Зимние звезды

Сквозь облепленные снежными шапками сосновые ветви игриво проглядывали голубые звезды — трескуче-яркие, перекликающиеся с синей россыпью льдинок на сугробах, они заглядывали своим по-зимнему пронзительным светом прямо в душу. Мороз покусывал щеки и медленно, но верно сковывал пальцы, пробираясь в перчатки — Луиджи все менее дикой казалась привычка герцога Ноймаринена надевать рукавицы попросту поверх них. С этими промораживающими до костей бергерскими зимами пойдешь и не на такие извращения! Убаюкивающую морозную тишину нарушал разве что хрустящий скрип снега под ногами, и сквозь него капитан не сразу даже различил доносившийся из-за насаженных под окнами елок говор. Неужто кому-то еще вздумалось выбраться посмотреть на в кои-то веки ясное небо?.. Одинокий фонарь, горящий над крыльцом, высвечивал только редко падающие снежинки и цепочку его собственных следов по заснеженным ступеням, а вот голос доносился все-таки от окна. Фельпец вероломно проклял натянутую на уши мохнатую шапку, которую сам же парой минут назад благословлял. На подоконнике, свесив над снегом ноги и почти настежь распахнув раму, восседал Бешеный Вальдес. Кому же еще, в самом деле, взбредет в горячую голову открывать окно при таком морозе? Так вот, вице-адмирал в наброшенном на плечи мундире угнездился, болтая ногами, на подоконнике и, направив в небо подзорную трубу, что-то вдохновенно вещал. При всей своеобразности Бешеного, на такое в трезвом уме даже тот вряд ли был способен. Луиджи собрался было выйти уже из-за елок и прервать эту беседу с высшими материями, отправив перебравшего Ротгера в постель, но очень вовремя помедлил. Отодвинулась и вторая оконная рама, тут же выдавая, что монолог Вальдеса был на самом деле диалогом — и, должно быть, невероятно увлекательным. Потому что без особенных церемоний отобравший трубу адмирал Кальдмеер выглянул из окна и вовсе в одной рубашке и накинутом на манер плаща пледе. И, хотя в увлеченном разговоре, сопровождаемом простертыми к звездам пальцами и передачей туда-обратно трубы, не различалось, да и в принципе быть никак не могло, ничего неприличного, окопавшийся за елкой Джильди все больше ощущал пощипывающее за бока чувство неловкости. И в конечном счете внял ему, прерывая невольную слежку хотя бы ради того, чтобы отогреть задубевшие от сидения в сугробе ноги. Он свернул по вытоптанной им же дорожке за угол дома, а разговор все продолжался. И некому уже было заметить, как, отказавшись называть Лебедей Фридриха Гончими Франциска, Олаф коварным маневром спихнул вице-адмирала с подоконника, и как тот, захлопнув окно, со смехом упал спиной на чужую постель.