Палач по закону

-Во имя Луала! — Альбер очнулся мгновенно, узнав о причине вторжения Эды в его покои. — Во имя Луала и девяти рыцарей Его! Как ты умудрилась его отпустить? Эда, мгновенно сжавшаяся под этой грозной яростью в комочек, чувствуя себя бесконечно виноватой, старалась не смотреть на Альбера. Ей как-то не пришло в голову поднять шум, задержать Ронана и перебудить весь дом, как следовало бы поступить. Но она этого не сделала и позволила Ронану выскользнуть в опасную кипящую гневом и яростью толпу, готовую выбросить, наконец, свое бесчинство на того, кто будет слишком слаб, чтобы защититься, облечь свое горе, свой гнев во что-то неукротимое. И тогда ей казалось это правильным. Ей не пришло этого даже в голову. Альбер, однако, был человек действия, а не слова. Проревев еще пару коротких уничижительных фраз ей, он спешно принялся поднимать с помощью своих слуг всех своих друзей и соратников. В доме началась страшная возня и суета, а на улице творилось что-то невообразимое… Хлопали чьи-то двери. Кто-то кричал, кто-то отборно ругался, а кто-то призывал Луала. Чья-то лошадь пронеслась совсем близко рядом с домом Альбера и Эде вдруг показалось, что лошадь эта неизменно должна ворваться в гостиную и… Была ночь, но было светло. На улице что-то горело, ходили люди с факелами. В доме — горели своим издевательским множеством свечи. Эда забилась в самый дальний угол и остекленело глядела перед собою, стараясь даже не думать… Но мысли, противные и вязкие, все равно вмешивались в ее сознание. Она вспоминала своего названого отца Гилота и с ужасом понимала, что не чувствует за свое нахождение в доме одного из лидеров восстания, никакой вины. И, кажется, вообще ничего не чувствует, кроме леденящего ужаса, что невидимой рукой сжимает ей горло, мешая дышать. Вбегали и выбегали люди. Эда сидела в дальнем углу и решительно никому не было до нее дела. Она не слышала странных речей и высказываний гостей и самого Альбера, а если и слышала, то не понимала ничего. Она вообще ничего не понимала в бесконечном гвалте, что раздавался на улицах и в том шуме, что звучал в гостиной и где-то в самой ее голове. -В проулке Ремесленников забили королевскую стражу! -Пепельный проулок подожжен. -Эка потеря! Давно его надо… -Но! Пепельный Проулок заслужил себе право на спасение! Слова…слова. Эде не было никаких дел до этих слов. Она представляла, как где-то умирали люди. Она не видела их лиц, но почти физически чувствовала запах их крови. И, самое худшее, ничего, что могла бы сделать сама Эда, не изменило бы, даже если бы ее на части разорвать. И она только безотчетно ломала пальцы, также остекленело глядя перед собой. -У Речного пока оттеснили. -Катерина посылает армию. -Надо сделать воззвание к армии… Альбер, во имя Луала и Девяти Рыцарей Его, обратись к армии! Убеди их не убивать их же народ! -Сначала надо сделать воззвание к народу… -Его уже сделал Ронан! Альбер, мы… Ро-нан.ро-нан… что-то совсем знакомое, что-то родное. И Эда рванулась из своего угла, напугав порядком забывших про ее существование или даже не обративших на нее внимание гостей. -Ронан? — выкрикнула она, вглядываясь в одинаковые, как ей показалось лица, пытаясь понять, кто из них сказал про Ронана. Серые и пустые лица… а где-то совсем близко пахнет кровью. Серость, серость… И чьи-то очень живые, очень знакомые глаза. Опасные. От таких глаз надо держаться подальше, нельзя быть им другом или врагом. Но кто это…кто это, такой знакомый? Эда роется в памяти, что стала одним непонятным комом, сплетенным из тысячи и одной мысли и образующей пустоту одновременно. Мелькают чьи-то лица. Гилот, Мэтт, Фалько и Паэн (ах, где они сейчас?), Сковер…руки сжимаются в кулаки до боли. Почему-то ей очень легко ненавидеть Сковера и даже хочется его ненавидеть. Нет…это все не их глаза. -Леа, — выдыхает вдруг Эда и с каким-то облегчением. Странная муть, этот серый комок в ее голове расплетается, позволяя свету пробиться в ее разум. Леа! Как же она тошнотворно рада ему. Альбер смотрит на Эду, выползшую из своего угла, с удивлением. Он уже и думать про нее забыл. А тут она…и бросилась, надо же, к вернувшемуся Леа! Не к Мэтту, который стоит тут же, и даже не к Кеноту, которого знает лучше, а к человеку, от которого у самого Альбера мурашки. -Всё в порядке, — Леа спокоен. Словно ему не в первый раз приходится поднимать город на восстание, цель которого неясна народу, но гнев, и та неразбериха…это все действует гипнотически. Сейчас или никогда? Кто-то должен повести этих людей вперед. И Леа спокоен. Он знает, что сможет. Он чувствует. И пусть Лагот пытается собрать своих людей, Леа отбыл от него, зная, где настоящее действие. Катерина не удержится. Если она проявит милосердие — она обречена, народ решит, что она слаба. Если она усилит террор — народ впадет в еще большее бешенство. А дальше будет новый мир. И Леа очень хотел его увидеть. -Всё в порядке, Ронан красноречив и любим народом. Он собирает толпу на городской площади. -И куда он намерен идти? — грубо спрашивает Альбер, разрушая что-то, что ему самому еще непонятно. -На замок, — очаровательно улыбается Леа и лукаво подмигивает Эде, словно только что отмочил он забавную шутку. Но Эда цепенеет. Эда не знает, как устоять и впивается в кого-то, не глядя, ногтями. -Э-да…- ее руку отшвыривают. И голос кажется ей знакомым, но она не думает даже пытаться его узнать. Ей плевать. -Воззвание к армии откладывать нельзя! — Альбер круто поворачивается к дверям. Бросается в двери, как в спасение…или в омут, не зная, что его ждет. Армия не в восторге от Катерины, от ее действий и неразберихи. В армии тоже есть люди. Но у них есть присяга. А еще — родные и близкие в толпах тех, против кого их собирается выставить Катерина. Эда, влекомая Луал знает какой силой, бросается, было, за ним, но рука Леа перехватывает ее. В лихом невольном развороте она успевает увидеть снова лица…одинаковые, страшные и пустые для нее. -Он пойдет к армии, — спокойно сообщает Леа. — Тебе туда не стоит идти. пойдем лучше со мной. -Куда? — спрашивает снова чей-то отдаленно знакомый Эде голос, но ей плевать, она не собирается вспоминать и готова идти куда угодно и с кем угодно. Лишь бы только идти. лишь бы больше не сидеть здесь, вот так, в углу, не понимая ничего и путаясь во всех мыслях одновременно. -Не твое дело, Мэтт, — бросает Леа и увлекает за собой покорную всему Эду. Мэтт? Что-то щелкает. Эда поворачивается и мгновенно взор позволяет ей увидеть, а вернее — узнать — бледного Мэтта. Почему-то у него плащ в крови… Чья эта кровь? Его? Почему он так бледен? Но Леа ведет ее дальше и выводит по коридорам, где Эда налетает на все подряд, на улицу. И на улице… Царит ад. Великий Луал со своими Девятью рыцарями не видел прежде такой страшной ночи. Всюду свет, свечи, факелы. Окна ярки, двери почти все открыты. Ничего не укрыто темнотой, ни одного угла, ни одного закутка. Каждый освещен заревом факелов и каким-то общим костром…слишком ярким для обычного костра. Слишком ярким… Лязг железа, чьи-то крики, ярость — все это ничто по сравнению с глазами любого, случайно выхваченного взглядом из толпы человека. Эти глаза — глаза того, кто готов лить кровь, резать и бить во имя какой-то всеобщей ярости. Бешенство, доведенное до общей точки. Грохот…не то барабаны, не то дубины, а может быть — просто стук сердца? Гулкий. Тук-тук. Нет. Больно смотреть. Больно думать. И дышать тяжело. Пахнет потом, костром, сырым деревом и ржавчиной… «Ржавчиной пахнет кровь» — думается безвольно Эде, пока Леа, крепко сжав ее руку, увлекает за собою через толпу, через факелы, которые выхватывают ее бледное и растерянное, совершенно испуганное лицо из ночи. Чьи-то руки хлопают ее по плечам, кто-то хватает ее за свободную руку и предлагает присоединиться. Кто-то хохочет совсем рядом. Дьявольский хохот. Жуткий. Ночь, страшная ночь! Альбер идет в сопровождении Кенота к армии. Оба знают, как рискуют. Но Альбер — торговец, он еще надеется на победу. Кенот — как вечный жрец, готов к смерти и равнодушен к ней. Нечто более страшное видится ему во взорах толпы, через которую они пробиваются. Ронан возродил в себе всех древних ораторов сразу. Его красноречие в эту ночь превзошло любое прежнее красноречие. Он в полном триумфе и обожании. Городская площадь, превратившаяся в море рук, глаз и ртов, готова следовать за ним. И сам он готов идти хоть за край чертогов Луала, ведь отныне — сам Ронан бессмертен. Что бы ни случилось дальше. Мэтт оглядывается по сторонам. Сам не зная, кого ищет. Ему страшно. Он не хочет умереть в эту ночь и думает — не отсидеться ли где-нибудь? Но тщеславие, особенно больно ужаленное успехом Ронана, реакцией Эды на это имя, торжеством Леа и риском Альбера — ведут его в центры проулков. Разум убеждает его отступить, но кровь пульсирует в нем со всей горячностью молодости. Однако неожиданно он раздумывает у городской площади, подумав внезапно о том, о чем не подумали другие. Круто повернувшись, Мэтт разворачивается и идет в сторону Пепельных рядов, где царит отчуждение, где даже восставшие, лидеры восстания, собираясь и пользуясь услугами Пепельных рядов, что позволяли мгновенно достать все, что угодно и кого угодно — не скрывали своего презрения к этому месту и к их обитателям. Так же, как никто не скрывал, несмотря на все заслуги, свое презрение к Мэтту. И он собирался воспользоваться этим. Фалько и Паэн, совсем забытые Луалом, метались по улицам, не зная, куда податься, к кому идти и кого слушать. Кто-то призывал убить Катерину, кто-то убить какого-то Ронана… суматоха совсем уже приобрела размер им незнакомый, когда Паэн — более глазастый, вдруг пихнул Фалько под ребра, указывая на кого-то кивком. Фалько проследовал взгляду Паэна и увидел знакомого ему человека. -Сковер, подлюга! — низко зарычал Фалько, решивший, наконец, кто главный враг всех добродетелей и виновник всей неразберихи. Сковер, не то услышал, не то просто почувствовал на себе их взгляд, обернулся и…быстро зашагал прочь, сквозь толпу, узнав бывших своих соратников. -За ним! — но слова были лишними. Паэн и Фалько, действуя в едином порыве, рванулись через толпу, путаясь в чужих мантиях, плащах, в чьих-то руках, спотыкаясь и налетая… А в это время принцесса Катерина и ее советник и ближайший друг — Моро собрали последнее в своей жизни совещание.