже?.. — иронично спросил он, поморщив губы в веселой полуулыбке. — «Тоже»? — Ваша… кх… фройляйн, которая приходила к вам в больницу, заявила мне, что она врач, и знает, как именно следует за вами ухаживать, а вот я, напротив, оказываю вам плохое лечение. Голубые глаза старика весело засверкали. — Вы могли бы обратиться к ней, а не ко мне. — Я предпочитаю обращаться к компетентным врачам. — В таком случае, мои компетенции обязывают меня напомнить вам о покое и отдыхе. Пациенты почти никогда не обращают внимания на подобные рекомендации, отмахиваясь от них, как от сора, но как, скажите мне, может зажить рана от пулевого ранения, если вы не даете себе отдых? Или вы снова хотите попасть сюда? Учтите, вашу знакомую сюда больше не пустят. Ее прошлый визит, да еще и в присутствии страхового агента, наделал среди медсестер столько шума, что их впечатления я слышу до сих пор. — Я обещаю больше отдыхать, герр Лозен. И прошу извинить за тот визит… — Кельнер понизил голос, — …моей знакомой. — Не извиняйтесь. Сдается мне, к вам это имеет гораздо меньше отношения, чем кажется, — улыбнулся Лозен, начиная свежую перевязку. — Просто будьте осторожны. — Иначе ко мне снова придет страховой агент? — с ухмылкой предположил Кельнер. Лозен перестал улыбаться, бросил на него тревожный взгляд, и плотнее сомкнул бледные губы, склоняясь над плечом Харри еще больше. Выдержав долгую паузу, он очень тихо, когда от ранее сказанных слов не осталось и следа, сказал: — Именно поэтому вам следует быть аккуратным. Кельнер повернулся к доктору всем корпусом, останавливая на его мудром лице пристальный взгляд, смысл которого Лозену пояснять не требовалось. — Учет вновь поступающих больных ведется особенно тщательно, герр Кельнер, теперь это повсеместная практика. Найдите себе другое занятие кроме ловли пуль, — отстраненно произнес врач, будто обращался он совсем не к Кельнеру. И с горечью, которая показалась в его взгляде всего на мгновение, быстро взглянул на Харри. — Можете одеваться. Рекомендации мои такие: обильное, теплое питье и отдых. Руку старайтесь излишне не нагружать, но и не забывайте разрабатывать, чтобы вернуть ей полную подвижность. Харри кивнул и начал одеваться, наблюдая за доктором и обдумывая услышанное. К двери кабинета они подошли одновременно и молча. И также молча, в обход принятых порядков, пожали друг другу руки. Кельнер уже взялся за дверную ручку, когда услышал тихие, быстрые и взволнованные слова Лозена: — Я хорошо ее помню. Сразу запомнил. Я дежурил в ту ночь. Дневная смена, операции, ночная смена, операции… все, как обычно… а потом принесли ее. Мужчина забежал в больницу с ней на руках, кричал, чтобы мы помогли. Теперь я все чаще думаю, что несмотря на все, что происходит, все-таки есть те, кто не умер сердцем… Меня вызвали, я подумал, что это ее муж. Но когда стало понятно, что у нее выкидыш, и срочно требуется операция, я послал медсестру к нему, чтобы он знал, а она ответила, что этот мужчина давно ушел. А потом появились вы, и я все понял. Сам не знаю, почему я так запомнил ее. У меня больше сорока лет практики, кого я только не видел, но она была такой бледной! А волосы — рыжие, огненные, такие яркие посреди всего белого. И ее глаза. Огромные, внимательные, неотрывно следящие за мной. Я не смог сказать ей, что ее ребенок умер: совсем крохотный, срок маленький… я думаю, она сама все поняла: так на меня смотрела, за минуту до начала операции. Она сама мне показалась такой маленькой! А глаза — огромные… Я очень рад, что она выжила… это ведь была ее первая беременность, правда? Лозен с горечью, прекрасно зная ответ, посмотрел на Харри. — Д-да… — почти беззвучно от перехваченного дыхания, прошептал Кельнер. Старик закивал головой, поправляя безупречный, белый, халат. — Мне очень жаль. Жаль, что ваша жена не сможет иметь детей. Резко махнув рукой, Лозен добавил уже громче и тверже: — До свидания, герр Кельнер. *** Агна забежала в здание ателье и спустилась по винтовой лестнице вниз, в раздевалку. Пробежав ряд однообразных шкафов, она остановилась в самом дальнем углу, у дверцы одного из них, сняла пальто, и, взяв плечики, долго и слишком тщательно расправляла его. Затем, проведя щеткой по волосам, она внимательно рассмотрела и снова поправила укладку. Уголком ватного диска убрала немного растекшуюся черную тушь, подкрасила губы ярко-красной помадой, и улыбнулась себе в зеркале. И хотя улыбка вышла жесткая и совсем не радостная, Агна, кажется, осталась довольна своим отражением. Она уже шла спокойным шагом к лестнице, как вдруг остановилась. Прижав руку к животу, Агна закрыла глаза и сделала глубокий вдох, чувствуя, как внутри медленно стихает нервная судорога. Нельзя выглядеть расстроенной или печальной. У нее нет на это права. Постояв на месте несколько секунд, девушка услышала близкие шаги, и, приклеив к губам легкую, приветливую улыбку, вышла из своего укрытия, и поднялась наверх, в зал, где должна начаться примерка свадебного платья Ханны Ланг.— Доброе утро, — Агна прошла по залу, улыбнулась коллегам, и остановилась у круглого подиума. — Фройляйн Ланг. Зеленые глаза девушки посмотрели на красивое, высокомерное лицо блондинки, которая наблюдала за ней с тех пор, как Агна вошла в демонстрационный зал. Нарочито медленно отставив в сторону крохотную чашечку с черным кофе, Ханна поднялась из мягкого кресла, и, выверяя каждый шаг, плавно поплыла к подиуму. Впрочем, дело пошло быстрее, когда одна из младших помощниц, осторожно расправив заранее приготовленное платье, проводила Ханну в примерочную. А пока невеста была там, в зале, где осталась Агна и другие девушки, повисла такая тишина, в которой легко угадывалось любопытство и едва сдерживаемое желание узнать подробности прелюбопытной сцены, которую многие из присутствующих наблюдали лично: как на противоположной от ателье стороне улицы остановился черный «Фольксваген», но сначала из него никто не выходил, и скоро вышел, — вернее, выбежала Агна Кельнер — только тогда, когда с водительской стороны к автомобилю подошла фройляйн Ханна Ланг. Агна одним рывком выбралась из машины, особенно громко, — а, может, так им послышалось в гнетущей тишине утреннего Берлина, — хлопнув дверцей, и почти побежала к дверям модного дома фрау Гиббельс. Кое-кто из наблюдавших девушек уже выдохнул, когда муж фрау Кельнер побежал за ней и едва успел остановить ее у самых дверей здания, — как раз напротив того окна, за которым столпились любопытные. Так что теперь им все было видно особенно ясно. И как герр Кельнер сначала близко подошел к своей жене и что-то сказал ей, и как, — после того, как улыбнулся, — долго ее целовал. Да так, что у половины наблюдательниц за окном случилось разное: от удивленного или завистливого вздоха до пораженных усмешек. Затем Агна зашла в ателье, а ее муж вернулся к машине, и уехал, обдав дымом красавицу Ханну, для которой почти все они шили свадебное платье. Здесь девушки потерялись в догадках, не зная, что дальше думать. Домыслов и предположений у них был целый ворох, но хотелось знать наверняка. Что же именно произошло? И что будет теперь, когда Агна Кельнер, несмотря на все случившееся, обязана держать лицо и продолжать шить для фройляйн Ланг свадебный наряд? Все эти утренние события всецело отвлекли внимание девушек от недавних городских погромов. Хотя вряд ли они думали о них. До тех пор, пока не выходили на улицу, и не сталкивались с тем, что, к своему изумлению, не могут пройти по тротуару, потому что он все еще был занесён битым стеклом и разбросанными вещами каких-то людей. Тогда изумление, сменившись досадой, чаще всего превращалось в злость: ведь приходилось делать лишний круг там, где раньше путь занимал не больше нескольких секунд. Топнув ногой, дамы вынужденно разворачивались, осматривались по сторонам в поисках новых путей, и, недовольно надув губки, следовали новым, невыгодным маршрутом. А потом, встретившись в доме мод после выходного дня, долго и возмущенно обсуждали за чаем вынужденные нововведения, ужасаясь бардаку улиц и даже крови на тротуарах. Теперь же, получив новую пищу, они гадали о происходящем в семье Агны Кельнер. Что же там случилось? И что именно сказала Ханна Ланг Харри Кельнеру, что он, не задержавшись, уехал сразу после того, как догнал Агну? И как скоро они смогут об этом узнать? Участие бывшей любовницы Кельнера во всей этой истории, конечно, создавало главный пикантный интерес, и потому все девушки, — даже те, кто не был занят пошивом платья для Ханны Ланг, — под тем или иным предлогом хотели оказаться в зале, чтобы своими глазами увидеть дальнейшее развитие интригующих событий. Ханна вышла из примерочной через тридцать две минуты, — Агна сверила время по наручным часам с маленьким римским циферблатом, прекрасно зная, что примерка платья, даже свадебного, и такого пышного, как в случае Ланг, — не требует такой уймы времени. Но делать было нечего: задача Агны Кельнер сегодня состояла только лишь в присутствии на финальной примерке и устранении возможных недочетов в наряде. Хотя о последнем она совсем не думала, ибо на платье Ланг было потрачено столько сил и времени практически всех без исключения мастериц, работавших в ателье, что ошибки были исключены. Блондинка вернулась в зал, нервно одергивая пышный шлейф платья, и не давая возможности девушке, помогавшей ей, понять и рассмотреть то, что не устраивало будущую фрау Томас. — Фройляйн Ланг, подождите, пожалуйста! Мне нужно понять, что случилось с платьем! — растерянно говорила девушка, пытаясь догнать Ханну. Резко остановившись, блондинка дождалась, когда девушка натолкнется на неё, и только после этого, усмехнувшись, развернулась к ней, демонстрируя в обращении с младшей помощницей всю прелесть своих манер. — Вам не просто «нужно» понять, что не так с этим ужасным платьем, вы должны понять, что с ним не так! Хотя, учитывая вашу неловкость, могу предположить, что толку от этого не будет! Ханна развернулась к девушке, и, став еще выше за счёт высоких каблуков, посмотрела на нее сверху вниз с таким омерзением, что Агна, обещавшая самой себе сдерживаться от какого-либо столкновения с Ланг, крепко сжала руки в кулаки, — надеясь, что это перекроет ее желание вмешаться в происходящее. — Не смейте меня трогать! Не трогайте! — Ханна ударила девушку по рукам, не давая ей прикоснуться к платью. — Но фройляйн… — Кто отвечает за это платье? — спросила Ханна громко, обращаясь ко всем. — Кто? — Вам известно, что я, — ответила Агна, подходя к Ланг. — На последней примерке вас все устраивало. Скажите, что не так, и мы поправим. — «Что не так?»… — протянула Ланг, насмешливо оглядываясь по сторонам. — Что не так?! Все не так! Все! Кто позволил вам шить мое платье? Только не ты! — Ханна, теряя самообладание, ткнула указательным пальцем в Агну. — Ханна, вы сами настояли, чтобы вашим нарядом занималась именно фрау Кельнер, — заметила жена Гиббельса, входя в залу. — Фрау Кельнер!… — выплюнула Ханна, брезгливо смотря на Агну. — А теперь не хочу, фрау Гиббельс. Хочу, чтобы… — Давайте успокоимся и сменим тему, Ханна? Вы, наверное, очень взволнованы скорой свадьбой, да и всем этим… — супруга главного коротышки третьего рейха указала за окно. — Кто бы мог подумать, что на нашу долю выпадут такие ужасные испытания! Посмотрите, что они сделали с нашим городом! А у вас впереди такой праздник! А мы теперь вынуждены прекратить сотрудничество с еврейскими поставщиками и магазинами тканей! Это очень жаль, ведь именно у них мы отбирали наши лучшие ткани, но что делать? Обстоятельства времени требуют от нас мужества и жертв! И пусть теперь они прячутся, как крысы, по своим разбитым церквям и подвалам! Зато… Магда Гиббельс сверкнула ледяными глазами. — …Теперь у нас будет полная возможность возродить арийскую моду, и показать всему миру, насколько она прекраснее Парижа, забившего собой головы модниц со всего света! У вас, девушки, в ближайшее время даже будет два выходных дня на неделе вместо одного. Чуть позже, когда все решится, и мы вернемся в свой привычный ритм, сбитый беспорядками этих евреев… Ханна, слушая супругу министра, улыбнулась. Казалось, ее недавняя вспыльчивость ушла. — Благодарю, фрау Гиббельс. Давайте сменим тему. — Может быть, расскажем о своих свадьбах? У меня была очень счастливая… — робко начала одна из девушек. — Не думаю, что это хорошая идея, фрау Зальман, — ответила жена министра пропаганды, смерив ее строгим взглядом. — А я бы с удовольствием послушала… — заметила Ханна, показывая на полных губах обаятельную улыбку. Послышался взволнованный шепот девушек, и Ханна, перекрывая их голоса, уточнила: — …О свадьбе фрау Кельнер. Все посмотрели на Агну, в полной тишине зала сказавшей только: — Моей? — Да, Агна, вашей. — Не думаю, что это интересно. — Да не пугайтесь вы так! Просто развлеките нас немного, отвлеките от тяжелых событий настоящего, — подбодрила ее фрау Гиббельс. Взгляды девушек еще пристальнее обратились к лицу и фигуре Агны. Их желание узнать больше о Кельнерах и Ханне Ланг сбывалось прямо сейчас, и они хотели всех подробностей, какие только могли быть. — Ну… — хрипло протянула Агна, понимая, что ей не отказаться от этого сомнительного развлечения, —… В моей… в нашей свадьбе не было ничего особенного. 15 февраля 1933 года я и Харри Кельнер расписались в центральной мэрии на Александрплатц. — Это и правда ужасно скучно, Агна, — произнесла Ханна с улыбкой, наблюдая за ней. — Мы хотим подробностей, моя дорогая. Какое на вас было платье? Как вы познакомились? Почему решили выйти замуж на Харри? Агна сделала глубокий вдох и чуть улыбнулась, должно быть, вспоминая холодный зимний день пятилетней давности. — Мое платье было самое простое, фройляйн Ланг: чуть ниже колена, классического кроя… я и мечтать не могла о таком шлейфе, как у вас. Голос Агны набирал силу постепенно, и чем дальше она говорила, тем увереннее и глубже, — с оттенками легкой улыбки и иронии, — он становился. — В тот день мы только приехали в Берлин, на «Мерседесе», повторяющим автомобиль самого фюрера. Прошу простить нас: Харри хотел меня удивить, а мне так нравилась эта модель… теперь эта машина разбита при нападении, к сожалению. Но тогда… тогда мы приехали на ней прямо в центр Берлина, и зашли в мэрию. Агна улыбнулась. — Церемония заняла всего около десяти минут, и мы вышли на улицу, где столкнулись, к своему удивлению, с самим рейхсмаршалом Гирингом. Узнав, что мы молодожены, он пригласил нас на вечер, и… «Сам рейхсмаршал Гиринг? Автомобиль как у фюрера? Пригласил на вечер?» — изумленно шелестело вокруг Агны и Ханны, остановившихся напротив друг друга. Сжав губы, Ланг дернула головой, и задала новый вопрос: — Так почему вы решили выйти замуж за Харри? Агна пожала плечом и улыбнулась тихой, влюбленной улыбкой. — Думаю, вы можете отчасти знать ответ на этот вопрос, фройляйн Ланг. Ханна вспыхнула. — Не сочтите за грубость, дорогая Агна, мне просто интересно, как женщине. Она прищурила ярко-голубые глаза. — Однажды, при известных обстоятельствах, которые, как вам известно, бывают между мужчиной и женщиной, Харри сказал мне, что не планирует жениться. Вообще. Ни на какой женщине. Но прошло совсем немного времени, и я узнала, — вы же помните нашу первую встречу в кафе Мюнхена? На вас еще тогда была удивительно уродливая одежда: белая блузка, застегнутая под горло и длинная, черная юбка? — что Харри женился. На вас. Упиваясь созданным эффектом, Ханна сладко продолжила, подходя к Агне: — Вот поэтому я и не поверила тому, что Харри женат. Тем более на вас. Я ему так и сказала при нашей встрече, обстоятельства которой вам, наверняка, так же, — а, может быть, даже лучше, — известны, чем обстоятельства первой из упомянутых мной встреч. Но сейчас главное, милая Агна, даже не это. Ханна остановилась за спиной фрау Кельнер, и прошептала театральным, намеренно громким шепотом: — А то, почему после стольких лет, может быть и правда неплохого брака, вы до сих пор бездетны? Вы бесплодны? Агна покраснела. От ритма бешено скачущего в груди сердца она плохо помнила, что именно происходило потом, она заставила себя помнить только одно: у нее нет права выглядеть расстроенной или печальной. «Нельзя», — повторяла она себе, чувствуя, как из-под острых, врезанных в ладонь ногтей бежит кровь. — «Нельзя». — Может быть… — с удивлением услышала Агна свой собственный голос, отвечающий на вопросы Ланг, — мне следует сходить к врачу. — Вы же понимаете, что происходит с теми женами, которые не хотят или не могут, как вы, родить своему мужу здоровых детей, верных фюреру? — продолжала Ханна. — Они… — Фройляйн Ланг, довольно. Магда Гиббельс остановила блондинку одним жестом. — Достаточно вопросов. Девушки ожидают вас на примерку в другой зале. Пройдемте. *** После примерки платья, которая, конечно, не могла быть вечной, и, наконец-то, закончилась, Агна Кельнер под предлогом срочной работы над нарядом Ханны, перешла в самый дальний зал ателье. Какое-то время ее еще отвлекали: девушки, то и дело заглядывая и заходя в кабинет, прикрывались разными рабочими причинами, но потом, может быть, вдоволь обсудив утреннее происшествие, и насладившись растерянностью и молчанием Агны, которая, к удовольствию многих, «оказалась не лучше» их, и была «спущена с небес на землю» Ханной Ланг, оставили ее в покое, и последние часы этого очень долгого рабочего дня Агна провела в одиночестве. Вечером, поднявшись наверх по все той же винтовой лестнице, Агна, уже готовая к выходу, услышала за своей спиной увлеченный шепот и смех. Сильнее затянув пояс пальто, она подняла голову выше, попрощалась с коллегами так же, как и всегда, и вышла из ателье, — к отремонтированному «Хорьху», в котором ее ждал Харри. Эл была уверена, что у нее хватит выдержки для того, чтобы вести себя с Эдвардом как обычно, не упоминая о произошедшем в ателье, — говорить об этом ей совсем не хотелось, — но когда он наклонился к ней, она, не ожидая этого от себя, вздрогнула. Эдвард удивленно посмотрел на Элис, а она, кратко улыбнувшись, торопливо сказала: — Думаю, лучше сначала поехать к Кайле, а потом вернуться сюда для поисков Мариуса. Из ателье не все ушли, нас могут заметить. — Так мы потеряем время, Агна, — ответил Милн, разглядывая Эл в полутьме автомобиля, замечая и ее волнение, и необычно резкие движения, и тревогу в голосе, и, конечно, то, что она даже не смотрит на него, а когда говорит, то отворачивается к окну, и потому ее голос звучит отдаленно. — Так не будет лишних вопросов и подозрений, — ответила Элис, и сжала перчатки в руке с такой силой, что костяшки ее пальцев побелели. — …Делай, как хочешь. Тебе лучше знать, — вдруг добавила она уставшим, тихим голосом, разглядывая в окне центральный вход модного дома. — Что произошло? Она не ответила, продолжая смотреть на здание. — Агна? — Эл? Элис, все так же не глядя на Милна, отрицательно покачала головой, чувствуя, как по щекам уже бегут первые слезы. Она знала, что если посмотрит на него, то не сможет сдержаться, и все расскажет. А говорить об этом она не могла. — Пожалуйста, давай просто уедем отсюда. Эдвард больше ничего не спросил. Проводив строгим взглядом пару черных фигур, шагающих по тротуару, он повернул автомобиль в сторону ближайших домиков, в одном из которых, по предположению Эл, жил Мариус. Прогулка по ближайшим дворам и попытки найти Мариуса, — или того, кто мог знать, где он живет, и не боялся бы с ними говорить, — ничего не дали. Правильные берлинцы свободно бродили по улицам города, но тех, кто мог что-то знать о жителях этих домов среди них не было, и быть не могло. Ни Элис, ни Эдвард, раз за разом осматривающие дворы и притихшие улицы, не знали, где еще им искать Мариуса. В этом районе были только ветхие домики, большинство из них теперь разрушены. И если Мариус жив и прячется, то — где? Устав от бесполезного кружения по одним и тем же дворам, и чувствуя, как усталость, раздражение и голод мешают мыслить трезво, Эл предложила поехать к дому семьи Кац. — Здесь мы никого не найдем. — Думаешь, с Кайлой нам повезет больше? — в голосе Милна прозвучала невеселая усмешка. — Недалеко от их дома была синагога, помнишь? Сегодня в ателье смеялись, что они могут теперь прятаться там. Эл с трудом сглотнула, чувствуя, как сильно пересохло горло, и с надеждой спросила: — Проверим? — Проверим, — кивнул Милн, включая зажигание «Хорьха». *** Эдвард остановил автомобиль за поворотом. Здесь, в уже густой, червонной темноте осеннего вечера, несмотря на зажженные фонари, «Хорьх» выглядел неприметно, удачно сливаясь с другими машинами, припаркованными у зданий. У сожженной синагоги, чья крыша от полыхавшего в ночь погромов огня почти обвалилась, было тихо. «Слишком тихо», — подумал Милн, внимательно осматриваясь по сторонам, и отмечая про себя, как бесшумно скользят по улице люди: их тени, отражаясь на стенах зданий, выныривали из темноты всего на несколько мгновений, и снова исчезали, поглощенные тьмой, словно громадной чернильницей. Проверив пистолет, Эдвард перекинул его из руки в руку, отмечая про себя, что левое плечо меньше ноет от боли, — значит, обезболивающее, которое он выпил перед тем, как ехать за Элис, — действует. Заложив «Зауер» за спину, справа, и надеясь, что он ему не пригодится, Эдвард посмотрел на Эл. — Подожди меня здесь. — Я иду с тобой, — возразила она, убирая сумочку с колен на заднее сидение, и надевая черные, длинные перчатки. — Это может быть опасно. — Я иду с тобой, Харри. — Агна, у меня нет времени спорить с тобой. В случае опасности мне может быть сложно защитить тебя. Из-за руки. — Именно поэтому мы идем вдвоем. Тебе может понадобиться помощь, если что-то будет не так. А я уже кое-что умею. Я застрелила Стивена, душила Биттриха и одного из тех, кто недавно напал на нас. Милн сделал глубокий, медленный вдох, и посмотрел на Элис. — Да что с тобой сегодня? Эл молчала, и он добавил: — Сначала осмотрим площадь перед синагогой. — А если ничего не найдем? — Там будет видно. Вытянув из пачки новую сигарету, Милн постучал ею о картонную коробку. Все те же красные Amateur, которые он обычно курил. Глубокая затяжка, медленный выдох, за секунды которого стук сердца успокаивается, становится не таким быстрым, и его мысли снова возвращаются к поискам Кайлы и Дану. Он и раньше думал, что если ему и Эл удастся их найти, это будет невероятным везением. Таким, какого этим поздним вечером, когда они приехали к бывшему дому семьи Кац, и попытались узнать, не прячется ли Кайла и ее муж в синагоге, не случилось. Элис и Эдвард обошли синагогу, но когда хотели зайти внутрь, навстречу им вышло несколько мужчин. Делая вид, что двое незнакомцев их нисколько не интересуют, они подпустили их поближе к дверям церкви, возле которой им встретился мужчина в штатском. Он не стал ничего объяснять. Только окинул взглядом Эл и Эда, и сказал, чтобы они «проваливали отсюда». При иных обстоятельствах Милн наверняка оспорил бы это заявление, но сейчас за его спиной было около десяти незнакомых мужчин. И он был не один, с ним была Эл. И как бы она не храбрилась рассказами о том, что при необходимости может оказать сопротивление, и что бы не говорила про Биттриха и прочих, у Эдварда не было ни малейшего желания проверять верность слов того, кого они встретили у церкви. Как и не было желания драться одной целой и одной простреленной и полузажившей рукой. Поэтому, посмотрев на незнакомца, преградившего им вход в синагогу, он кивнул, крепче сжал ладонь Элис, развернулся, и спокойным, медленным шагом, не оглядываясь, вернулся к «Хорьху». На этом их поиски Кайлы, Дану и Мариуса закончились. Как и варианты, где еще они могут быть, и где еще им, Кельнерам, следует их искать. Ездить к остову дома Кайлы в надежде на то, что, если она и Дану живы, то они придут на место своего сожженного дома, и поймут знак из цифр, оставленный Харри? Или ездить к первому дому Кельнеров, опять же, надеясь, что если с Кайлой и Дану все в порядке, то они оставят для них какой-нибудь знак на тех развалинах? Призрачные, бесплотные, безнадежные варианты. «И других нет», — подвел итог Милн, медленно выдыхая сигаретный дым, и с облегчением чувствуя, как ветер охлаждает его лицо. От ночного ветра, смешанного с мелким снегом, Эдварду стало легче. Похоже, мысли стали приходить в порядок. Даже жар в раненой руке затих. Милн оглянулся на новый, полупустой дом Кельнеров. Эл, наконец, успокоилась и заснула. Но так ничего и не сказала о том, что произошло в ателье. «И-и-и…» — потянулась к Милну новая мысль. Эл сказала, что все понимает: им следует прекратить поиски Кайлы, Дану и Мариуса, — это слишком опасно. «Но вот перестанет ли она их искать на самом деле?» — спрашивал себя Эдвард, возвращаясь в дом.