Тысячелистник

Ей приснилось, что Артур подул ей в лицо. Наклонился, сидя на коленях, обхватив ее голову своими маленькими горячими руками. Он дул на ее лоб, и тепло его дыхания щекотало переносицу и касалось ее омертвевших губ. - Мама, - сказал он тихо, с улыбкой, такой робкой и грустной, что у нее защемило сердце. – Мама, пожалуйста, согрейся. Некоторое время она смотрела наверх, в его темно-синие глаза, а затем опять потерялась – и ледяной воздух сжал ее грудь, мешая вдохнуть. Сначала пошел мелкий стылый дождик, а затем как-то сразу стало темнеть: ущелье расступилось, распалось на пологие склоны. Небо над ними стало мглистым, матовым, словно его заволакивало болотной жижей. И вот они уже очутились в лесу, густом и пустом, и лошадиные копыта увязали в жирной и мутной грязи. Дождь смешался со снегом, стал мелкими колючими шариками, которые летели им прямо в лицо и жалили, точно пчелы. Артур закутался в капюшон так, что только кончик носа торчал. В сумерках, у скалы, которую дозорные обозначили весьма красноречиво – скала с «медвежьей головой», они повернули, куда велела карта. Но затем дорога совершенно исчезла. Не было даже тропинки, чтобы держаться пути. Они двигались почти наугад, иногда по деревьям, пригнутым северными ветрами, сверяя свой путь. Помогало это плохо. Снег стал гуще, тяжелее, повалил хлопьями. Поднялся ветер и принялся кружить меж деревьев, превращаясь там и тут в маленькие вихри. Хотя Бриенна и ощущала какое-то странное, ноющее предчувствие беды, наподобие того, которое охватило ее при виде Лонна, запиравшего овин изнури – какое-то время она верила, что все образуется. Ветер утихнет, думала она упрямо, это маленькая осенняя метель, она тотчас превратится снова в проливной дождь. Но ветер крепчал, завывая на все лады над их головами. Они пригнулись, Бриенна почти закрывала Артура своим телом, едва не уткнувшись лицом в теплую и жесткую гриву. Лошадь двигалась терпеливо, но очень медленно, иногда вставала среди деревьев и бессильно замирала, так же низко опустив голову. - Что же ты, - уговаривал ее Артур. – Идем же. Идем. Вдруг он выпутался из своих теплых одежд, поднял руки и крикнул, стараясь перекричать вьюгу: - Огонь! Мы должны зажечь фонари! Так они и сделали. Пламя, что билось внутри фонаря, осветило масляно-оранжевый круг – но, к ее огорчению, в нем лишь танцевали снежные комья. Дальше поднималась холодная мгла. Они не видели ни деревьев, ни скал, ни земли под собой, ни неба над собой. Будто очутились внутри снежного кокона. Артур, подражая ей, поднял фонарь. - Идем, - велела Бриенна лошади, - иди, иди, не бойся, милая, давай, вперед… Та пошла, и снова встала, тревожно зафыркав и задрожав всем телом. Так, очень медленно, они продвигались – и почти вслепую. Бриенна совершенно не знала, куда они идут. Но стоять на месте было бы еще опаснее, решила она. Становилось все холоднее. Ее пальцы, сжимавшие металлическое кольцо, ныли, будто каждый сустав прокололи толстой иглой. Затем пальцы словно бы распухли и онемели – и это оказалось куда как хуже. Приказав Артуру оставаться в седле, она соскочила и повела лошадь, держа узду, уговаривая ее тихим и твердым голосом. Она двигалась теперь впереди всех – и могла различать силуэты сосен вокруг, каменные обрывы. Они выбрались на поляну, и она увидела, а, скорее, услыхала сквозь рев метели, что впереди шумит горная речка. Они перебрались через нее – вброд. Бриенна сильно, до нитки, казалось ей – что до самой кости - замочила ноги, ведя перепуганную лошадь. Она могла бы вернуться в седло, но боялась, что тогда бедное животное откажется двигаться вовсе – или же понесет их и сбросит в ледяной поток. Было, впрочем, мелко, о чем ее командующий воронами тоже предупредил. «Опасных рек тут нет, или, во всяком случае, на вашем пути их быть не должно». Бриенна все повторяла это себе, пока они перебирались через темную, как масло, воду. Холод начал сковывать ее ноги очень скоро. Она почти не ощущала их, пока брела, уцепившись за поводья, спотыкаясь и то и дело вытирая лицо от липнущего к нему снега. Артур упрямо размахивал своим фонарем, и, наконец, завопил, стараясь перекрыть вой ветра: - Мой огонь гаснет! И твой вовсе погас! А сир ворона велел ни за что не гасить!.. Она очнулась из какого-то полузабытья, вздрогнув, огляделась вокруг, как пьяная. Они налили масла в гаснущее пламя, и Бриенна вдруг захотела сунуть в огонь свои пальцы – так их свело от мороза. Она посмотрела на Артура. Лицо его было мокрым, он чуть не плакал. Кончик носа у него побелел, она начала тереть его ладонью, но, видимо, рука ее была так холодна, что Артур мотал головой и вырывался. - Ты замерзла? – спросил он. - Нет. Не вздумай сходить из седла, - прикрикнула она, видя, что он потянулся к ней. – Я в порядке. Со мной все хорошо! - Мы не должны гасить огонь. - Хорошо. Мы так и делаем. И вдруг где-то невдалеке, как показалось ей, совсем рядом – раздался леденящий душу волчий вой. Артур задрожал, подняв к небу лицо. - Ты тоже слышала? - Это метель. - Это волки. - Нет. Он посмотрел на нее, нахмурившись: - Ты слышала? Точно слышала, мама? Бриенна не стала ему отвечать, она села в седло, прижала Артура к себе - и что есть силы хлестнула бедное животное. Они промчались сквозь какие-то высокие, плотные кусты, лошадь в испуге перемахнула через какие-то овраги и узкие речки, и очутилась на каменном уступе, что шел вдоль крутой горы. Она попятилась, позади опять взвыли – и на сей раз даже ближе – проклятые твари. Бриенну затрясло. От страха она даже о холоде позабыла. Лошадь встала на дыбы, едва не сбросив ездоков – а потом понеслась во весь опор, Бриенна бросила фонарь и выхватила меч, другой рукой крепко прижимая мальчика к себе. Позади раздавались какие-то странные звуки – рычание и вой, и скулеж, точно волки заранее оплакивали своих жертв. И вдруг все закончилось – Артур вскрикнул, когда лошадь метнулась по склону, оскользнулась и начала падать. Бриенна все мгновенно поняла: животное сломало или вывихнуло – в их положении все было едино – ногу. Они соскочили в последний момент, скатились неуклюже по мерзлым камням: и тогда лошадь поволокло по скользкой снежной корке, вниз, вниз, вниз - и она ухнула под обрыв. Бриенна схватила сына на руки, боясь, что и он оскользнется и кубарем понесется к пропасти. Он был легким, его могло сдуть с края, словно перышко… Высок ли обрыв, она не знала. Раздался крик, полный боли и страдания, такой сильный, что прорезал даже пустое, ровное гудение метели – и вдруг все смолкло. Замолчала и волчья стая. Где-то вдалеке ветер гудел в каменных останцах, густо натыканных на пологом склоне горы, словно бы великаньи дети здесь забавлялись своими исполинскими игрушками. Бриенна побрела выше. Она надеялась, что снежный покров на вершине будет меньше, что снежинки сметет ветром. Ноги ее оледенели до самых колен и их сводило от мучительной боли, которая, казалось, нарастала с каждым шагом. Артур размахивал своим фонарем в угрюмом, молчаливом потрясении. Она обхватила сына двумя руками, спрятав меч в ножны. Крепко прижала к себе. Артур все понял, он обнял ее за шею и ткнулся носом в плечо. Но фонарь он не опускал. Свет окружал их, словно масляный желтоватый плащ. - Не бойся. Мы совсем близко. Мы и так дойдем, - сказала она. Ветер забился ей в рот, вырвав последние слова и скомкав их, набив ее горло шершавыми снежинками. Она почувствовала, что по ее щекам потекли слезы, и такие горячие, будто она в такой холод вдруг научилась, подобно Красной Жрице, исторгать огонь из себя самой. И она все шла, и шла, и шла – карабкалась выше, потерявшись во мгле, спотыкаясь и путая следы. - Мы заблудились? – спросил Артур, когда она, выбившись из сил, все-таки остановилась. Она по колено увязла в липком снегу. Вокруг них не было видно ровным счетом ничего – только нетронутый белый покров и бесконечные нити вьюжной поземки. Неба тоже не было: вместо него их просто осыпало пригоршнями белых хлопьев. Бриенна заморгала, чтобы стряхнуть их с оледеневших ресниц. - Нет. - Пусти, я пойду сам. - Снег для тебя уж очень глубокий, Артур. - Я стану светить фонарем, и я… Он замолчал, потому что она больше не отвечала. Беспрекословно выпустила его из рук - и осела на землю. Дальше она помнила лишь какие-то отрывки, будто память ее засыпало снегом, этим бесконечным проклятым снегом, и замело глубокими сугробами. Помнила она, как Артур бегал вокруг нее, увязая в снегу, высоко поднимая свой жалкий желтенький фонарик. Огонь казался ей теперь кусочком солнца, случайно пойманным в тяжелую железную клетку – гаснущим солнцем, которому хотелось уснуть, как и ей самой. Потом помнила, как сидела, сгорбившись, низко опустив голову и ощущая, что, наконец, приятное сонное тепло льется по всему телу. Потом – фонарь, покосившийся в снежном гребне невдалеке. Он почти погас, пламя едва вздрагивало. Артур убегал и возвращался, тряс ее и уговаривал вставать, идти, согреться, просыпаться. Наконец, он в отчаянии скинул с себя свой маленький плащ и набросил на нее. Она кое-как собрала себя, схватила его за плечи и закричала – или забормотала осипшим голосом, Бриенна уже не могла различить собственных слов. Не смей, не смей, не смей раздеваться! Бриенна натянула на него плащ, трясясь от этого последнего усилия, и последнее, что расслышала – его горький плач рядом с собой. Она, должно быть, напугала его этим своим – лишь наполовину человеческим – хриплым шипением. Прижав сына к себе, она начала раскачиваться, надеясь, что ему станет теплее от ее тепла. А ей вдруг стало тепло – даже жарко, так жарко, что, будь у нее побольше сил, она бы вовсе сбросила с себя доспехи, осталась бы только в нижней рубашке. Но ее хватило лишь на то, чтобы расстегнуть свой плащ. Мир отодвинулся и закачался над ней, словно бы отпустил ее, она оглохла и ослепла, но почему-то было ей ужасно спокойно. Руки ее упали на колени. Пальцы застыли, и снег стал их щекотать, он показался Бриенне вдруг горячим – обжигающим, как волшебное пламя. Больше она не шевелилась. Дальше помнились ей совершенно уж чуднЫе картины – из-за гребня горы к ним вышли люди-великаны. Они топали вокруг и что-то говорили своими глубокими, похожими на гудение, голосами. Качались тени и свет множества факелов. Лошади фыркали. Люди спорили, кричали. Ее кто-то подхватил на руки и понес, легко, как перышко. Она слышала крик сына, его отчаянный рев, затем – голос рядом с собой. - Не беспокойся. Я тебя не оставлю! – запальчиво и упрямо сказал он ей. Только не смей за мной идти, подумала она с печалью. Бриенна отчего-то в этот момент уверилась, что умирает. Только не ходи за мной туда, прошу, взмолилась она. Но она не могла и слова произнести, даже шептать – грудь ее будто завалило множеством камней. Она попыталась – и не сумела - сделать крошечный вдох. Все стало сужаться и меркнуть, до какой-то невидимой точки, за которой, Бриенна это знала – больше ничего уже не станет. И вдруг все правда остановилось. А потом ей приснилось, что Артур подул ей в лицо. Она открыла глаза и обвела ими темный потолок, срубленный из бревен, опутанный толстыми почерневшими балками. - Вот и ты, - сказал голос рядом с нею. - Вот и ты, вот и ты, вот и ты, мама, - заверещал Артур, тоже где-то совсем рядом. Он охватил ее лицо горячими ладошками и принялся покрывать его поцелуями. Бриенна не могла шевельнуться – так была слаба. Она просто лежала и позволяла ему обнимать себя, тормошить, и, наконец, кто-то отогнал сына от нее, и он откатился куда-то в сторону. - Проснулась, проснулась, наконец-то проснулась! – он никак не мог успокоиться, запрыгал, и Бриенна, с трудом повернув голову, увидела, что он скачет в беззаветном восторге рядом с ней, на широкой кровати, устеленной звериными шкурами. Кровать от этих прыжков только жалобно покряхтывала, в деревянных досках рождался и стихал какой-то тоненький скрип. Артур был одет в огромную мужскую рубашку и закатанные до колен штаны, которые на нем болтались, словно мешок. - Вы поступили опрометчиво, леди Бриенна, - сказал знакомый, угрюмый и глуховатый голос. Она перевела взгляд в изножье кровати – и увидела Джона Сноу, который смотрел на нее со своей тихой печальной усмешкой. – Если бы не свет на склоне холма, мы не нашли бы вас. Свет на склоне холма, мысленно повторила она. - Это Артур, - сказала она, разлепив сухие губы. Вышло тихо и как-то ужасно пискляво. – Он… не гасил фонарь… - Да, он самый. Малец-то не промах. Вот, а теперь ты побудь умницей и послушай, что говорю. Молодец, давай, открывай рот: велено тебя допоить. Надо допить, Бриенна. Надо, надо, надо. Не отворачивайся... Еще один знакомый голос. Тормунд Великанья Смерть поднес к ее губам плошку с каким-то горячим питьем. Она хотела задать им множество вопросов, поблагодарить, оправдаться за свое бесславное путешествие – но говорить ей больше не давали. Ее поили отварами и растирали ее ноги и руки. Откидывали тяжелые одеяла и обтирали ее чем-то горячим, затем – жесткими полотенцами, затем вновь укрывали, оставляли в покое, она проваливалась в сон без сна: но потом ее снова будили, заставляли пить то одно, то другое зелье. Их вязкий острый вкус сушил ей горло и щекотал в груди. Являлся сын, тормошил ее и что-то ей говорил, и его опять отгоняли, заставляя Бриенну стонать от страха. Она стала бояться, что в этих предсмертных видениях сына от нее изгонят – и что она останется совершенно одна. Но однажды, пробудившись, выбравшись из этого липкого полузабытья, она открыла глаза и увидела, что в комнате как-то удивительно светло. Все свечи погасли. В очаге трещали поленья, за слюдяными окошками виднелась заплатка ярко-синего неба. Артур сидел за высоким столом, срубленным из желтого кедра, и, высунув от старания язык, строгал ножиком кусок свежего дерева. В комнате пахло смолой и стружками. Тормунд храпел на стуле с высокой резной спинкой, поставленном рядом с ее постелью. Он спал, сцепив руки на животе, вытянув ноги, его рыжая борода казалось, пылала в солнечных лучах. Рот его был приоткрыт, и в груди одичалого вибрировали не то грозный звериный рык, не то безмятежное кошачье мурчание. Бриенна перевела взгляд – и натолкнулась на Сноу, который стоял у очага, вытянув обе руки за спину. С его мехового плаща капало: это таял снег, забившийся между ворсинками. Джон осторожно улыбнулся, заметив, что Бриенна смотрит. - Спасибо, - пробормотала она в сильнейшем смущении. - Ты уже говорила сто раз, - Тормунд встряхнулся всем телом и зевнул. Он проснулся, наверное, как и засыпал – мгновенно и безоговорочно. – Не стоит себя обессиливать напрасными словами. За что благодаришь? Неужели мы бы оставили тебя в беде? - Мама все повторяет, - сказал Артур с гордостью, отбросил свои игрушки и забрался на постель. - О, мальчик. Хватит тут крутиться, - еще один голос, на сей раз незнакомый. Бриенна повернула голову. – Ты словно маленькая собачонка, куда не повернешься, всюду ты. - Вообще-то, не такая уж маленькая, Кая, дочь Сорена. - Хорошо, не маленькая, Артур, сын Бриенны. Но всюду, где не просят, совать свой нос и крутиться, будто у тебя уголья в заду – прям твое особенное умение, а? Ты как так умудряешься? Научил бы меня, я бы уж сто дел за день переделала. Артур польщенно захихикал, скатился с кровати и перехватил поднос с какими-то тарелочками, кружками и кувшинами у маленькой – и правда едва выше его ростом – старушки. Обутая в странно гигантские, разношенные башмаки из свалянной шерсти, закутанная во множество шалей и платков, она проковыляла к постели и замахала на Тормунда скрученными от времени и болезней, узловатыми пальцами: - И ты отойди. Разлегся, как пес, право. Пусти, отодвинься, бородатое ты чучело… дай мне ее накормить. - Я помогу! – крикнул Артур от стола. Джон заметил, как трясутся его руки, забрал у него поднос. Он поставил посуду на стол, а затем положил обе ладони на плечи пальчика и придержал его, со своей необъяснимой и аккуратной старковской деликатностью, которая всегда Бриенну - в них всех - восхищала. - Долго я здесь… я… так?.. - Бриенна беспомощно выдохнула и посмотрела на Тормунда. Тот ласково усмехнулся и отвел глаза. Она уставилась на Сноу. Джон поднял бровь, затем смущенно сказал: - Это было две дюжины ночей назад. Мы нашли вас в первую осеннюю метель. Теперь уже наступила зима… Бриенна в ужасе затрясла головой: - И я все еще… - Пару раз ты вставала. Даже умудрилась спуститься вниз и выбраться на крыльцо. Ты была в бреду. Все повторяла, что надо захоронить каких-то братьев, которые лежат там, в овине. Сразу скажу, у нас в овине только овцы и баран, так что нам никого хоронить не надо было. Ну, и мы тебя вернули в постель, - объяснил Тормунд, не сводя с нее своего открытого и ясного взора. Чувствуя, что краснеет и что слезы подступают к глазам, Бриенна ухватилась за толстую стопку одеял, которая ее укрывала. - Нет, нет, нет. Опять побежишь? Да что ж вы такие неугомонные-то оба! – всплеснула руками старушка. – Ну полежи ты спокойно. Тебе надо набраться сил. Нельзя метаться, как полоумная. Твои ножки едва зажили. «Ножки», подумала Бриенна. Она едва не фыркнула. На всякий случай пошевелила пальцами ног, прислушиваясь к себе. - Твои лодыжки, коленки и даже бедра были покрыты льдом. Пока везли вас сюда, я едва смог стянуть сапоги. Растирал их что есть силы… Бабушка говорит, ты могла погибнуть, потому что очень замерзла. Ты уснула в снегу, помнишь это? - Почти. - Почти, - повторил Тормунд с жалостью. – Человек засыпает, а потом уж и все. Хорошо, что мелкий вокруг тебя скакал и верещал во всю глотку. - Я звал на помощь, - запальчиво сказал Артур. - Больше того рыдал. Но, это все было к лучшему. Такую луженую глотку в моих краях еще поискать. - Да я уже много лет не рыдал! - Иногда это полезно, - наставительно сообщила Артуру старушка. – От слез в голове потом ясно. - Не знаю, не пробовал! - Вот в следующий раз тебя опять баран укусит, и опять попробуешь, - проворчала она. Бриенна внезапно поняла, что все они говорили и вели себя друг с другом так, словно жили вместе целую вечность – и много чего у них случилось. Артур прежде знал и Тормунда, и Джона Сноу, и вел себя с ними так, как со всеми своими любимцами в Винтерфелле. Но он уже, кажется, успел сдружиться и с маленькой старушонкой, и стремился, если не помочь ей во всем, так во всем сопровождать. Явилась еще одна старуха – древняя и медленная, как черепаха. Глаза ее были покрыты бельмами, и она передвигалась по комнате, вытянув перед собой костлявую руку. На голове ее белели тонкие, словно пух, по-детски легкие волосы. Тормунд помог ей сесть у огня, и она, кажется, тотчас задремала, но иногда встряхивала головой и кивала, вслушиваясь в чужие разговоры. Появился и старик, как позже, и к огромному изумлению Бриенны, выяснилось – отец этих двоих. Он оказался еще в уме, хотя и безумно дряхлым, согбенным в половину собственного роста, заросшим клочковатой бородой, северянином по имени Сорен. Он также был слеп, но то была слепота иного рода. Тормунд, усадив старика за стол, объяснил Бриенне, что дедовские нелады с глазами, возможно, ее с сыном и спасли. - Перед собственным носом дед и бревна не увидит. Но чем дальше, тем ему лучше видно. Это он заметил огоньки, что метались по склону. Мы не поверили ему, пока не выехали проверить за реку, и не поняли, что там вправду кто-то есть, кто-то бродит в метели… Сорен с важным видом кивал. Руки его, сложенные на красиво изукрашенной камешками и серебряными накладками трости, слегка тряслись. - Не надо ходить в перемену погоды, - проскрипел он. – Не надо, милая девушка, не надо бы. Некоторое время все слушали его наставительное бормотание, и слушали с почтительным вниманием. Потом, наконец, Тормунд хлопнул себя ладонями по бедрам: - Ну, а теперь время покушать, «милая девушка». Он посмотрел Бриенне в лицо и рассмеялся, будто только что произнес самую забавную в мире шутку. Она невольно улыбнулась в ответ. - Милая? – спросила она, когда Кая поднесла к ее губам ложку с чем-то горячим. Она попыталась ложку перехватить, но пальцы еще плохо слушались. - Мне понравилось, что дед Сорен тебя так зовет. Он думает - ты прекрасная лесная дева, которую внуку сами старые боги послали. - А я тогда кто? – с восхищением осведомился Артур. - Дитя леса, вероятно. - О! Было видно, что Артур одновременно польщен и взволнован. - Эй. Ну-ка ешь. - Я правда не хочу, - начала она виновато. Тормунд сдвинул брови. Сноу пожал плечами в ответ на ее умоляющий взгляд. Если северяне собирались кого-то накормить, то, наверное, не было такой силы, которая бы их остановила. Так, вдвоем с бабулей Каей, Тормунд умудрился влить в Бриенну несколько ложек супа. Потом они заставили ее попробовать того и сего, уговорами, лестью, лаской и ворчанием. Она попробовала маленькие кусочки приправленной травами ягнятины, которую старушки подавали с разварными овощами, потом – морковных лепешек на меду, потом – ягод, раздавленных в густых, как масло, сливках и политых горным медом, потом – запеченной на углях рыбки, потом – белого хлеба с укропными семенами, и брусничной пастилы, и взбитого над паром меда с кедровыми орешками, и печеных яблок с бузинным сиропом, и ржаных пирожков с крапивой и капустными листьями, и еще множество угощений. Все подносили ей крошечными порциями, разложенное по маленьким тарелочкам и блюдцам, точно больному и капризному ребенку. - Ты ничего не ела много дней, - объяснил ей Тормунд, вытирая сливки с ее щеки зажатым в руке, жестким, хрустящим от чистоты, полотенцем. Ее удивила нежность, с которой он прикасался к ней. Точно она была выточена из хрусталя. – Я мог относить тебя на руках вниз, в парилку. Но это, допустим, не удивительно. Силушка у меня всегда водилась. Но что там, даже Сноу смог тебя на руки поднять. - В парилку?.. Бабуля Кая объяснила ей, что, по местному поверью, ледяные духи покидают тело больного, если сунуть его в горячий пар. Может, это и оказалось правдой, подумала Бриенна полусонно. В конце концов, я ведь выжила. - Я тоже там мылся. Уже и не раз. Могу продержаться на верхней полке дольше всех! – сказал Артур. - Если считать до пяти: а потом твои пятки только и сверкают, пока ты прыгаешь вниз, - захохотал Тормунд. - Ничего, в первый-то раз я туда и нос забоялся сунуть. - Это верно. Ты молодец, Артур, дитя леса! - Со временем к пару привыкают. Живому жар не беда: омертвелые же его страшатся. Мы добавляли в пар целебные травы. Тысячелистник, медуницу, цветы бузины и березовые почки. А еще фиалковый корень, полынь, сныть, репейник, ромашку, сосновые иглы. Видишь ли, милая девушка, ледяные душонки ненавидят, если пахнет летом. Бриенна покосилась на Сорена, который сообщил это самым уверенным тоном. Но никто не улыбался, все только с почтением кивали. Артур умчался, чтобы помочь старушкам прибрать на столе и принести для Бриенны чистые простыни и рубашки. Потом, когда все разбрелись, в комнате остались только Джон, Тормунд и Бриенна. Мальчик вернулся и заполз под покрывало. Он прижался к Бриенне и обхватил за талию своими тонкими руками. Она слегка пошевелила пальцами, погладив его плечо. - Теперь ты всегда будешь живая? - И прежде была. Только… болела. - Тебе лучше? Теперь не будешь? Не будешь больше болеть? - Нет, дружок, думаю, это мне вовсе ни к чему. - Обещай. - Обещаю. - Мама. Хочешь, мы пойдем с тобой на реку? Я был там уже много раз, я все тебе покажу, там так весело! Там устроили запруду, и я… Она начала засыпать, изо всех сил пыталась разлепить веки, но они закрывались как-то сами собой. Тормунд так и сидел напротив нее, сверлил ее этими внимательными голубыми, как льдинки, глазами. Потом, когда Бриенну утягивало в дремоту, он обернулся и что-то негромко сказал Джону Сноу. Она беспокойно застонала, когда Джон осторожно вытянул Артура из-под вязаного покрывала. Он зашептал Артуру на ухо и понес его к дверям. Артур начал крутиться в его руках, Джон отпустил его, но все еще держал за руку и тянул из комнаты. Ей стало в этот миг – когда сына от нее унесли – ужасно одиноко, навалилась какая-то светлая, обреченная печаль. Бриенна плавала в ощущениях тепла и бессилия. Теперь она даже пальцами шевельнуть не могла. - Тебе надо отдыхать, - сказал Тормунд. Его глубокий, спокойный голос звучал, казалось, откуда-то издалека. – Прошу тебя, набирайся сил. Ты сильнее всех, ты должна… И она опять уснула. Было то магическое действие бузинного пара, или лакомств, которыми ее теперь каждый день пичкали, или горьких травяных чаев – или просто ее время еще не пришло – или ее обещание, данное сыну, следовало исполнить, как и все данные ею клятвы – но Бриенна начала выздоравливать. Первые дни она вставала с постели и проходила несколько шагов, и поднимался кашель, поначалу с алыми капельками крови. Затем ее путь удлинился: она могла, опираясь на Артура, или руку Тормунда или Сноу, пройти сама до двери или до стола. Шаги ее крепли, затекшие от долгой болезни мышцы приятно гудели. Она много спала: и пыталась за то принести свои извинения хозяевам, но те только отмахивались. Наконец, наступил такой день – и Бриенна о нем втайне мечтала, пока лежала, обессиленная, мокрая, в поту и слезах, после своих маленьких побед – когда она поднялась рано утром, умылась приготовленной для нее водой, расчесала волосы и собрала их в косу, одела длинную холщовую рубаху, а поверх нее – теплое шерстяное платье, расшитое стеклянными бусинами. И, когда Артур принес ей поднос с завтраком, бедное дитя едва не выронило все из рук. Тормунд перехватил ношу и сказал: - Ты прекрасна, лесная дева. Она стояла у окна, повернувшись к ним, слегка наклонив голову. - Все сюда! – гаркнул Тормунд, и Артур убежал собирать свидетелей своего счастья. Все пришли к столу, загалдели и забормотали, какая она, Бриенна, красавица, какая она молодец, как они все в это верили – и прочие милые вещи. Она смущенно переводила взгляд с одного лица на другое, потом осторожно наклонилась и обняла бабулю Каю. По очереди обняла всех, но, перед тем, как сомкнуть руки на плечах Тормунда, она вдруг почувствовала, что краснеет и пятится. - Что же? – он поднял бровь, пряча за насмешкой неловкую обиду. – Нет? Бриенна встряхнула головой и протянула к нему руки. Он, казалось, не хотел ее отпускать. Наконец, с благодарностями было покончено: все уселись вокруг стола, занялся маленький, но радостный пир. Тормунд все время шутил и рассказывал всевозможные байки, пожалуй, излишне громко и старательно - и с каким-то мальчишеским отчаянием. Старики зашикали на него. Даже Сноу все понял, и, в конце концов, повлек его, хлебнувшего медовой браги, на выход. У двери Тормунд вдруг обернулся и сказал, уставившись на нее в упор: - Ты была достойна большего, всегда была… - тут Джон хлопнул друга по плечу и развернул к порогу, не без суеты и усилий. Бриенна взялась помогать убирать со стола – и эти дела, крохотные, добродетельные, незначительные, но странно милые – отвлекли ее от грустных мыслей. Вообще, после болезни ход ее размышлений не то, чтобы замедлился, но как-то умиротворился и посветлел. Или дело было в Тысячелистнике? Все в этом доме ей показалось невозможно очаровательным, неописуемо славным. Это было большое – по меркам одичалых даже слишком – строение с несколькими входами. Первый этаж занимали огромная, как для великанов, каминная комната, кухня с двумя очагами в двух ее концах, кладовые и парная, пристроенная к дому с востока. Тут же были устроены и комнаты стариков, каждому Тормунд обставил жилище в соответствии с их привычками и привязанностями. Комната Каи вся благоухала лечебными травами, которые были развешены гирляндами под потолком, сохли в мешочках на вбитых в резные колонны крючьях, висели связанными пучками. Комната ее сестры, Мии, была устлана мягкими шкурами и коврами, на полу там и тут лежали набитые соломой тюфячки, а между стенами и мебелью натянули веревки для слепых - чтобы передвижения бедной старушки не обернулись бедой. В комнате Сорена были развешены охотничьи трофеи и везде лежали детали луков. В молодости он был знатным лучником, объяснил Бриенне Тормунд. На одной стене Артур и Джон нарисовали старичку огромную мишень, в которую никогда не единой стрелы теперь не попадало, но, впрочем, Сорен уверял всех, что он их сразу вынимает из яблочка. Наверху устроены были спальни – три из них прежде пустовали, предназначенные для гостей. Такую спальню теперь отдали Бриенне, а в еще одной, уставленной четырьмя узкими и простыми кроватями, в гордом одиночестве расположился Артур. Это была комната, устроенная для ночевки воинов, и ему ужасно нравилось в ней все – и точильный камень для мечей, и сундуки, набитые сломанными наконечниками и старыми кинжалами. И – особенно - карты, развешенные по стенам. У Сноу была своя комната, а сам хозяин Тысячелистника жил в самой дальней, высокой, мансардной, всегда прохладной, устроенной под высокими сводами кедрового терема. В спальне его были окошки, выходившие на все четыре стороны света. Там тоже повсюду валялось оружие, какие-то диковины, подношения от разных кланов, обтянутые тюленьей кожей барабаны, костяные божки, сшитые из мамонтовых шкур сумки: неудивительно, что Артур оттуда не уходил бы и вовсе, если бы Бриенна порой, пытаясь призвать его к порядку, не повышала голос. В доме дни и ночи стояло сухое, ласковое тепло. Камины жарко топили, не гасили и огни в хлебной печи. И пахло приятно, удивительно: смолой и хвоей, и какой-то снежной, бесконечной, чистотой. По утрам пахло свежим хлебом и медовой закваской, кипрейным чаем, брусничным пирогом. К обеду разливался запах наваристого грибного супа или жаркого с приправами. А по вечерам, когда Кая и Сорен устраивали парную, пахло таинственно, трепетно – черничными листьями, дымной корой, ромашкой, шалфеем, чабрецом, календулой. Это был запах дома, часто думала Бриенна. Настоящего дома, какой должен быть у каждого человека… Но не каждый его заслужил, тотчас мысленно обрывала она себя. Не ты. О, только не ты. Она сидела у окна своей комнаты, глядя как внизу, во дворе, в пушистых, искрящихся на солнце сугробах Артур играет с ездовыми собаками. Все пятеро пребывали в полном восторге. За мальчиком бегал, неуклюже и весь дрожа от счастья, рыжий, коротконогий щенок. В игру, наконец, вбежал и толстый, черный, как уголь, кот – любимец старушки Мии. На шее у него была повязана лента с бубенчиком, чтобы она всегда могла его услышать. Вся ватага занималась тем, что по очереди притаскивала Артуру палки и веточки. Затем они принялись скатываться с ледяной горки, Артур хохотал, собаки заливались радостным лаем, а кот, словно воевода среди новобранцев, ворчал, плевался и шипел, пытаясь навести хоть какое-то подобие порядка. На Артуре была огромная меховая хламида, перешитая из плаща Тормунда. На голове у него была связанная Каей шапка из толстых крученых нитей. Шапка то и дело сползала мальчику на нос, и он напомнил Бриенне саму себя – некогда, в шлеме с оленьими рогами, который был ей не в пору, но она… Бриенна вздохнула. Она была так горда, так наивно своим шлемом горда. Бриенна глядела и глядела, на низкое синее небо и белые холсты, укрывшие мир вокруг, речные берега, холмы и останцы. Иногда сын поднимал голову, находил ее взглядом, улыбался своей беззубой улыбкой - и махал ей большой меховой варежкой. Тогда она улыбалась в ответ и поднимала руку. На подоконнике выстроился ряд кедровых шишек, которыми Артур вечерами играл, приделав им головы из кусков смолы, и ручки и ножки из веточек. Солдаты Севера. Бриенна проводила пальцами по их шершавым маленьким кольчужкам. В дверь кто-то поскребся, она позвала, громко и ласково: - Входи, Кая, входи. Но вошли двое мужчин. Тормунд выглядел смущенным. Сноу смотрел непроницаемо, весь и всегда в своем темном, грустном спокойствии. Оно укутывало его и укрывало, словно плащ, подумала Бриенна, выдавив робкую улыбку. Ей почему-то стало страшно. Она и сама не знала, отчего. Предчувствие, впрочем, вскоре оправдалось. - Бриенна, - начал Тормунд. Замолчал, крякнул и посмотрел на Сноу, в явной до неприличия надежде. – Бриенна, я вот… Мы… - Леди Бриенна, - твердо сказал Джон, садясь сжимая руки на столе перед собой. – Как вы себя чувствуете? Они нас прогонят, подумала она в панике. Стоит ли солгать? Прямо ему в лицо? О, так низко она не пала. Но Артур, беспомощно подумалось ей. Артур не выдержит, если я опять потащу его прочь, я обреку его на погибель, страшную – особенно - в этом снежном и пустом краю. - Хорошо, - сказала она, сглотнув. – Я чувствую себя очень хорошо. Я только… - Что? – с неуместной радостью оборвал ее Тормунд. – Что? Ты все еще слаба, правда? Сноу посмотрел на него, слегка сощурив глаза. Потом показал взглядом: присядь, и Тормунд послушно плюхнулся на стул напротив. Он взял кувшин с черничным соком и принялся цедить в большой деревянный кубок. - Мы бы желали остаться с вами еще, - вздохнув, сказал Сноу. Сердце ее оборвалось. - Но мы не можем, - продолжал он, глядя ей в лицо. – Мы перегоняли стада, когда все это случилось. Наши животные не могут долго жить в лесах. Здесь слишком тепло для них. Они не могут есть траву, от этого болеют и… Поймите, мы были бы счастливы остаться в Тысячелистнике. - Что? – глупо переспросила она. – Вы?.. - Да ведь она не понимает, - простонал вдруг Тормунд, с грохотом поставив кубок на стол. – Оставь ее! - Леди Бриенна, ведь дело в том, что Тормунд здесь не живет подолгу, - упрямо сказал Сноу. – Я и вовсе. Это не мой дом. Мой дом далеко на севере. Здесь слишком тепло и слишком близко к Стене. Нам пора уходить. Сможете ли вы… сможете ли остаться, ответите ли на нашу просьбу? Я знаю, что вы немало перенесли, я пойму, если вы захотите вернуться в Винтерфелл, под защиту сестры, или же… Вы едва не замерзли до смерти. Должно быть, эти края вас пугают. И все же. Здесь вам были очень и очень рады. Мы все… мы боялись за вас. И мы любим Артура. Если вы примете нашу просьбу, вы очень обяжете всех нас. - Просьбу о чем? – оторопело пробормотала она. Посмотрела на Тормунда. Губы у него стали лиловыми от черничного сока. - Останься здесь, Бриенна. Я прошу. Все просят. Покуда ты болела, я не мог уйти. Я не мог… я не вынес бы, если бы в дороге меня догнали худые вести. Но теперь я больше ждать не могу. Или отпущу своих людей, и им придется ехать в кораль без меня, или я оставлю тебя на попечении трех глубоких стариков… Выбор у меня так себе. Но я его сделаю, и все сделаю так, как ты сейчас мне велишь. - Вы хотите уйти? - Да, но… И это ведь так просто? Ответь, что тебе это по душе. Я хочу, чтобы ты осталась. Здесь. В Тысячелистнике. Ты и Артур. Прошу, молю - останьтесь у нас. Ты слишком слаба, чтобы куда-то ехать. Бриенна! Винтерфелл так далеко! - Но я не… Она тихо рассмеялась. Она разучилась людям доверять, вот в чем дело. Разучилась - и разуверилась в них, и все началось еще той проклятой ночью в Винтерфелле. - Да ведь я сама шла сюда просить об укрытии, - наконец, выдавила она. Видя их слегка вытянувшиеся лица, она вздрогнула и почувствовала, что краснеет. Ей пришлось рассказать им – все, все, все, до момента, как лошадь упала под обрыв, а они с сыном осталась на продуваемом всеми ветрами склоне холма. Слушали ее молча, иногда переглядывались – но не перебивали. И вообще ничего не говорили. - Знаю, что совершила ужасные ошибки, - тихо проговорила Бриенна. – Я должна была оставить Артура у Карстарков и вернуться, чтобы служить леди Старк. Тогда, вероятно, все наши беды были бы остановлены. Он не нашел бы его, а меня он никогда и не искал. Но я… Я ужасная мать, себялюбивая, трусливая, глупая, в этом он прав: я недалекая, я глупая, ведь я сделала все, чтобы завести сына на погибель… Столько натворила всего. - Прекрати, - вскричал Тормунд и вдруг вскочил и навис над нею, сжимая кулак. Бриенна отшатнулась, а Сноу поморщился. – Перестань себя винить, женщина! Уж кто был виноват? Кто? По-твоему, кто?! Опять, значит, ты?! Не он? Не он?! Опять, значит, не он?! Он замолчал, будто поперхнулся своим гневом и, заметив ее бледность, отошел к очагу. Отвернулся и начал, сопя, разгребать поленья длинной кочергой. Бриенна посмотрела на Сноу и вдруг поняла, отчего одичалый народ так его принял – и принимали все люди в Королевствах. От него исходило это странное ощущение мудрости и печали, которые, казалось, были ответами на все беды на свете. Джон качнул головой и сложил руки на груди: - Я не понимаю, почему, после всего этого, вы вините себя, леди Бриенна. Вы стремились спастись, а не навредить кому, не обмануть, не отомстить. - Вы помните эту старую сказку, балладу о двух матерях, что делили ребенка? Король решил его разрубить, и та, что согласилась, выдала себя. А другая молила оставить ребенка в живых, пусть и с чужой ему матерью… Бриенна осеклась. - Нет, - сказал Тормунд после досадливой паузы. – Я не слышал. Эти ваши южные сказочки! - Я слыхал, леди Бриенна, но… - неуверенно начал Сноу. - Что, если я поступила неверно? – вырвалось у нее, наконец. – Что, если мне следовало согласиться с ним, покориться его приказу? Что, если, не желая отдать Артура, я совершила такое огромное зло, из себялюбия, из гордости, из страха его потерять, а вовсе не от того, что желала ему добра, благополучия? И как бы вы назвали такую мать? Артур, после всего, что я натворила, все равно любит меня, это… это… Так неправильно, так… Она с ужасом осознала, что плачет - лишь когда начала задыхаться. Потрогав лицо, Бриенна поняла, что давно уже бормочет свою исповедь сквозь слезы. Тормунд глядел на нее с жалостью. Сноу поерзал и вздохнул. - Вы поступили совершенно правильно. Может, в пути и случились какие неприятности, но кто здесь, да еще в одиночку, за Стеной, от них бы себя уберег? Чудес не бывает, или же цена за них бывает неоправданно высока… Но скажите, даже теперь, когда вы в таком смятении – вы правда верите, что отдать сына Ланнистеру было бы правильным решением? Она помолчала, вытирая слезы растопыренными пальцами, а потом просто, помотав головой, закрыла лицо ладонями. - Я не знаю, в самом ли деле он хочет дать сыну свое имя, титул, все прочее, включая рыцарство в будущем. Артуру он мог обещать златые горы, это маленький мальчик, не знавший плохого обращения и плохих людей… а вас обмануть ему уже не под силу. Не знаю, правда, сознательный обман это был, или ненамеренное лукавство. Одно знаю точно – нельзя ни в чем ему доверять, пока его сестра при нем. - Или он при ней, - буркнул Тормунд. Джон посмотрел на него, подняв брови, но кивнул. Бриенна сидела теперь, переводя затуманенный слезами взгляд – с одного на другого. - Вы почти не знали Серсею Ланнистер, - сказал Сноу, после задумчивой паузы, и было видно, что он отчаянно пытается подобрать слова. – Я тоже. Не имел чести или же, точнее и честнее сказать… имел столь огромную удачу. Но моя сестра узнала ее превосходно. Если есть на свете человек, кого она одновременно презирает, ненавидит – и боится, все еще боится – так это Серсея. Сир Джейме сделал выбор, но… не позволяйте ему выбирать за вас. Это его сын. Все так. Возможно, теперь его обуревают раскаяние и желание иметь наследника. Но он отрекся от Артура в тот момент, как оставил… Винтерфелл. Почему-то она была ему благодарна за выбор фразы. За то, что он не сказал: «оставил вас». Это вызвало бы, возможно, новую бурю слез. О, болезнь ее так ослабила. Она стала плаксива, беспомощна… Или же просто - так устала все таить в себе. - А теперь он и в самом деле при Серсее, что означает – рядом с ним опасное, хищное животное, способное на все. И ко всему привычное. Что бы мы вам сказали, когда вы бросились от него прочь? Тормунд пожал плечами, сердито фыркнул: - Беги. Беги, что есть силы. - Это сказал бы вам не только любой из Старков, но и любой в Королевствах, леди Бриенна. Останьтесь здесь, под нашей защитой. Север всегда был за вас, теперь и отныне - не подведет. Я пошлю весть Сансе, и, если вдруг Ланнистера вновь сюда занесет, она-то сумеет его отвадить. Придумает нечто… Что отослала вас за море, или еще что-нибудь. Санса очень умна. Умнее всех нас троих, пожалуй. И в ней есть… некая хитрость, расчетливый, складный ум. В конце концов, она лучше всех знает, как управляться с Ланнистерами, с их гордыней, с их самыми тайными слабостями. Уверен, она нам поможет. Только вот… Вы не… не примите это как знак того, что теперь нам обязаны. Никто не заставит вас делать черную работу, никакую работу. Вы не пленница и не батрачка здесь, вы – гостья. Понимаете это? Понимаете ли вы меня? - Но мне вовсе несложно… - проговорила Бриенна, вставая. - Нет, нет, нет, - замахал на нее руками Тормунд. – Ведь я вижу, как ты стремишься помогать, но пойми, мои старики и без тебя со всем прекрасно управляются. Им не нужны ни нянька, ни кухарка, ни слуги. - Но я могу отплатить, - гнула свое она. – Мой долг, как рыцаря… Тормунд шагнул к ней и двумя руками обхватил ее лицо. От этого движения все в ней замерло – страх мешался с нежностью к нему, и ничто не могло возобладать. - Ты оплатишь нам тем, что выздоровеешь и окрепнешь, сир Бриенна. Подумай об этом как о своем главном задании. Ты нужна нам живой и здоровой. Нам? Да вот что подумай. Мальчику нужна. Ты обещала ему. Обещала! Отдыхай и набирайся сил. Большие пальцы его гладили ее скулы. Бриенна часто моргала, не решаясь отступить. - Ты еще слабая. Я знаю, какая ты, когда сильная. Хочу, чтобы та Бриенна вернулась. Пусть эти проклятые ледяные демоны уйдут из тебя. Со временем они уйдут. - Ледяные демоны, - она невольно ухмыльнулась. - Я чувствую их, чую этих мразей. Вот тут, - Тормунд опустил руку, прикоснувшись к ее ключицам, - и тут, - он коснулся ее руки, бледной до синевы и слабой. Она с тревогой покосилась на Джона и увидела, что стул его был пуст. Он как-то незаметно выскользнул из комнаты, за что Бриенна была ему благодарна – и все же сердилась на него. Присутствие Тормунда и прежде заставляло ее беспокоиться. Он это узнал, прочел на ее лице, грустно ухмыльнулся и отошел, отпустив ее. - Прости. Не следовало прикасаться. Ты испугалась. Меня? Нет, - он выглянул в окно, залитое теперь желтым зимним закатом. – Скорее уж, прошлого. А все-таки меня тоже. Она слышала, как внизу кто-то топал, Артур тараторил – Джон ему отвечал. Он, должно быть, помогал ему стряхивать снег со своего мехового облачения. Лаяли и поскуливали собаки. Что-то ворчала Кая, Сорен по обыкновению рассказывал свои удивительные и странные истории. Тормунд, видя, что она прислушивается, виновато пожал плечами: - А так оно, пожалуй, веселее? Когда люди… есть люди, чьи голоса тебе приятно слушать, пока ты наверху или только войдешь. Бриенна неуверенно улыбнулась: - Ты это понял, обитая там, наверху? Он широко усмехнулся, заложив руки за спину: - В этой комнате… и для них всех я – все еще какой-то мальчишка. А ведь я здоровый мужик и сам уж не раз был отцом. Но это и есть семья, разве нет? Она была удивлена точности его слов. Точности и деликатной тонкости. Так ему не присуще. Или же она просто не желала этого в нем замечать? Она вспомнила вдруг, ни к месту, и все же странно к месту – как Тормунд был счастлив за нее в тот вечер, когда Джейме снизошел до ее рыцарской мечты. Как же грязно она позволила Ланнистеру поступить после. Как грязно, как глупо, как мерзко… Она вздрогнула, отвернувшись. - У меня не было семьи. То есть… в Винтерфелле, да, но я не… А теперь Артур – моя семья. - Позволь им тебе помочь. Может, они станут твоими людьми. Теми, чьи голоса тебе станет приятно слушать из дальней и тихой комнаты. Эти голоса – единственное, что прогоняет метель и страх. Поверь мне. Единственное. Бриенна не нашлась, что ответить. В носу у нее опять предательски щипало. - Не ради себя, знаю, тебе всегда на себя было плевать, поэтому он тебя сделал рыцарем, в этом ты и правда – рыцарь поблагороднее иных. Но ради мальчика? Я сказал Сноу, что, хоть Ланнистер и его отец, но в моих владениях никогда, ни один ребенок, за грехи своего отца отвечать не будет. Сказал это Джону, когда он спросил, отчего мне Артур всегда так по сердцу, и говорю тебе. Ради Артура, останься и позволь тебе по… помочь… Бриенна разревелась, и Тормунд запнулся, прервался почти на полуслове, испуганно закружил по комнате. Безусловно, он от нее такой позорной слабости не ожидал. Она бормотала бессвязные извинения, просила дать ей всего минуту, чтобы прийти в себя, говорила, что это все нелепо, не свойственно ей, это какая-то странная болезнь, а Тормунд все это время сверлил ее изумленным и горестным взором. Когда она начала успокаиваться, он налил ей воды, в которой плавали листочки мяты и чабреца, отодвинул стул и заставил ее сесть, и сам сел напротив. - Я раньше много творил лишнего, - тихо заметил он. – И не думал… я ничего такого не думал, просто мне казалось, что и ты не… Не против? Или еще только колеблешься. Ты мне казалась сильной: смелой, сильной, умной, простой. Но у тебя как будто… другая женщина внутри, почти ребенок, и такая… невинная, хрупкая, такая нежная, чистая, беззащитная… Ох, черти и дьяволы. Тебе надо беречь себя, Бриенна. Не в боях, не в охотничьих вылазках беречь, нет, нет и нет - надо оберегать себя от людей. Он сел к ней боком и стал выискивать что-то глазами на потолке. Рука его, лежащая поверх темно-желтых, покрытых розоватыми прожилками, досок стола, сжалась в кулак и тут же разжалась, и так несколько раз. Потом он начал барабанить пальцами по столешнице. Покосился на нее, вздохнул, робко улыбнулся: - А я с годами тоже хочу убежать от людей. Бабуля Кая говорит, что она счастлива в Тысячелистнике, потому что больше никто не приходит к ней днем и ночью. Наверное, мы устаем? Устаем, ломаемся от лет. Раньше она спала часа три за ночь. Знахарка, это своего рода проклятие. - Я не знала, что она была… - О, сама она любит называть себя ведьмой. И, вроде как, знает будущее. Но толкового от нее не добиться: говорит, сами все узнаете, все придет, все будет. - Может, это и правильно? - Может. Теперь и за Стеной правит видящий сквозь деревья Король. Эти люди… особенные. Но я бы не стал молить их открывать мне все. Мы можем только полагаться на их мудрость, на то, что они вправду чего-то знают. И пусть придумывают сами, что с этой правдой делать, не мы. Не мы… Он помолчал. - Особенно же не хочу знать день и час, когда погибну. - В самом деле? – удивилась Бриенна. – А прежде люди бились за крохи таких пророчеств… - Дураки они! Да ведь сделать все равно ничего нельзя. Она не ответила, и Тормунд замолчал, опять принявшись разглядывать комнату с таким видом, будто очутился тут в первый раз. - Ты простишь ли меня? – наконец, очень тихо, проговорил он. Бриенна подняла глаза, не понимая, к чему он клонит. - За… тогда. За то, что я был таким напористым и глупым, а на деле ничегошеньки о тебе не знал. - Но я не… Ты не причинял мне никакого вреда. - И за то, что я позволил ЕМУ тебя обидеть. Выдохнув, она поморщилась. Очень многие люди Севера ненавидели Джейме всем сердцем – не она одна. Она, пожалуй что, и меньше других. - Я вернусь, когда наступят самые трескучие морозы. Тогда я вернусь сюда, к тебе. Станешь ждать? – Тормунд скосил на нее свой сияющий, в гаснущем свете сумерек – почти синий, как ляпис-лазурь, глаз. Он все еще не поворачивался к ней, но и не уходил: будто разговор был для него одновременно мучителен и желанен. - Да, - тихо ответила Бриенна. – Да, и… спасибо тебе за все, Тормунд Великанья Смерть. Несколько дней спустя они выехали вчетвером – Бриенна и Артур вдвоем на одной лошади - чтобы проводить Сноу и Тормунда в далекий путь. Проехали лесную вырубку к северу от Тысячелистника, лениво переговариваясь о всяких пустяках, погоде, хозяйственных делах, делясь шутками и историями. Артур извертелся, спрашивая, что за таинственные животные отправятся в большой перегон. Единороги? Мамонты? Тигры? Или, может быть, василиски? Тормунд только посмеивался: ты увидишь сам, какие они хорошие. Увидишь сам и сразу поймешь… Лес расступился. Они увидели большой лагерь Вольного народа, устроенный в виде нескольких концентрических кругов. К низкому серому небу поднимался дымок от множества шатров и шалашей. В поле рядом со стойбищем бродили стада нежно-сливочных, темно-серых, странно невысоких, оттого показавшихся ей игрушечными, сказочными, северных оленей. Бриенна и сама прежде никогда их не видела. Артур и вовсе был потрясен: он издал восторженный вопль, скатился из седла, не обращая внимания на ее окрики. Подбежал к одному из оленей и коснулся пушистой, оледенелой морды. Темный глаз, огромный, доверчиво-мудрый, окруженный длинными изогнутыми ресницами, косился на мальчика с лукавым и ласковым почтением. Олень склонил голову. Его покрытые бархатистым пухом рога кто-то украсил лентами и бусинами. - Ох, и сюрпризы. Теперь Артур весь изведется, что не отпустила его с вами, - заметила Бриенна, пряча улыбку. Она сняла с головы подбитый горностаями капюшон своего нового плаща - и подставила лицо тихо падавшему редкому снежку. Было пасмурно и тепло, все вокруг как-то замерло и успокоилось. Артур прыгал среди оленей и оленят, будто поставил себе задачу погладить их всех, со всеми поздороваться и поговорить. - В следующий раз обязательно, - сказал Тормунд. – Обязательно. А кто знает, может, и ты с нами отправишься?.. Все будет так, как вы попросите. Все сделаю так, как вы захотите. Это я… Я тебе обещаю, не будь я Великанья Смерть.