У медали две стороны

В тексте использованы строчки из стихотворения Елены Шилиной

      Долго ли, коротко ли…. Бет мерила шагами комнату, словно решала школьную задачу про периметр. Если идти широкими шагами, то стена за королевскими креслами аж шесть шагов, а короткими шажками, пальчик к пятке — двадцать шесть.       Бет не знала, что ещё написать — и писать ли про тени. Сначала она измарала первый белый лист простыми, даже скупыми словами: «чувствовала себя плохо, но спать не хотелось». Потом отложила лист в сторону и взяла другой. Получилось то же самое, только иначе, не так официально. Поразмыслив немного и покусав кончик ручки, Бет открыла третьему листу всё. Без утайки. Пусть доктор сам разбирается, отправлять ли свою пациентку в Аркхем или ещё куда.       Бет расправила подол платья, ткань очень приятная, похожая на бархат, но мягче и тоньше. Наверное, тоже дорогая, как и всё, что окружало доктора. У Бет сложилось такое мнение. Да, сначала она думала, что это халат, но когда сняла его с плечика и рассмотрела как следует со всех сторон, оказалось, что это платье. С запа́хом.       Зеркала в комнате отсутствовали: то ли доктор не успел повесить, то ли заранее обезопасил пациентку, типа вдруг разобьёт да воспользуется осколками как оружием. Против себя в том числе.       Голова ещё кружилась, но то, что уже не тошнило, прекрасно. Бет сидела в кресле, поджав под себя ноги, а подол роскошного платья едва касался пола. Не хватало для полноты картины бутылки белого полусладкого и дорогих сигарет. Бет ощущала себя героиней какого-то неправильного то ли фильма, то ли романа, но почему-то непременно про наркоманку, которую все пытались вытащить не то с того света, не то просто вытащить. В фильмах и трагических книгах все вечно кого-то пытались спасти, вот только из этого почти никогда ничего хорошего не выходило.       Бет выпила почти весь графин и уже чувствовала себя как минимум Акваменом. Или ихтиандром. Ещё чуть-чуть, и её можно будет отдать в океанариум.       В комнате две двери. Одна по понятным причинам закрыта, а за второй уборная. Естественно, без зеркала. Вопреки ожиданиям уборная выглядела довольно аскетично: стены выложены простенькой плиткой, невзрачной, бежевой. Ничего особенного. Душевая кабина, довольно маленькая. Раковина. Унитаз.       Днём Бет сморило, и она зарылась в одеяло, легла прямо в платье, на тот случай, если доктор придёт. Он уже видел её раздетой, но испытывать судьбу не хотелось. Нет уж, спасибо.       Её разбудил щелчок, Бет поднялась, протирая заспанные глаза, и увидела вошедшего доктора. Первым делом он изучил бумаги с записями, после молча сложил их и убрал во внутренний карман пиджака.       — Пора вставать, Беатриче. Я осмотрю тебя, а потом ты пообедаешь.       На столе стояла тарелка, по комнате уже разошёлся аппетитный запах чего-то вкусного. Что ж. Бет неохотно вылезла из кровати, поправила немного съехавшее платье и на носочках подошла к доктору Крейну. Она шла аккуратно, балансировала, словно канатоходец. Дурачилась.       — А мама навестит меня? — встав перед психиатром, спросила она. — Где тут у вас телефон? Хочу позвонить ей.       Доктор Крейн встал у стола, снял очки и вздохнул. Бет не понравилось его выражение лица. Словно она капризный ребёнок, требовавший седьмую порцию мороженого, а взрослому выпала честь сказать, что так нельзя и мороженого больше не будет.       — Кажется, нам надо кое-что прояснить. Я уже уладил вопрос с твоей мамой.       — Что вы ей сказали? — у Бет плохое предчувствие, она напряглась, понимая, что сейчас будут дурные вести.       — Что ты пройдёшь кое-какие исследования в клинике, — непринуждённо ответил доктор Крейн, слишком невозмутимо для человека его профессии.       — Но я не в клинике! — Бет запаниковала и прошлась по комнате, снова смерив её широкими неспокойными шагами, но на этот раз не считая их. Она резко остановилась около кровати и бросила на доктора недоверчивый взгляд. — Что вы мне вчера подсунули? Что за дрянь?       Что-то нехорошее намечалось. Или… уже произошло? Будто жизнь раскинула колоду карт, и Бет вытянула какую-то ну совсем не ту. Даже не джокера, а… Какая карта у доктора Крейна?       Бред какой-то.       Задумавшись, Бет оттолкнулась от кровати и сделали один шаг в сторону мужчины и остановилась напротив.       — Лекарство, Беатриче, я дал тебе… лекарство.       — Нет, — жёстко отсекла его ответ Бет. — Вы отравили меня, вы…       Он же не закрыл дверь, когда зашёл в комнату! Мысль лампочкой загорелась в голове, и Бет рванулась к спасению. Открыто! И тут же ликование сменилось каким-то тяжким чувством, почти разочарованием: по ту сторону стояли два небритых амбала, злых, как чёртовы волкодавы, одного их взгляда хватило, чтобы захлопнуть дверь и отойти от неё.       — А теперь давай договоримся, Беатриче: ты будешь хорошей девочкой, и с твоей семьёй всё будет хорошо.       — С семьёй? — ошеломлённо переспросила Бет.       Доктор Крейн кивнул.       — Если ты не будешь слушаться, я могу сделать твою сестру овощем. Или амёбой. Так ведь ты говорила? Лежать и ничего не делать.       Гвен? Но Бет не желала ей зла! В конце концов, сестра такая же пленница мэра и матери алкоголички, только её волю смогли сломить.       Она всё ещё не верит в происходящее. Может, ещё спит? Бредит? Бет вплела пальцы в волосы, не представляя, что делать дальше. Кажется, подобные вещи называют пленом, и это очень нехорошее слово. Отвратительное. Как будто полыни набрала полный рот, а выплюнуть нельзя.       Может быть, она пережила бы как-нибудь смерть отца или матери, потому что они ей родители только с точки зрения биологии. Они… как опекуны. Как-то так. Но Гвен! Красавица и умница Гвиневра не заслужила подобного отношения, потому что пострадала не меньше Бет. Ведь это Гвен жила в Аду имени умирающей Офелии, а потом под знаменем страдающей матери, которая её тоже помыкала раком старшей сестры, а потом дорогим сосновым гробом.       — Салли верила вам, — загробным голосом говорит Бет. Ей тошно. И… она в тупике.       — Да, Беатриче, её нетрудно было обмануть. Хотя, надо признать, я думал, что она приведёт ко мне Гвиневру. Но ты тоже неплохой вариант. Как оказалось.       Кажется, он не шутил, его губы не дрогнули, ни намёка на улыбку. Паскудство. Бет косится на дверь, как будто амбал по щелчку мог раствориться. И вуаля, беги, кролик, беги.       — А если я расскажу родителям? Вы же намеренно отравили меня. А «скорая»? Вы же её не вызывали, так?       — У меня есть всё необходимое для оказания первой помощи, так что в дополнительных руках не было необходимости.       Это какой-то неправильный пазл, его детали все разные, картинка не желает складываться. Доктор Крейн запудрил маме мозги? Чтобы заполучить Гвиневру? Но зачем?       — Но зачем? — повторила Бет вопрос вслух.       И тут на его лице возникла улыбка, но не приветливая, а надменная. Высокомерная. А в глазах прежний холод. Леденящий. Пронизывающий.       Доктор Крейн чуть подался вперёд и самодовольно ответил:       — Потому что близость к кормушке мэра обещает большие перспективы, Беатриче. Мой бизнес и мои исследования требуют больших вложений.       Вот как? Да, вот так. Доктор Крейн оказался не добрым доктором, а тем самым волком в овечьей шкуре.       — Вы не сможете прятать меня тут вечно!       — Конечно, — соглашается доктор и смотрит оценивающе. — Именно поэтому ты будешь держать рот на замке, иначе Гвиневра пострадает.       Бет наливает воды из графина в стакан и залпом выпивает, но в горле всё равно сухо. И руки дрожат. И как же ей не удалось разглядеть в докторе чудовище? Ответ лежит на поверхности: оборотни раскрываются только тогда, когда уже поздно верить в спасение. И доктор знает, что если обещать причинить боль дорогим людям, то человек охотнее соглашается приносить себя в жертву.       — Мама вам не поверит, — Бет чувствует, как у неё крадут надежду, но она не сдаётся.       — Поверит, Беатриче, — на его губах лёгкая, едва уловимая ухмылка. Он победил, и он это знает. — И, раз уж ты пришла в себя, давай начнём наше с тобой знакомство. Идём.       Бет стоит на месте. Страшно ли ей? Конечно! Фактически её жизнь в руках человека, которому нельзя доверять ни в чём. Он смог обмануть жену мэра! И её дочь. Да они просто претендуют на премию Дарвина, чёрт возьми! Браво!       — Нет смысла сопротивляться, Беатриче, — строго отчитывает её доктор Крейн. — Подумай о Гвиневре.       Иногда полезно быть упёртой, не стоило сдаваться, не стоило соглашаться на встречу с психиатром. Но тогда рано или поздно мама притащила бы сюда Гвиневру, родители ведь всем своим дочерям раскромсали ржавым скальпелем нервы, наградили букетом неврозов. Подобное притягивает подобное. Бет притянула Джокера и доктора Крейна.       — Идём, — настойчиво повторяет мужчина, нетерпеливо.       И Бет идёт. Сначала по коридору, потом подходят к двери, кажется, в подвал, если верить фильмам ужасов. Так и есть. Они спускаются по лестнице, впереди идёт доктор, за ним Бет, замыкает их траурную процессию парочка амбалов. Бет страшно и холодно, хотя в помещении вроде бы тепло.       Включается свет, и… Да, это подвал. Но нет, не привычная хламина с горой ненужных вещей и окровавленными крюками вдоль стен. Здесь много света, есть стеклянная камера с креслом, и хотя Бет очень надеется, что её туда не запихнут, доктор всё-таки ведёт её туда. Указывает на кресло, Бет мнётся, переступает с ноги на ногу. Она босая.       Лёгкий вздох, в нём слышатся разочарование и укор.       Делать нечего, и Бет садится, доктор Крейн тут же стягивает её руки ремнями, а затем и ноги. Она стонет, осознаёт наконец, что окончательно в ловушке, а когда доктор подходит к ней с чем-то, напоминающим респиратор, Бет кричит. Вертит головой, не даёт одеть на себя эту штуку, и мужчина даёт знак амбалам. Один из них быстро подходит, берёт голову Бет и держит. Она стискивает зубы, когда маска плотно ложится на лицо, закрывая нос и рот. Не дышит. Жмурится. Сердце стучит-стучит-стучит. Несётся. Лёгкие горят, хочется вдохнуть, воздуха не хватает, хочется завизжать от ужаса.       — Не сопротивляйся, Беатриче. Дыши. Дыши!       Слёзы налипли на ресницы, Бет всхлипывает не в состоянии больше бороться с собой и делает глубокий вдох. И ещё один, на этот раз жадный, потому что организм требует дозу кислорода. Доктор Крейн улыбается, что-то шепчет, кажется «тише, тише, дыши», его улыбка сумасшедшая, а в глазах восторг. Бет боится.       В груди колет.       Снова где-то тикают часы. Тик-так. Тик-так! Словно колокол.       Бет смотрит на доктора и пытается задержать дыхание, но на этот раз организм сопротивляется, чёртов инстинкт самосохранения. Поэтому вдохи выходят рваными, хриплыми, будто Бет не дышит, а задыхается. Но она не задыхается.       Веки слипаются.        «Не спи… Не спи… Не спи!»       Бет распахивает глаза. Она всё ещё в подвале, слишком много света, от него глаза болят и слезятся. Рядом с креслом стоит тень, безглазая, безносая. И рта у неё тоже нет. И всё-таки она смотрит, как будто даже всматривается, покачивается.       — Кто ты? — спрашивает у неё Бет, но голос не её. Она сейчас наоборот. Непонятно, что это и как, но так кажется правильным. Наоборот.        «Кто ты?» Отверстие в голове совсем не похоже на рот, но голос раздаётся, кажется, оттуда. И снова схлопывается. Тень молчит.       Бет моргает, и тень подходит ещё ближе, даже не идёт, а крадётся, беззвучно касается подлокотников, которым привязаны руки. И ничего вокруг нет, и никого, ни доктора, ни стен, ни потолка. Подвала тоже нет, вокруг только темнота, Бет не может повернуть голову и посмотреть вниз — есть ли там пол. Тень не проваливается, значит, по чему-то ступает. Нужен ли теням пол?       Мамин голос долетает откуда-то издалека, весёлый, задорный. Бет слушает его.        «Синичек Пугало пугало,       И это так его достало,       Жизнь больно нестерпимой стала –       Решило Пугало:       — Устало!       Пойду-ка, стаю попугаев       Я ради шутки попугаю.       И стало наше пугало       Какое-то.. попугало!»        «Бет, ты хочешь умереть» Кажется, тень плачет, Бет пытается помотать головой. Не получается.       — Нет, — устало отвечает она.        «Но ты умрёшь!» — говорит она маминым голосом, очень печальным, кажется, она плачет.       Бет тоже плачет.       — Просыпайся, — это не тень и не мама. Бет вздыхает, пытается повернуться набок, но её удерживают, нажимают на плечи и не дают встать.       С хорошими девочками не происходят плохие вещи. Бет пытается открыть глаза, но веки будто склеены, а может, у неё просто нет глаз. Как у той тени. Она протянула руку к лицу и нащупала нос, потом положила пальцы на губы и проверила. На месте. И глаза тоже.       Кто-то тянет за веки.       — Глазные капли.       Слышится шуршание, все молчат. Может, Бет умерла? Может, она на своих собственных похоронах? Лежит в гробу и не может ничего сказать, встать не может, а её сейчас закопают. Ладно. Другие ведь как-то умирают, и ничего. Никто не жаловался пока.       Снова тянут за веки, сначала одно, потом второе, каждый раз в глаз капают капли, Бет вздрагивает и пытается проморгаться.       — Доктор Крейн, — сил хватает только на эти слова, приходится несколько раз вздохнуть, чтобы протолкнуть по языку новые. — Я хочу пить.       — Да, мышонок, сейчас, — отвечает ей, потом куда-то в сторону: — Билли, принеси воды с лимоном.       Наконец удалось прищуриться, в глаза словно песка насыпали. Голова раскалывается. На груди что-то холодное, мокрое, Бет касается — платье распахнуто, между пальцами липко.       — Это проводящий гель, — поясняет доктор Крейн на немой вопрос Бет. Глаза её распахнулись мгновенно: ах, гель, ну ладно.       — Вытащили тебя с того света, — усмехается один из амбалов, и доктор на него так зыркнул, что мужик весь сразу побелел и как-то осел. Молча отошёл от… стола? Бет осмотрелась: она на кушетке, лежит полураздетая — снова, кажется, у доктора вошло в правило пользоваться её беспомощностью. Рядом с кушеткой стоит аппарат, такие ещё в фильмах показывают, когда человек умирает, и кто-то из медиков кричит: «Разряд!» Все убирают руки, на мониторе скачок, потом раздаётся писк — ужасно раздражающий. Врач растирает утюжки между собой и снова даёт команду, прикладывая их к груди пациента: «Разряд!»       Дефибриллятор.       Бет запахивает платье.       — Что же мне с тобой делать, Беатриче? — доктор Крейн снял очки и протёр их. — «Химоликс» на тебя подействовал не так, как я ожидал. А «Фобос» чуть тебя не убил, а ведь доза была слабой. Я должен создать что-то новое, что подойдёт именно тебе.       В кармане его халата зазвонил телефон, доктор Крейн приложил палец к губе: «Тш-ш». Затем ответил на звонок.       — Да, миссис Милн. Да, я как раз рядом, Беатриче тут. Конечно, вы можете с ней поговорить. Только она недавно вернулась с процедур, поэтому немного уставшая и сонная. Да, думаю, я могу отпустить её на денёк домой, — доктор подмигнул напуганной Бет. — Хорошо, давайте так и поступим: сейчас я отправлю её отдыхать, а пообщаетесь уже послезавтра. Отлично! Всего доброго.       Доктор Крейн убрал телефон обратно в карман халата и вздохнул.       Весь день Бет спит, просыпается только тогда, когда её будит доктор Крейн: проверяет состояние организма, осматривает глаза, измеряет давление и пульс, после обязательные приёмы пищи. Много белка, чтобы восстановить силы. Он сидит в кресле и смотрит, как она ест, перед ней стоит поднос на ножках, поэтому даже не приходится вылезать из кровати. Ещё ей приносят натуральный сок и много зелёного чая, ведь завтра надо быть на ногах. А сегодня ей запрещено без надобности вылезать из кровати. Как мило!       Нет.       Поев, Бет отставляет поднос в сторону и вытирает рот салфеткой.       — Я хочу умыться. А можно мне зеркало?       Через несколько минут ей приносят зеркало, и Бет видит в отражении… Господи, кто эта женщина? Куда вы дели Бет? Будто она вылезла из сороковых, из самого ада Освенцима. Глаза в яме, щёки запали, всё лицо мертвенно белое, а белки в красных звёздочках полопавшихся капилляров. Хочется оплакать саму себя, обнять себя за плечи и пожалеть, но Бет откладывает зеркало в сторону и грустными глазами смотрит на доктора Крейна.       — Кто вы? Вы вообще врач?       — Я врач, Беатриче. А ещё я учёный, изучаю страх.       — А ваши вещества… Какое у них действие?       Доктор поднимается из кресла и подходит к кровати, Бет… боится его. От человека, который так безбожно мучил её, можно ожидать чего угодно. Может быть, доктор Крейн её страх.       — Я должен был узнать твои страхи, чего ты боишься, мышонок.       Бет зачем-то согласно кивает, голова всё ещё кружится. Её локти заклеены пластырями, она уже два раза лежала под капельницей. Стало чуть лучше, но всё равно сил не так много.       — Доктор Крейн, не поможете мне дойти до ванны?       Она злится на себя, потому что у врагов помощи не просят. Если по-хорошему, то выцарапать бы ему глаза, да вот пока никак. Ну и не в сказке же живут, куда уж справиться с мужчиной, у которого с головой явные проблемы. Похлеще, чем у отца с матерью, вместе взятыми. Тут-то шизы непочатый край!       Кое-как Бет поднялась, дрожащая, уставшая, будто ей девяносто девять лет стукнуло. Ноги деревянные, не слушаются, каждый шаг даётся так, словно ей приделали чьи-то чужие ноги. И на ней по-прежнему то самое чёрное платье, о, как мило, что в этот раз всё-таки одетая.       Доктор Крейн держит её за руку.       Доктор Крейн смотрит на неё. Долгий взгляд, всё такой же холодный, больше нет в нём того злого торжества и предвкушения, как там, в подвале.       Нога всё-таки подворачивается.       Доктор Крейн поймал Бет. Она впилась в его плечи, чувствуя, что больше не сможет удержаться на ногах. Если он отпустит, ей останется только сползти на пол. Сил нет. Она кладёт голову ему на плечо, а он держит её. От него пахнет приятно, едва уловимо, каким-то одеколоном, ненавязчиво. Можно уловить только если стоять рядом, а она рядом. У доктора Крейна тоже нет выбора, он подхватывает Бет на руки и несёт в крохотную ванную комнату.       Бет ловит за хвост злую мысль: пусть помучается, сам же дел натворил, никто не просил травить её.       — Представляю, — её губы едва живые, — сколько у мамочки будет к вам вопросов. Раз, два, три…       В ванной комнате тесно, мужчине приходится протискиваться, он ставит Бет у раковины, и она теперь держится за неё, а не за плечи доктора Крейна.       — Послезавтра ты уже будешь на ногах, Беатриче.       Он поправляет рубашку, потом встаёт в дверях, подпирает косяк плечом.       Боже, боже.       Вообще-то Бет атеистка. Вода немного приводит в чувства, хотя бы появляется ощущение свежести и чистоты. Страх похож на карамельную конфету. Чёрт. К чему это? Сколько нейронов пало смертью храбрых в её голове? Говорят, нервные клетки не восстанавливаются, надо будет побольше про это почитать.       — А если бы я… ну… того… Что бы вы моим родителям сказали? С семьёй мэра, знаете ли, не принято шутить, особенно так. Отец всё-таки ещё надеется сделать из меня человека, — Бет усмехнулась.       — Об этом не беспокойся, ты не умрёшь, — как легко он это сказал, будто они разговаривали о хрустящих круассанах, а не о том, как скрыть тело дочки мэра.       — «Во все тяжкие», — она кладёт локти на раковину и смотрит на доктора снизу вверх.       — Что? — доктор хмурится, не может уловить суть.       Бет пожимает плечами.       — Сериал такой есть, я не смотрела, но подруга рассказывала, что там довольно реалистично избавились от тела. Можем посмотреть вместе, никогда не знаешь, когда может пригодиться то или иное… всякое.       — Ты слишком много смотришь сериалов. Придётся мне немного подкорректировать твои интересы.       — Да что вы? Я ещё и читаю помимо прочего. Хотите послушать?       Посмотри: ты не веришь в меня, но я существую       Дориановским взглядом. Коснешься моих кистей –       обожжешься от пламени святости и греха.       Я хотел быть пророком, но буду всегда пороком.       Когда кто-то решает, что будет судьей и богом,       то другому вручат все проблемы и все счета.       А чего боитесь вы, доктор Крейн?       Он протянул ей полотенце.       — Бояться нечего, кроме самого страха, мышонок.       Как всегда не улыбается, холодный, никем не согретый, такой и сам никого не может обогреть. А Бет не роковая красотка и не сердцеедка, но она протягивает к нему руки и смотрит с лёгким вызовом.       — Я ведь могу снова упасть, — она знает, что он читает в её взгляде «вообще-то я не такая».       Он мог бы позвать одного из своих амбалов, они преданными псами сторожат дверь с той стороны, но вместо этого доктор Крейн подхватывает Бет на руки и несёт в комнату. У неё внутри всё переворачивается от злости на себя, за то, что попала в ловушку. Нет в её душе теплоты к этому человеку, поэтому когда он сажает её на кровать, она кивает и шепчет ему сухое «спасибо». Ложится и зарывается в одеяло.       В какое же дерьмо она вляпалась! Мама и папа живут и в ус не дуют, в какой беде их дочь. Она снова дрожит. Наверное, доктор Крейн смог бы подружиться с Джокером, всё-таки оба на голову не очень. Бет натягивает одеяло до подбородка, ощущая, как подкрадывается неспокойный сон.