Find Me

Ручка опускается без каких-либо помех и дверь тихо открывается. Хёнджин никогда не понимал, почему бабушка с дедушкой привыкли жить, не закрывая дом на замок даже ночью. Может, поселение и было спокойное, но в пустое поле раз в столетие тоже могла ударить молния. Кроссовки оставляют на входном ковре из цветного ворса грязные следы. Время близилось к семи утра, все ещё спали. Воздух пах нарезанной с вечера тыквой. Войдя в комнату, он позволяет себе протяжно вздохнуть. Прогулка по холодному сырому лесу с чавкающей под ногами грязью была не самым приятным способом начать новый день. Особенно после ночи на продуваемой сквозняком скамейке. Поставив бойлер нагреваться, Хёнджин достаёт с полки домашнюю одежду, относит её в ванную, после чего доедает оставшийся в холодильнике кимпаб. Когда горячая вода попадает на кожу, продрогшее тело буквально ликует. В ледяные конечности возвращается жизнь, голова начинает кружиться от пара. После душа отогревшийся Хёнджин, наконец, залезает под одеяло, о котором мечтал с прошлого вечера. Усталость, вызванная тревожным сном непонятно где, разливается по каждой клетке так, как будто в него и правда заливали воду. Тело тяжелеет, глаза закрываются. Он бы не встал сейчас, даже если бы к виску приставили дуло пистолета. Тепло было слишком успокаивающим, свежая сладость тыквы с кухни действовала на манер арома-масел. Просыпается Хёнджин от звука упавшего на кафель столового прибора. За ним следует короткий переброс недовольных женских голосов, после чего всё снова затихает. Он поворачивается набок, потягиваясь. Какое-то время сон продолжает держать его в плавающем состоянии, но, в конце концов, сознание постепенно проясняется и становится ясно, что он больше не заснёт. Рука тянется к телефону, покрываясь мурашками от заметной разницы между температурами воздуха в комнате и маленького мира под одеялом. Шёл двенадцатый час дня. Покопавшись в телефоне, Хёнджин несколько минут бессмысленно таращится на очертания умершего в плафоне люстры мотылька, а затем всё-таки встаёт. Плечи зябко приподнимаются, он тут же натягивает толстовку и выходит в коридор, который успел прогреться парами, идущими с кухни. - Ты так всю жизнь проспишь, - цокает языком мама, взмахивая широким рукавом домашнего платья, когда он входит в гостиную. – Опять всю ночь в интернете торчал? Хёнджину становится смешно. Только улыбаться не хочется, внутри как будто разлили горькую облепиховую настойку, от которой вяжет язык. Никто даже не заметил, что он ушёл из дома и пришёл только под утро. Видимо, были слишком заняты своими противостояниями. - Садись завтракать, все уже поели без тебя. За столом сидит дедушка, читающий свежий журнал об архитектуре. Его густые брови слегка нахмурены, глаза в прищуре с напряжением всматриваются в буквы, из-за чего на его лбу образовалась глубокая изогнутая полоса. Как ни странно, на голове не было ни намёка на облысение. Среди белой копны проглядывали чёрные полосы. В детстве он напоминал Хёнджину сурового барсука, пристально сканирующего окружение из своей норы. Он имел привычку хмуриться, смотря на людей, как будто пытался прочитать их, как один из тысяч своих журналов про архитектуру и технику. - Так чему ты научился в этом своём университете? Спустя несколько минут тишины, разбавляемой работой соседской газонокосилки, дедушка откладывает дочитанный журнал, трёт переносицу и поднимает на него глаза. Хёнджин только успел съесть один из принесённых мамой рисовых шариков с говядиной и кимчи, как аппетит начал пропадать. Он знает, чем обычно заканчиваются разговоры подобного характера в их семье. - Да всякому. Смотря, про какой предмет говорить. - Ты мне чётко скажи, какие полезные навыки ты получил. В резюме ты не будешь абстрактно расписывать каждый предмет. Учись говорить точно и по факту. Хёнджин едва удерживается от тяжёлого вздоха. За него он получил бы лишний выговор, такое уже было. - Я практически свободно владею английским, неплохо говорю на китайском, умею искать информацию через разные источники, хорошо пишу эссе и рецензии, разбираюсь в компьютерных программах, знаю, как оформлять переводы документов, немного шарю в гражданском праве. - И где ты можешь эти знания применить? - Я могу работать в бюро переводов или в фирме, сотрудничающей с иностранными партнёрами. Если пройду курсы по устному… - В какой фирме? Кому ты нужен без знаний в конкретной практической области? – дедушка складывает руки в замок; его мозолистые пальцы превращаются в мощную наковальню, возвышающуюся над вытянутыми бледными ладонями Хёнджина, который подсознательно прячет их под стол. – Нужно думать о тенденциях на рынке и конкуренции. Таких писарей, как ты, целые толпы и где вы все потом работаете? В общепите и фургонах. Да люди мечтают о месте в компании по поставке стройматериалов, они нужны всегда, а ты бегаешь, как дурак, за своими наивными мечтами. Пора уже взрослеть и браться за мозги, никто тебя спонсировать не будет. - Я не хочу заниматься стройматериалами. - А хорошо жрать и одеваться ты хочешь? Квартиру нормальную, а не клоповник хочешь? Машину хочешь? Вместо ответа Хёнджин хмуро смотрит в тарелку и буквально запихивает в рот рисовый шарик, заставляя себя жевать. Он понимает, что пытаться что-то объяснять и как-то себя защищать бесполезно. Его мнение для дедушки значит ровно столько, сколько ползающие по деревянному полу муравьи. Он давит их, не замечая. Он не заметит их, даже если они соберутся и выстроятся в очертания ладони с поднятым средним пальцем, а потом зажгут крохотные фонарики. Ведь дедушка не из тех, кто смотрит на ничтожную пыль, витающую ниже уровня его глаз. - Я не для того надрывал спину и пахал, как скотина, чтобы ты получил всё накопленное и растратил это в момент из-за того, что не в силах заработать даже на аренду приличного жилья, - его ноздри раздуваются. – Будешь работать под моим присмотром и станешь достойным человеком, а не обслуживающим персоналом, считающим гроши. - Бога ради, дай ему спокойно поесть. В гостиную входит мама и со стуком ставит тарелку риса с говядиной на стол. Хёнджин дёргается из-за резкого звука, сердце срывается с места в плохом предчувствии. Ноги леденеют сильнее, чем когда он сидел на скамье в сырых кроссовках. - Как ты воспитывала сына, если он умудрился стать ещё упрямее, чем ты? Чему я тебя учил? Не баловать и не давать творить всё, что хочется. Дети не понимают, как работает этот мир. - Он твой внук, а не заместитель. Неужели нельзя выключить в себе начальника и вспомнить, что ты его дедушка? Совсем помешался с этой работой. - Я соображаю получше вас и думаю о будущем. Что за безответственность? В кого ты такая непутёвая? - Я не голоден. В конце концов, Хёнджин не выдерживает. Он слышит, как голоса начинают расти и понимает, что не хочет всё это снова слушать. Он встаёт из-за стола и стремительным шагом возвращается в комнату. Голова прикладывается затылком к двери, кулаки сжимаются. Почему они не могут нормально поесть? Почему они не могут хотя бы один день побыть нормальной семьёй, где никто друг на друга не наезжает? Он устал. Особенно от того, что кроме него, кажется, никто происходящее проблемой не считал и не собирался что-то с этим делать. Как будто он требовал особого отношения, не ценя того, что имеет. Отзвуки голосов из гостиной долетают до самой спальни. Хёнджин надевает наушники и залезает под одеяло, отворачиваясь к стене. Челюсти сжаты, колени подтянуты к груди, палец ковыряет выпуклую линию на кремовых обоях. Он всегда смотрит на неё в таких ситуациях. Всегда ложится, заткнув уши, по одному и тому же сценарию. Это был его защитный механизм, он себя знает. Сейчас ему грустно, скоро уже накатит злость, подпитанная обидой, а после неё наступит апатия. Он поковыряет линию на обоях, посмотрит на неё с таким остервенением, как будто она была в чём-то виновата, потом его тело обмякнет, как сдутый шарик. От осознания того, что у него появилась своя паническая рутина, становится тошно. Он чувствует себя жалким. Удивительно, что в холодной церкви с протекающей крышей и неизвестным человеком ему было комфортнее, чем в доме с родными людьми. Там этих проблем словно не существовало. Там был отдельный карман реальности, где можно было прикурить от церковной свечи под застывшим взглядом немого наблюдателя из дерева и поговорить обо всём подряд с тем, кто его, кажется, не осудил бы. Чанбин сам осознавал свои косяки и потому не лез в чужие. Здесь же каждый считал себя святым и бесконечно правым. Через полчаса Хёнджин пробует вытащить наушники. В доме тихо, с улицы слышны глухие хлопки. Его отец любил свежую постель и каждый день выносил их с мамой одеяло, чтобы отбить его и оставить проветриваться над кустами мелиссы – тогда оно пропитывалось её запахом. Туда же он вешал пледы из гостиной и иногда забирал одеяла из других комнат. Поэтому ближе к ночи дом начинал пахнуть сладковатой, но свежей мелиссой. Если до этого постель была постирана, то туда примешивался ещё и запах гиацинтового порошка. Хёнджин решает выйти на улицу. На их участке был сад, однако вместо овощей там выращивали цветы и лекарственные травы, которыми интересовалась бабушка. Погода значительно потеплела по сравнению с тем, что творилось прошлой ночью. В некоторых местах в земле блестели небольшие лужи, чувствовалась влажность в воздухе, но светило солнце и ветер был мягким. После свистящего шторма наступило летнее затишье. - Помоги-ка мне, раз заняться нечем, - окликает его сидящая в беседке бабушка, умудрявшаяся держать гордую осанку, даже сидя над забитым сорняками ведром. - С чем помочь? – он поднимается по низким ступенькам и задевает головой висящие веники из каких-то трав. - Я васильков набрала, нужно подготовить их для сушки, - она показывает на кипу лежащих в корзине цветов. – Отрываешь цветки и кладёшь их вот на этот поднос. Остальное выкидывай в ведро, это мусор. Придавливай ногой, как будет набираться. Я пока пойду зверобой соберу. С бабушкой у него отношения всегда были хорошие. Она особо его учёбой не интересовалась и вела себя вполне мирно, когда дедушки не было рядом. Потому что если начинался какой-то спор, то она неизменно вставала на его сторону, возможно, чтобы к ней потом претензий не возникало. Хёнджин помогает ей с травами, радуясь возможности как-то отвлечься и хотя бы притвориться, что дома всё было нормально. Ему нравился размеренный запах цветов, растущих вокруг беседки, и шелест лениво покачивающихся верхушек деревьев. Как ни странно, день течёт нормально. Отец вместе с дедом сооружают что-то в гараже, а мама с бабушкой кашеварят на кухне, практически не переговариваясь. Хёнджин просто надеется, что во время вчерашнего конфликта они израсходовали больший заряд своих взаимных претензий и сейчас отдыхали от ругани. Хотя внутри всё равно быстрой мелкой поступью вышагивает тревога. Она щекочет его диафрагму, не даёт расслабиться. Он всегда боится, когда дела вдруг начинают идти хорошо. Обычно такая размеренность заканчивается взрывом. Хёнджин хочет верить, что накручивает себя, но не перестаёт с напряжением вслушиваться в каждый громкий звук. У него привычка вслушиваться в звуки. Чтобы сразу вычислить, какой из них может представлять опасность, ознаменовать накал ситуации. Некоторых детей жизнь учит разбираться в звуках. - Чего ты стоишь глазами хлопаешь? Не видишь, что горит? Железные палочки с громким клацаньем летят на стол. Дедушка в два широких шага подходит к мангалу и буквально вырывает решётку с мясом из рук своего зятя. - Где горит? Всё подрумянилось, как и надо, - мужчина с вызовом вскидывает подбородок. - А это что? Вот тут сбоку огонь сильнее и мясо уже чернеет. Я его покупал, чтобы в мусорку выбросить? - Этот кусок можно отрезать, что за истерика на пустом месте? - Этот кусок тоже мясо, - бабушка вскидывает ложку. – Ты свои деньги тоже подпаливаешь? - Господи, тысяча вон несчастная, если не меньше, - тянет мама, закатывая глаза. – Давай я вам десять тысяч сразу на стол выложу, чтобы вы мозги из-за такой мелочи больше не имели. - Ты, дочка, не учи меня, что мелочи, а что нет, - дедушка, перевернувший решётку, грозно щурится. – Вот она ваша безответственность, на всё вам плевать. На воспитание, на бюджет, на будущее. Если бы я так ко всему относился, то ты бы так сыто не жила. - Может ты мне счёт ещё выставишь? Как он и думал. В этой семье не бывает спокойных дней и затишья временные. В их домашний костёр всё продолжают подкидываться новые поленья, берущиеся из ниоткуда. Как будто ни в коем случае нельзя было дать ему погаснуть. И даже когда поленья закончатся, в ход пойдут разломанные стулья, доски с пола, балки под потолком. Чтобы он горел и продолжал пожирать весь дом, пока от него не останется один только пепел вокруг трещащего огня. Хёнджин снова скрывается в своей комнате, больше идти было всё равно некуда. Такой ужин ему задаром не сдался. Даже если все замолчат, в этой накалённой атмосфере едой только если давиться. Он со злостью пинает дверь и падает на кровать. В груди противно жжётся. Он каждый раз наивно надеется, что всё пройдёт тихо. Каждый раз его надежды раздавливают ногой и ещё топчутся несколько раз сверху. - Твою мать, серьёзно? Индикатор на наушниках мигает красным – разряжены. Забыл поставить на зарядку после произошедшего утром. Кулак с досадой впечатывается в подушку. С секундной заминкой она размашистым броском летит на пол. Хёнджин хрипло выдыхает и сжимает глаза до жгучих звёзд. С заднего двора слышится цоканье тарелок и возмущённый мужской бас, перекрываемый сразу двумя голосами. Он не намерен это слушать. Хёнджин хватает со стула толстовку, суёт в карман сигареты с зажигалкой, проверяет наличку в кармане штанов и вылетает из дома, обуваясь на ходу. Второй вечер подряд случается какое-то дерьмо. Разросшиеся кусты пионов шелестят и осыпаются, когда он проносится по бетонной дорожке и перескакивает через низкую калитку, даже не открывая её. Нежно-розовые лепестки за его спиной, кружась, падают в грязь. Только они и в курсе его ухода, хотя не то чтобы кого-то ещё это заботило. Пятнадцать минут спустя он сидит у окна в магазине GS25, без особого энтузиазма ест острый рамён с крабом и пялится на чек, лежащий на асфальте по ту сторону стекла. Пахнет разбухшей лапшой и жиром из микроволновки. В дальней стороне зала две девушки пытаются определиться, какое мороженое лучше взять; продавец у кассы выскребает с витрины ошурки кляра от курицы на шпажке. Мир вдруг темнеет. Хёнджин застывает, переставая жевать, после чего выпрямляется, проглатывает лапшу и хмурится. На его глазах лежат чьи-то тёплые ладони. Он недоумённо касается их пальцами, нащупывает два кольца. Родственники так никогда бы не сделали, только не в этой вселенной. Друзей у него в поселке не было, он вообще никого не знал, кроме пары соседей в возрасте. Его озаряет. Он не знал никого, кроме одного незнакомца. - Чанбин. - Чанбинго, - насмешливо тянет низкий голос и мир перед глазами возвращается на своё место. – И вот мы снова встретились. - Неудивительно в такой-то деревне. Опустившись на соседний стул, Чанбин ставит пластмассовый стакан с холодным кофе на столешницу и начинает разворачивать свой сэндвич. Вместо спортивки на нём широкая серая толстовка с длинными шнурками. Хёнджин помешивает палочками рамён, наматывает его, захватывая кусочки плавающих в красноватом бульоне овощей, и задумчиво жуёт. - Опять сбежал с тусы? - Как-то нет настроения тусить. Им и без меня нормально, - Чанбин вытягивает зубами лист салата, который никак не откусывался, и просто съедает его полностью. – Опять дома веселуха? - Ага, - усмехается Хёнджин. – Так весело, что сдохнуть можно. - Паршиво. Часть неба на горизонте как будто обмакнули в апельсиновый сок. Дневная синева постепенно поглощалась подбирающимся закатом. Просачивающийся через прорези между листвы солнечный свет рисовал на асфальте кривые фигуры, которые покачивались с каждым порывом ветра. Хёнджин отправляет в рот последний виток лапши, собравший со дна всю остроту, и морщится, с шумом выдыхая. - Запей, - Чанбин подталкивает к нему свой кофе. – Если не брезгливый. - Я тебя умоляю, - Хёнджин обхватывает губами зелёную трубочку и делает несколько глотков, после чего откидывается на спинку стула, издавая ещё один громкий вздох. – Спасибо. - Да не за что. Он кладёт палочки в картонную упаковку, отодвигает её и складывает руки в замок на животе. На языке чуть горчит после сочетания из перцовой пасты и крепкого американо, но заполненный желудок подталкивает настроение на планку повыше. Когда заполняешь физическую пустоту внутри, кажется, что и в душевную что-то подкидывается. Галька в кратер, да и то лучше, чем ничего. - Красиво, - через какое-то время выдаёт Чанбин, скомкав упаковку от сэндвича и потягивая остатки кофе. - Эстет? – Хёнджин хмыкает, тоже поднимая глаза на небо. - А что, скажешь не впечатляет? - Да нет, впечатляет. Просто не ожидал от тебя. - Если у меня выбриты виски, рожа кирпичом и одежда спортивная, это не значит, что я узколобый бандюган. Сам вчера впаривал про дискриминацию и стереотипы. - Ладно, урыл, - Хёнджин со смешком ведёт плечами. - Есть какие-то планы? - А ты как думаешь? - Думаю, что сидеть до ночи в магазине не самая воодушевляющая перспектива. - Есть варианты получше? - Может быть, - Чанбин склоняет голову с проскочившей во взгляде хитростью. – Заинтересован? - Выкладывай. - Ты должен пойти за мной. Я не скажу тебе, куда мы идём, это сюрприз. - То есть я должен вслепую довериться незнакомцу? - Именно. Кроссовка Хёнджина постукивает по передней панели стола. Слева кто-то наливает воду из бойлера, слышно, как кипяток ударяется о сухую лапшу в коробке. - Мне всё равно не улыбается торчать здесь часами, так что погнали. Хоть какое-то разнообразие. - Хороший мальчик. - Заткнись, Бога ради. - Ну только если ради него. Они переглядываются и через секунду начинают хохотать. Их локальная шутка продолжала цвести даже за пределами своего месторождения. Возможно, в каком-то извращённом смысле Бог стал для них обоих чем-то особенным. Не совсем тем, чем предполагалось, но он таки заложил какой-то базис для отдушины. Когда совпадает стандартное чувство юмора – это одно. Когда совпадает его аморальная составляющая – это уже другой уровень. Он крепче, потому что выходит за огороженную территорию и практически не имеет границ. Воздух пахнет ванилином, когда они проходят мимо увешанной гирляндами кондитерской. В этой части поселения находились магазины и кафе, поэтому людей здесь всегда было достаточно. Столы на открытых террасах были практически полностью заняты, скамейки около пруда с карпами тоже оккупированы. Около тележки с мороженым и цветными шарами толпятся дети, вдоль тенистой аллеи мужчина выгуливает двух золотистых ретриверов, слышится оживлённая болтовня разных голосов. Некоторое время спустя светло-чернильные тени вытягиваются и ползут по земле, заведения остаются позади, новая асфальтовая дорожка сменяется старой, где не хватало нескольких кусков каждую пару метров. Над головами сплетаются ветви деревьев, жужжат мелкие мошки. Из жилой части парни уже перешли в пролесок, где вечерняя прохлада ощущалась намного отчётливее. - Давай честно: ты собрался завести меня в глушь и убить? – спрашивает Хёнджин, приподнимая ветку сирени, висевшую на уровне его лица. - Я мог бы сделать это вчера, если бы хотел. - Да в церкви как-то неловко, наверное, было. То же самое, что сидеть на лестнице банка и купюры подделывать, чуть ли не в глаза работникам смотря. - Думаешь, у меня есть мораль? - Я практически уверен, что да. Хромающая, конечно, но есть. - Сочту за комплимент, - Чанбин издаёт смешок. – Но ты бы так не надеялся. Мы всё ещё незнакомцы, не забывай. - Сделай это быстро, ладно? – Хёнджин складывает руки в молящем жесте. – С мёртвым телом делай, что хочешь, мне плевать, но только мучить при жизни не надо. Для этого у меня есть моя семейка. - Я даже не знаю, можно ли над этим смеяться. - Валяй, я не против. Лучше уж делать из этого стэндап, чем трагедию. - Я, конечно, не терапевт, но… - Чанбин многозначительно заглядывает ему в глаза. - Не продолжай. В лесистой местности вдали от беспрерывно гудящей техники песни цикад звучат намного громче. Солнца практически не видно из-за густой листвы, наслаивающейся друг на друга плотными лоскутами. Высохшие за день комки земли хрустят под подошвой. По сторонам дороги иногда попадаются сломанные и частично потонувшие в многолетней грязи указатели. Этой тропой явно практически не пользовались. - Так, подожди. Реально? За поворотом деревья начинают расступаться и вместо продолжения бесконечной дороги, по которой они шагали уже больше четверти часа, появляются витиеватые железные ворота. С левой стороны находится белая будка, изрисованная нечитаемыми граффити, однако на табличке всё ещё можно разглядеть хлопушки и сахарную вату, отпечатанные вокруг короткого списка цен за вход. - Добро пожаловать в «Дистрикт 9» - заброшенный и никому больше не всравшийся парк развлечений, - торжественно объявляет Чанбин, проходя вперёд и расставляя руки, после чего делает театральный поклон. - В этой дыре серьёзно был парк? – Хёнджин вскидывает брови. – Понятно, почему он закрылся, тут детей раз-два и обчёлся. - Мне кажется, был расчёт на то, что сюда будут приезжать туристы. Ну знаешь, как в Эвэрлэнд в Ёнине. - Только вот Эвэрлэнд огромный и там куча всего. - Ну всё, мы раскрыли это дело, - Чанбин подходит к воротам и дёргает их, смотря поверх таблички «Вход воспрещён». – Он всё равно больше, чем я думал. Даже какие-то карусели есть. - Стоп, типа ты тут не был? – озадаченно смотрит на него подошедший Хёнджин. - Да, от своих просто услышал, что есть здесь такое место. Решил вот тебя за компанию прихватить, одному скучно. - Или страшно? - Может это тебе страшно? – Чанбин ухмыляется. – Ты не стесняйся, я могу тебя за руку подержать. - Смотри сам в мою не вцепись, - Хёнджин одаривает его ответной ухмылкой, после чего смотрит на ограждение. – Всегда хотел поиграть в вандализм. Попасть внутрь оказывается на удивление просто. Поднявшись на кирпичную часть забора, они упираются ногами в железные круги, являющиеся носами сделанных из металлических прутьев клоунов, подтягиваются, забираются наверх и спрыгивают. Пустой парк выглядит странно, царившая в нём тишина кажется неправильной. Железные корпуса опустошённых тележек с закусками покрыты ржавчиной, деревянные конструкции прогнили из-за сырости, с бетонных стен краска практически слезла, облупившись и цветной трухой лежа в многолетних кучах из гнилых листьев. Слышно только цикад и птиц. - Атмосфера, конечно, воодушевляющая, - Хёнджин пинает ногой пустую бутылку из-под пива и та с грохотом катится по асфальтовой дорожке. – Надеюсь, бомжей здесь нет. - Вряд ли. В поселении не так много людей, чтобы обзавестись собственными бомжами. Чанбин без особой надежды пробует дверь кассовой будки, однако она вдруг открывается. Либо её так оставили работники перед уходом, либо её взломали местные искатели приключений. Стол внутри покрыт непонятными пятнами, одна его часть взбухла и пожелтела. Чанбин поднимает голову и видит кусочек неба через дырку в тонких металлических пластах. От шедшего через неё сквозняка в углах на манер парусов развевается густая паутина. - Дяденька, один детский билет, пожалуйста, - в окошке появляется Хёнджин, присевший на корточки, из-за чего его голова едва доставала до узкой столешницы. - А сколько нам годиков? - Пять. - Порадуй дядю – сделай что-нибудь милое. Хёнджин натягивает ангельскую улыбку и медленно поднимает руку с вытянутым средним пальцем. Чанбин прыскает, а затем на пару секунд скрывается под кассой. - Приятного вечера. Он протягивает в окошко настоящий билет. Хёнджин издаёт удивлённое «О» и рассматривает его. Прямоугольный кусок картона был весь грязный, один уголок отвалился. Судя по его кривизне и жёсткости, он несколько раз мок в дождевой воде, попадающей через дыру в крыше, а потом сох на протяжении нескольких дней, пока вода испарялась. На лицевой стороне находилась едва читаемая дата восьмилетней давности, а на задней было потёртое изображение розового кролика со свиным пятаком. - Где ты его достал? - Да тут на полу валяется несколько. Забери себе на память, не думаю, что кто-то будет против. После кассы они двигаются вперёд, к основной части парка. В асфальтовых трещинах проросла покачивающаяся трава, валялись окурки. Парк действительно оказывается достаточно скромным – если верить выцветшему плану на железной доске, все имеющиеся конструкции просматривались с центральной точки. Стены зданий были изрисованы теми же граффити, что они видели на лицевой стороне будки. В прогнувшейся крыше ларька с сувенирами скопилась грязная вода, полная мёртвых насекомых и трухи с деревьев. - Я обязан сфотографироваться здесь, - Хёнджин тянет Чанбину свой телефон. – Устрой незнакомцу фотосессию. Первым, что бросилось в глаза, была стандартная карусель с лошадями и каретами, напоминающая оранжевый шатёр с красным орнаментом. Неудивительно, что одна из самых банальных ассоциаций с парком развлечений была использована в месте, создатели которого явно не обладали ни креативностью, ни дальнозоркостью. Столб, находившийся посередине конструкции, был раздолбан, оторванные части лежали на полу. Кажется, оттуда пытались достать металл и рабочие детали механизма. Хёнджин с сомнением толкает приглянувшуюся пятнистую лошадь, проверяя её на прочность. Железный штырь, на котором она держалась, весь проржавел, но выглядел достаточно крепко. Хёнджин ставит ногу в стремя и лёгким прыжком оказывается на её спине. В нос забивается поднявшаяся пыль, от которой он тут же чихает. - Чего желаете? – Чанбин открывает камеру. – Элегантность? Обложка Vogue? Секс? Невинность? - Хочу, чтобы сразу было понятно, что я придурок, которому нечем заняться. - Ни слова больше. Ухватившись за пластиковое лошадиное ухо, Хёнджин выгибается, отводит руку назад и смотрит на него вполоборота. Чанбин делает несколько кадров издали, шагая то влево, то вправо, то подбираясь чуть ближе. Он с полуулыбкой наблюдает за ним через объектив. Медовые волосы Хёнджина плавно покачиваются на ветру, открывая шею, когда он закидывает голову. Затем он заправляет прядь за ухо, складывает локти на загривке лошади и смотрит в камеру слегка исподлобья. - Давай теперь поближе, - говорит Чанбин, поднимаясь на подиум карусели. – Смотри на меня. Он встаёт перед лошадью и делает несколько портретных снимков. Часть лица Хёнджина освещена солнцем по диагонали, часть остаётся в тени потолочной конструкции. Его пухлые губы слегка приоткрыты, взгляд кажется таинственным, захватывающим. Чанбин опускает телефон и какое-то время смотрит на него с насмешливостью. - Ты вроде хотел идиотские снимки. - А получаются какие? - Хёнджин упирается подбородком в свои сложенные руки и лукаво заглядывает ему в глаза. - Ты выпендриваешься, - Чанбин снова щёлкает его. – И флиртуешь с камерой. - Я сижу на грязной пластмассовой лошади в Богом забытом парке. Было бы чем тут выпендриваться, - он достаёт из кармана пачку сигарет и закуривает. – Это должно добавить антуража. Теперь он мало того, что сидит на грязной пластмассовой лошади в Богом забытом парке, так ещё и курит в этом месте, изначально предназначенном на детей. На нём однотонная тёмно-синяя толстовка, спортивные штаны и заляпанные после утренней прогулки по слякоти кроссовки. Не совсем то, как себе обычно представляют моделей. Но Чанбин всё равно с интересом фотографирует его в рассыпчатом облаке белого дыма. Солнце подсвечивает сзади, создавая эффект сверкающего тумана. - Чем платить будешь за фотосессию, незнакомец? - Услуга за услугу. Хёнджин протягивает ему свою наполовину скуренную сигарету. Криво усмехнувшись, Чанбин кладёт руку на лошадиную морду и тянется вперёд. Когда он затягивается, его губы мимолётно касаются холодных пальцев Хёнджина, всё ещё держащего сигарету. Чанбин отдаёт ему телефон, забирая сигарету зубами. Раздаётся щелчок. - Твоя очередь, - сделав первый кадр, Хёнджин указывает подбородком в сторону других фигур. – Выбирай себе коня. Однако побродив между имеющимися животными, Чанбин выбирает себе не коня, а одного единственного оленя, которого сюда засунули не в тему, но для разнообразия. Видимо, создать креативность всё-таки худо-бедно пытались. Вместо того, чтобы сесть по-человечески, он садится задом-наперёд и ложится спиной на оленью шею, крепко обхватив корпус ногами. - Не свались. - А ты лови. Хёнджин делает несколько шагов назад, чтобы сфотографировать его с расстояния и захватить оленя полностью. Он отмечает, что несмотря на скользкую поверхность, Чанбин держится крепко. Взгляд пробегает по внушительным бёдрам. С таким арсеналом он наверняка сможет удержать себя, хоть на дереве повиснув. Ему нравится. Хёнджин возвращается и снимает уже крупным планом. - Дай-ка поправлю, - он пальцами зачёсывает волосы Чанбина немного в сторону, чтобы было видно выбритые виски. – Вот так круче. - Фанат андэркатов? - Проблемы? – Хёнджин нависает над ним, опуская телефон. - Да ради Бога. Они смеются. Смех в этом парке не звучал несколько лет. Волна чего-то знакомого пробегает по периметру, резонируя с каждым уголком. Словно каждый оставленный здесь предмет вспоминает о том, для чего их здесь собрали, вспоминает, как было раньше, когда сюда ещё кто-то да приходил. Два огонька жизни забрели в своеобразный склеп былого веселья. - Видел бы ты себя, конечно, - говорит Чанбин, слезая с оленя и смотря на Хёнджина. - В смысле? – тот опускает глаза. – Вот говно. На его синей толстовке были коричневые пятна пыли. Чанбин, немного подумав, подходит к одной из маленьких карет и мочит руки в дождевой воде, собравшейся на дне. - Фу, она же грязная. - Не грязнее твоей одежды, - Чанбин подходит к нему. – Вода всё равно остаётся водой. Он утирает пыль с его груди и живота, оставляя дорожки из поблескивающих в закатном солнце капель. Уголок губ Хёнджина невольно подскакивает. - Давно мы стали так близки? - Смущаешься? - Я даже представить не могу, что надо сделать, чтобы меня смутить. - Звучит как вызов, - Чанбин смахивает последний кластер коричневатой трухи. – С задницей сам, думаю, справишься. Могу помочь, конечно. - Обойдёшься. Хёнджин подходит к карете и сам окунает руки. Вода холодная до ломоты в пальцах, по поверхности плавает практически прозрачная бабочка. Отряхнув себя, он поворачивается к чистящему штаны Чанбину. У него была испачкана вся спина. - Давай уж помогу. Приведя себя в порядок, они сходят с карусели. По дороге дальше шло несуразное здание с квадратным фасадом и закруглённой стеной с другой стороны, которая терялась в разросшихся кустах. Судя по остаткам выцветшей краски, раньше оно было ядерно-жёлтым. Над входом висит табличка с волнистым шрифтом: «Город Чудес». Дверь была выбита и висела на одной единственной петле. Она противно скрипит, когда Хёнджин толкает её в сторону и заглядывает внутрь. Где-то под крышей вскакивают с балок недовольные незваными гостями птицы, вылетающие в разбитые окна. - Похоже на этот, как его… детский городок? - Где всякие штуки для лазанья? – Чанбин входит следом за ним. - Да. Вон они, на втором уровне. Хёнджин проходит мимо покосившегося столика, за которым раньше сидел смотритель аттракциона. Перед ним отделанный красно-синими матами зал с низкими горками, закрытым прозрачной сеткой тоннелем и бассейном, полным маленьких шариков. Хёнджин поднимает один, стоя у края, и подбрасывает его в руке. Повернувшись, он собирается запустить им в Чанбина, однако именно в этот момент его выбивают из равновесия. Взмахнув руками и глухо вскрикнув, он летит спиной в пластиковый бассейн.