Палач по закону

Вся земля раскололась на несколько маленьких миров, и каждый бесновался по-своему. Но все эти миры вместе складывали совершенно ужасную картину. Зала Совета даже не была освещена в должной манере — всем было не до этого. Белая как смерть, обезумевшая от горя, и от власти, свалившейся на нее принцесса Катерина походила на смерть. Моро также был бледен, но держался мужественно и стремился поддержать подходящих советников… Многие из которых уже посматривали в сторону восставших с благосклонностью. -Как это произошло? — Катерина растерянно смотрела то на одного, то на другого. Сейчас она не узнавала никого из тех, кто сейчас был в зале совета. — Что им нужно? Что мне делать? -Отправить парламентеров, — рубанул Моро, усаживая с силой принцессу Катерину в кресло. — Пусть нам придется уступить, но народ… -Они хотят уничтожить трон, считая, что могут управлять сами, — Моро, услышав это, пришел в ярость, но взглянул в лица советников и понял, что в безумной растерянности и сам недалеко ушел от своей принцессы, поскольку не смог узнать голоса. -Нужно выставить армию! -Армия не будет выступать против своего же народа! -Это приказ. Приказ именами Луала и Девяти рыцарей Его! -А это люди, живы люди, слышите вы, наконец? -Может быть, не так уж они и неправы… Все смотрели на Катерину, ожидая ее рокового решения. В любом случае — рокового. А она вдруг показалась сама себе маленькой и слабой, невидимая тяжесть сжала ее голову железным обручем, и что-то тяжелое легло на ее плечи. Она поняла, как виновата перед всеми этими людьми и теми, кто на улице. Текли кровавые секунды, а Катерина хранила молчание и страшная истина открывалась ей. В любом случае — ее ждет порицание, отвращение. Текли секунды, отнимая последние возможности и подводя принцессу к несчастному итогу, а она стояла и вспоминала почему-то отца, когда-то молодого, счастливого и веселого, сестру — нежную и набожную… Они ждут ее. Ведь так? У Катерины всегда была особенная воля. Она поднялась со своего кресла и даже время словно бы замерло, пугаясь ее решимости. Моро, предчувствуя сердцем самое страшное, закаменел. А Катерина заговорила. Ее слова — тихие, полные древней силы, что жила в крови, прозвучали раскатом и разорвали нетленное полотно, обрушили в одно мгновение все то, что она всю жизнь должна была удерживать: -Я надеялась вернуть свои земли, спасти их от захватчика и заговорщика — герцога Лагота. Я потеряла отца. Я потеряла сестру. Я отвернулась от своего бога и предала его опять. Я разрушила Божественную клятву. Народ, бунтующий на улицах против меня и против трона — мой народ. Я не стану лить их кровь. Армии не будет. Я рекомендую вам спасаться или примкнуть к улицам. Страшный гвалт утопил речь принцессы. Советники, полные ярости и страха, не верящие, что она могла вот так легко предать их и все, что строил ее отец, а до него и его отец…все предки, все потомки служили бы трону, а Катерина разрубила эпоху. -Это измена! У вас нет такого права! -Пока еще есть, — Катерина тяжело взглянула в лицо своих врагов, которые еще мгновение назад были почти союзниками… Кто-то сделал отмашку армии. Отмашка неохотная, безумная, но несколько полков вроде бы даже двинулись на город, но встретили второй кусочек мира. Альбер — бесстрашный и жестокий в своем бесстрашии вышел из толпы, поддерживаемый ею и воплотивший в себе сейчас всех Девятерых рыцарей Луала, грузный, внушительный встречал равнодушно неловкую армию. Которая и без того не хотела обрушиваться на своих. -Вы можете убить меня, — вещал Альбер, бешено вращая глазами и голос его звучал грохотом в этом безумном часе, — вы можете убить каждого из нас! Но разве вы не видите нашей правоты? Разве вы не видите, что трон не может заботиться о своих подданных? Зачем же нужно то, что отжило? Зачем нужно то, для чего больше нет смысла? Мы хотим равного участия в управлении. мы хотим других выборов, мы не хотим привилегии крови, ибо кровь гниет! И народ подхватывал. Зараженный кровавым безумством, не разбирался почти в том, на что и куда его призывали, подталкивали. Важно было сейчас бороться, кромсать, обвинить кого-то в голоде, в болезнях — во всех грехах. И уже потом…уничтожить. И тогда наступит неизменно светлый день, ведь так? Ведь все именно так? Народ — наивный и буйный, был большим ребенком под управлением нескольких фигур, сосредоточенных в разных точках города. Ронан был на вершине блаженства. Народ внимал ему, его словам, жадно ловил каждый его жест. Ронан воплощал все красноречие мира и сам заражался им. Смерть была ему не страшна, он верил в то, что каждая из этих речей делает его навеки бессмертным. А он говорил и говорил, вдавливая слова в буйство народа и ликовал. Странный восторг разливался по его телу, ни см чем несравнимое блаженство и ему хотелось, чтобы это чувство не отступало никогда. -Мы, — вещал он, — должны сами определять свои обязанности, кары и законы. Только мы имеем право на это и ни одна кровь, фамилия, род или происхождение не имеет права возвышаться над другими. Мы сами знаем как нами править. Мы сами знаем, чего хотим. И мы должны отвоевать это право у тех, кто забрал его у нас, у тех, кто заставил нас поверить в то, что мы должны склоняться перед чьей-то кровью или чьим-то домом… Толпа взревела, поддерживая особенно последнюю фразу Ронана. Воодушевившись, он продолжил: -Они решили, что они лучше нас, но сами забыли понятия чести и достоинства, погрязли в грехах и пороках. Их музыканты заглушают плач наших детей. Их смех заглушает плач вдов, что не дождутся своих мужей с очередной, развязанной забавы и наживы ради войны! Их дома имеют слишком толстые стены, чтобы услышать те проклятия, что должны пасть на их головы! -Да-а! — единый страшный порыв толпы и Ронан удовлетворенно замолкает, окидывая взором всю ту силу, что обитает в городе… В лучшей части города. В той, где обитает торговый люд, ремесленники и трактирщики. В той части, где есть понятия «добродетели». А в это же время есть еще один мир — мир презираемый, низкий, пристанище отребья. Но он тоже хочет жить, этот мир, тоже хочет восставать и являть свой гнев. Кто поведет его? Тот, кто сам столкнулся сч холодным презрением. Тот, кто был использован — сам может использовать. Мэтт долго был в тени, его шпыняли и швыряли со всех сторон, и теперь он собирается заставить считаться с собою… Движимый всем сдерживаемым бешенством, Мэтт поднимается на небольшой ящик, попавшийся на его пути и обозревает Пепельные ряды — теперь это его резиденция. Странно, что впервые за все время Мэтт не видит ее отвратительной, напротив, она кажется ему самой искренней в грязи и брани, в запахе тухлятины — вот что он сделает своей опорой. -Они плевали на нас. Все — не только двор, но и наши же горожане. Они не верили в нас. Они смешивали нас с грязью. Здесь нельзя говорить долго. Чем короче фразы — тем яснее они отзовутся и Мэтт интуитивно угадывает это. И этот мир завершает буйство города. Армия присоединяется к лучшей части города, Ронан вдохновляет идейно массы, Мэтт занят отребьем… А принцесса Катерина сидит перед образом Луала и молится — неистово и страстно, насколько позволяет ей ее особенная воля. Здесь и найдет ее Моро. А по замку паника. Кто-то выбегает, кто-то отдает дурным голосом приказы, но все окончательно рушится и никто не знает, как к этому следует отнестись? Бунт? Восстание? Справедливость? А Лея, забытый в эту минуту, увлекает Эду за собой. Она покоряется и идет за ним, как привязанная, еще не зная, что сейчас услышит. Сковер — на другом конце кипящего и пульсирующего в нескольких особенно сильных точках города пытается спастись от попавших на его след Фалько и Паэна. Так решается ночь! Так решается все! Лик судьбы висит над городом и готов обрушить всю свою мощь и грозу на головы — одинаково грешные и одинаково праведные.