***
Устав от длительной ходьбы, ослабевшая женщина использовала чары трансгрессии, уповая на то, что её не отслеживают. Идти пешком было бы безопаснее, но до утра она бы не успела. Возникнув в паре кварталов от места назначения, зашагала по узкой улочке, сильнее кутаясь в мантию и глубже натягивая капюшон. Добравшись, наконец, до обветшалого здания, сунула свёрток с ребёнком в небольшое окошко, со стёршейся наполовину надписью: «Окно жизни». Бросила последний, долгий взгляд на малыша, схватила листок и нацарапала на нём пару фраз. Вложила в одеяльце так, чтоб его было видно, и ринулась прочь, не оглядываясь. Лишь бросив «прости» напоследок. И скрылась в предрассветной дымке, чтобы больше не вернуться. Слабо занимался рассвет, окрашивая углы домов в багровые тона. Начинали распахиваться окна, запуская в душные помещения хоть немного остывший за ночь влажный воздух. Улочка понемногу наполнялась повседневным шумом, обычные люди просыпались и принимались за свои обычные дела. И никому не было дела до нового обитателя этого захудалого мира. Малыш спал, пригревшись в своем гнезде, пока солнечные лучи медленно наползали и начинали щекотать нос и светить в крошечные глазки. Он заерзал, шевеля в воздухе ручонками, и «Окно жизни» распахнулось для него. А на том листке было написано лишь три слова: «Его имя Альтаир».Глава VII: «Его имя Альтаир»
19 марта 2021 г. в 19:47
Душной, влажной сентябрьской ночью человек в чёрных одеждах быстро пересекал сонную лощину, шелестя подолом мантии. Несмотря на то, что сентябрь подходил к концу, лето не торопилось сдавать свои позиции. В тяжёлом, спёртом воздухе витал смешанный запах трав и хвои, щекотал ноздри и не давал уловить аромат несущегося с побережья бриза.
Лёгкий ветерок совсем не помогал, всё вокруг будто замерло: от воды не доносилась желанная прохлада, только усиливалось ощущение повышенной влажности. Листва не колыхалась, воздух ощущался сплошной завесой. Под шагами похрустывали ветки и мелкие камушки отлетали от подошв идущего. Тут и там встречались кустарники вереска, по пологому склону вдоль тропы стеной высились хвойные деревья.
Человек в чёрном ускорил шаг, подгоняемый крутым спуском, пока не вышел на ровную, просторную вересковую пустошь.
Во тьме трудно было различить дорогу, здесь тропа терялась среди густых зарослей. Лишь тонкий полумесяц да блеклые звёзды являлись здесь источником света — но их явно было недостаточно. Человек спотыкался и вынужден был замедлиться, прокладывая себе дорогу в колючих кустарниках.
Очередной неосторожный шаг — и он грудой тёмных лохмотьев повалился на колени, и послышалось слабое кряхтение. Свёрток из чёрного одеяльца, неразличимый под чёрной мантией, зашевелился и тихонько пискнул.
— Проклятье… — сдавленный шёпот вырвался из уст женщины, уронившей голову под тяжестью копны кучерявых волос, что вырвались на свободу из-под капюшона. Она сделала глубокий вздох и, упорно отводя взгляд от свёртка на руках, поднялась на ноги. Тёмные глаза недобро сверкнули во тьме, но этого, конечно, никто не увидел. Силясь натянуть назад капюшон на непослушные, взлохмаченные волосы одной рукой, другой она поддерживала смотанное одеяло.
— Проклятье!.. — взвизгнула она громче и в бессильной ярости топнула ногой. От громкого звука, пронзившего ночную тишину, или от резкого толчка, свёрток недовольно зашевелился и захныкал.
Женщина кинула на него яростный взгляд и, поджав в недовольстве губы, опустила на землю. Из одеяла показалась крошечная бледная ручка, и, лишённый ещё и тепла, младенец заплакал настойчивее.
Женщина отошла на несколько шагов, цепляясь подолом за кустарники. Она подняла голову, всматриваясь в тёмное небо, и пригладила волосы движением рук, характерным для человека в отчаянии. И вдруг завизжала во всю глотку, что есть силы, сложившись пополам, пока воздух не покинул её лёгкие и крик не перешёл в хриплый стон. Вслед за этим последовала мертвецкая тишина — даже звуки местной фауны будто умолкли. Младенец стих, и женщина, опустив голову, совладала наконец с волосами и утрамбовала их под капюшон. Раздражённо одёрнув подол платья, расправила мантию и вернулась к свёртку.
Малыш лежал молча, вглядываясь в ночную тьму. Женщина подобрала его, устроив поудобнее, и двинулась дальше. Она старательно избегала смотреть на младенца и, вглядываясь в темноту, прокладывала себе путь дальше.
— Когда эта чёртова пустошь закончится… — пробормотала она себе под нос, перекладывая свёрток на другую руку. Малыш не издавал больше ни звука. А пустошь всё тянулась впереди, и в темноте невозможно было разглядеть её пределы. Треклятые ветки изодрали весь подол и мантию, затормаживая их владелицу, и она чертыхалась чуть ли не на каждые несколько шагов.
— Что, молчишь? — бросила она вопрос в темноту. — Правильно. Лучше помалкивай, а не то твоя жалкая жизнь оборвётся раньше срока, — она всё ещё не смотрела не ребёнка, упорно продвигаясь вперед.
Духота выводила из себя ещё сильнее, чем мерзкий вереск, и женщина, запыхавшись, в конце концов остановилась.
Она постояла несколько минут, переводя дыхание. Словно борясь с собой, она покрутила головой, резко выдохнула и посмотрела на сверток.
Малыш не спал, он, казалось, разглядывал всё вокруг, шевеля свободной ручкой время от времени. Словно почувствовав на себе взгляд, повернул головку и неожиданно осознанно встретился своими глазками с её. Он рассматривал, не отрываясь, чем вызвал странное волнение последней.
— Что ты смотришь на меня? Маленький несчастный кусок мяса, — она скривилась, но взгляд не отвела.
Со странным страхом глядела на младенца, а тот на неё совершенно спокойно. Возникло неприятное чувство, будто он смотрит в саму ее душу. Странное и глупое ощущение, ведь ребенок был совсем мал. Он вряд ли вообще что-то соображал или мог рассмотреть.
— Прекрати! — шикнула она и отвела взгляд первой. — Лучше б заорал! Давай, выведи меня из себя! — её голос снова стал визгливым и несколько истеричным. Но ребёнок молчал. — Дай мне повод! — крикнула она, встряхивая свёрток с остервенением. Но тот не издал ни звука. Лишь повернул головку в другую сторону, переключая внимание на ночное небо.
— Жалкий недоносок, — пробубнила себе под нос женщина. И зашагала дальше, с остервенением одёргивая подол, пытаясь на кустарниках выместить хоть каплю ярости.
Идти стало значительно легче, когда она ступила, наконец, под сень высоких деревьев. Утерев пот, застилавший глаза, женщина бросила испуганный взгляд на ребёнка. Он спал. Она собрала покидавшие уже силы и пошла дальше. Идти было ещё далеко, и этот чёртов вереск отнял кучу времени. Ей было больно, она устала и еле волокла ноги, но нужно было идти. Время не терпит. Времени совсем мало, его почти нет.
В какой-то момент она вышла на открытую поляну, которая заканчивалась крутым обрывом. Здесь блажённый ветер колыхал верхушки деревьев и нёс такую желанную в эту жаркую ночь прохладу. Женщина подошла к самому краю, капюшон её сдуло, и она подставила лицо под дуновение бриза.
Отдышавшись, взглянула вниз. Там, далеко-далеко, волны белыми барашками накатывали на валуны, создавая характерный шум, и с силой разбивались о скальный выступ. Даже в темноте можно было различить, как накатывает могучая вода, с силой и упорством обтачивая скалы и камни. Там побережья почти не было, лишь камень на камне да валун на валуне. Вряд ли останется хоть что-то, если вдруг упадёт с такой высоты…
Женщина перевела взгляд на ребёнка в её руках. Он недовольно морщился от ветра, несущегося с моря. Она как завороженная разглядывала его, словно видела впервые. Вот он открыл глаза и посмотрел на неё, отчего она переполнилась каким-то благоговейным ужасом. Задержала дыхание, но взгляд отвести не смогла.
— Ты не должен был родиться, — глухо произнесла она, её слова подхватывал и разносил ветер. — И сейчас ты умрёшь. Ты словно бы и не рождался, так и надо. Так правильно. Так будет хорошо, — она смотрела на малыша широко раскрытыми от ужаса глазами, да так, что лицо её принимало совсем безумное выражение.
Женщина осторожно перехватила младенца под мышки, придерживая головку со странным для этой ситуации трепетом. Подняла на расстоянии вытянутой руки и шагнула к краю. Всё так же заворожено смотрела на него, наблюдала, как он ежился от холода. Но вдруг малыш перехватил её полный ужаса взгляд, и она закричала:
— Прекрати! Не смотри на меня так!
Ножки малыша, закутанные в чёрное одеяло, повисли над пропастью, под ним чернела бездна и бились о скалы волны, готовые отнести следы преступления вглубь морского царства. Вот же, всего-то надо отпустить, разжать пальцы, и худенький, маленький свёрток полетит вниз, и это всё закончится… И станет всё так, как должно быть. Раз! И как не бывало.
Но отчего-то она не могла. Не могла заставить себя отпустить. Не могла разжать пальцы, хотя ведь очень хотела! Очень хотела избавиться от этого груза, от угрозы, которая нависла над ней из-за появления на свет этого ублюдка. От угрозы, что нависала над этим ублюдком… О, она знала, что будет с этим ребёнком, попади он в нужные руки. Она знала, что не сможет его спрятать, этот плод предательства, и тогда… Лучше быстрая смерть, чем то, что может произойти после, если хоть кто-нибудь, хоть одна живая душа узнает. Мысли путались, мысли больно стучали в висках. Она так хотела поступить правильно! Но она не знала как. Не умела.
Из-за предательства, на которое она пошла, столько жизней теперь были под угрозой. Как она могла?.. Как могла она совершить такое предательство? Но она уже сама не понимала точно, кого она предала… И кого предает сейчас.
— Прекрати! — снова в ярости закричала женщина, будто младенец, что повис над бездной, мог хоть что-то понимать.
Но казалось, что он действительно понимает, и видит её чёрную душу насквозь.
— Я не могу! — взвыла она, словно оправдываясь, встряхивая младенца на каждой фразе. — Не могу! Он не простит меня, и ты всё равно умрешь! Так зачем мне это?.. — женщина будто оправдывалась перед ним, насколько бы глупо это не звучало. — Он меня не пощадит… За такой позор… Такое предательство… И тебя не пощадит… Тебе же лучше будет умереть так, не становясь жертвой магии… — руки уже безжалостно дрожали, устав удерживать на весу свёрток.
Лицо её заливалось слезами вперемешку с яростными молниями, что метали глаза.
— Нет… — всхлипнула женщина и притянула сверток к себе.
Она упала на колени, обессилев от долгой прогулки и невероятных усилий последних минут, и взвыла, обращаясь ни к кому и ко всем одновременно. Слезы всё ещё застилали глаза, и она, неожиданно для себя, притянула младенца ближе и сжала в объятиях…
— Сын мой… Зачем ты появился?.. Зачем испортил мою и свою жизнь своим рождением?.. Я не могу тебя любить. Не могу тебя представить родным. Ты — плод предательства… — срывающимся шёпотом говорила она, орошая слезами его чёрное одеяльце.
А он будто бы слушал.
— Я не могу дать тебе свое имя, не могу быть матерью! — продолжала она. — Это ведь было так просто — избавиться от тебя. Но я не смогла… — голос её сник, стал почти неслышным шелестом.
Всё её тело била крупная дрожь, она никак не могла совладать с собой. Подняла глаза и уставилась в ночное небо, будто там мог быть ответ на её несчастья. Над нею ярко виднелось созвездие Большого Пса: самая яркая его звезда выделялась на фоне блеклых соседей. Будто наблюдая. Будто… он был там и всё видел.
— Это всё твоя вина… — прошептала она в темноту, прижимая к груди ребёнка. — Ты оставил меня. Ты меня вынуждаешь!.. — крикнула она, содрогаясь всем телом. — Жалкий предатель… — женщина всхлипнула, обращая глаза к звёздам.
Туда, где ярко полыхал Сириус.
— Ты будешь жить. Если, конечно, сможешь… — она со странной приязнью посмотрела на малыша и отметила про себя, что он жутко похож на своего отца.
Что должно было помочь ей его ненавидеть. Но не помогло. Она почти ласково провела ладонью по крошечной головке.
— Ты не погибнешь от моей руки… — шепотом произнесла она. — Но дальше ты сам за себя.