Тысячелистник

Артур заболел: и в этом тоже была ее вина. Они доели остатки пряников и пирожков из его потайных карманов очень скоро, потому что Бриенне не хотелось расстраивать его и пугать, и что-то ему запрещать. Она позволяла ему жевать сладости и запивать водой из ручьев, пока на четвертый день путешествия по густым лесам не обнаружила, что еда подходит к концу. В этом не было страшного: даже без лошадей они двигались быстрее иных путников, так что вскоре Бриенна надеялась набрести на хутор или ферму, а то и на деревеньку, постоялый двор или замок, где понадобятся ее услуги. Кроме того, она хорошо охотилась и плела силки, и несколько дней кормила ребенка отличной, нежной жареной крольчатиной. Затем они набрели на черничник, густой, щедрый и огромный, где она, торопясь и смеясь, собирала ягоды и отдавала ему. Губы его стали синими, а затем – почти почернели от сока. Даже зубы окрасились нежно-голубым. Вкус этих ягод еще долго стоял у нее во рту. Свежий и дикий, и удивительно чистый. Она легла отдохнуть, ее сморило теплыми лучами солнца и сладостью, а, когда проснулась, Артур все еще носился в кустах, играя сам с собой, болтая с белками и передразнивая сов, и пригоршнями жевал синие ягоды. Утром следующего дня, прямо посреди тропинки, его начало рвать, он обернулся чтобы сказать ей что-то, помолчал секунду – и упал замертво. Бриенна заметалась, держа его на руках. От того, что она тискала его и громко, как безумная, плакала, ребенок немного пришел в себя: он стонал и бормотал что-то бессвязное, а потом опять потерял сознание. Кожа его стала бледна, покрылась холодным потом. Крупные капли собрались над верхней губой. Даже в обмороке его тошнило, Бриенне пришлось уложить его на землю и повернуть на бок, она держала его голову и рот, а затем вычищала остатки рвоты, чтобы он не захлебнулся. Все это время она говорила с ним обманчиво тихим, спокойным голосом. - Артур, - повторяла она как можно тверже и яснее. – Артур, прошу, если слышишь. Это мама. Скажи, где болит. Скажи, что еще болит? Долгий приступ рвоты его ослабил, и все же боль его облегчил. Сын открыл глаза и обвел ее лицо каким-то грустным, потерянным взглядом: - Я умру? – поинтересовался он, печально и до странности хладнокровно. - Нет. Не сегодня, солнышко, не со мной. Ты вовсе не умрешь. Нет, нет, конечно, нет. Да что за пустяки? Ты просто объелся черники, - с тем же спокойствием, улыбаясь через силу и отводя мокрые пряди с его лба, проговорила Бриенна. - То была не… думаю теперь, не… не черника. Большие ягоды. Черные, не… сладкие. А я думал, что это… Мама! Я больше не могу! Мой живот проткнули мечом!.. Он прервался, перекатился на бок, сжимая живот руками - и вновь принялся тяжело, со стонами выплевывать слюну и рвоту. Но она поняла. Артур, бегая по лесу, играя в черничнике, нашел ядовитые ягоды, вороний глаз, черную кость, или еще какие. Что делать теперь, она, впрочем, не знала. Ее охватывала паника, но тут же и отступала, словно волны прилива и отлива, и тогда она оставалась наедине с собой, все чувства ее как-то останавливались, оставались только сосредоточение и торопливые мысли. Она нашла ручей и отнесла сына к нему, заставила пить воду, пока он не начал давиться и плакать. Его опять вырвало, Бриенна с ужасом увидела в рвоте алые капли. Потом он испачкал собственные штанишки. Потом… что случилось потом, она помнила, как ни странно, чрезвычайно отчетливо, но как-то совершенно равнодушно. Страх вырос и встал стеной над этим темным бором, и заполонил весь мир, и, потому, что он был так огромен, немыслим, этого величайшего страха она уже почти не ощущала. Она торопливо стирала штанишки, мыла безвольно повисшее в ее руках тельце сына, звала его, просила выпить еще воды, но Артур больше не откликался. Он провалился в тяжелое забытье, из которого, как она подозревала, пути назад могло и не быть. Тогда она завернула его обнаженное тело в свой теплый плащ, спрятала маленькие доспехи в кустах, прижала Артура к себе и побежала через лес, стараясь держаться тропинки. Тропинка была нахожена, травой толком не поросла – в чем Бриенне виделся хороший знак. Дорожка эта увела ее от ручьев, но Бриенна успела набрать воды во фляги, закрепленные на поясе. Иногда она останавливалась, заставляла сына пить воду, его тошнило, он стонал и отбивался, впрочем, очень слабо. Кожа его стала холодна, биение сердца было вязким и медленным. Она замирала через каждую сотню шагов и прижимала ухо к его трепещущей, жалкой и маленькой груди. - Говори со мной, - велела она, наконец, переходя почти на бег. – Не уходи от меня. Говори со мной, пожалуйста, Артур. Он молчал, повиснув в ее руках, обессиленно ткнувшись головой в ее плечо. - Я так люблю тебя, ужасно, ужасно, ужасно люблю, - чуть не плача, забормотала Бриенна. – Артур, ведь я не смогу без тебя. Прошу, обещай, поклянись, что ты меня не оставишь. Он что-то пробормотал. - Да, - обрадованно сказала она. – Да, вот так. Скоро станет легче. Ты выплюнул почти всю отраву. Скоро мы найдем людей, они нам помогут. Потерпи, потерпи еще минутку, маленький храбрый рыцарь… - Я тоже тебя люблю, - пробубнил Артур. – Ох, мама… Пусти меня, у меня так все болит! Положи меня. Положи на землю! Отпусти! Снова тошнит!.. Мама! Мама! - Сейчас, сейчас, сейчас, - заворковала она, увидев, наконец, что между деревьев темнеют вырубки, пожженные угольщиками. Должно быть, она нашла ферму или маленькую делянку. Вскоре она разглядела заросшие мхом крыши: два крепких домика, сараи и овин. Потянуло запахом дыма и лошадиного навоза. Бриенна прибавила шаг и к ограде выбежала, задыхаясь от радости. Артура вырвало ей на грудь. Он заплакал: от бессильного унижения или ненужного стыда. Она только крепче прижала его к себе. Навстречу ей вышел и зашагал по узкой дорожке, поросшей болиголовом и папоротниками, здоровенный мужик в черной от угля рубахе, с прицепленным к поясу топором. Борода у него была так же черна, как его одежда, и в смоляных прядях белели полоски седины. Бриенна начала торопливо объяснять, он послушал, нахмурившись, с минуту или две, затем забрал у нее сына и понес в большой дом. - Что он съел? И сколько тех ягод? Бриенна бежала за ним следом, отрывисто отвечая. - Надо дать ему молока, - повторяла она. – В Винтерфелле дают детям молоко, если они… - Я не знаю, как там в Винтерфелле, - грубо оборвал ее незнакомец. – Не бывал. Я дам ему зольной воды, и пусть как следует поблюет, но, клянусь, женщина, если мне придется хоть одну дерьмовую каплю после вас убирать… - Не придется, - торопливо пообещала она. – Нет, нет, я все приберу, обещаю, обещаю вам. Мы вскоре уйдем, мы не причиним вам никакого беспокойства. - Уже причинили, - пробормотал он. – Так, уговорились мы? Ты убирай за своим щенком, да убирай как следует. Если он не сожрал тех ягод больше своей пригоршни, жить будет. К вечеру Артуру стало легче. Он лежал, едва шевелясь, на медвежьей шкуре в маленькой комнатке, примыкавшей к кухне, комнатке, набитой охотничьими принадлежностями и корзинами с углем, и, просыпаясь от дремы, разглядывал высокий закопченный потолок. Бриенна дала ему немного хлеба, размоченного в подогретой воде. Хотя его тотчас вырвало, но она заметила, что его бледность стала проходить. Руки и ноги у него стали теплыми. Мужчин на хуторе оказалось двое. Это были братья, потомственные лесорубы, торговавшие дровами, хворостом и углем. Того, что впустил Бриенну в дом, звали Янос, а его брата, помоложе и чуть помельче сложением, но такого же черноволосого – Лонн. Как и было обещано, с уборкой и чем-либо еще они вовсе не помогали. Только дали ей краюху хлеба и какую-то порыжевшую, лысоватую медвежью шкуру, чтобы устроить Артура на груде соломы. Но Бриенна была так им благодарна, что вычистила комнатку до блеска. Несколько раз она бегала к запруде, которую братья устроили неподалеку, таская огромные ведра с водой, и в одном из таких забегов Янос перегородил ей дорогу. - Эй, - сказал он. – Поставь-ка. Бриенна послушалась. - Откуда вы здесь взялись? На тебе дорогие доспехи. Это твой сын? Или чей? Лорда какого-то? Она закусила губу. - Не хочешь отвечать? - Мы служили у леди Смоллвуд, - сказала она, наконец, первое и самое невинное, что пришло на ум. - «Мы». - Я. - И что за ребенок? Ее ребенок? - Нет. - Так? Она молчала. Янос недовольно разглядывал ее: медленно, с явным осуждением, с головы до ног. - Что же? Чего язык проглотила? На тебе лица не было, когда ты выбежала из леса. Только за собственное дитя так страдают. - Мы скоро уйдем, - зачем-то сказала Бриенна. – Я обещаю. - Хватит об этом, - сказал он. – Иди, убери в доме. И в кухне прибери, там тоже после вас грязно. Это было неправдой, Бриенна лишь закапала водой несколько досок, темных от времени и копоти. Однако она не решилась спорить, покорно вернулась и продолжила уборку. Когда стемнело, пришел Лонн и начал готовить какую-то похлебку, а Янос ушел в сараи. Бриенна робко сказала: - Если мы заночуем в вашем овине, то не потревожим вас. Лонн обернулся на нее. - Пусть брат решает, - сказал он, наконец. – Накрывай-ка на стол. Бриенна юркнула в комнатку к сыну и увидела, что Артур уснул. Она послушала биение его сердца, это ее немного успокоило, а потом обняла и укутала в свой плащ поплотнее. Затем решила, что, как бы там ни было, она не потеряет рыцарской чести и отплатит братьям добром: вышла в кухню и начала расставлять посуду на грязном, истерзанном свечами и ножами, столе. Она нарезала хлеб и сыр, принесла две кружки. - Неси еще одну, - сказал Лонн. Бриенна удивленно подняла голову. - Не оставим же путников голодными. - Нет, не надо, - начала она было. - Да у тебя такой вид, будто ты кору обгрызала последние месяцы. Так она очутилась за одним столом с братьями-лесорубами. Ели в молчании: и отчего-то Бриенна боялась поднять на них глаза. Она отнесла Артуру немного похлебки и хлеба. Сын поел, а она терпеливо, с ноющей в груди тревогой ждала, что его вырвет: но ничего не произошло, мальчик просто уснул. Бриенна поцеловала высокий упрямый лоб и вернулась к братьям, чтобы помочь убрать посуду. Да сними же эти доспехи, - вдруг проворчал Янос. Он сидел, прислонившись спиной к стене и ковырял в зубах тонкой сосновой щепкой. – Ты и наклониться толком не можешь. Как тебя зовут? Бриенна покосилась на него, вытирая посуду толстым непрокрашенным полотенцем. - Не будешь говорить? Ну, так тому и быть. И не надо. Я слышал, к югу отсюда проезжали солдаты какого-то знатного лорда и искали женщину в мужском платье, а при ней должен быть мальчишка-сквайр. Но он зовет ее матерью. - Что и в самом деле так, - криво усмехнулся Лонн, помогая Бриенне поднять лохань, набитую чистой посудой. – Так ведь? Как твое имя, красавица? «Красавица». Он произнес слово с той интонацией, с какой люди всегда желали ей показать, что не слепы. Бриенна молчала, не зная, что им отвечать. - Оставь, ты уже достаточно поработала здесь, - сморщился Янос, перекидывая свою зубочистку из одного уголка рта к другому. – Оставь, оставь нашу кухню в покое. Женщины тут не бывают, видишь ли. В глушь к нам согласных ехать нету… - Да были, - с ленцой протянул его брат. – Только тут работать надо, а не задницу проветривать, подмахивая лордам да солдатам. Нам и самим шлюхи тут не нужны. Она не знала, к чему братья клонят. Возможно, это просто была их манера общения, с надеждой решила она. Они не привыкли к любезностям. И слов-то любезных не ведали. - Пойдем, покажу, где можете переночевать, когда малец окрепнет. - Ведь он поправится, правда? – вырвалось у Бриенны помимо воли. Янос и Лонн переглянулись. Лонн засмеялся: - Я тоже в детстве жрал чего попало. Однажды отведал вороньей ягоды, так меня три дня крутило, пока матушка не поклялась размозжить мне череп камнем, если еще хоть раз сблюю на ее половицы. Тогда пришлось убежать в лес, и там я провалялся без сил и без всякого разумения, еще дней пять. Янос меня отыскал и пинками назад привел: надо было работать на делянках, а не баклуши бить. - Ведь вы остались живы! – воскликнула она, и братья расхохотались в голос. - О, да, - сказал Янос, - мелких упыренышей не так просто сжить со свету. Не переживай, мальчик скоро придет в себя. Ты верно поступила, что давала ему много воды, и правильно сделала, что прибежала к нам. - Спасибо, - от всего сердца сказала Бриенна. Она обессилено села на стул, почувствовав вдруг огромную, страшную усталость. – Спасибо вам, а я в самом деле не знаю, как вас благо… - Пойдем, покажу овин. Доспехи снимай уже, - засмеялся Янос, встав во весь рост и с хрустом расправив плечи. – У нас в сараях только полуночные духи чудят, а больше врагов не предвидится. Впрочем, ладно, как тебе угодно… Но Бриенна, в своей суетливой и радостной благодарности, уже развязала шнуры. В овине было тепло и просторно. Пахло соломой и сырым деревом, и дымной осенью. Янос поставил светильник на узкую скамью и показал на груду свежего сена в углу: - Здесь расстели плащ. Можете заночевать, пока малец не поправится. Брат принесет вам еду, а, если подоишь корову, то возьмешь молока столько, сколько тебе надо. Бриенна вздохнула, качнув головой. Крестьянский труд был ей незнаком, и порой она о том даже жалела. Она услышала, как тихо звякнули железные скобы и обернулась. Лонн запер двери, перекинув тяжелую металлическую перекладину. Хотя у нее были лишь секунда или две, чтобы обдумать свое положение, все же она решила использовать их с умом. - Зачем закрывать? – как можно спокойнее спросила Бриенна. Янос в ответ ухмыльнулся. Лонн скрестил руки на груди, слегка опустив лицо. - Сама все поняла, верно? Надо ли объяснять, чем женщина может оплатить милость двум мужчинам? Бриенна отступила на шаг. - Ты ведь ценишь нашу доброту? Снимай рубашку. Покажи, что там у тебя за титьки, мы целый день гадаем, есть ли они у тебя вовсе? - Я могу дать вам золото. - Конечно, отдашь. - Серебряные… Она не договорила. Янос подошел к ней и схватил за подбородок: - Да такая, как ты, сама должна приплатить за ночь с мужиком. А тут на тебе – сразу двое! Но мы не станем грязь разводить. Сначала обслужи моего брата, а я уж решу, захочется ли в тебя член пихать. Ну? Раздевайся! Мы тебя не принуждаем, мы лишь просим благородно оплатить… Что ты вообще умеешь? Член-то во рту держала? Она ударила его снизу вверх, схватила за шею и подняла, задыхающегося от неожиданности, с поразившей ее самой легкостью. Он был здоровый мужик, в конце-то концов. Взгляд ее заметался по скамьям и развешенным на крюках корзинам, веревкам, каким-то мешкам. Она заметила груду старых, наверняка затупленных, инструментов в углу у двери. Бриенна отшвырнула Яноса подальше и схватила из груды проржавевший серп. Но первым пал младший брат: одним быстрым ударом она рассекла ему горло, едва он до нее допрыгнул. Кровь залила ее лицо, а коровы, овцы и вся прочая живность в дальнем углу встревоженно затопали. Раздались протяжные и жалкие крики, словно запах человеческой бойни пробудил в них страх перед собственной участью. Янос увидел, как Лонн лежит, опрокинувшись на спину, недвижный, и перевел на Бриенну почти умоляющий взгляд. Но с губ его срывались все те же оскорбительные, пустые слова: - Сука! Ты что же делаешь, сука тупая! Я порешу тебя, а твоего мальчонку заместо тебя и твоей разболтанной щели использую так, что его кишки через зад вывернутся… Разум Бриенны и без того был затуманен гневом. Но слова Яноса подписали приговор. Он понял что-то, прочел на ее исказившемся лице. Она была страшна в этот момент, Бриенна догадывалась: огромная женщина с запачканным кровью подбородком, сжимающая обагренный серп, растрепанная и исхудавшая, и почти безумная: ни дать, ни взять, какая-то безжалостная лесная ведьма. Она догнала лесоруба у самой двери, рывком оттянула голову назад и полоснула по глотке. Доски овина покрылись алым, будто их кто перекрасил, плеснув краской прямо из ведра. Янос забулькал и застонал, и тогда Бриенна, в странной радости о того, что он еще жив, швырнула его на пол, наступила на живот: и с размаху воткнула в мягкую плоть ниже пупка заостренный конец серпа. Она тянула вверх и тянула, и в ушах ее стояли крики животных, мольбы несчастного Яноса, и какой-то странный звон, будто сотни кузнечиков пели вокруг. - Кишки вывернуть ты, возможно, был мастер, - выдохнула она, вглядываясь в его искаженное страданием лицо. – Видишь ли, было… было делом времени найти того, кто тебя превзойдет. - Сука! – просипел он в отчаянии. – Убей же, тварь проклятая, убей!.. Она повиновалась. Она слушалась их целый день, послушала и последний приказ. Она сбила перекладину с двери и вышла в холодную, туманную ночь, шатаясь, спотыкаясь, едва не падая. Посмотрела на свою руку и разжала пальцы. Серп упал в высокую траву. Бриенна оторвала большой пучок умирающих в заморозках листьев репейника и начала оттирать кровь со своих ладоней. Потом, в той же странной и заторможенной сосредоточенности, вернулась и отволокла трупы в дальний угол, забросала их сеном. Принесла чистой воды и умылась, ополоснув и свою рубашку. Артур все еще спал, его прелестное личико было слегка повернуто, и на бледных щеках отражался слабый отсвет сальных свечей. Она легла рядом с ним на пол и замерла, собравшись в комок, подтянув колени к груди. Боги, подумала она, во что я превращаюсь? Весь путь наш теперь обагрен кровью. Прощения мне не будет, но ведь мой мальчик невинен. Защитите его, от всего, от всего, от всего дурного и страшного на этом свете… Молитва ее потерялась в каких-то тревожных и пустых мыслях. Она уснула, когда занялся рассвет. Несколько дней спустя она вывела из стойла крепкую крестьянскую лошадь и приготовила упряжь. Артур крутился под ногами, стараясь ей помочь. - Почему они ушли так далеко? – спросил он. - Не знаю. Это лесорубы, они всегда путешествуют на большие расстояния. Артур почти не помнил хозяев лесного дома: он был в полусознательном состоянии, так что она вполне могла солгать ему, будто братья и вовсе ему привиделись. Однако ей отчего-то было страшно заходить столь далеко в своем бесчестье. Ей было стыдно перед сыном, да и перед самой собой. Она похоронила тела в лесу, оттащив подальше, под покровом ночи, когда Артур, еще слабый после отравления, валялся на теплой постели у очага и играл в зверинец. Этому его научили в Винтерфелле. Тени превращали его пальчики то в рычащего волка, то в лебедя, то в змею. Бриенна воспользовалась моментом, чтобы спрятать следы своего преступления. Ей не было жаль Яноса и Лонна: к собственному ужасу, она ощущала даже приступы злорадного торжества. Однако падение ее было так явственно. Не мечом, не в поединке, и даже не защищая честь, просто в каком-то горестном гневе и безумии она убила двух насильников, зарезала, как несчастных свиней. Оголенным и ржавым серпом, рыча от животной ярости и трепеща от облегчения. Словно бы внутри нее распрямилась сжатая чьей-то огромной рукой пружина: так ей было легко в миг убийства. Все же было понятно, что долго оставаться здесь было нельзя. Однажды на делянку выехали верхом какие-то нарядно и тепло одетые люди – сборщики подати местного лорда, и Бриенне пришлось врать им, будто нанялась к братьям поденщицей. Она сказала им то же, что позже повторила Артуру: братья ушли искать хорошие вырубки. Двое мужчин смотрели на нее пристально, недоверчиво. Она подумала, совершенно равнодушно: уезжайте, пока и вам не досталось. Они сделали вид, что поверили и вскоре, наказав ей приготовить к следующему визиту корзины с углем, дровами, дичью и полезными травами, уехали. Они двигались неторопливо, пересмеиваясь, наверняка обсуждая, как эта здоровая бабища выносит ночи сразу с двумя крепкими лесорубами. Бриенна услышала взрыв смеха, когда они спускались к реке. - Только ей и под силу, - давясь весельем, громко сказал мужчина в зеленом плаще. Ей хотелось заплакать – от досады, от страха, от невыносимого желания провалиться сквозь землю. Северные потаскухи, сказал Джейме Ланнистер. Эти северные потаскухи куда как проворны. Проворнее даже, чем ты мог предполагать, подумала она с ненавистью. Этот человек вверг ее в пучину такой боли, что она, пожалуй, если бы дотянулась и решилась бы – могла воткнуть его, некогда собственный, меч ему в глотку. Но вместе с тем ей было грустно думать о нем. Грусть эта была похожа на лесной туман: она все окутывала, смягчала и там, где только что возвышался, угрожающе, бесстрастно, черный и суровый бор, являлись картины почти фарфоровой нежности. Еловые макушки поднимались из жемчужной мглы, а даль растворялась в холодной влаге. Одним утром она стояла на крыльце, босые ноги ее сводило от холода. Она вздрагивала и куталась в тяжелый плащ. Туман бродил по полянкам и кустам, топил в молоке деревья, малинники, капустные грядки и отцветающие над выгребной ямой мальвы. Все было недвижно и пусто, и чисто, и умиротворенно. Бриенна вдыхала влажные капельки, оседавшие на паутинках и досках, слушала тишину. За что со мной так? – часто спрашивала она у него, и никогда не было ответа. И не в том дело, что она не решилась бы задать этот вопрос вслух и ему в лицо, что вопрос этот существовал лишь в ее мыслях. Ответа не было вообще, ни праведного, ни оскорбительного, ни честного, ни злорадного, ни насмешливого - никакого. Она была и осталась ему никем. Да, она, на какое-то время, в разгар пьяной, отвратительно радостной, бесстыдно-счастливой, пирушки, заменила сестру, которую он жаждал в тот миг одарить своей победой. Но вскоре пьяный морок пропал, и Джейме начал сожалеть о содеянном. Она часто ловила на себе взор, от которого ей было так мучительно: сквозь нее, будто она являла собой некое досадное препятствие, огромный кусок камня или мертвое бревно, попавшееся на его пути. Однажды он сказал ей: - Нам не следовало этого делать. Бриенна вздрогнула и подняла на него глаза. Она возилась, зашивая рукав его видавшей виды, хотя и всегда по-королевски добротной, куртки. Стежки выходили кривыми, она с трудом проталкивала иглу сквозь узкие дыры в тугой коже. Она помнила даже запах этой куртки – хорошо выделанная кожа, дым и ветер: невыносимо родной запах, и бесконечно ранящий. Одно проистекало из другого, впрочем. - Что?.. Он сел за стол и сделал вид, что перебирает разбросанные по нему куски оружия, перекладывал с места на место наконечники стрел и обломки кинжалов. - Никогда не думал, что решусь на такое. Она поджала губу, чтобы не тряслась, и уткнулась носом в шитье. - Ты знала, что будет больно? Бриенна не поняла, о чем он, и, стараясь, чтобы голос не дрожал, выдавила: - Нет. Мне вовсе не больно. - Я о том, что было вчера ночью. О постели. О том, как было много крови, и как ты кричала от боли. - Мне… я… Бриенна покраснела. - Но я… Потом что-то воспламенилось во мне, - наконец, нашла она нужные слова. – Словно внутри нечто раскрывалось и цвело. И такие… странные… необычные… необычные… ласки… Она запнулась и умолкла. Он негромко засмеялся, качая головой, а потом вдруг стал серьезен, посмотрел на нее в упор, словно только что заметил: - Так ты в самом деле…? Бриенне не удалось (к счастью, вероятно) узнать, что он подразумевал, потому что Джейме сразу же закрыл рот. Будто оборвал себя, с явной растерянностью. И… Кем он ее считал? Северной потаскухой, как выяснилось теперь, подумала она печально. А прежде того – тартской потаскухой, баратеоновской подстилкой. Особенно глупой потому, что ее девичество так при ней и болталось, было тяжкой, но необходимой ношей - как сума за плечами у нищего. Потаскуха, несчастная и жалкая еще и от того, что никто не торопился внять ее немому призыву. Джейме любил вспоминать Ренли к месту и не к месту, и Бриенна вскоре поняла, что ему доставляло особенное удовольствие думать о том, как ее надежды и мечты были отвергнуты. Лицо его в моменты этих шуток расцветало недоброй и острой, хищной – но мальчишески-искренней ухмылкой. Хуже этих насмешек были лишь остроты по поводу ее невинности – и, спустя месяцы, когда она осталась одна, Бриенна вдруг поняла, что он попросту наслаждался двумя вещами: ее жалким положением и собственной мимолетной милостью. Ее сильно рвало в ту ночь, но она трусливо спряталась в дальнем углу огромной замковой кухни. Запахи еды приводили ее в какое-то тошнотно-тоскливое состояние, однако, склоняясь над помойными ведрами, она думала лишь о том, чтобы Джейме ничего не узнал. Когда она вернулась в спальню, умывшись и выполоскав рот ледяной водой так, что зубы ломило, Джейме налил ей огромный кубок с вином. Так он часто делал, надеясь, вероятно, что, опьянев, она не станет возражать. Ласки его к тому дню становились все более странными, а хуже всего было то, что он и ее кое-чему стал обучать. Она никогда не решилась узнать, откуда он этому научился. Ответ был слишком очевиден, и ей было бы больно услышать правду собственными ушами. Он начал обнимать ее, Бриенна отпрянула. Чтобы он ни о чем не догадался, она опустилась перед ним на колени. Все закончилось ужасной катастрофой – когда член его вошел уж слишком глубоко в горло Бриенны, желудок ее совершил отчаянный прыжок. Ее вырвало ему на бедро, и пришлось извиняться, она едва не плакала от растерянности и досады. Джейме смотрел на нее с жалостью, но и с тайным отвращением. Он принес воды и умыл ее, и смыл с себя следы этой неправедной ласки. Они легли спать, Бриенна чувствовала свинцовую, тягостную усталость, ей было трудно даже говорить. Даже руки она едва поднимала, когда он помогал ей стянуть с себя рубашку. Он лежал рядом с ней, и ужасно далеко. - Тебе нужно поспать, - услышала она сквозь дрему. Бриенна промычала, мол, никогда не была так согласна. – Ты ужасно устаешь здесь, слишком много всего на себя берешь, в последние дни ты просто мертвецки бледна. Она опять забормотала себе под нос, а затем он погладил ее висок согнутым указательным пальцем и сказал: - Но ты прекрасна. Помни об этом, помни всегда, это сказал тебе Джейме Ланнистер. Хорошо? Она уже дремала, не ответила. Перед рассветом, затемно, Бриенна проснулась от того, что Джейме не было в комнате. Она зачем-то отправилась его искать. Это было ошибкой. Может, говорила ей Санса Старк, если бы ты не явилась его проводить, он погибал бы – и жил дальше – в полнейшем бесчестии, с позором, с грузом на сердце. А мне было бы так радостно думать об этой его муке, добавила она, совершенно не дрогнув лицом. Ее тошнило и тошнило, и стало уж слишком поздно, когда все открылось: и было бы истинным кошмаром, если бы, в конечном итоге, не было столь желанно и столь прекрасно. Она никогда не хотела ребенка, не от него, не от него, о Боги, нет, нет, нет: и постель, в которой она рожала, набрякла не только от пота и крови, но и от ее слез и криков, и от громких, отчаянных проклятий, которыми она в сердцах награждала Джейме Ланнистера. Так ей было больно. Однако, когда все прекратилось, все стало каким-то неважным: в тот миг сердце ее наполнилось любовью и нежностью столь великими, что ненависть к Джейме отступила и растворилась в них. Твое сердце способно прощать, с горечью заявила ей Санса, за это я люблю тебя. И за это тебя готова казнить. Впрочем, ее гнев смягчился, когда она взяла Артура на руки. Он был таким прелестным младенцем, все в нем казалось им чудесным: его крошечные пальчики, и умное сердитое личико, и носик пуговкой, и чудные синие глаза. Они всегда были такие огромные. Синие, как море на Тарте. И он был очень маленьким и хрупким, и Бриенне казалось, что это невозможно, что люди не должны рождаться такими беспомощными и жалкими, такими, что ты плакать готов от нежности, умиления и страха за это нелепое существо. Теперь это нелепое существо сидело перед ней в седле, вертело головой, считало ворон и жевало краюшку серого хлеба из запасов Яноса и Лонна. - Куда мы едем? – то и дело интересовался он. - Не вздумай больше есть эти ягоды, - в сотый раз сказала Бриенна. - Ты уже говорила, мама. Я и с первого раза помню. - Так, послушай меня еще разок. Это очень опасно, жевать что попало в лесах… - Однажды я на спор проглотил вот такой комок смолы, - Артур, в своей вечной жажде поддержать светскую и любую иную беседу, энергично закивал. Бриенна поморщилась. Она всегда подозревала, что игры малышни Винтерфелла принесли бы ей еще миллион тревог – если бы она досконально знала подробности. - Смола не ядовита, - великодушно сообщил Артур, почувствовав, как она напряглась. - Ты все на себе проверять собираешься? Умнейший план, нечего сказать! - Я же тогда маленький был! - Ты и сейчас не в летах. - Теперь я уж много чего знаю, - надулся мальчик. – Почему сир Ланнистер желал тебя поймать? - И тебя, если уж на то пошло. - Должно быть, я ему приглянулся, - размышлял Артур вслух. Эта невинная (и раздражающая, видят Боги) уверенность в собственной драгоценной персоне порой до боли напоминала Бриенне его отца. - Из меня хороший выходит сквайр, он посмотрел и заметил. - Должно быть, дурак дурака видит издалека, - хмыкнула Бриенна. - И почему он говорил с тобой так, будто вы в ссоре? Погнался за нами, кричал и сердился. Ты его знала прежде? - Мы были знакомы, - с неохотой призналась она. - И ты с ним дружила? Бриенна уставилась на лес, расступавшийся вокруг просеки. - Нет, - в конце концов сказала она. – Доверять ему нельзя. И верить ни в чем нельзя, ты ведь сам видел, каким он оказался. Он высокомерный, напыщенный, очень неприятный человек. - Напы… что? Она засмеялась и поцеловала сына в макушку. - Напыщенный. Надутый, словно индюк. Весь важный и богатый. В золотых доспехах. - Я бы хотел стать напыщенным, как вырасту. Бриенна опять захихикала, и Артур ей вторил. Ему было радостно вновь отправиться с ней в путь, верхом, он опять был весел, бодр, в теплом плаще и в своих маленьких доспехах, и он всю дорогу щебетал, словно птичка. В самом деле, это было неплохое - по счастью, почти безлюдное - путешествие. Бриенна прихватила достаточно хлеба, сыра и вяленого мяса, наполнила фляги молоком и патокой, и в одном чистом, из белой бязи, мешочке у них лежали ломти медовых сот, которые она тоже позаимствовала у покойных братьев. Да, эта дорога ей даже нравиться начала: пока, недели спустя, перед ними не встала, все еще огромная и непостижимая, сероватая в утреннем тумане, Стена. Артур ахнул, задрав голову. Бриенна увидела, как с губ ее слетают облачка пара. Лес вокруг них стал густым, в прогалинах уже лежал первый снег. Вороны разлетались из-под лошадиных копыт, и тут же возвращались, чтобы клевать теплый навоз. Больше живности не было. Словно бы все вокруг замерло и застыло, вдыхая исходящее от ледяных стен безмолвие. - Смотри! – крикнул Артур, вытянув руку. – Мама, смотри! Подъемник скользил между длинными жердями, которыми оставшиеся дозорные чинили и подпирали некогда грандиознейший механизм. От ветра он раскачивался и, подхваченный порывами с края Стены, этот скрипучий звук разносился далеко вокруг. Лес начал редеть, она заметила вырубки там и тут. В одном из свежих пней торчал воткнутый в желтую древесную плоть топор. Она вздохнула. Оставалось лишь надеяться, что в Дозоре не найдется людей, подобных Яносу и его брату. Она не хотела никого убивать. Она… проклятье, она так устала от необходимости прятаться, бежать и убивать, будто зверь. Артур сказал вдруг, серьезно и спокойно: - Если они станут обижать тебя, не приказывай больше бежать! Я могу управиться с мечом. - С чего ты… Она замолчала. Иногда этот ребенок слишком уж много понимал. - Леди Санса говорила, что в Дозорах остались только самые отчаянные. - И все же ты гостил в Кротовом Городке, и нам дозорные были рады. Помнишь? Думаю, что нет. Ты тогда маленький был, я тебя везде с собой носила. - Помню, - с сомнением сказал Артур. Она, конечно, не в гости туда направилась: следовало призвать к порядку кое-кого из тамошних. Но сына взяла с собой, как Санса не сердилась. Артур болтался в специальной тряпичной люльке, которую она носила на спине, поверх кожаного доспеха. Ему было три годика. При виде женщины в рыцарском облачении – и с ребенком за спиной – один из бунтовщиков принялся гоготать. Бриенна, вытащив меч из ножен, с легкостью пригвоздила весельчака к земле. Артур, дремавший за ее плечом, даже не проснулся. - Куда тебя несет? – с возмущением сказал старик, когда она уселась за накрытый для гостей стол. Артур уж наелся горячего супа и теперь гонял по тарелке турнепс, политый золотыми шкварками. Бриенна слегка шлепнула его по руке, мальчик надулся. Потом передумал – и начал ловить вареные репки, положив на стол подбородок и широко разевая рот. Старик смотрел на него, слегка подняв седые брови. - Мне нужно уйти от людей Запада, и как можно дальше. - Иди на восток. Ищи приюта у леди Старк. - Не могу, - она отвела взгляд. – Там тоже опасно. - Объяснишь, в чем дело? - Не в преступлении, - быстро сказала она. – Нет. - Редко бывают преступницы с мальчишкой, повисшем на юбке… - Мама не носит юбок, она рыцарь! – заявил Артур, рот его при этом был набит едой. Когда старик уставился на него в упор, Артур обезоруживающе улыбнулся. Пары зубов не хватало. Выпали в дороге, к большой радости Артура. Ему нравилось трогать дырки в своих деснах, как Бриенна его за то не бранила. - Но все же бывают, - старик перевел на нее взгляд. – Что вы натворили? Муж бил, ты его и осадила? - У меня мужа нет. - Ясно. Насильника порешила. И да, и нет, подумала Бриенна. Она сердито уставилась в свою кружку с кислым, острым пивом, которое здесь варили с добавлением перетертой сосновой коры – и вкус выходил не так, чтобы восхитительным. - Из дозора тебя никто не выдаст. - За мной явятся, - уверила она. – Непременно, лишь дело времени. Я не знаю, кто из наших преследователей выжил, но они придут сюда и станут требовать… и вы не посмеете ослушаться. - Так он не твой? Она в ответ криво усмехнулась. Потом отодвинула тарелку от Артура: - Ты больше балуешься, чем ешь! Не голоден, честно скажи? - Нет. Не знаю! Я репку не хочу, ну, я поел бы лучше медовых сот. - Так пойди и поищи, там, в мешках. - А еще мы собирались подняться вместе с дозорными на самый верх… - Поднимемся, если станешь слушать меня. - Разве я не слушаю? - Разве я тебе только что не велела пойти к нашим вещам? - Ах, вот оно что, - кивнул старик, когда мальчик, покочевряжившись, все-таки убежал. - Бастард. Благородный папаша требует его отдать? О, дай угадаю: ты не очень-то рада. - Я его не отдам. - Что вышло из чрева, оно только твое, а? - Я его не отдам, - повторила она упрямо. Несколько дней они прожили в этом холодном краю, пользуясь гостеприимством дозорных. Как ни странно, но старик – некогда командующий, теперь просто Старший из Ворон – держал своих немногочисленных подручных в железных рукавицах. Здесь царили безжалостная дисциплина, безупречный порядок и какой-то отчаянный, доживающий свой век, стоицизм. - Ты выжила из ума, бастардова мамаша, - ворчал старик, собирая для нее провизию. – И выбрала же время идти к северу! Летом здесь стало прекрасно, так, что дух захватывает. Тепло, и солнечно, и урожаи на славу… Но зима по-прежнему способна убить, хоть и без мертвяков. - Еще не зима, - тихо заметила Бриенна. – Даже листья не облетели. Он только хмыкнул. Хотя и ругал ее последними словами, все же он относился к ней, как к равной, и за это она была благодарна. Утром последнего дня, держа ее лошадь за поводья, старик сказал: - Ты вряд ли сумеешь отыскать Сноу или Тормунда Великанью Смерть, эти двое, хоть и правят одичалым народом – но там, в тех землях и они что игла в стоге сена. Они перегоняют стада, никогда подолгу не останавливаются… Я размышлял, и вот что пришло мне в голову. Послушай же. Я дам тебе фонари и целую флягу горючего масла. Темнеет рано, за Стеной еще раньше, чем тут. Зажгите фонари и двигайтесь все время к северо-востоку. Не плутайте в сумерках, всегда держите фонарь поднятым. Там, я указал на карте, есть место, куда вам нужно дойти. - Что за место? – нахмурилась Бриенна. - Не Красторов дом, - проворчал старик. – Говорят, давно пепелище. До сих пор можно кости в углях найти. Человеческие. - Так что за место? - Это тормундов дом. Одна из его стоянок. Поместье «Тысячелистник». Он выстроил его не так давно, но сам не живет в нем. Там приживают какие-то его старые, как сама земля, тетки, и старик – калека и слепец. Больше людей не бывает. Однако я знаю, что, рано или поздно, как глава рода и преданный внук, он туда явится. - «Тысячелистник», - с сомнением сказала Бриенна. – Разве он не кочевого племени? - Он выстроил дом для своей родни, не для себя. Но, говорят, там хорошо: вокруг на многие лиги леса, горы, речные разливы и глубокие озера. Много дичи, рыбы, ягод и орехов, земля плодоносит, а вражеские кланы обходят его стороной, боятся ярости Тормунда. Она будет страшна, если рыжий бес узнает, что старикам нанесена обида. Так… ты услышала меня? - Да. - Ты обещаешь, что поедешь туда, никуда более? - Хорошо, - промямлила Бриенна. - Если бы я мог, то послал бы его родным весть о тебе, но они не принимают ворон. И вОронов тоже. Решили жить по старым обычаям своего народа. Что «жить»? Доживать. Я и сам уже не смог бы нигде преклонить голову, я врос в Стену, как и она в меня. Пришел еще один дозорный, ведя за руку Артура. На мальчике был подбитый беличьими шкурками плащ, ему пошили дорожную сумку и теплые печатки. Сапожки тоже проложили мехом и кусочками сваляной овечьей шерсти. Дозорные подняли Артура, помогая Бриенне усадить его впереди себя. - Ты-то мамку защитишь? – спросил старик. – Будешь ей подмогой и опорой? Артур с торжественным видом закивал. - И не сомневайтесь, сир дозорный! - Тогда вот тебе мое поручение: все время держи в руках фонарь, как зажжете его в сумерках. Держи, не выпускай, мальчик. Ты смышленый и ловкий, ты все сделаешь как надо. - Так и сделаю, сир! – гаркнул Артур с огромным удовольствием: ни дать, ни взять, сквайр-новобранец на тренировочном дворе. Старик отдал ему фонарь. - Почему мы должны его зажечь? - Сама поймешь, - сказал дозорный. - Иначе дороги не разобрать. И… если вы подъедете с южного склона, то вас заметят издалека. Может, подмогу вышлют. Вдруг чего… Он замолчал и отошел от них, качнув головой. Бриенна поежилась, но вежливо покивала. - Куда это мы направляемся? – осведомился Артур, едва они прошли сквозь ледяной тоннель. – Мама? Она молчала, уставившись перед собой. Старик был прав. Осень тут превратилась из золотой и ранней – в позднюю и слякотную. Ущелье поросло редким лесом, и вело куда-то наверх, к синему и низкому, холодному небу. Ветер гнал по нему обрывки серых туч и белых облачков. Под деревьями лежали полосы снега. Кое-где он, впрочем, растаял, обнажая глубокую рыжую грязь и померзшие травы. Бриенна тронула лошадь, та пошла вперед быстрее. - Куда? – повторил Артур, с любопытством озираясь. Он наклонился, глядя себе за плечо, заметил кого-то на Стене и махнул рукой, улыбаясь во весь рот. – Увидимся, сир ворона! - Пожалуйста, не крутись. - Я хорошо держусь в седле! Куда? Не на Тарт, подумала она в горестном предчувствии. Сердце ее сжималось от страха. Далеко-далеко, на много миль вокруг не было ни души, ни единого живого человека. - В поместье «Тысячелистник», - после долгой паузы, наконец, сказала Бриенна.