Тысячелистник

Он прошел было в общие комнаты: и остановил себя. От его одежды все еще разило лошадиным потом, да и человеческим тоже, горклым дымом и тиной. Они возвращались с потерями, бесславно, быстро и нервно. Почти не останавливаясь, не пользуясь гостеприимством мелких лордов. Может, и была в этом какая-то польза: его сестра считала, что нельзя приближать к себе сразу многих. Как их отец, а перед тем – дед - держал под контролем свои земли, непрерывно расчищая и заполняя несколько мест подле себя, в Совете Запада, так и ему следовало поступать. Если одарять милостями всех подряд, у них исчезнет представление о справедливости, о власти лорда-правителя, считала Серсея. Следовало отдать ей должное: она и в этом была умнее его. Джейме позволил слугам снять с себя доспехи, затем разделся. Он уселся в наполненную горячей водой каменную ванну и уставился за окно своей комнатки. Далеко внизу плескалось закатное, казавшееся теплым, как молоко в этот золотой час, море. Пахло разогретыми травами, вереском и душицей. Закрывая глаза, как и во всех ночах после роковой встречи, он видел перед собой только одно лицо. Ее светлые волосы были собраны в короткую косу, в которую она вплела кожаный шнур. На носу темнели пятнышки веснушек. Синие глазища, от красоты которых хотелось порой кричать, так они не подходили к ее глупому уродству. К этому кривому носу, толстым, зашитым шрамиками, губам, к этим круглым щекам никогда не взрослеющей девчонки. Это лицо, такое несчастное, словно бы опрокинутое, словно кто-то взял и плеснул в него горем из какого-то большого котла - вставало и вставало перед ним, как Джейме ни силился прогнать наваждение. Трудно было даже сказать, что она постарела или подурнела: она всегда была редкой уродиной. Что касается возраста, то, как ни странно, присутствие мальчика делало ее как будто моложе. Он думал над этим необычным явлением, и пришел к выводу, что она просто выглядела рядом с Артуром беззащитной и открытой, хотя и пыталась это скрыть. Но – Бриенна. Это ведь Бриенна. Чем сильнее тупая корова пытается что-то спрятать, тем оно ярче во всем проступает. Ей надо бы учиться у Сансы Старк хранить эту невозмутимость физиономии, но она, видать, была слишком доверчива и наивна, или попросту – глупа – чтобы овладеть искусством хотя бы рожу не кривить, когда больно. А он сделал ей больно. О, он это заметил, несколько раз. Перед тем, как Бриенна, и глазом не моргнув (так показалось остальным) казнила Сира Ланни (за это Серсея потребует теперь ее голову, и своего рано или поздно добьется, подумал он с грустью), лицо ее прямо-таки дрогнуло, явив миру выражение сильнейшей обиды и недоумения. Если бы он пнул сиротку на паперти – и то бы, небось, не смог насладиться таким явственным зрелищем человеческого страдания. Послышались знакомые ему звуки: скрип колес, деревянный сухой стук. Слуга вкатил кресло Серсеи в комнату, даже не спрашивая его разрешения. Серсея что-то кисло пробормотала – и мальчишка выскочил за дверь, плотно прикрыв ее. На сестре было шитое золотом платье, волосы убраны изумрудными брошами, руки лежат на коленях в притворно-кротком жесте. Джейме посмотрел на кончики ее туфелек, выглядывавшие из-под пышно разложенных юбок. Всегда такие чистенькие, аккуратные. Даже не верится, что под этим шелком и парчой – изуродованные, бугристые, алые от шрамов ноги, которые едва ли кто уже признает принадлежащими женщине, даже – человеку. Пальцы ее ног были так раздроблены, что со временем начали гнить, и какой-то ушлый лекарь в тюремной камере, напившись для храбрости, отхватил их нагретым на свече ножом. Серсея протянула руку и положила на его плечо. Вид у нее был скорбный. - Мне донесли, - тихо вымолвила она. – Что погиб Сир Ланни. Эта шлюха его убила. - Да, - с неохотой сказал Джейме. – Думаю, ну… у нее были причины так посту… - Ее следует изловить и посадить в клетку. И пытать, вытащив все кишки за один конец, тем концом опуская их в кипяток. - Послушай, ни к чему себя распалять. Выдумаешь, как ее казнить, потом. И, между прочим? Я тоже тебя рад видеть. Серсея тихо и тепло рассмеялась, наклонилась и поцеловала кончик его носа. - Прости. Прости! Я ужасно скучала. Он прижался щекой к ее теплой, гладкой скуле, пытаясь отогнать видения проклятой великанши. Начал рассказывать – и остановился, только когда стало ясно, что вот-вот с его губ польются в адрес Бриенны самые непристойные ругательства. - Я тебя предупреждала, - холодно заметила Серсея. – Девка хитрее, чем ты полагаешь. - Чего не ожидал, что станет рисковать собой, заманивая нас в трясины. Она рассудительна. Но, думаю, она была изрядно напугана в тот момент. Мы объехали болота, но было слишком поздно. Стало темно. Лошади устали, солдаты порядком выбились из сил. Мы ее упустили. Что всего ужаснее – и моего сына тоже. - Пускай бегут, - хмыкнула его сестра. – Далеко не доберутся. Разбойники в горах ее так отделают, что ты и труп не узнаешь. Что касается ее сына… Бедный ребенок… Надеюсь лишь, что его смерть будет быстрой. Во всем только она виновата. Не ты. Джейме кивнул. Так он себе и говорил. Сестра всегда его понимала лучше всех, даже когда самые ужасные распри между ними вставали, казалось, непреодолимой стеной. Серсея положила голову на его согнутый локоть и поболтала пальцами в остывающей воде. - Тебе он не нужен, - сказала вдруг так убежденно и твердо. – Теперь ты осознаешь, что тебе его не достать - и он тебе не нужен? Знаю, знаю, это твой сын, но… Так ты считаешь. Нет никаких доказательств. Подумай еще раз, ведь она отдалась тебе без всяких ухаживаний, без малейших намеков с твоей стороны. Что, если она и любому другому мужчине так отдавалась? После тебя. Как бы она не была глупа, она обладает некоей хитростью. Она всегда тебя любила, но не думаю, что хранила верность: бедная дурнушка специально таскалась за военными отрядами, чтобы при случае раздвинуть ноги и сбросить груз своего несчастного девичества. Джейме вздрогнул. - Ты так думаешь? - Уверена. Уверена, как ни в чем другом. И здесь она сумела найти в нем слабое место. Его разрывало от мысли, что Бриенна достигла той точки, за которой уже нечего было терять – он забрал ее целомудрие, лишил ее дальнейшего выбора. Оставаясь одна, она могла бы защищать себя, стоять на собственном праве. Если – и когда – она понесла, ей было бы все равно, прибилась бы к первому, кто позвал. Ревность выжигала в нем какие-то кровавые, гнойные язвы. Он перебирал и перебирал в голове имена тех, кто окружал их бесславный союз в Винтерфелле. Воображал, что Санса сама найдет, кому ее отдать, быстро пристроит замуж – из соображений тактических или политических, или просто из жалости. Или, быть может, Бриенна сама захотела бы теперь пробовать нечто новое. Неких новых мужчин, лица их всегда были неразличимы в этих его яростных домыслах, стерты, сливались в одно ненавистное лицо – человека, который придет после него и заберет то, что принадлежало только ему, Джейме Ланнистеру. Он как-то привык ее считать своей. Это было каким-то особенным способом хранить о ней добрую память, восхищаться ею и уважать. Думать о ней только хорошее. И не то, чтобы она давала повод. Хотя, всегда думал он, этот рыжий из одичалых. Клиган, который как-то уж слишком к ней проникся, несмотря на знаменитый поединок. Какие-то дотракийцы, поглядывавшие на ее здоровенную задницу и длинные ноги с одобрением, с плохо скрытым вожделением. Даже Подрик Пейн, по слухам великолепный любовник, которому шлюхи Королевской Гавани сами приплачивали за ночь наслаждения. Каково, а? Он сам его приставил к Бриенне, теперь вот одновременно сожалея об этом, распаляя себя гнусными измышлениями, ненавидя ее – больше всех, ненавидя и проклиная ее, а затем и любых мужчин, что вокруг нее крутились. А потом, оттолкнув от себя и выбросив из своей жизни, он все же не сумел выбросить из головы и из души. Серсея, наверное, замечала в нем эту грызущую неуверенность. Она использовала его слабость, как вода точит то место в скале, где порода тоньше и мягче: твердила и твердила о том, какая Бриенна Тарт несчастная потаскушка, приводила ему особые, женские, резоны, говорила, что ей-то видно больше, чем ему, просто рыцарю и мужчине. И, в конце концов, все его презрение, отвращение, все его сомнения расцвели пышным цветом. Ребенок был похож на него – и не похож. Скорее всего, похож на какую-то забавную смесь маленькой Бриенны и юного Джейме. У него было прехорошенькое, ровное и правильное лицо, несомненно, не наследство от матери. Скулы, носик, губы, подбородок – слишком уж точеные для грубо слепленных Тартов. Золотые волосы, темнее, чем у матери. Улыбчивый ланнистерский рот. Но глаза были от нее, бархатно-синие, в пол-лица, нежно-удивленные, затаенно-печальные, широко распахнутые. Он не знал, в самом деле, допроси его кто с пристрастием - не знал, его ли это сын. Была у него в глубине души уверенность, что Артур несет в себе его кровь, но от этого не становилось легче. Устранить ее было идеей Серсеи, и, хотя поначалу он довольно горячо возражал, она стояла на своем: Бриенна Тарт, пусть и родила от него сына, но совершила по отношению к Джейме настоящее предательство. Ведь она никогда не ставила его в известность: более того, скорее всего, надеялась до последнего эти вести скрыть и от Королевской Гавани, и от всех на юге, западе и востоке. Затем случилось неизбежное - что стало известно Северу, вскоре потекло ручейками сплетен и домыслов по всем Королевствам. Но и тогда от Бриенны не приходило ни воронов, ни покаянных записок, ни мольбы, ни упрека, ни – проклятая потаскуха, в самом-то деле! – ни единого слова. К моменту, как они встретились и впервые за почти семь лет заговорили друг с другом – он успел возненавидеть ее всем сердцем. Серсея говорила ему – если не сможешь сам казнить, так приведи ее сюда, и мы придумаем, как с ней расправиться. Она даже обещала ему сохранить ей жизнь, если Бриенна станет «вести себя разумно» - разумеется, в том и в другом, Джейме изрядно сомневался. Он решил, что заберет ребенка, узаконит его при дворе, сделает наследником и отдаст Серсее, ведь она также обещала ему стать хорошей матерью и воспитать из мальчика настоящего Ланнистера. Бриенну же хотел уговорить или убедить, а то и принудить к уходу: и отпустить на все четыре стороны. Это был хороший план: в том, чтобы желать вернуть себе сына, в конечном итоге, не было ничего порочного. Как и в том, чтобы оставить бедную уродину в живых. Это был хороший план, которому не суждено было осуществиться, он это понял в тот миг, как увидел ее лицо, полное страдания и решимости. И эти глаза, в которых плескался ужас загнанного животного: и человеческая смелость, о, столь человеческая, столь живая - которой ей всегда с избытком хватало. - Пусть сгинет, - сказала Серсея тихо и холодно. – Пусть погибнет, сама выбрала. Не будем мешать, дадим ей совершить свои глупости. Ты дал ей шанс, она его не приняла, она отказалась от твоей милости, Джейме. Больше ты ничего сделать не можешь. У нас будет ребенок, твой и мой, и нам больше не надо искать пути, как вернуть тебе этого маленького бастарда. Еще одна ее сокровенная задумка. Ребенок погиб, как и Серсея – почти погибла – под камнями Твердыни Мейгора. В темнице она родила мертвую девочку. Это не было для них потрясением – тогда – только еще одним несчастьем в цепи из боли и горя, которые на них тогда обрушились. Но, когда она оправилась, и они вернулись домой, в Кастерли Рок, у нее случилось еще несколько выкидышей, один за одним. Они стали настоящими ударами, постепенно убивавшими ее – Джейме это видел, и сердце его разрывалось от жалости. Она не сдавалась в этой своей решимости. Перед тем, как отпустить их и даровать им обратно титулы Хранителей Запада – сразу двоим, что Джейме поразило – Король Бран принял их, но не вместе, а по очереди. Свой разговор с Королем Серсея от Джейме утаила – может, нарочно, или, во всяком случае, полностью не решилась открыть. Но кое-что сказала. Король, по ее словам, обещал ей, что в Кастерли Рок скоро появится наследник, ребенок, по чьим жилам бежит кровь Ланнистеров, и что он принесет всему краю величие, славу и большие богатства. Пусть это утешит вас, сказал ей Король. Пусть это поможет вам жить дальше. Для Джейме было непостижимо уже и то, что его с сестрой отпустили из плена, возвратили титулы и позволили взять под контроль огромный кусок земель. Западу, по случаю военных неразберих и безвластия, отошел и приличный ломоть Простора. Король Бран лишь просил его быть справедливым, милостивым правителем, не обижать подданных и с умом распоряжаться идущим в руки богатством. Джейме тогда спросил, потрясенный – о каком это богатстве идет речь? Известно было, что города и замки разграблены, люди убиты или голодают. Но продолжать аудиенцию Король не стал, сославшись на других просителей, что ждали его – и Джейме пришлось убраться из тронного зала. Он не то, чтобы был этому рад… На самом деле, был. Ему нечего было сказать Королю, кроме каких-то жалких дерзостей или униженных благодарностей. Ни то, ни другое произносить не хотелось. Было очевидно, что Бран – мальчик, которого они с сестрой некогда пытались убить – скорее всего, и умер. За бесстрастным юношеским лицом чудилось некое иное существо, быть может, и из иных миров. Они растерзали земли войной и опалили драконьим пламенем, только чтобы впустить на трон это чудовище, это бесстрастное нечто – или ничто – тьму, принявшую облик человека. Тем не менее, решения он принимал одно другого разумнее. Он отпустил Ланнистеров с миром, оставив лишь Тириона при Совете, отдал земли лордам, помиловав почти всех, кроме самых упертых. Заключил мир с Дорном, вступил в союзы с Браавосом, с пентошийскими и тирошийскими купеческими лигами, с Железными Островами. Он начал строить корабли – ходили слухи, что соберет флотилию для завоевания Залива Работорговцев, Гиса или Старой Валирии – чтобы отыскать дракона и подчинить себе. Но пока все его планы служили тому, чтобы Королевства быстрее оправились от голода и войны. Следовало отдать ему должное, он не ошибался. Почти никогда. Нет, подумал Джейме. Никогда. Джейме и Серсея решили было, что не станут доказывать ему свою преданность: и все же им пришлось. Во-первых, это было выгодно. За каждое проявление лояльности к землям прибавлялся еще какой кусок. Во-вторых, в первое время у них не было сил к сопротивлению, не было достаточно солдат, даже еды в замке не всегда было вдоволь. Затем золото вышло на поверхность, а в Просторе два года подряд снимали невероятные урожаи - и настали тучные дни. Выкидыши словно бы издевались над их надеждой. Судьба смеялась над тем, как постепенно укреплялось господство Ланнистеров и прибавлялось богатство. Серсея заказывала украшения, со всех концов Вестероса выписывали портных и самые дорогие ткани. В комнатах появились ковры изящной работы, новая мебель из розового и черного дерева, золоченые вазы и безделушки. Словно бы все возвращалось: но не все. Они начали ненавидеть этот замок. Пустые, гулкие залы и галереи, в которые, казалось, никогда не вернется детский смех. Так случилось, что для Джейме это место было прежде всего местом из детства. Его убивала эта тишина. Он старался заполнять ее хлопотами, приказами и бряцаньем оружия, которое начал скупать с каким-то остервенением, стремясь вооружить свои войска самыми лучшими мечами. Выписывал и даже перекупил за морем самых искусных кузнецов. Сравниться с его оружейными мастерскими могли, разве что, владения новоиспеченного лорда Баратеона в Штормовом Пределе – но это его не волновало. Воинство Запада станет самым сильным, решил он в какой-то момент. Их блеск, их умения, их мечи станут наводить ужас на всех в Королевствах. И он своего добивался, делая шаг за шагом. И все равно их обоих преследовала тишина и пустота. Убегая от этой пустоты, они искали спасения друг в друге. Следовало признать, поначалу все складывалось. Их ссоры, хотя и бывали горячи, быстро разрешались в постели. Но детей не было. Серсея начала цепляться за слова Короля, выдавая их чуть не за пророчество. И все же, со временем она сдалась, они перестали спать в одной постели, она опять принялась за старое – вино и лунный чай, и Джейме оставил ее в покое. Бывало, они не трогали друг друга месяцами. Он начал бояться близости, ему каждый раз казалось, что он причинит ей еще больше боли, а этого вынести он не мог. Мысль о Бриенне стояла где-то рядом с ним, шла за ним и преследовала, безмолвно, но постоянно, словно невидимый призрак за плечами. Мысль о ней - и эти слухи о ее ребенке. О его сыне. И тогда, уговорами, спорами, угрозами, мольбами – он убедил Серсею отпустить его на поиски. Теперь, возвратившись, Джейме чувствовал опустошение и печаль. По пути домой ему часто представлялись те картины, о которых Серсея так спокойно, безжалостно мечтала вслух. Как ее изловят и убьют дорожные разбойники, и хорошо, если просто убьют, а не станут глумиться напоследок: как она сгинет в каком-нибудь ледяном болоте, как погибнет маленький Артур. В отличие от сестры, Джейме никогда не искал спасения или забытья на дне бокала. Даже этой, последней, мнимой, радости он был лишен, с раздраженной обидой думалось ему. Сестра словно услышала его мысли. Впрочем, решил он, улыбаясь, они всегда были уж слишком близки. Серсея поднялась и, ужасно хромая, придерживаясь руками за кресла и стены, добрела до стола с приготовленным для него холодным ужином. Шаги ей давались с огромным трудом, с годами лучше не становилось. Ее ноги были страшно изуродованы и почти бесполезны, и потому она пересела в это кресло, которое изготовили для нее лучшие мастера. Их любезно прислал в Ланниспорт сам Король Бран, что Серсея посчитала хорошим знаком: они определенно в фаворе, сказала она Джейме. Сам Джейме считал это, скорее, демонстрацией намерений. Эдаким высоким жестом, призванным Королю заранее утвердиться в своем праве – и убедиться в вассальной верности. Серсея наполнила два бокала и, еще медлительнее, принесла ему. Один она почти сразу опустошила, Джейме только поморщился, но говорить по этому поводу ничего не стал. Он взял свой и отпил. Борское, самое дорогое, иных вин она теперь и не признавала, даже дорнийские провозгласила «ужасной кислятиной». Впрочем, когда у нее было достаточно времени и достаточно собственной кислятины в настроении, Серсея могла уговорить даже запасы местного молодого вина – плоского, словно девчачья грудь, и незатейливого, как пастушья песенка. - Мы родим собственных детей, - сказала Серсея, улыбаясь мечтательно и грустно. – Все сложится, вот увидишь, любовь моя. - Конечно, - кивнул он. - Знаешь, что Король мне в самом деле обещал? – она провела пальцами по волосам над его лбом. – Знаешь? - Я знаю, - он подавил желание поморщиться. – Я знаю, знаю, нужно просто потерпеть и иметь немного веры… - Нет, - оборвала она, тихонько рассмеявшись. – Он не просто сказал: «наследник». Он обещал, что детей будет двое. Двое! Мальчик, первенец и девочка, последыш… Так он сказал. Джейме сел в ванне, расплескав немного воды на ее подол, но Серсея пила вино и не обратила внимания. - Этого ты прежде не говорила. - Боялась, что ты примешь его… да и меня… за безумцев. - Нет, ты должна была, - начал он кипятиться. - Думаешь, шла речь о близнецах? Он в растерянности обвел взглядом ее лицо. Этого они боялись – и это всегда, всегда было каким-то мечом, занесенным над их несчастными шеями. - Я нне… не поз… не позволю им… А впрочем… Она опьянела, подумал Джейме с отчаянием. Опьянела и несет сущий бред. - Серсея! В собственном голосе он услышал боль и отчаяние. - Не смей даже думать о таком. Наши дети ничего не повторят! - Разве мы были несчастны? Хоть раз, хоть миг ты был несчастлив со мной? – она закатила глаза, увидев, что он нахмурился. – Таргариены этим промышляли тысячи лет! Ты не посмеешь тронуть одного из близнецов, если Боги нам их пошлют. А я чувствую, я знаю: все это произойдет очень скоро. Она читала его мысли, все еще довольно легко - и быстро. Кроме нескольких сокровенных, касавшихся Бриенны, она знала все его замыслы и планы так отчетливо, разгадывала почти играючи. Бриенна была, в своем роде, для него - единственным способом прятаться от нее. До поры. До… какого-то момента. Джейме давно решил, что, если родятся близнецы разного пола, он найдет способ избавиться от одного из них. Отошлет из замка, отдаст на воспитание кому-то, в конце концов, заплатит кормилице, чтобы приморила… Он не был уверен, что сумеет, что сможет. Но с этим решением ему было проще жить. Ради памяти моей матери, так часто он себе говорил. Серсея вдруг начала смеяться, она и правда захмелела, румянец покрыл ее щеки, глаза сверкали, как пригоршни изумрудов. Она была очень красива, даже после всего, что пережила. Он знал, что под ее искусно уложенными волосами остались шрамы, широкие полосы розовой голой кожи, что ее ноги являли собой настоящее месиво шрамов и выползших после неудачных попыток зачать вен, что грудь ее начала обвисать и сделалась мягкой, беззащитно-вялой, как увядающие фрукты. И, тем не менее, она все еще могла быть красивой – умела быть таковой. Она наклонилась к нему, и он с готовностью ее поцеловал. Он встал и, не обращая внимания на бегущие по его коже струйки воды, подхватил сестру на руки, вышагнул из каменной купальни. Не одеваясь, все еще целуя ее, такую легкую, пахнущую розовым маслом и золотым вином, он понес ее в свою спальню. Нежно, осторожно опустил на постель. Серсея начала расстегивать свой прихотливо украшенный пояс. Звенели драгоценные камешки в подвесках. Ее платье, сшитое из тяжелой парчи, в какой-то момент раскрылось на груди, показав белоснежную нижнюю рубашку, вышитую маленькими львами и веточками цветущих вишен. Она очень красива, туманно подумал Джейме. Прекрасна. Прекраснее всех. Дороже всех, кто у него был… Серсея что-то спросила, он ответил – невпопад. Его мысли крутились вокруг единственного недоразумения в этой любовной сцене, со всех иных сторон, впрочем, идеальной. Серсея перевела взгляд с его лица на его живот – и ниже – и, с пьяным сосредоточением, нахмурилась. - О, ты слишком устал в этом несчастливом походе, - проворковала она с приторной нежностью. - Вероятно, да, - пробормотал он сквозь зубы. - Прежде не так уж часто бывало! - Нет. Не часто, подумал он с горечью. Серсея продолжала раздеваться, обнажила свои груди, и на миг он уж было обрадовался, но все еще ничего не происходило. Она подняла свои юбки и развела ноги, укрытые тонкими чулками, все еще обутые в бархатные туфельки, широко в стороны. Он стянул с ее бедер тончайшие шелковые панталончики, с обреченным ужасом понимая, что делу это опять не поможет. Так и случилось. Сестра его насупилась, вся эта безмятежная, ласковая игривость в ней куда-то пропала. - Джейме. Он вздрогнул, все еще стоя на коленях между ее раздвинутых колен. - Джейме, любовь моя, посмотри на меня. Джейме поднял глаза – и тут же отвел. - Все хорошо. Иди ко мне. Но в голосе ее слышалась обида. Он начал целовать ее, покрывать поцелуями ее прохладные скулы, сладкие от вина губы, шею, ключицы, мочки ушей, завитки ароматных золотых волос. По-прежнему ничего толкового не выходило. Он отодвинулся, закрыв глаза, не то от стыда, не то боясь ей что-то в себе выдать. Серсея что-то успокаивающее бормотала, гладила его плечи и шею, царапала пальчиками его соски. Все напрасно. - Правда устал, - с едва скрытым раздражением проговорила она. – Джейме? Что-то случилось, там, в дороге? Чего я не знаю? - Разумеется, нет. Я всегда с тобой честен. В собственном голосе он услышал умоляющие нотки. - Тогда почему так? - Я не знаю, - Джейме едва сдерживался, чтобы не отпрянуть от нее и не соскочить с постели. Все запахи вокруг, казавшиеся ему такими сладкими, томительно-желанными, показались вдруг ядовитой и тяжелой смесью. Он едва не поперхнулся собственным вдохом. - Ладно… Мы станем медленно… Не будем торопиться, верно? – насмешливо сказала она. – Даже Великий Лев бывает слишком утомлен, чтобы покрыть Великую Львицу. Я-то знаю, что тебе нужно лишь немного времени и… ласк. Она поднялась на локтях в немом ожидании. Джейме помог ей освободиться от платья и сорочки под ним, а затем подвинулся ближе, позволил ей коснуться губами своей, как ему показалось, навеки уснувшей, плоти. Серсея возилась долго и сосредоточенно и, наконец, с тяжелым вздохом откинула голову на подушку и отвернулась. Она вытерла губы тыльной стороной ладони. Потом закрыла этой же ладонью свое лицо: - Ну… Ты меня удивил, Джейме. - Не знаю, что со мной, - признался он после паузы, когда стало ясно, что Серсея ждет от него ответа. – Не понимаю, почему… - Так сделай же что-нибудь, - жестко и холодно проговорила она. – Ты перестаёшь быть мужчиной? Не те еще годы, я полагаю! Король обещал мне… О, ну почему нужно теперь об этом вспоминать, подумал он с негодованием. Зачем, зачем?! И все же ему было жаль сестру. Он ненавидел ее разочаровывать, и в последнее время не давал ей даже повода опечалиться или обозлиться. Прежде… да, он совершил ряд ошибок, но все было исправлено и прощено, откуплено ужасными жертвами, и он не… Джейме закрыл глаза, чтобы не видеть ее, лежащую на вышитых подушках, с этой вывернутой к нему ладонью рукой поверх нежного и жестокого лица. Он принялся с ожесточением ласкать себя здоровой рукой, прижав золотую кисть к животу. Плоть его не откликалась и на это. Он закрыл глаза, крепко зажмурился, вызывая в памяти самые страстные и самые откровенные сцены из их прошлых соединений. Все эти тайные и грязные соития, которые некогда так ему нравились. У него была прекрасная память, и она его не подвела, вот только все показалось вдруг напрасным и каким-то пустым, бессмысленным. - Если бы не знала, какая она дура и недотепа, я бы решила, что она наслала на тебя какое-то северное проклятье, - вдруг насмешливо проговорила Серсея. – Не научили ли ее чему те чумазые колдуны, одичалые, с которыми она так сдружилась? Рука его прекратила движение, он опустил голову. Посмотрел на сестру из-под полуопущенных ресниц. - Полагаешь, такими шутками делу можно помочь? – спросил, едва сдерживаясь, чтобы не повышать голос. – Она здесь не при чем. Бриенна тут вообще не… Он замолчал на полуслове. Короткий укол возбуждения его почти испугал. - Вот и я полагаю: дело вовсе не в том, что ты там успел пристроиться к этой корове. В такое поверить невозможно. Джейме. Джейме! – прикрикнула она, когда заметила, что он так и стоит, неподвижно, закрыв глаза. - Не то место, чтобы о ней говорить, - хрипло сказал он. - Верно. Перестань, я просто шутила, - хихикнула сестра, проводя рукой по своим бедрам. Единственное, что на ней оставалось – эти чулки, отделанные по краям тонким кружевом. Прежде он счел бы зрелище восхитительным, в высшей степени соблазнительным. Прежде, не теперь. Он зажмурился вновь и позволил своей памяти соскользнуть в воспоминание, от которого его тотчас бросило в жар и в дрожь. Пот выступил на его переносице, над верхней губой. Рот заполнился тягучей слюной. Бриенна развела перед ним длинные, молочно-белые ноги, голова ее была запрокинута, короткие светлые волосы вокруг лица казались волнистыми лучиками весеннего солнца, вроде того, что было вышито на гербе Тарта. Одна прядь прилипла к ее щеке и к влажному, темно-алому, распухшему от поцелуев, рту. У нее были самые красивые в мире глаза, глаза, за которые он в тот миг готов был отдать все сокровища мира. Но они были закрыты, он лишь видел, как вздрагивали большие выпуклые веки. Ее плоские, детские титьки даже толком не двигались, когда она ерзала перед ним, приподнимая задницу и опуская ее, в нетерпении ожидая новой болезненной атаки. Он видел, что она хочет его, и что ей больно – все разом, она не могла остановиться, и в ее стонах удовольствие мешалось с болью. Ее лоно уже было покрыто алым. Бугорок над ним припух и налился кровью, Джейме ласкал его, пока язык не начал ныть, и Бриенна с готовностью откликалась на эти – как позже призналась ему – необычные, она так и сказала: «необычные» - и он только тихо рассмеялся в ответ – ласки. Он опять вошел в нее, и снова что-то в ней дрогнуло и сломалось. Член его был в крови и в ее влаге. Она закричала, он вошел во второй раз гораздо дальше, грубее, глубже, начал целовать ее грудь, ее шею, бормотать нечто успокаивающее. Но Бриенна заметалась под ним, едва не вырвалась из неловкого однорукого объятия. Он прижал ее всем телом, вжал в мокрую от пота и крови постель, зашептал, ткнувшись губами в нежное и странно аккуратное – для такой здоровенной девки – ушко. - Прости меня, прости. Теперь станет легче. Ты сама поймешь, начнет становиться легче, тебе станет хорошо, обещаю! Ш-ш-ш… Говори со мной, говори, не вырывайся только. Просто говори. - Пожалуйста, - всхлипнула она. - Что? - Не… я не могу… О, нет. Нет, нет, не надо, нет! - Потерпи, прошу, Бриенна. Тише, тише, сейчас… И она вдруг выгнулась ему навстречу и начала насаживаться на него, глаза ее распахнулись от удовольствия. Позже она сказала ему, что страсть ее заслонила болезненное чувство, и все переплавила, в каком-то соединении из боли и радости. Все это было так… похоже на нее. Так ей подходило. Она была храброй, и твердой, и теплой, и нежной, и решительной, и наивной: и под ее бархатной кожей были стальные мускулы, а внутри трепещущего, окровавленного лона распускался тугой бутон настоящего удовольствия. Джейме поднял глаза на сестру. Член его налился кровью и зажил собственной жизнью, вполне себе счастливый от этих неправедных воспоминаний. Серсея едва заметно усмехнулась. Все же он видел, что она довольна тем, как сильно он старался. И, наверное, приписывала своей наготе и своей красоте все это живительное действие. - Ты слишком красива, чтобы я вот так просто отступил, - процедил он сквозь зубы, сжимая член у основания и почти смеясь. – Видишь? Ты слишком красива, чтобы я перестал тебя желать. Серсея. Я люблю тебя. Люблю. Люблю.