Find Me

В церкви было заметно теплее, чем на улице. От тусклого света десятков свечей, расставленных по помещению, покачивающиеся тени скользили по бежевым стенам. Ветер, ворвавшийся через открытую Хёнджином дверь, всколыхнул пламя, отчего чернильные пятна взметнулись к потрескавшемуся потолку. Назойливо пахло тающим воском и мокрой листвой с улицы. Проливной дождь барабанил по крыше так, будто на неё бесконечным потоком падала вишня. Монотонное постукивание заполняло собой зал, где, казалось, время застыло навсегда. Словно сама материя была создана из старинной глины, отделяющей один мир от другого. Церковь являла собой старый сосуд, потерянный в новом мире. Замёрзшие руки трутся друг о друга, Хёнджин дышит на них, шагая меж выставленных рядами скамеек. Откинув влажные волосы со лба, он ёжится в промокшей толстовке и вертит головой, оказавшись в центре у кафедры. Помещение выглядело пустым и заброшенным, однако свечи не могли зажечься сами по себе. Шаги гулким эхом отдаются от стен. Хёнджин подходит к алтарю под массивным крестом с распятым Христом и проводит по нему пальцами. По краям была пыль, но её не было посередине. Кто-то молился здесь относительно недавно, не раньше пяти-шести дней назад, иначе тонкий слой пыли успел бы набраться. Странно, что тот, кто зажёг свечи, ушёл из церкви, не погасив их. Один упавший из растопленного воска горящий фитиль и от здания останутся горелые обломки. Хёнджин держит руки над танцующим огоньком, пока не начинает жечь. Зато кровь, кажется, разгоняется. Оживающие пальцы начинает покалывать. Капли с медовых волос падают за шиворот и он морщится, подтягивая капюшон поближе к шее. По позвоночнику пробегает озноб. Из-за воющего ветра и шкрябающих стены веток постоянно кажется, что звучат шаги. Когда сквозняк задевает свечи, длинные тени пробегают меж скамеек. Пару раз Хёнджину кажется, что кто-то ходит по залу, однако сколько бы он ни смотрел, никого видно не было. Становится немного не по себе, но выходить обратно под ливень не хотелось. Здесь хотя бы сухо. Лучше места, чтобы переждать шторм, он не найдёт, только не в этой всеми забытой глуши. Половицы скрипят под ногами, когда он, обойдя весь зал и не найдя ничего интересного, опускается на скамью в первом ряду. В окнах ярко сверкает, спустя несколько секунд раздаётся приглушённый раскат грома. Хёнджин понимает, что застрял. Ливень может закончиться как через десять минут, так и под утро. Ночёвка в этой полной странных звуков развалине не вызывала восторга. Однако лучше уж торчать здесь, чем возвращаться обратно. Дробь по крыше становится громче, свистит в щелях ветер. Хёнджин ложится на спину, закидывая руку за голову. Потолок над ним был украшен трещинами и грязно-жёлтыми пятнами. В углах виднелась покачивающаяся паутина. В тех местах, где свечей не было, ютились облака тьмы. Снова кажется, что кто-то ходит между рядами. Ему не страшно, просто некомфортно. Это место пропитано одиночеством и каким-то смирением. Если здесь что-то и жило, то только призраки отчаянных молитв и несбывшихся надежд. Защищённое от ветра и дождя, тело постепенно возвращает тепло. Какие-то его капли. В промокшей толстовке всё равно особо не согреешься. Начинает накрывать усталость. Хёнджин прикрывает глаза и протяжно выдыхает. В тишине пустой церкви его выдох звучит невероятно громко. Он не верит в молитвы. Не верит, что это может хоть как-то помочь. Единственная польза от всех этих церквей была в том, что здесь люди могли выговориться, скинуть что-то с души. А просить что-то было бесполезно. «Если ты есть, то почему ты не сделаешь так, чтобы в моей жизни перестало происходить всякое дерьмо? Почему ты не внесёшь в неё что-то хорошее? Что-то, ради чего был бы смысл со всем этим бороться?» Дверь вдруг со скрипом открывается. Тени снова подскакивают, потревоженные промозглым ветром. Хёнджин садится, поворачивая голову. У входа стоит промокший насквозь парень, который, как и он четвертью часа ранее, зачёсывает мокрые волосы назад, и осматривается. У него был крупный нос, слегка вытянутый квадратный подбородок и узкая верхняя губа. Под убранными волосами виднелся андеркат. - Я войду? – разгоняет вновь наступившую тишину низкий голос, когда он замечает Хёнджина. - Я вошёл, - тот пожимает плечами. – Здесь никого нет. - Как раз подумал, с каких пор пасторы красят волосы. Парень стряхивает капли дождя со спортивки, шмыгает носом и проходит вперёд, вытирая лоб. Он тоже садится на первую скамью, только соседнего ряда. Его губы побледнели от холода, а вот руки наоборот покраснели, терзаемые пронизывающим ветром. Он прочищает горло и снова шмыгает, поправляя одежду и переводя дыхание. Взгляд скользит по кресту и переходит на трещины в потолке. - Погрей руки над свечой, станет теплее, - подаёт голос Хёнджин, наблюдая за ним. - Эксперт? - Мне помогло. Постучав ногтями по скамье, незнакомец всё же встаёт и отдирает прилипшую на воск свечу от настенного плинтуса, после чего возвращается обратно. Поставив её на деревянную поверхность, он приподнимает над огоньком руки и водит задубевшими пальцами. Плавные тени скользят по его лицу, слышно, как с кончиков волос падают на скамейку капли. - Давно здесь? – спрашивает он, спустя какое-то время. - Минут двадцать? – Хёнджин неопределённо водит головой. - Свечи, я так понимаю, уже горели. - Да. Ни вывесок, ни записок, дверь была открыта. - Что за мрачная сказка? – парень посмеивается, кривя губой. – Пустая церковь с зажжённым светом посреди леса, ещё и во время ливня. - Боишься? - Тебя, что ли? - Призраков, сатанистов. - Ты призрак или сатанист? - Может быть. - Ну да, тогда я лесная нимфа. - Что за дискриминация? Думаешь, лесные нимфы не могут ходить в качалки? Парень смеётся. Ладонь двигается из стороны в сторону над свечой, пальцы проходят сквозь пламя, но скорости достаточно, чтобы оно не обжигало их. Свет в этой части зала мелькает. - Интересно, долго нам тут ещё сидеть? – Хёнджин откидывается на спинку, поднимает ноги на скамью и подтягивает колени к груди. - Судя по тому, что творится на улице, не меньше часа. Окна заливало так, что не было видно даже качающихся деревьев. Они превратились в размазанные чёрные пятна на фоне графитового океана. По одной из стен текла вялая струя воды, пробившаяся через маленькую трещину. Запах тающего воска перебивался сыростью и древесной гнилью. Через год-два доски в наружной отделке стен не выдержат, бетон тоже начнёт активно разваливаться, здание уже как будто скашивалось влево. - Я Чанбин, - парень переставляет свечу на другую сторону, пересаживается к краю и тянет через проход руку. - Хёнджин, - рука тянется в ответ. Ладонь у Чанбина и правда согрелась. По крайней мере, она точно была теплее ледяных пальцев Хёнджина, который засовывает руки в рукава толстовки. Были бы пледы, так перспектива проторчать здесь до утра не вызывала бы ярого недовольства. Влажная одежда липла к телу, не давая как следует согреться. Хотя бы компания появилась. Внутри мягким светом загорается какое-то непонятное облегчение. Не он один бродил по лесу на ночь глядя, не он один так неудачно попал под дождь. Теперь посторонние звуки в помещении не кажутся такими громкими. - Какими судьбами? – он поворачивает голову к Чанбину, который вертел в руках оторванный кусок воска. - Гулял, - в его голосе напускная беспечность. – А ты? - Гулял. Помимо ответа, Хёнджин копирует в том числе и его тон, на губах появляется пропитанная усталостью усмешка. Губы смеются, а в глазах плавает удрученность. Он почти целую минуту смотрит на комок грязи на полу, отвалившийся от чьих-то кроссовок, после чего слова вдруг лезут наружу сами. - Приехал с родителями навестить бабушку с дедушкой. Чуть ли не с порога опять начались цапанья из-за наследства. Дед орёт, что не даст мне ничего, если я не устроюсь в его фирму; родители орут, что он помешался на своих строительных материалах и едет крышей; бабка орёт, что они пытаются упечь их в дом престарелых и вообще ждут их смерти, чтобы забрать деньги себе. И так каждый раз, постоянно. Ни пожрать нормально, ни посидеть, ничего. Он не столько жалуется, сколько рассказывает обо всём как будто для себя. Просто чтобы произнести это всё вслух, выпустить наружу то, что плескалось у самого края. Так выливают из кастрюли старый суп. Все стенки жирные и заляпанные, по дну ползут шматки овощей, но по крайней мере, основной массы внутри теперь нет. - Причём, они вечно лезут ко мне и ждут поддержки, чтобы доказать друг другу, кто прав, а кто нет. Все от меня чего-то хотят. - А ты чего хочешь? - Чтобы от меня все отколупались. Чанбин смотрит на его профиль, после чего отворачивается обратно, возвращаясь к разглядыванию трещин в стенах. Пальцы продолжают растирать подтаявший грязно-жёлтый воск, кольца из чёрного металла сверкают в отблесках пламени. - Ты можешь навещать бабку с дедом отдельно от родителей. Тогда срачей будет меньше. - Но мне всё равно будут выносить мозг. - Ну слушай, если тебе должны будут вмазать молотком, то ты подставишь обе ладони или только одну? Да, вмажут, но хотя бы не по обеим сразу. Наружу против воли вырывается улыбка. Хёнджин закрывает глаза и его смех гулким эхом разносится по церкви. Звук, которого здесь явно никогда не слышали. - А ты, я смотрю, философ. Такую мудрость выдал, хоть в Завет дописывай. - Пока работал на заправке, познал всю суть бытия. По стене справа от креста начинает виться вниз серая полоса. Крыша всё-таки прохудилась и в самом святом месте. Оказывается, молитвы и вера не спасают от реальности. На полу медленно начинает собираться лужа. - Ты часто изливаешь душу незнакомцам? - Я её вообще никогда не изливаю. Но лучше уж незнакомцу, - взгляд Хёнджина без интереса вперен в подтёк. – Незнакомец уйдёт с твоей тайной и вы больше никогда не встретитесь. Не надо бояться, что информацию используют против тебя. Не надо стыдиться за слабость – вы всё равно друг другу никто. Так проще. Хёнджин сам не до конца понимает, с чего вдруг решил кому-то высказаться. Возможно, он слишком устал. Возможно, во всём была виновата эта странная пустынная церковь, где постоянно слышались чьи-то шаги и пахло воском. Здесь сама суть бытия как будто была другой. Всё, что происходило в этих потрескавшихся стенах, словно оставалось здесь. В бездонном ларце распятого наблюдателя. - На втором курсе мне нужны были деньги, чтобы помочь родителям с долгами, - голос Чанбина внезапно перебивает дробь по крыше. – И когда я был у своего друга из приличной такой семьи, мажорской, я бы сказал, я стащил из комнаты его родителей два кольца и серьги с бриллиантами. Потому что не видел другого выхода. Не то чтобы мы прямо были близки, поэтому мы особо потом не общались. Сегодня вот приехал с друзьями отдохнуть в коттедж, а там он. Слово за слово, говорит, что у матери пропало любимое кольцо и ещё несколько украшений, поэтому ему знатно всыпали и запретили приводить к себе народ. Говорит, поверить не мог, что в мире могут быть настолько двуличные мрази, которые мало того, что тусили за его счёт, так ещё и облапошили его. Ну и я, двуличная мразь, не выдержал и свалил оттуда нахер. Самому себе бы в рожу плюнул, да не получится. Чанбин бросает комок воска на пол. Тот делает несколько переворотов и замирает, споткнувшись о шероховатости потёртого дерева. Местная кладовая пополнилась ещё одной историей. Незнакомцы узнали друг о друге то, в чём не признавались даже близким. Словно церковь никого не отпускала без откровения. Сколько откровений нужно, чтобы перестать быть незнакомцами? - Ты расскажешь ему? - Я лучше язык себе отрежу, - Чанбин кривит ртом. – Слишком унизительно. Отдавать так-то тоже нечем. Мне жаль, мне реально жаль, что я так поступил, но признаваться ему во всём… Пусть лучше чувство вины будет моим наказанием. Мне ещё три дня с ним в одной хате жить. - Может так и правда лучше, - Хёнджин ерошит свои медовые волосы, чтобы сохли быстрее. – Он уже, наверное, смирился со всем, подумал на какого-то левого чувака. А тут если ты вдруг скажешь, что это ты, человек, с которым он всё равно как-то общался и сейчас, считай, тусит, то ему будет жесть как неприятно и отдых вообще в говно испортится у всех. Я за то, что некоторые вещи лучше не знать. - Ты, я смотрю, тоже дофига философ. - Если бы, - Хёнджин хмыкает. – Блин, почему я не догадался взять сигареты и потом только выскочить из дома. Дал Бог мозги, да не дал предусмотрительности. Ладонь с досадой хлопает по колену. Хёнджин смотрит на фигуру человека на кресте так, как будто это он был во всём виноват. Не подсказал ему положить нужное в карман. Очередной порыв ветра свистит в крохотных щелях на манер закипевшего чайника. - На. Повернувшись, Хёнджин с удивлением вскидывает брови, видя, как Чанбин протягивает ему сигарету. Сам он закусывает одну зубами, доставая её из полупустой пачки. - Будем курить в церкви? - Хочешь, так выйди под ливень, я не думаю, что этот парень отвернётся, если его попросить. Чанбин отдирает от скамьи прилипшую свечу и поджигает ею сигарету. Хёнджин откровенно хохочет. - Сейчас бы прикуривать от церковной свечи. - Дай Бог здоровья тому, кто их зажёг. Затянувшись, Чанбин с благодарностью кивает кресту, после чего тянет свечу. Хёнджин не может перестать ухмыляться из-за абсурдности происходящего. Он обхватывает сигарету губами и наклоняется, прикуривая. На короткое мгновение лицо обдаёт теплом. Глаза Чанбина наблюдают за тенями, заплясавшими по его щекам. Привычный вкус дыма заставляет какой-то шарик внутри закатиться обратно на своё место. Хёнджин выдыхает и прикрывает глаза. В принципе, всё не так уж и плохо. Ему даже нравится эта не совсем стандартная ситуация. Слегка спустившись вниз на скамье, Чанбин откидывает голову на её спинку, расставляет ноги, чтобы было удобнее, и затягивается. Он смотрит на грязный потолок, исчезающий за пеленой быстро рассеивающегося дыма. Гуляющий сквозняк разгоняет его в стороны буквально за считанные секунды. На языке горчит, палец привычным движением стряхивает пепел на пол. Где-то позади с крыши активно капает. - Ты веришь в Бога? - Вот так внезапно? – прыскает Хёнджин. - По-моему, самая та тема для разговора. - Чтобы после моего ответа в эту развалину долбанула молния и нас сожгло к херам собачьим. - Это смотря как ты ответишь. - Мой ответ покажется идиотским. - Правильного ответа всё равно нет. Мне интересно. - А ты сам? Веришь? - Я верю, что что-то такое в мире есть, но в качестве стороннего наблюдателя. Знаешь, как если посадить муравьёв в прозрачный ящик и постоянно что-то с ним делать, чтобы посмотреть на реакцию. Цирк уродов короче, - Чанбин взмахивает сигаретой. - Цинично, - отмечает Хёнджин, выпустив дым. - Как уж есть. Твоя очередь. Сделав последнюю затяжку, Хёнджин бросает бычок на пол и придавливает его ботинком. На дереве под ним остаётся размазанное чёрное пятно. Пальцы зябко возвращаются в рукав. - Я думаю, что мы все подсознательно ищем Бога друг в друге. Мы ищем своего Бога, который заставит нас поверить, даст какой-то покой, пристанище, ответы. Мы не знаем, куда идти, и поэтому идём к Богу, к людям. Мы ищем его, потому что хотим во что-то верить, нам он нужен, нам нужна вера в то, что у всего этого есть смысл, что кому-то на нас правда не наплевать, - объясняет Хёнджин, слегка хмурясь. – Не знаю, как это адекватно объяснить. Я прямо слышу, как несу чушь, но по-другому объяснить не получается. Типа я не то чтобы верю, что вот он есть и что-то там делает, но я уверен, что мы все его ищем вне зависимости от того, во что верим. Сосредоточенно слушавший его Чанбин с задумчивостью поджимает нижнюю губу, крутя на пальце кольцо. Тень от огней то ложится на его лоб, то снова исчезает. - Мне кажется, я понял, про что ты, - наконец, отвечает он, поворачивая голову. – В принципе, что-то в этом есть. Первый раз слышу про такую теорию, но суть я уловил и вроде она как-то мне отзывается. - Это ты так вежливо стараешься меня не задеть? - Слушай, как ты и говорил, мы всё равно незнакомцы. Если бы я посчитал, что ты вывалил какую-то ересь, я бы так и сказал, мне как бы срать. А так я реально улавливаю общий мотив, - он недовольно смотрит на потухшую в руке сигарету и швыряет её к алтарю. – Особенно в плане того, что людям надо во что-то верить. Это реально так. Когда во что-то веришь, то хоть по углям поползёшь, лишь бы выжить. Такие дела. На улице потемнело окончательно. Раз в несколько минут небо подсвечивается, а затем раздаётся грохот, напоминающий сход десятков камней с горы. Из-за текущих по стенам ручьёв кажется, что церковь плачет, с унынием завывая и всхлипывая. Иногда дверь трясётся, расшатываемая сквозняком. - Уже десять, - спустя долгую тишину говорит Чанбин, достав из кармана телефон. - Связи нет? - Ни намёка. - Дерьмо. - Ну, думаю можно на боковую. Чанбин с кряхтением поднимается, водит в стороны руками, разминая спину, и убирает свечу обратно на плинтус. Затем он хватается за скамью, на которой сидел, и разворачивает её другой стороной, придвигая вплотную к той, что служила вторым рядом. - Ты реально собрался здесь спать? - Есть занятия поинтереснее? - Холодно же. - Хочешь, так давай в обнимку. - Обойдусь, - вкрадчиво отвечает Хёнджин, смеряя его насмешливым взглядом. - Ну тогда не бубни. Заправив находившуюся под спортивкой футболку в штаны, Чанбин встаёт на соединённые скамьи коленями, продвигается вперёд и ложится набок, устраивая руки под голову. Какое-то время Хёнджин продолжает неподвижно сидеть, раздумывая. Двигаться не хотелось, в сжавшемся положении получалось удерживать при себе какое-то тепло. Однако копчик уже горел от сидения в одной позе, поэтому, в конце концов, он тоже встаёт и сдвигает скамейки. Смахнув грязь, оставленную своими кроссовками, Хёнджин ложится, сгибаясь, насколько позволяло расстояние между спинками. - Спокойной ночи, незнакомец. - Спокойной ночи. Хёнджин отвечает с улыбкой, его это позабавило. Что-то было в обращении такое, что чётко намекало на то, что они больше не незнакомцы. Их познакомили признания в восковой гулкости полузаброшенной церкви. Ночной холод щипал ноги и лицо, но беспрерывное постукивание по крыше усыпляло. Хёнджин закутывается в толстовку поплотнее и достаточно быстро засыпает, представляя, как принимает горячий душ, а потом лезет под тяжёлое одеяло. Посреди ночи он просыпается в частичной дрёме, растерянно приподнимается, осматриваясь, но увидев спящего на той стороне Чанбина, вспоминает, где находится, и ложится обратно. Спать на жёстком дереве было неудобно, казалось, что собственные кости слишком вдавливаются в плоть. Беспокойно поворочавшись, он снова проваливается в сон и открывает глаза, только когда в окне уже маячит робкий свет нового дня. От переката на спину озноб тут же проходится по шее из-за того, что толстовка оттягивается в сторону. Идут противные мурашки, Хёнджин ёжится и трёт лицо задеревеневшими пальцами. Лопатки простреливает болью, стоит ему сесть, постоянно ударявшиеся о спинку скамей колени ноют. Услышав возню, Чанбин тоже поднимается, морщась, и трёт щёку, на которой отпечатались полосы с рукава. - Дождя вроде нет, - его хриплый голос эхом отдаётся в абсолютной тишине. Через окно рассыпается свет молочно-белого неба. Свечи потухли и теперь помещение кажется блёклым и тусклым без желтоватого огня, пускавшего плавные тени. Оно выглядит ещё холоднее, чем было во время ливня. - Сколько время? - Шесть утра. - Ну и рань. - Срань, - Чанбин подтягивает себя ногами и слезает со скамеек. – Но больше я спать на этих досках не могу, мои старческие кости к такому не готовы. - Тебе что, семьдесят? - Двадцать три тоже почтенный возраст. - На год меня всего старше, а разваливаешься. - Если тебя всё устраивает, то сладких снов, а я пошёл. - Я хочу в человеческую кровать. Они разворачивают скамьи и ставят их на место. Дверь со скрипом открывается, обдавая парней утренней влажностью. Деревья вокруг блестят от влаги, земля размылась, в некоторых местах появились широкие лужи. Грязь неприятно чавкает под кроссовками, приходится ступать максимально осторожно, чтобы не поскользнуться. К удивлению, едва им стоит сделать несколько шагов вперёд, как из-за поворота появляется мужчина, одетый в чёрную водолазку и пиджак. На его голове аккуратный ёжик, лицо гладко выбрито, в руке пакет. На вид ему было явно больше пятидесяти. - Доброе утро, - с улыбкой здоровается он мягким голосом. - Здравствуйте. Парни одновременно кланяются. Хёнджин слегка щурится, изучая его. - Вы смотритель церкви? - Верно. Прятались там от дождя? - Да, если вы не против. - Конечно, нет. Двери церкви открыты для всех. - Зачем вы зажигаете там все эти свечи? Здесь ведь практически никого не бывает, - Чанбин решает воспользоваться возможностью и задать интересовавший его вопрос. - Чтобы потерянные дети, как вы, могли найти там приют в любое время, когда он им понадобится, - спокойно объясняет мужчина. - Мы уже не дети. - Все мы дети Божьи, сынок, - смотритель похлопывает его по плечу. – Надеюсь, вы обрели больше, чем искали. Попрощавшись, он уходит в церковь, оставляя после себя парящее облако чего-то, что никто из них не мог описать словами, но чувствовал внутри. Как будто он увидел то, чего у них заметить не получалось. Пройдя по размытой тропе и свернув на каменную дорожку, Хёнджин вдруг чертыхается, хлопая себя по лбу. - Мы окурки-то не убрали. - Ой, - Чанбин с досадой шипит через сжатые зубы, хмуря лицо. – Я, по-моему, его вообще куда-то к алтарю кинул. Может вернуться? - Как-то неловко будет, - Хёнджин с сомнением покусывает губу. – Ладно, Бог с ними. - Бог простит, - Чанбин ржёт ему в тон. – Если ад есть, то нас туда только что прописали. - Будет с кем поболтать. Через десять минут они, наконец, выходят из лесистой местности к дороге. С кроссовок комьями слетает грязь, которую они счищают сорванным с дерева ветками. Время было раннее, поэтому вокруг было пусто. Только в поле вдали виднелся какой-то фермер, с ведром идущий к оврагу. После входа в поселение, где уже начинали идти цивилизованные строения, их пути расходились. - Был рад компании, - Хёнджин пожимает ему руку. – Всё, что было в церкви, остаётся в церкви. - Удачи там с роднёй. - А тебе с тем мажором. - Бывай, незнакомец. Они отворачиваются и уходят каждый в свою сторону. По разным дорогам с общими тайнами.