У медали две стороны

«Ля-ля, ля-ля, ля-ля, ля-ля», – звенят, хохочут бубенцы и возвещают: шут идёт! Шерил Фэнн ** Не притягивай страхи, и страх не придет к тебе. Елена Шилина

      Город засыпает — просыпается мафия. Вообще-то это не игра, а реалии Готэма. По вечерам, после девяти, добропорядочным гражданам не стоило лишний раз высовываться без надобности, но тут уж как получится. Бет и раньше проводила вечера дома у ноута: смотрела сериалы, отдыхала, пила какао. Маленький тривиальный ритуал горожанина, уставшего после рабочего дня, но в отчем доме другие правила. Вечером ужин за общим столом, во главе, конечно же, отец. По правую руку мама, по левую — Гвиневра, Бет сидела рядом с сестрой.       На этом не конец мучениям, потому что в большой зале сновали туда-сюда слуги, повар то и дело выходил из кухни: осведомлялся, всё ли вкусно, нужно ли что-то ещё. Бет устало мотала головой, ей хватало и салата «Цезарь». Есть не хотелось, но вот от алкоголя она не отказывалась, выпила уже два бокала.       — Не налегай на вино, — добродушно посоветовал отец.       — Как прошла встреча с доктором Крейном, милая? — поинтересовалась мама, уводя разговор о выпивке в сторону. Хороший ход. Под шумок она даже подставила бокал одному из слуг — белое полусладкое лилось рекой.       — Я думала, он тебе отчитался, — пожала плечами Бет.       — Само собой, дорогая, — улыбнулась мама, — но я хотела знать твоё мнение, ты ведь знаешь: для меня это важно.        «Моё мнение ты и так знаешь, Салли». Но Бет держала язык за зубами, ведь меньше всего ей хотелось стать виновницей ссоры.       — Ну… Он вроде ничего так, — Бет тоже подставила слуге бокал, не глядя на отца.       Но его взгляд она ощущала, и, по правде говоря, хотелось залезть под стол и остаться там до конца этого каламбура, по недоразумению зовущегося «семейным застольем». Конечно же она раз за разом возвращалась в ту ночь! Господи, о чём думают все эти люди, спрашивая без устали «ну как ты?» или «вспоминаешь?» Толком прошли только сутки, и, разумеется, Бет ещё ничего не выкинула из головы и не разложила эту чёртову ночь по полочкам. А раскладывать было что.       Один из слуг поставил перед ней утиный окорок, запечённый с апельсинами, и Бет отложила в сторону салфетку, которой вытирала губы. Они покупали её, свою так называемую дочь, о которой в прошлом ничего знать не хотели, а тут вдруг на тебе под нос самые лакомые кусочки.       — Давайте поскорее закончим с этим цирком, — мама многозначительно кашлянула, ведь слово «цирк» после последних событий не самое желанное в этом доме, но Бет всё равно продолжила: — Сегодня я ещё переночую у вас, а утром уеду к себе. И нет, я не буду обсуждать своё решение. Спасибо за ужин, пап, мам, но я не привыкла питаться на убой, да вы и сами об этом знаете.       — Милая, утром у нас ещё одна встреча с Джонатаном, давай обсудим с ним твоё отшельничество, — мама положила ладонь на папину руку, призывая того помолчать. Она считала, что чудо-доктор может всё разрулить на раз-два-три. Ага, ага.       Нет.       Бет взяла со стола бутылку игристого и долго рассматривала пузырьки сквозь зелёное стекло. Благородное вино, которое она собиралась вылакать, как винище, а завтра на приёме у неё откажут язык, голова и вообще вся она откажет. Из горла ведь не слишком маргинально пить? Да и пофигу. Пережила ли Бет ту ночь? Да чёрта с два! Нихрена она не пережила, потому что все эти так называемые «вьетнамские флешбеки» преследовали её час за часом и всю ночь напролёт. Сегодняшнюю.       Бет закрывала глаза, и всплывало… Она стояла у стены и дрожала, как замерзающий зайчонок. Она и чувствовала себя именно так: зайчонком. А он, человек-клякса, склонился над ней, и Бет не могла отвести от его глаз-бездн взгляд. Он приблизился, почти коснулся размалёванными губами её уха и пропел хриплым полушёпотом:       — Раз-два-три-четыре-пя-ять, смерть за пятку тебя хвать…       Чёрт знает, как она умудрилась не сдохнуть прямо там, у стены, от омерзительно подкравшегося испуга. Может быть, она хотела выторговать минуту-другую, чтобы ещё пожить, хотя знала ведь, что с Джокером этот фокус не прокатит, но кто не рискует, тот… не рискует. Бет плакала, глотала тяжёлые, злые слёзы, но не вымаливала ни грамма пощады. И дело не в гордости. А в том, что слёзы душили все изломанные, неправильные слова, и ни одно из них не подходило Джокеру.       Он упёрся в стену выше её головы, ухмыляющийся, ужасно самодовольный и весь какой-то нескладный. Несмешной. Словно сломанная музыкальная шкатулка. Вот он на кого похож — на испорченного чёртика из коробочки.       Бет врала, что пережила ту ночь.       Она не пережила её.       Потому что человек-фиолетовая-клякса прижался губами к её губам, мокрым от слёз, и Бет была настолько напугана его прикосновением, что что-то щёлкнуло в её голове. Она ответила ему. Чёрт знает, может, это на него повлияло, и он решил не убивать её. Возможно. Или невозможно.       И за ужином с родителями, и на приёме доктора Крейна, и ночью наедине с собой Бет переваривала тот странный горький поцелуй. Джокер целовал её не как любовник, не как человек, желающий поглотить другого человека. Нет. Его поцелуй похож на агонию. Будто неласковая, жестокая смерть решила узнать, долго ли ей, Беатриче, коротать свой странный век на земле.       Бет не слушала голоса матери и отца, когда поднималась по лестнице наверх, она хотела только одного — запереться и забыться. Забыть. Ту ночь. Джокера. Его горький поцелуй. Поцелуй-выстрел.       От Джокера пахло порохом, бензином и одеколоном. Древесным. Терпким. Бет обняла психопата, чёрт возьми, да, она сделала это. А он не разорвал её в клочья в ответ, зато громко засмеялся.       Вот что было той ночью. Он не бил, не убивал, не насиловал и не калечил. Но он сделал что-то с её душой, забрался глубже, чем просто кожа и кости, разорвал нервы и сплёл их по-новому. На свой лад.       Бет захлопнула дверь перед носом матери, ведь та не могла усидеть на месте, побежала за дочерью, а она просто прижалась к двери, вынула пробку, заранее услужливо вынутую кем-то из прислуги, и прижалась губами к горлышку. В рот полилась приятная сладость, и Бет всхлипнула, проглотив её.       Да, ей нужна помощь, она хотела забыть тот смертельный поцелуй. Горячий. Слишком страстный для убийцы. Слишком порочный для аристократки.       Почему она не рассказала ничего доктору Крейну? Всё просто: она же сумасшедшая! Бет так и представляла, как доктор ставит на свои беленькие бумажки синюю печать, как приговор, объявляя свою новую пациентку сумасшедшей. И даёт ей билет в Аркхем, где самое место такой дурёхе.       Мама стучалась в комнату, а вместе с ней и Гвен, обе увещевали, что всё наладится, непременно станет лучше. Не станет, мам. Дороги назад как будто нет, по этой самой причине Бет ощущала себя разбитой и неправильно склеенной. Она даже подошла к зеркалу, чтобы посмотреть на своё отражение и убедиться, что её губы до сих пор на месте, что они не расплавились. Тогда зачем она положила на них пальцы и провела взад и вперёд, вспоминая ядовитые прикосновения маньяка?       Отец, понятное дело, не поднялся за женщинами, считал, что это всё блажь, дескать, дочерины слёзки всего лишь концерт по заявкам. Когда её привезли из Нью-Йорка в Готэм, первым делом строгий человек, назвавшийся отцом, спросил: «Ты ведь не забывала напоминать себе, что ты дочь мэра?» И ни слова о чувствах. От матери — да, та как могла пыталась наверстать упущенные годы, а Бенджамин Милн оказался другим. Толстокожим. Жёстким, беспринципным, политиком до мозга костей. Бет их не знала, родителей, поэтому звала, как считала правильным и уместным: тётя Салли и дядя Бенджи. Мать чуть удар не хватил, а отец приказывал перестать обезьянничать.       Вскоре мать и сестра сдались, перестали напрасно стучать в дверь, и Бет осталась одна. В чужом доме, в чужой комнате. Тут всё чужое.       Как они не понимают, что и она им чужая?       **       — С добрым утром, Беатриче.       Доктор Крейн в другом костюме, иссиня-сером, и у Бет ни капли сомнения в том, что как всегда безбожно и бессовестно дорогущем. Но ей всё равно, у каждого свои фетиши. Она кивает на приветствие, холодное, отчего чувствуется, как в кабинете морозно. Одного взгляда доктора достаточно, чтобы осознать, что тут теплоты не получишь, но странное дело: человек в дорогом костюме не отталкивал.       Мама даже не успела дойти до дивана, а уже принялась лить на него жалобы, жалобы, жалобы. На дочь, конечно. Как же! Собралась уехать из «родного» дома в квартиру! В клоповник! Такие хоромы меняет на посредственность, на дешёвку, наверняка в доме и тараканы, и мыши есть.       Беатриче сидела рядом с ней, откинувшись на спинку дивана, и молчала. Только перебирала большими пальцами, представляя себя механизмом. Неважно каким. Лишь бы витать где-то вне. А ещё в ней кипели злость и негодование, буквально бурлили, рискуя перелиться за край терпения, ещё поэтому она молчала. Злости в ней так много, что, казалось, если Бет откроет рот, то из него вылетит рой жужжащих негодующих ос и налетит на женщину, по какой-то причине называющую себя матерью.       — Беатриче! Неужели тебе меня нисколько не жалко? — мама пыталась давить на жалость, искала рычаги управления. Так ребёнок пробует почву, пробираясь сквозь нервы родителей, но Бет как неприступная крепость. Вдох-выдох, вдох-выдох. Молчать. Молчать!       Она посмотрела на мать и со вздохом положила ноги на край стола. Стыдно? Очень! Поэтому Бет не смотрела на доктора, она ведь не реднек всё-таки. Поэтому молча продолжила играться большими пальцами, вертела их вокруг друг друга и слушала назойливое жужжание матери.       С добрым утром, как же. Угораздило же Бет родиться у такого племени, хотя фамилия ничего так. Милн. Как у человека, написавшего Винни-Пуха. Она закрыла глаза: ужас, о чём приходится думать, чтобы не вспоминать ту ночь. Чёртову. Сраную. Ночь. Чёртов. Сраный. Поцелуй. Доктор что-то заметил, потому что мать замолчала: наверное, он подал ей знак наконец заткнуться. Спасибо. Тишина — то, что нужно.       — Салли, поезжайте домой.       Голос у доктора такой, что… Ух! Бр-р. На мать, видимо, действовал на ура, потому что когда Бет на неё посмотрела, Салли, то есть мама, кивнула и поднялась с дивана. Бет проводила её взглядом до дверей, а потом вернула его доктору.       — Вау! — она негромко похлопала в ладоши.       А доктор молча указал на стол — ах, точно! Бет убрала ноги и запрокинула голову на спинку дивана.       — Ты нервничаешь, Беатриче, — с надменной усмешкой говорит доктор.       С чего бы?       Бет поймала себя на том, что дрыгала ногой, несильно, но вполне заметно не только для психиатра, но и для человека вообще. Тут и психиатром не надо быть, чтобы понять — девка и правда не в себе немного. Хотелось съязвить, что док не зря учился и получал докторскую степень — или что там у него, ведь без диплома он бы не заметил движения ноги. Но Бет смолчала. Она вообще не ощущала сегодня потребности разговаривать, поэтому просто поднялась с дивана и ушла к окну. Стала грызть ноготь на большом пальце.       — Думаете, я правда того? Ку-ку? — оторвавшись от пальца, Бет повернулась к доктору.       Он поднялся из кресла и подошёл к ней, встал рядом. Посмотрел сверху вниз.       — А должен так думать? — сунув руки в карманы пиджака, спросил он.       Бет пожала плечами. Ей-то откуда знать, что он должен думать? Он же тут психиатр, вот пусть и копается в её мозгах.       — Чего ты боишься, Беатриче?       — Я? — она выпала из своих мыслей и попала в реальность. Эффект неожиданности. — Доктор Крейн, простите за мой французский, но я столько дерьма пережила, что это впору полтергейстам меня бояться, а не мне их.       — Все чего-то боятся, — назидательно ответил он, и Бет в ответ опять пожала плечами. Ну, не ей в этой области спорить с мастером.       Наверное. Может, он прав. Только у Бет внутри пустота. Если бы вдруг из книжного шкафа сейчас вылез Пеннивайз, она бы сама поползла в его логово, лишь бы избавиться от воспоминаний, которые мучили её. Может, Джорджи и не повезло лишиться жизни и руки, зато он никогда не узнает, что такое быть хреновым взрослым, у которого вся жизнь набекрень. Такая же хреновая.       — Ты хорошо спала ночью? — не слишком безучастно спросил доктор Крейн.       — Да, вроде бы… да, — растерянно ответила Бет. — А к чему снятся зомби? Психиатрия изучает сны?       — Это напугало тебя? Зомби, — кажется, он весь превратился во внимание.       — Дайте-ка подумать… Нет. Кто вообще взаправду боится зомби? Я спасала человека… Или он меня спасал. Короче, мы друг друга спасали, так правильнее.       Доктор вздохнул, вынул руки из карманов и сложил их за спиной. Переступил с носка на пятку и посмотрел на Бет.       — Может быть, ты боишься кого-то потерять? Или уже кого-то потеряла? Возможно, человек, который снился тебе… ты в него влюблена?       Бет поморщилась. Да щас. Влюбиться в несуществующего человека — ну, такое…       — Вы ходячих мертвецов смотрели? Это сериал, — не поворачиваясь к мужчине, спросила Бет.       — Увы, нет, Беатриче, — он произносил её имя несколько высокомерно, и от этого мурашки бегали по коже. — Может быть, чаю? Расскажешь мне, что за сериал.       Бет кивнула. Чай бы сейчас очень не помешал. Она готова рассказать про сон, да хоть про все сны, которые видела за всю свою жизнь, но не готова говорить про ту ночь.       — Мама не хочет, чтобы я уезжала, — безразлично пожаловалась Бет, снова качая ногой.       Сигарет сегодня нет на столе: возможно, хозяин забрал их, не досчитался пары штук, ну и пофигу. Всё равно она не курит, а то, что недавно дым пускала — так это привычка из прошлого.       Бет тайком поглядывает на доктора. Прозвала его «ледяные глазки». Ей немного не по себе, потому что каждый её взгляд как будто не оставался незамеченным. Подумает ещё, что влюбилась, вот уж тогда мама поседеет. Дочка увела у неё психиатра. Блин. Ужас какой. Бет поёрзала на диване и снова покосилась на мужчину, он приподнял голову и вздохнул.       — Всё ещё нервничаешь? — уж больно непринуждённо спросил.       — Разве мало поводов у девушки для нервов? — попыталась отшутиться Бет, но доктор одарил её снисходительной улыбкой.       — Например? — он закинул ногу на ногу и положил на колени сложенные в замок руки.       Бет посмотрела на потолок и поморщилась.       — Ну-у… То… сё…       — Давай поговорим о твоих снах. Ты говорила про зомби. Расскажи поподробнее, Беатриче.       Приставучий какой, зомби ему подавай.       Бет пожала плечами.       — Мы прятались в доме с Шейном… ну… с героем из сериала, и типа вот.       — Тебе было страшно? — доктор Крейн постучал ручкой по блокноту.       — Да не было мне страшно! Меня удивило только, что этот герой задавал мне такие человечные вопросы. Ну… не человечные, а правильные. Короче, это такая ерунда! Давайте поговорим о чём-нибудь другом.       — О чём бы ты хотела поговорить? — его голос такой же холодный, как и взгляд.       — Как мне убедить маму в том, что я хочу жить отдельно?       Доктор Крейн кивнул, затем открыл блокнот и пристально посмотрел на Бет.       — Я поговорю с ней.       Затем помолчал немного, снял очки и чуть склонил голову набок.       — Беатриче, а ты что-нибудь ощущаешь необычное сейчас?       Она вздохнула и прислушалась к себе. Пить хочется. Ну и шоколадку ещё. Спать? Нет, спать не хочется. Ещё бы неплохо в туалет сходить, но это уже после сеанса. Бет сцепила пальцы в замок и неуверенно посвистела.       — Я бы от кофе не отказалась с коньяком или с перцем… Это достаточно необычно?       **       Ну, голова всё-таки кружилась. Немного. Иногда приходилось присаживаться на стул или на кровать, чтобы передышать накатывающую дурноту.       Под мамины причитания и под отцовское «неблагодарная дрянь!» Бет всё-таки собрала нехитрую небольшую сумку вещей — в основном старые учебники — и вызвала такси. Отец хотел дать дочери денег, но она отказалась, но попросила помочь ей с восстановлением документов. Он молча порылся в ящике комода в гостиной и достал паспорт и права. Конечно, только на имя Беатриче Милн, другого, а другого, в общем-то, и ожидать не следовало.       — Быстро ты среагировал, — удивилась она. — Спасибо.       Что ж, с Бет Руби придётся снова повозиться, как в старые добрые времена, но это дело тоже не такое важное. Перед уходом отец сообщил, что за домом будет присматривать полиция, и на этот раз Бет не противилась. Пусть. В конце концов, лишняя охрана никогда не помешает, особенно если речь идёт о Джокере. Хотя раз он до сих пор не нагрянул в особняк мэра, может, ему и правда начхать на похищенную девчонку. В конце концов, это ведь Джокер! Никто никогда не знает, чего от него ожидать. Может, у него голова разболелась в ту ночь, вот он и отпустил заложницу.       Дома она чувствовала себя лучше. Родные стены, милая маленькая уютная квартирка, а главное — не надо притворяться. Да и с мамой удалось договориться, что она поможет уговорить папу отпустить её, а за это Бет не станет пропускать встречи с доктором Крейном. Вот и компромисс. За несколько лет, проведённых в Готэме, она привыкла к Салли, а вот к Бенджамину нет, как и к их дому. Как только отпраздновала совершеннолетие и закончила колледж, сделала всем красиво ручкой и выпорхнула из гнёздышка.       Её квартирка уютнее.       На небольшой кухне уместился миниатюрный кухонный гарнитур, а в центре помещения — стол для двоих. В холодильнике почти всё испортилось, и Бет с досадой простонала: молоко пропало, хлеб покрылся плесенью, колбасная нарезка стала склизкой. Одним словом — фе.       — Ну отлично! — ворчала Бет, пока отправляла продукты в мусорное ведро.       Завязав пакет и накинув ветровку, она спустилась со второго этажа на первый, выбросила мусор в контейнер и отправилась в ближайший супермаркет. Неподалёку стояла полицейская машина, и Бет даже стало жалко мужчин: им всю ночь дежурить, пока она будет нежиться в постели. К тому же завтра ещё выходной, на работе согласились дать пару дней под предлогом семейных проблем. Бет не скрывала, что у неё есть семья, но коллегам совсем необязательно знать, кто именно.       Так. По списку молоко, хлеб, немного сыра, пару бананов, упаковка яиц — дома осталось всего две штуки. Конфеты, венские вафли. И маленькая бутылочка виски — для нервов. Или от. Неважно.       Полицейских уже не было на месте. Наверное, убедились, что всё хорошо, и уехали патрулировать дальше. У них ведь тоже график, а Бет — не единственная проблема на их головы.       Дома Бет скинула кеды в крошечной прихожей и в темноте дошла до кухни, почти на ощупь поставила хрустящий бумажный пакет с покупками на стол и так же на ощупь нашла в нём бутылочку с живой водой. Крышку прочь. Бет сделала маленький глоточек из горлышка и поморщилась, когда алкоголь потёк по горлу в желудок. Стало горячо. Кашлянув, Беатриче развернула шоколадную конфету и отправила её в рот.       На секунду кажется, что темнота шевельнулась. Будто тень наслоилась на тень, и теперь тонкой плёнкой отслоилась. Бет наблюдала за оптической иллюзией, после сделала ещё глоток из бутылочки. И тут темнота заговорила, голос у неё насмешливый и скрипучий. Высокий.       — Не о-очень умно набираться, пока опасность ещё не отступила.       Темнота захихикала.       Бет помнит, что выспалась сегодня, поэтому это не бред больного разума. Но и здорового — тоже вряд ли. Она не хочет включать свет, потому что столько мучительно лишних телодвижений надо сделать, но страх всё равно расползается по венам, потому что любой на голову нормальный человек не хочет ни умирать, ни быть покалеченным. Хватит и того, что поставила бутылочку на стол. В призраков и Пеннивайза Бет не верила, но это не мешало ей всматриваться в темноту. Бежать? Или поздно?       Темнота качнулась, послышался первый шаг. Насмешливый голос нараспев произнёс:       — Соломон Гранди, в Понедельник рожден…       Бет напряглась. Второй неторопливый шаг.        — …во Вторник крещён…       Он что-то взял со шкафчика рядом с плитой.       — …в Среду обвенчан…       Вздох. Смешок.       — …в Четверг покалечен…       Темнота причмокнула.       — …в Пятницу болен, в Субботу помер…       Человек из темноты подошёл к оцепеневшей Бет вплотную, её сознание кричало, вопило о том, что она знала этот голос, этого человека. Знала! Он наклонился к ней, убрал выбившуюся прядку и коснулся губами уха. Облизнулся, кончик языка едва-едва коснулся мочки.       — …в Воскресенье отпели, так и жизнь пролетела, считай, за неделю.       Бет слышала своё громкое учащённое дыхание. Испуганное. Она на грани, потому что уверена, что человек из её мыслей пришёл, чтобы закончить начатое. Убить? Возможно.       Он вздохнул и издал звук, походивший не то на сдавленный смех, не то на рычание. Бет вздрогнула, почувствовав его руку на своей шее. Пальцы коснулись подбородка, легли на губы, и он прижался лбом к её виску.       — Как… — её дыхание всё ещё сбивалось. — Как ты нашёл меня? В смысле… эту квартиру. Ты следил за мной?       Он снова издал этот странный звук.       — Зачем спрашивать, если и так всё зна-аешь?       — Я… на самом деле не знаю.       Его горячие губы коснулись её щеки, и Бет закрыла глаза, гадая, в чём заключался этот знак. Прощальный поцелуй? Но боли не последовало. Вместо этого Джокер глубоко втянул воздух возле её лица, и Бет готова поклясться, что он улыбался. Во всяком случае в голосе слишком много самодовольства и какого-то злого веселья.       — Беатриче!       — Это ты сидел в той полицейской машине!       Мужчина засмеялся и погладил её по волосам, нарочито небрежно, дёргая за пряди и вытаскивая их из короткого хвостика. Бет попыталась мотнуть головой и сбросить с себя пальцы, но Джокер дёрнул сильнее. И ей пришлось смириться.       — Бинго, Шерлок! — хохотнул он.       — Да ты волк в овечьей шкуре, — попыталась обвинить его Бет.       Но Джокер вновь хохотнул:       — Как и ты-ы, дет-ка! Хм-м. Может, мы два сапога пара? Как думаешь?       Остроумно, ничего не скажешь.       — Ну-как скажи мне, только, чур, пра-авду! Хе-хе… Ждала меня?       Бет нерешительно сглотнула. Сердце стучало «да, да, да», но разум так и выл: «Дура! Ой, дура!»       — Потому что боялась, — шепчет она едва слышно.       А Джокер — она его всё ещё не видит из-за темноты, но когда во двор въехала машина, свет фар скользнул по стенам, по его лицу, и это он, господигосподи, это он, сердце стучит, молитва вертится на языке — схватил её за подбородок и сжал. На этот раз сильно. Почти костедробяще. Дыхание его стало жёстким, он встряхнул её, как тряпичную куклу и зарычал в лицо:       — ЖДАЛА?       Бет моргнула, испугавшись, что если она хоть как-то не даст ответ, то он убьёт её. Зарежет. Или вдавит в стену и задушит. Оставит на шее уродливые пятна, и тогда… Он отпустил её резко, и Бет не успела додумать, она облегчённо вдохнула и кивнула.       Джокер встал позади неё, прижался, и Бет едва подавила в себе желание закричать. А потом когда он положил её руки на стол и прижал сверху своими — стало сначала мучительно холодно, а потом мучительно жарко. Бет опустила голову, волосы свесились, но Джокер оторвал одну свою руку и потянул Бет за волосы. Она застонала. А психопат обхватил её шею, под самым подбородком, вытянул указательный палец и провёл им по кухне. При этом поворачивая голову Бет следом.       — На са-амом деле всё у тебя пе-ред носом. Но. Ты. Ничего. Не. Ви-идишь. Хе-хе.       Он прижался щекой к её волосам и глубоко вдохнул.       — А что я должна видеть? — её голос дрожал, как будто Бет вот-вот собиралась заплакать.       Джокер усмехнулся.       — Мышонка. Мышку. Мстителя в маске. Бэ-этмена.       Назвав это имя, Джокер щёлкнул языком и произнёс задумчиво: «Хм-м».       — Он здесь? — всё-таки щёки мокрые. Она плачет.       — Был.       Бет услышала тихие причмокивания, но не смогла понять, рад этому псих или же наоборот — огорчился. Бет резко разворачивается — Джокер услужливо отступает на шаг, но лишь затем, чтобы вновь прижаться.       — Что значит «был»? — испуганно спрашивает она и наскоро вытирает щёки от слёз.       Клоун в ответ снова смеётся. Во двор вырулила ещё одна машина, свет фар скользит по стене, по узким навесным шкафчикам, по Джокеру. В скупом свете его грим пугает ещё сильнее, Бет вздрагивает, дёргается, но мужчина обхватывает её плечи и прижимает к себе. Качает в объятиях, будто ребёнка. Пальцы Бет впились в столешницу, она не знает, что ей делать.       Бет ниже клоуна, и ему приходится склоняться к ней. Горбиться. Чтобы его лицо оказалось на уровне её лица.       — Зна-ачит… он уже обшарил твоё ма-аленькое гнёздышко. Мышонок приглядывает за тобой, малыш-шка. Н-н-о… Сейчас ему некогда, — он ухмыльнулся, кажется, растянул губы в довольной улыбке, а потом прижался носом к носу, — потому что плохие парни разнесли бар на девятой улице, хе-хе.       И Джокер снова усмехнулся. Он будто звал Бет, манил, она хотела отпрянуть, но не могла. Слишком заворожена и напугана. Дышала рвано. Часто. Громко.       — А зачем… зачем пришёл ты? — её била крупная дрожь.       — Проведать дочку мэра, вдруг… эхе-хе… ей что-нибудь ну-ужно, — он издевался. — Так… тебе что-нибудь нужно? Могу я, мхм, чем-нибудь тебе помо-очь?       И он не сдержал смешка.       — Н-нет, — Бет мотнула головой.       — Уверена? — он прижался к ней плотнее. — В прошлый раз ты та-ак отвечала на поцелуй. О-о…       И он прижался губами к её губам. Будто несмело или просто для пробы. Бет вздрогнула. Приоткрыла рот, рвано выдохнула. Джокер коснулся языком её нижней губы, медленно провёл, затем куснул и слегка потянул. Бет всхлипнула. Руки не слушались её, словно стали чужими, а ноги подкашивались. И вдруг Джокер впился в её рот, и несмелый поцелуй стал кровожадным. Она схватила его за плечи и впилась пальцами в ткань рубашки. Боялась упасть, боялась потерять равновесие. И сознание тоже.       Бет приподняла дрожащие холодные руки и нащупала шрамы под толстым слоем краски. Провела по ним. Джокер зарычал, оторвался от её губ, мотнул головой и, подхватив, усадил на край стола. Так же рвано и тяжело дыша, он в спешке расстегнул ширинку на брюках, а Бет завороженно наблюдала за ним — на этот раз в свете зажёгшегося фонаря за окном. Справившись с молнией и пуговицей, мужчина грубо задрал спортивное серое платье Бет. Она услышала щелчок. Схватила Джокера за руку и умоляюще посмотрела на него.       Он стряхнул её руку с себя, нащупал край её белья и просунул лезвие под резинку. Р-раз! Бет снова бросило в дрожь, на этот раз от предвкушения. По спине скатились капельки пота. Жарко. Душно.       Прохладное лезвие коснулось кожи бедра с другой стороны, короткий треск, и ткань повисла на столе бесполезной тряпицей.       Бет всё ещё испуганно смотрела на Джокера, не верила себе — и в себя. Это сон? Или всё происходит на самом деле?       Мужчина грубо развёл её ноги в стороны и подтянул ещё чуть ближе к краю, удобно устраиваясь между ног. Он беспрерывно облизывал свои губы, кажется, бесконтрольно. Волосы слиплись у него на лбу. Он вспотел. Бет бесконтрольно хваталась за его плечи, по-рыбьи открывала рот и ловила — кажется — бесполезный воздух, тяжело дышала. Джокер тоже дышал сбивчиво. Краска блестела на его лице от пота, и от этой странной картины всё внизу живота Бет скручивалось в тугой узел. То и дело мурашки покрывали кожу. В очередной раз, когда клоун облизнулся, Бет тоже коснулась своих губ. Горькие. От поцелуя и от краски.       Они не сразу услышали настойчивый, оглушающий звонок телефона. Его телефона. В заднем кармане брюк. Джокер потянулся к нему, но Бет вскрикнула и схватила его руку.       — Нет! Нет-нет-нет!       Она готова умолять, возбуждённая, так хотела сгореть в его руках, взорваться вместе с ним. Может быть, она слабовольная. Плевать. Она хотела его. Хотела чувствовать рядом с собой и в себе.       Но он не ответил ей, вместо этого вытащил телефон из кармана брюк, нажал на зелёный кружок и поднёс к уху.       — Ах, Джо-онни, — голос его источал яд и ярость, — скажи, почему мне не стоит переломать тебе все пальцы и вырезать язык под корень?       На том конце человек о чём-то говорил, но Бет не могла разобрать ни слова, слышала только шуршание приглушённого голоса.       Блядь. Она притянула Джокера к себе, когда он сбросил вызов, но клоун лишь захихикал, пряча возбуждённую плоть в брюки и застёгивая ширинку. Сложив нож, сунул его в карман брюк, куда убрал и телефон. А после взял со спинки стула пальто.       Бет отвернулась, всхлипывая. Её саму переполняли ненависть и злость, ей хотелось кричать и выть, броситься к полке с посудой и начать метать её, бить о стены, об пол, разбить окно. И плевать! Пусть соседи вызывают полицию. Пусть!       Перед тем как уйти, Джокер подошёл к Бет, положил руку ей на голову и повернул лицом к себе. Мокрым от слёз.       Без предупреждения он наклонился и впился в её шею. Грубо. Глубоко впился зубами в кожу, и Бет завизжала, забилась в его хватке, принялась сопротивляться, но чем больше она билась, чем яростнее боролась, тем крепче сжимались его зубы.       Когда Джокер поднял голову, его губы блестели. На этот раз не только от краски, но ещё от крови. Бет всхлипывала. Искала его глазами, протягивала руки, чтобы ощутить тяжесть пальто под горячими пальцами. Шептала его имя. Ждала.       — До встречи, малыш-ш.       И, хохотнув, Джокер растворился в сумраке квартиры.