Палач по закону

Принцессе Катерине снился родной дом. Во сне она была счастлива. Во сне не было нелюбимого супруга, не было военно-походного лагеря, не было ничего, что теснило ей грудь в реальности тяжелой плитой, давило в землю. Она была настоящей и живой. Та поспешность, с которой собрали принцессу Катерину с солдатами и деньгами, с припасами и лошадьми, ясно дала понять, что ее коронованный супруг едва ли не выжидал удобного случая, чтобы избавиться от своей жены. Когда пришло время для расставания, они мялись. Катерина знала, что Филипп ее не любит, что она совершенно ему не нужна и все-таки какое-то чувство недосказанности повисло между ними. Они расставались, зная, что их брак заканчивается здесь, именно здесь. -Ну…выдашь мне Лагота, его земли платят в мою казну и мы больше не муж и жена, — Филипп мог хорохориться во время Совета, когда шло обсуждение этого предложения, мог выступать гордо на пирах, когда поползли слухи о походе в народе, но когда он стоял вот так, перед своею женой — храбрость куда-то ушла. -Я не вернусь, — ей хотелось, чтобы он пожалел. Катерина разрывала Божественную Клятву — совершала преступление перед богами и собой, перед рыцарями Луала! Ей хотелось, чтобы и Филипп чувствовал в сердце ту же тоску, что и она. -И не надо, — согласился Филипп. Еще помолчали. Затем, когда тишина достигла своего звенящего предела, король промолвил неловко: -Удачи… -Спасибо, — Катерина кивнула и протянула руку своему пока еще супругу. Филипп удивился, но коснулся ее руки. — Спасибо за всё. -Удачи, — повторил Филипп и быстро отошел подальше, будто бы боясь, что Катерина отравит его своим присутствием. И начался путь. Путь на захваченную Лаготом родину, путь домой. Катерина знала, что Вандея слишком слаба, чтобы защититься, у нее нет ни когтей, ни зубов, ни оружия против всей подлости. Слишком набожная, слишком святая. Что ж, может быть, отмолит Вандея и разрушение Божественной Клятвы своей старшей сестры? Но путь еще так далек. И встреча далека. А там… Катерина пыталась представить, что там? Как ей выбивать Лагота со своей земли? Как ей говорить с ним? Ах, как жаль, что она уехала так быстро! Как жаль, что не умела оставить переписку хоть с кем-то, кроме Моро. Моро…ее сердце — верное и сухое, разломанное разрушенной Божественной Клятвой, а до этого — скованное ею же, дрожало при одной только мысли об этом человеке. Моро был советником еще при ее отце. Тогда он казался ей — маленькой девочке очень уж взрослым, но, войдя в юность, Катерина поняла, что между ними разница малая, просто Моро ведет и ставит себя иначе, а еще — жизнь хлестанула его гораздо сильнее. Отец, о котором Катерина вспоминала лишь призрачно, за что терзалась виною, приставил Моро к старшей дочери, чтобы обучить ее некоторым словесным наукам. И тогда Катерина пропала. Она тогда заставила полюбить себя поэзию, к которой прежде была равнодушна и даже пробовала сама сочинять что-то до ужаса нелепое и глупое, робко показывая его в конце занятия Моро, чтобы продлить мгновение рядом с ним. А он вчитывался внимательно, потом смотрел на нее и, кажется, читал ее душу так же, как лист… Но это было давно. Сейчас принцесса Катерина спала, наслаждаясь сонной грезой, где была Вандея, где снова была церковь Луала и мрачный Гилот, и, конечно, Моро… Не было только отца. Может быть, не хотелось ей осознавать его смерть, а может быть, не хотелось вовсе о нем думать…отец и дочь были далеки друг от друга. Вильгельм винил ее за то, что она не сын. А она держала себя учтиво. И даже когда Вандея явно получала больше любви отца, чем старшая сестра, не выдавала острой и редкой ревности… В это время принцесса Вандея не находила себе места. Покой она утратила в тот злополучный день, когда вышла замуж и потеряла отца. Все разрушилось меньше, чем за час и она умерла тогда всем тем, что было в ней прежде, осталось лишь незащищенное светлое нутро. Обнаженное и бесстыдное. Теперь ей казалось, что вокруг все злодеи. Благо, ее супруг пока не приходил к ней, не касался — не то стыдился сам, не то боялся, не то просто был занят или не заинтересован — Вандея не хотела знать. Она томилась прекрасной птицей в ужасной клетке, понимая ярче, чем обычно, что уже ничего от нее не зависит. Многие часы она проводила на коленях перед Луалом и ликом Девяти рыцарей его, надеясь вымолить обратный мир, к которому привыкла и который понимала. Тогда за нее решал отец, но ему можно, а сейчас, выброшенная из всего пути, Вандея блуждала тенью… И пока Лагот слишком был занят ликованием от того, что его люди вырезали на улицах мало-мальски опасных мятежников по заговору этих же самых мятежников, Моро предвещал весь ужас, новый жрец Луала усиливал свое влияние, стирая прежнее Дознание — запятнавшее себя…был только один человек, кто по-настоящему увидел в Вандее неразыгранную на полную меру карту. Он сам точно не знал, чего хочет. Не видел еще, как именно сыграть этой жизнь, куда бросить, во имя чего жертвовать, но чувствовал, что это сильная фигура и пока нельзя ее упускать. Опытный интриган и обольститель Леа обладал прекрасной интуицией… И он пришел под своды Девяти Рыцарей Луала, зная, что сейчас Высший Жрец Кровер обхаживает Лагота, продвигая новый законопроект о том, что жрецы Луала вольны теперь наносить клеймо на преступных горожан. Законопроект громкий, Леа знал, что Лагот посоветуется с ним и уже придумал, как подвести герцога к тому, чтобы проект вышел еще более широким… тогда народ взбунтуется раньше. Самое главное — остаться при этом в тени Лагота! Он, Леа, вроде бы и не при делах. А вот те — плохие, без сомнений! Но пока… Пока он пришел под каменный свод Луала и Девяти рыцарей его. Сделал вид, что не заметил бледную и тонкую женскую фигурку и, изобразив на лице своем великую скорбь, опустился на колени и страстно зашептал свою молитву… Расчет был верным. Вандея привыкла находиться одна в этой суровости веры и дрогнула, заметив, что пришел кто-то. Увидев же молодого красивого советника, который был погружен в свои мысли, она не сумела сдержать своего интереса. Робко приблизившись, она встала рядом с ним на колени и коснулась его плеча с нежностью и состраданием. Леа вздрогнул. Увидел принцессу, поспешно вскочил, изображая крайнюю степень смущения. -Простите, ваше высочество, я не должен был…ох, простите! Я спешил…я не хотел. Я ухожу. Он был образцом покаяния, смущения и неловкости! Тут дрогнуло бы, усомнилось любое сердце, а что уж говорить о самом нежном и светлом? -Простите меня, — Вандея чуть отвернулась, чтобы скрыть увлажнившиеся глаза, — я не ожидала встретить здесь кого-то, кроме жрецов. -Я не люблю молиться в присутствии жрецов, — Леа отступил, поклонился. — Простите, что нарушил ваше уединение. -Нет, что вы! — она выкрикнула горячо и даже поспешно, заметив это, сама же и устыдилась, но было уже поздно. Леа понял, что победил. -То есть, — принцесса сжалась, как будто бы ожидала грубого окрика, — я хотела сказать, что Луал одинаково висит надо мной и над вами. -Боюсь, я не был самым верным его последователем! — вот здесь была правда. Леа едва ли мог бы вспомнить хоть одну молитву. Но не стоило говорить об этом набожной принцессе, в отношении которой у Леа уже рождался план. — Я едва не потерял веру. -Потеряли веру? — это было страшным ударом для Вандеи. Прежде она видела людей, что не имели веры, и людей, что не знали веры. Но потерять? -Да, — Леа тяжело опустился на колени обратно и заговорил так, словно каждое слово давалось ему с огромным трудом. — Когда я был мальчиком, моя мать умерла в тяжелых муках. Я был старшим из трех ее детей, а отца я не знал. И вот в тот день…как сейчас помню, был дождь. На постели — остывающий труп матери. В доме холодно. Из еды — пустая похлебка с куриной шкуркой. Мне девять лет, моей сестре — три года, моему брату — семь. И впереди — враждебный мир, зима… Леа невольно ушел в свою память. Там были провалы, о которых он запретил себе думать. Но снова пахнуло на него могильным холодом прошлого, снова вспомнились огромные глазища сестры… Жива ли? У него не было выбора. У него не было ничего! он хотел есть. А она была такой маленькой… Вспомнила бы она все равно маму? Или дом? Нет. а мешок крупы, отданный бродягами за девочку прокормил его и брата в ту дрянную зиму. Хватит. он запретил себе думать! Это был не он. Это был кто-то другой. -Мне жаль, — Вандея тихо плакала и это отрезвило советника. Он с удивлением воззрился на принцессу, как человек, чье сердце черствело годами, а потом вдруг неожиданная ласка тронула… -Не стоит жалеть… — глухо обронил Леа. — Луал оставил меня тогда. Луал оставил меня у могилы моей любимой, но сегодня я могу верить ему. Могу верить в него. -Вы сильный человек, — одобрила принцесса и вдруг, сама поражаясь своей смелости, схватилась за его руку. — Помолитесь со мной! прошу вас, помолитесь со мною… Ну разве мог Леа отказать?