Позволь мне быть твоим фрик-шоу, я могу стать твоим любимым монстром! Sub Urban "Freak"
** ... И сама я не стала новой, А ко мне приходил человек. Я спросила: "Чего ты хочешь?" Он сказал: "Быть с тобой в аду". Я смеялась: "Ах, напророчишь Нам обоим, пожалуй, беду". Анна Ахматова
На второй день и правда лучше, Бет сама передвигается по комнате — по тюремной камере люкс. Завтрак и обед уже не в постели, а за столом, но доктор Крейн неизменно садится напротив. Порции небольшие, но их вполне достаточно, чтобы насытиться, силы быстро возвращаются. — Что-то мне подсказывает, что у вас хороший повар, — Бет старается показать, что это похвала, а не ирония. Он снисходительно ухмыляется и смотрит свысока. — Я не доверяю приготовление пищи посторонним. А, ну да, ну да, психи же повально параноики, и этот недалеко ушёл. Интересно, доктор понимает, что у него кукушка улетела? Психиатр всё ж таки. Занятно, если бы сам себе сумел поставить диагноз. — То есть… вы типа это сами приготовили? — Бет покосилась на пустую тарелку и попыталась припомнить, был ли у куриного мяса какой-нибудь странный привкус. Под одной крышей с сумасшедшим отравителем недолго заработать булимию, но доктор одаривает Бет надменным взглядом. — Я не отравил твою еду, Беатриче. — А если бы я объявила голодовку? — Бет пытается прощупать почву. Доктор Крейн пожимает плечами и буднично так отвечает: — Тогда я прикажу кормить тебя через зонд. То есть лучше не кусать руку, которая тебя… кхм… кормит, если так можно выразиться. Вообще маньяков лучше не злить. Бет посмотрела на мужчину: история знает немало людей, которые скрывали свою истинную сущность под личиной добропорядочности. Чёрт. Возьми. — Вы ставите опыты над людьми… Внутри у Бет всё похолодело, а завтрак чуть не попросился наружу. — Как я уже сказал, я изучаю страх, поэтому да: мне необходимы подопытные экземпляры. — А я тоже… экземпляр? — В какой-то степени. Бет решила не уточнять, в какой именно, так как этот разговор ей очень не нравился. Мало того что просто вляпалась в некоторое дерьмо, так до кучи застряла у маньяка. — Тебе надо сменить гардероб, больше никаких джинсов и непонятных вытянутых футболок. Вот тут Бет офигела окончательно, так и не донесла стакан с апельсиновым соком до рта. Выпучила глаза и пыталась переварить услышанное, мозг активно сопротивлялся принимать условия игры. — Ну… вообще-то, как хочу — так и одеваюсь, — Бет постаралась сказать это как можно дружелюбнее, но всё равно получилось сквозь зубы и с острой ноткой «да хер вам!» Доктор ответил весьма цинично: — Твоего «хочу» больше нет, а есть «как я сказал». Ну нифига себе номер! Подобное заявлению даже её отцу стоило бы дорого, хотя он и так всё время пытался перекроить дочь под свои нормы и мерки. Бет поступила разумно: не стала собачиться, а нашла работу, сняла квартиру и стала самостоятельной единицей Готэма. А можно ли бросить в лицо маньяку метафорическую перчатку с посылом «я ухожу»? Вряд ли. Бет решает подождать, ведь может статься, что её оставят навечно не только в этой комнате, но и в этом платье-халате. И она до сих пор без белья. Прекрасно. После обеда один из приспешников доктора Крейна принёс большой непрозрачный пакет и молча поставил его на пол возле стола. После развернулся и так же молча ушёл. Плохо, что непрозрачный, ведь непонятно, что внутри. Может, её решили сделать а-ля подпольным китайским рабочим? Сиди и собирай ручки, пока у тебя пальцы не отвалятся от мелкой работы. Любопытство всё ж таки берёт верх, и Бет идёт к пакету, но пока не торопится трогать его. Просто смотри сверху, пытается разглядеть: вроде ничего такого… опасного. Оглядев комнату, Бет взяла со стола бумажную салфетку, прикрыла ей рот и нос и аккуратно пальцем отодвинула край пакета. Сунула руку внутрь, пошарила. Внутри мягко, прохладно, ничем особенным не пахнет — с последним вполне могла помочь и салфетка. Пакет рождает на белый свет платье. Платье… Верх — газовая голубая ткань, по плечам и выше груди, а от груди и до колена приятная лёгкая ткань, скрывающая силуэт, но оставляющая место для фантазии. Кокетливое и строгое одновременно. Это красивое платье, Бет не отрицала, но она предпочитала джинсы, максимум — джинсовые юбки, а уж футболкам в её гардеробе несть числа. И, конечно, кеды — нет ничего практичнее кед, как говорится, в них и в пир, и в мир. На дне пакета лежал свёрток — что-то завёрнуто в светло-коричневую бумагу. Даже шуршание у неё дорогое, и Бет вздохнула. Достала, развернула. Бежевые сандалии, без задника, но на ремешке. Спереди аккуратные, невызывающие заклёпки. Ничего пошлого, и на том спасибо. В ещё одном маленьком пакетике нижнее бельё. Дольче и Габбана. — Это всё… это что-то значит? Доктор Крейн разглядывает её, с интересом, педантично, словно строгий судья. Бет чувствует себя не в своей тарелке, потому что так одеваются женщины из высшего общества, а она из другого теста. — Выглядишь хорошо, — и это не звучит как комплимент. — Надо только с волосами что-то сделать. Через полчаса выходим. — А куда мы? — недоумевает Бет. — К тебе домой, Беатриче. Оказывается, он знает, где она живёт: видимо, ослеплённая доктором мама выболтала ему абсолютно всё. Хотя с последними открытиями вполне возможно, что он просто-напросто испытывал свои ужасные изобретения и на ней тоже. Маньяка даже могила толком не исправит, от такого уж точно не отмыться. На улице они не скрываются, оно и понятно: вряд ли кто-то вообще в курсе, что психиатр, этот с виду тихоня и сноб, тот ещё лиходей. И раз они не шифруются, перебегая от тачки к тачки, стало быть, родители и правда думают, что Бет по своей воле вляпалась во что-то очень хорошее. Да хрен там плавал, мам. Доктор Крейн открывает заднюю дверь чёрного авто, идущие мимо дамочки с завистью наблюдают за кавалером, в их глазах блеск. Бет остаётся сжимать кулаки и лезть на заднее сидение, ведь доктору Крейну всё-таки больше подходит по статусу звание ночного кошмара, чем джентльмена. Он закрывает за Бет дверь и садится с другой стороны, рядом. Водитель кивает на поданный знак и заводит мотор. — Удивительно, что вы живёте не в Нерроузе, — она не скрывает едкости в голосе, намекая, что доктору самое место в Аркхеме, а не на вольных хлебах. Он поворачивается к ней и смотрит. Долго. Бет отворачивается первой, не выдерживая взгляда голубых глаз, а доктор протягивает руку и касается её пальцев. — Доктор Крейн, — шепчет Бет. — Просто будь послушной девочкой, — он поправляет очки. Он не пытался произвести на неё впечатление, но ему нужно её внимание. Хочет быть центром её внимания, если Бет хоть как-то разбирается в психологии. Естественно, о любви и речи нет, Бет не дурочка. Может быть, внешне она спокойна, как типичный жмур, но внутри-то у неё песчаный ураган Сахары. Сердце болело, как будто его песком натёрли и вложили в грудь, всё время хотелось закрыть глаза и окаменеть. Не получалось. За окном город. Проносятся мимо улица за улицей, магазины, витрины, прохожие, гидранты, деревья, дома. День катится к вечеру, обед давно остался в прошлом, ничто в жизни не повторяется ни дважды, ни тем более трижды. Бет не хочет думать о своей жизни, но мысли роятся, жужжат, больно жалят. — Жаль, что вы не дали мне умереть, — она что, только что произнесла это вслух? Балда. Виновато посмотрела на доктора, но он не смущён, ни тени совести на его красивом лице. — Меньше трагичности, Беатриче. Он похлопал по сиденью рядом с собой и приказал сесть ближе. Стоило ли? А есть выбор? Бет неохотно придвинулась. — Ближе, Беатриче, ближе. Хорошо. Это очередная игра? Её нога коснулась его бедра, Бет вздрогнула, но смогла удержаться и не отпрянуть на другой конец сиденья. Самообладание — прежде всего. Доктор Крейн склонился к ней, и сначала вспыхнул огонёк лёгкого испуга, Бет ожидала, что он её поцелует, но губы мужчины скользнули мимо и остановились напротив уха. Он говорил тихо: — Не передавай Салли никаких записок, также подумай дважды перед тем, как подать сигнал «сос». Жизнь и здоровый рассудок Гвиневры в твоих руках, мышонок. Она послушно кивнула. А доктор продолжил: — Среди служащих твоего отца есть мои люди, и прямо сейчас они в доме твоих родителей. Выкинешь какой-нибудь фокус, и Гвиневра до конца жизни будет способна произносить только одно слово: «Пугало, пугало». Так ты будешь послушной девочкой? М? Бет снова кивнула, на этот раз обняв себя за плечи и пытаясь совладать с паникой. Его рука легла на её шею, пальцы коснулись заживающего укуса. Ни с чем не спутать отметку, человеческие зубы хорошо отпечатались на коже. — Но с кем-то ты была очень плохой. С кем? На самом деле просто вопрос на сложную ситуацию, ведь не признаешься же одному маньяку, что к ней между делом наведывается другой. Это уже любовный треугольник? Или смертельный? Что за магнит встроен в неё, раз к Бет липнут серийные шизофреники? — Кхм, знаете, — Бет откашлялась, — леди не обсуждают такие интимные моменты. А джентльмену не пристало спрашивать о таком у леди. Искра. Буря. И в голову пришла безумная идея; Бет вкладывала в каждое слово тонну сарказма: — А вообще, не поверите! Сосалась с Эдвардом из «Сумерек»! — Мы снова вернулись к глупым фильмам? — на этот раз он улыбнулся. — Знакомьтесь, доктор Крейн. Это, — Бет обвела взглядом комнату, — моё скромное жилище. Мужчина не спеша обошёл квартиру: две небольшие комнаты, крохотная кухня, смежный санузел. — А насчёт моего будущего, — привлекала Бет к себе внимание, когда доктор закончил осмотр, — вы будете ко мне приезжать или я к вам? Каждый день или два на два? Вздох. Доктор качает головой, обходя кухню. — Беатриче, ты будешь жить у меня. Он моргнул, секунду-другую держал глаза закрытыми, а после долгий и тягучий взгляд. Прицельный. Ледяной. — Хочешь что-то сказать? — в его голосе такое тонкое предупреждение, что до Бет быстро доходит, что лучше молчать. — Фобос на всех людей действует одинаково, я провёл достаточно много опытов, дорабатывал его. Ты же на него среагировала не так. И, как только мы уладим вопрос с твоей семьёй, я должен выяснить, какую дозу подобрать для тебя. Возможно, придётся создать новый токсин. «Я не вещь», — вертится на языке, но Бет чувствует, что если откроет рот прямо сейчас, то разрыдается. Она потрясена, ошеломлена и оглушена услышанным, потому что надеялась вести свою обычную жизнь, раза два в неделю наведываясь к своему личному маньяку на вредные процедуры. Так и быть, она согласилась бы надевать это платье, и туфли, и дорогое бельё. — А если я не хочу? — всё-таки находит она голос и силы, когда желание разрыдаться отступает. — Напомню. Теперь твоё «не хочу» в моей власти, — с нажимом отвечает доктор Крейн. Надо отвлечься. Холодильник, что ли, проверить. Почти все продукты испортились. Хлеб покрылся кружочками белёсой плесени, молоко скисло, одни только фрукты ещё держались. Открытое вино выдохлось. Бет не знает, что делать. Притворяться? Но что именно изображать, какую эмоцию натянуть на лицо? Что вообще нужно делать, когда оказываешься не просто нос к носу с маньяком, а в полной его власти? Она закрывает холодильник и садится на стул, закрывает голову руками, мечтая исчезнуть и больше не касаться проблем, свалившихся на неё. Лёгкий стук, Бет поворачивает голову. Доктор Крейн. Стоит рядом, весь такой непринуждённый, ну а чего ему беспокоиться? Он маньяк, он молодец, потому что жертва у него не просто в кармане, она у него в руках. И на пыточном столе, когда нужно. Наверное, он понял, что Бет не просто на какой-то абстрактной грани, а в том состоянии, когда загнанный в тупик зверёк становится зверем. Биться — так до конца. Умирать — так взять с собой кого-нибудь, желательно своего мучителя. Поэтому доктор Крейн ставит на стол два бокала из «Икеи» — других в этой квартире не водится, уж извините. С Фаберже на брудершафт познакомиться не довелось и всё такое. Как раз вовремя в квартиру заходит, сопя и пыхтя, один из наёмников. Они как будто все на одно лицо, как китайцы — стоит дополнить, что европейцы для них тоже все как с конвейера. Наёмник ставит пакет на стол рядом с бокалами и вытирает пот со лба рукавом рубашки. Цедит виновато «лифт сломался» и уходит. В пакете крабовое мясо, авокадо паштет, банка баварских огурчиков, хлеб для тостов и бутылка вина. А ещё упаковка карамельного поп-корна для микроволновки. — Сытно, полезно, хорошо восстанавливает силы. Бет едва сдерживается, чтобы не фыркнуть, но взгляд доктора заставляет сбавить обороты недовольства. Он без труда находит штопор, чем нехило удивляет, а после с мастерством профессионала открывает бутылку. Вуаля! Высший пилотаж. Красное вино похоже на кровь, Бет гадает, правдива ли её ассоциация. — Как мило, что вы позаботились о еде, а то у меня, — она кивнула на холодильник и цокнула языком, — всё коту под хвост. «Из-за вас». Но снова рот на замок. — Да, — вздыхает доктор Крейн, будто ему правда жаль, — но в морозилке есть куриное филе и фасоль. А как?.. А откуда?.. Как-то разом все слова рассыпались, остались только междометия вроде «э-э-э, ну-у», но Бет предпочла молча пялиться на доктора. У неё и правда всё это лежит в морозилке, потому что мамуля в последний свой визит притащила много чего. Даже хочется встать и проверить, как зритель, наблюдающий за фокусником: лёгким движением руки в шляпе исчезает кролик! Бет это всё не нравится. Очень не нравится. Напрягает такая осведомлённость в содержании её — её! — казённого холодильника. — Доктор Крейн, а откуда вы знаете? Хочется услышать что-то вроде — все холодильники Готэма одинаковые, как и их содержимое. Курица — это всё-таки не краб, её-то каждый первый может себе позволить. — Мышонок, мышонок, — вздыхает доктор и пододвигает нетронутый бокал с вином поближе к ней, — пей, не отравлено. Пригубив глоточек, она кивнула. — Я уже исследовал твою квартиру, — будничным тоном поясняет доктор. Бет так и хочется выплеснуть вино ему в ро… лицо и рявкнуть: «Да вы охуели!» Но она закатывает глаза, оставляя мечту в мечтах. А как бы хорошо сочеталось красное вино с его светло-голубой рубашкой. Контраст. Весь ли Готэм побывал в её квартире?! Джокер сюда приходил как к себе домой, Бэтмен даже страшно подумать, где успел пошариться и сколько трусов с собой забрал. Доктор Крейн, и вы туда же. Не дом, а притон шизиков. Они пили вино, серийный психиатр готовил салат с крабовым мясом, доверив Бет сделать тосты и намазать на них паштет. — Спасибо за доверие. Я тоже обещаю вас не травить, — смеётся Бет. Но доктор Крейн, кажется, шутку не оценил, и Бет, кашлянув, заткнулась. В ящике стола лежал яд от муравьёв, и это чертовски ужасная и потрясающая идея — налить питательной отравы в вино доктора, его бокал рядом, или брызнуть ему из бутыли в лицо. Второй вариант слишком импульсивный и неэффективный, а с первым могло бы сработать. «Отравительница Беатриче Милн» — шикарные заголовки для прессы, и только Бет будет знать правду, кто тут главный отравитель. Дихлофоса, доктор? С удовольствием бы распылила на него пару баллончиков. Но, но, но. Если бы Бет была в душе Мухаммедом Али, тогда без проблем, устроила бы ему «Ну? Антилопу в бараний рог гну». Поэтому приходится сидеть тихо и смирно, не испытывать судьбу и будить то самое лихо, пока он тихо. Бет закончила с тостами и принялась за авокадо. Кубиками? Есть, сэр! Время позднего ужина. За окном вечернее солнце обнимало Готэм кроваво-красными лучами, а небо такое, будто кто гранатовый сок разлил. Соседние здания поблёскивали окнами, улица полна машин и прохожих, торопящихся кто куда: домой, в кафе, в клуб. Открыть бы окно, да пыльно и шумно. А чёрт полосатый вкусно готовит. Бет поглядывала на доктора, дивясь его многочисленным талантам. Его бы умения — да в мирное русло! Но Готэм есть Готэм, он многим сворачивает мозги слева направо, и ку-ку. — Ну, паштет ты уже умеешь намазывать, — кажется, это похвала. — Нужно выложить овощи из морозилки, завтра утром сообрази фасоль и омлет. — И вы мне доверите? «Яд от муравьёв…» — Во-первых, я буду с тобой на кухне. Во-вторых, — доктор указал на Бет вилкой с нанизанным на неё кусочком авокадо, — если со мной что-то случится, Гвиневре от этого легче не станет. Как и тебе. «…лучше убрать подальше». Ладно, всегда можно придумать план «Б», что-то вроде «подыши-ка дихлофосом, мудака кусок». Но вслух опять ни-ни, ведь с врагом надо держать ушки востро. После ужина доктор Крейн сел что-то писать своё суперважное за стол, а Бет бухнулась в кресло с книгой Харпера Ли «Убить пересмешника». — Это не ваше выражение, доктор Крейн, — после получаса чтения разрушила тишину Бет. — Какое именно? — спросил он. Бет развернула книгу доктору и ткнула пальцем в одну из строчек, при этом чувствовала она себя как минимум человеком, нашедшим лекарство от фашизма в сердцах и умах людских. — Ничего не надо страшиться, кроме страха! — Бет ехидно улыбнулась. А доктор снял очки и отложил их в сторону, повернулся к Бет и закинул ногу на ногу. — И какой мне нужен предлог для неиспользования этого выражения, мышонок? Ну да, она-то хотела уличить доктора в плагиате и вообще сказать, что «ай-ай-ай», но вместо этого буркнула: — К, от, за, под. Глупо, может, неостроумно, но на свежую и здоровую голову захотелось хоть чем-то ему ответить. Показать, что она зла. Тут и распоследнему забулдыге ясно, что задушевного и семейного разговора никаким суперклеем не сладить. Но чтобы хоть как-то заткнуть себе рот, Бет хватает бокал со стола и по глоточку пьёт вино, при этом напоказ глядя в сторону, мимо доктора. М, какая интересная стена! Шуточки шуточками, но позже, когда солнце окончательно укатилось за горизонт, а на улицу вывалились первые прожигатели жизни, доктор Крейн отправил пакет с кукурузой в микроволновку. Бах! Бабах! Бет сидела на стуле, покачивала ногой и кусала большой палец на левой руке, а когда доктор повернулся к ней, тут же сложила руки перед собой, как примерная девочка без вредных привычек. — Встань, — велит мужчина. Да, доктор. Хорошо, доктор. Бет поднимается, а он обходит её и встаёт сзади, так что нехорошие мысли сами собой лезут в голову. Ну типа шарахнет по затылку и затолкает в духовку, которой Бет и не пользовалась толком. Но вместо этого он ведёт бегунок на платье вниз, расстёгивает молнию, на что Бет резко разворачивается и делает шаг назад. В её планы изнасилование как-то совсем не входило, а вот за психиатра она не ручалась. — Иди в душ и возвращайся в спальню. А, ну это ладно. Бет не надо просить дважды, она сбегает быстрее быстрого и запирается в крохотной ванной на крючок. Не хватало ещё, чтобы её незваный гость пожаловал к ней на огонёк — наверняка может. Она моется быстро, постоянно прислушивается к звукам в квартире, особенно когда вылезла из кабинки. Накинув халат и завязав покрепче пояс, проскользнула в коридор и тенью замерла у входа в спальню, стараясь дышать как можно тише. — Заходи, Беатриче. Смелее. Он без пиджака и без рубашки. Расстёгивает ремень на брюках, потом пуговицу. Вжух. Бегунок молнии идёт вниз. — А у меня…нет ничего мужского… — Я знаю, — непринуждённо отвечает он. — Мы просто устроим для Салли небольшой спектакль. Нехорошее слово в пределах маленькой квартиры в более или менее спокойном районе, если в Готэме такие вообще есть. Театральные постановки сами по себе не плохи, но при условии, что Бет в них не втягивают. Может, ещё не поздно вооружиться вилкой? На худой конец. Да только она так и стоит на месте, когда доктор — спасибо, что в белье — подходит к ней и берётся за узел пояса. Если бы знала, что всё обернётся в таком ключе, додумалась бы напялить на себя побольше одежды под халат, чтобы в какой-то момент доктору надоело бы снимать листики с капустки и он бросил бы свою затею. Шутка ли. Бет под халатом в костюме Евы. Кажется, это будет их третий раз, когда сумасшедший мужик в очках увидит её голой. Кажется, в романтических комедиях на этот счёт есть заготовленная фраза: «Будет что внукам рассказать». Чёрт. Какой бред. На самом деле Бет давно простила себе первые два раза, ведь, на минуточку, стояла одной ногой в могиле, а второй… да тоже в могиле. Готовилась из клинической смерти перейти на новый уровень — в биологическую. Так что просто-напросто не могла надавать доктору по рукам и отругать его, как плохого мальчишку. Но сейчас-то! Сейчас! Чего встала?! Хватай что-нибудь потяжелее и бей Иуду по башке! Она даже не отталкивает пальцы доктора, а тянет руку назад, ведь где-то там стол, а на столе — будильник, баночка с недоеденным черничным джемом, там есть пульт от телевизора. Всё, что может быть использовано как оружие — будет использовано как оружие. Чьи-то ужасные слова, некрасивые, неправильные, лишённые добра и сострадания, но в них крылась истина. Бет не умеет драться, не знает ни одного приёма карате, кроме того, что узнала из передач про животных: слабое место любого существа — глаза. Если бы она умела вязать, держала бы всегда под рукой спицы и сейчас вогнала бы в глаз психу. Но её главный инструмент — шариковая ручка. И пальцы ложатся на неё, сжимают, глаза целятся, ищут место, куда бы воткнуть, а доктор тянется за ней, мягко обхватывает запястье одной рукой, а второй вытаскивает оружие. Отбрасывает подальше. — Я не обладаю силой и внешностью своих наёмников, Беатриче, но нельзя недооценивать противника. И он снимает с неё халат. Бет чувствует себя Венерой, рождённой из пены — или это Афродита? Неважно. В смысле, не красавицей, а голой, и на неё все смотрят. — Если... Если вы задумали меня изнасиловать, я буду кричать и звать на помощь. И расцарапаю вам лицо, — Бет старается звучать угрожающе и воинстаенно, выглядит-то она точно мышонком в коробке. Доктор Крейн вздыхает и проводит ладонью по её волосам. — Я не буду тебя насиловать, Беатриче. Оу. А зачем тогда она голая, а он в трусах? Хотя пусть остаётся в них, так как-то безопаснее. — Ложись. И на случай, если тебе вздумается бежать, у подъезда и по периметру мои люди. Бет кивает и, не дожидаясь второго капитанского предупреждения, ныряет под одеяло. Доктор уходит на кухню и возвращается с вином и поп-корном, ложится рядом с Бет, теперь они семейная парочка, решившая скоротать вечерок, а не маньяк и трусишка-мышонок. Ну уж дудки! Он маньяк! Надо научиться называть вещи своими именами: психопата — психопатом, чудилу — чудилой. Легче не станет, но хотя бы всё на своих местах. Доктор Крейн вплотную подсаживается к Бет, ставит миску с попкорном — та стоит на их ногах, словно печать. — Передай пульт, мышонок. Бет повернула голову к прикроватной тумбочке. Ещё есть шанс объявить войну противнику и вступить с ним в неравный бой, но она берёт пульт и передаёт доктору. Всему своё время, нельзя идти напролом. Щëлк. На семнадцатом канале рождественский фильм "Пока ты спал". Но доктор Крейн не мужчина мечты! Щëлк. Спасибо. На восемнадцатом — "Мыслить как преступник". Без Гедеона уже не торт. О! А на девятнадцатом - ещё один канал с сериалами — первый сезон "ходячих". — Ну, давай вместе посмотрим твой любимый сериал, Беатриче. Как раз самое начало серии. "Эй, танкист!" Ещё живой Гленн, вот каким должен быть мужчина — живым и заботливым. Может быть, Бет и выглядела беспечным мышонком — всё-таки доктор прижимал её к себе, приобняв, её голова покоилась на его плече, всё почти натурально, только сердце отплясывало не чечётку, а играло дэт метал. Бум-бум-бум, бам-бам-бам. Тра-та-та-та. И её страх похож на пожар, потому что Бет реально всегда считала, что ничего не боится. О, нет! Как же она ошибалась! Ещё как боится! Не Пеннивайза, не Бугимена, не какого-нибудь чувака из «Пятницы, 13», а всамделешнего человека — доктора мать его Крейна. Её жизнь не будет похожа на сказку, даже на самую страшную, потому что даже в историях с плохим концом герой кое-что выигрывает: освобождение. Даже если для этого надо умереть, смерть ведь тоже не всегда конец всему. А вот Бет обречена на страдания, и умереть ей так просто не позволят. Уж куда вероятнее, что доктор Крейн заклюит сделку с Хароном — да хоть с самим правителем Аида, — чем позволит лабораторной мышке сдохнуть. — Рик Граймс отличный парень, — но что-то по голосу доктора не похоже, что он им восхищён. Скорее всего, думает, что из хороших героев получаются отличные злодеи. Интересно, доктор Крейн когда-нибудь был отличным парнем? Вопрос лучше приберечь до более удобного случая. А пока она занята хрустящим карамельным лакомством, как и её недобрый друг. — Да, но мне больше нравится Гленн. — Ну ещё бы, — вздыхает доктор и тянется за поп-корном. Они много разговаривают: о героях, об их поступках и мотивации, это даже почти нормально, но это, чёрт возьми, не нормально. «Плохие вещи происходят со всеми, и с хорошими людьми, и с достойными электрического стула». Бет согласна с доктором, но и у неё есть своё мнение на этот счёт, например, что на некоторых дерьмо льётся, как из рога изобилия. После серии с практически воссоединением Рика с семьёй они смотрят комедию. «Теория большого взрыва». Бет почти ничего не помнит, смотрит уже вполглаза, активно клюёт носом и когда пытается отвернуться, мужчина убирает миску с поп-корном на пол и выключает прикроватную лампу. — Нет причин бояться меня, Беатриче. Я не твой страх, — его голос тихий, завораживающий. Томный. Может быть, она бы и поверила ему, клюнула бы на приманку, будь он классным парнем, но шутка в том, что доктор Крейн — не классный парень. Она молчит, ей даже не надо притворяться спящей, потому что спать хочется взаправду. Её будит взволнованный мамин голос из прихожей: — Беатриче, солнышко! Ещё утро встречает двумя открытиями. Первое — мама, кажется, на самом деле умеет переживать за Бет, а второе — доктор Крейн уже не спит. И Бет быстро понимает, почему: он ждал прихода Салли, это очередной план. Кажется. Или за пару дней Бет просто стала параноиком первого сорта. Доктор быстро ныряет под одеяло, не церемонясь наваливается на Бет, попутно раздвигая её ноги — она сопротивляется, даёт отпор как может, и сон уже как рукой сняло. Кричать! Вопить! Орать не своим голосом, но как только Бет открывает рот, в её губы впивается болезненно-страстным поцелуем её враг. Заводит руки за голову и вжимает в подушку. Бет в панике, она визжит сквозь поцелуй, а когда вдыхает новую порцию воздуха для нового вопля, доктор отрывается от неё и шипит: «Гвиневре будет очень больно узнать, что ты причина её мучений». Бет затыкается, а доктор не теряет ни секунды, снова целует, вжимает её бёдра в кровать — Бет пытается приподнять бёдра и скинуть мужчину с себя. Но он давит. Вдавливает. — Милая! Беа… Мама входит в спальню. — …триче… Застывает. Отступает на шаг назад и откашливается, не в силах отвести взгляд от кровати. — Джонатан… Мамочка в замешательстве, а Бет в ужасе. И Салли воспринимает взгляд дочери почти правильно — с родительской точки зрения, ведь она только что застукала дочь за оля-ля. — О, Салли… — на самом деле в голосе доктора Крейна ни капли сожаления или стыда. Он приподнимается над Бет, одеяло тянется за ним, и Бет чувствует, как оголяются её обнажённые бёдра. Она отталкивает доктора, и он послушно садится на кровать, сползая с Бет, оборачивает вокруг талии одеяло, а его мышонку только и остаётся что на скорую руку вытянуть футболку со стула и напялить её на себя. И это тоже его план — продемонстрировать дочку мэра в чём мать родила, дать доказательство того, что психиатр и юная миссис Милн — упс — любовники. Можно включить неловкость и начать оправдываться, используя дешёвые приёмчики типа: «ах, я сейчас всё объясню!» или «это не то, что ты думаешь!» А сейчас внимание. Мужчина лежит на женщине, они целуются, женщина голая с широко раздвинутыми ногами, стонущая. Ладно, кричащая и зовущая на помощь, но кому это интересно. И что тут «это не то, что ты думаешь»? На самом деле мы начали с маджонга, но что-то пошло не так, в общем, это вариация китайской игры в кости, только в горизонтальном положении, и мужчина находится в женщине. Ну или почти в женщине, ведь доктор Крейн формально не совершил никакого акта, кроме спектакля, когда на грани и вот-вот. — Беатриче, на секундочку, — мама бочком-бочком вываливается из спальни и манит дочь за собой. Есть много вариантов того, какие события произойдут на кухне — от головомойки до «ура, ура, закажем торт!» И не успела Бет войти на святая святых любой квартиры, как мама сразу же накинулась на неё с грозным шёпотом, поглядывая в коридор. Типа не идёт ли доктор. Кажется, нет. — Почему ты мне не рассказала? — мама отыскала уже где-то заначку в виде бутылочки с виски. Ну те, которые для храбрости, а не для пьянства. — Не о чем рассказывать, — устало шепчет Бет. О, мам! На самом деле рассказывать есть что! Но Гвиневра, Гвиневра. Да, Бет помнит угрозы. — Не было никаких клиник, — а мама догадливая, — вам просто понадобилось время. Бет разводит руками, ну что тут скажешь. Ну типа да. — Я надеюсь, у тебя хватило ума не пользоваться резинками? — мама насторожена. А Бет в непонятках. Что? Салли берёт дочь за локоть и отводит к окну, снова приглядываясь к коридору, а потом более тихим шёпотом даёт наставления: — Ты должна от него залететь. Милая, ты в кой-то веки нашла хорошего мужчину! Да тихо ты! Молчи. Сейчас я говорю. Залети от него. Беатриче, он богатый, у него громкое имя в Готэме, и он не последний человек среди завидных женихов. Надо его заарканить, поэтому никаких резинок. — Мам! — кричит Бет и хватается за голову. Мама шипит и машет руками, попутно хватает бутылочку с виски со стола и откупоривает её. Делает глоток прямо из горлышка. — С отцом я всё улажу, да и он будет только рад. Это ведь он год назад нашёл для меня доктора Крейна среди множества кандидатов. Богатый, умный, у него вроде как собственный дом даже, так что отец сам вас поженит, как только узнает. Запомни мои слова. Мама погладила Бет по животу, напоминая таким образом о резинках. Бет застонала и отвернулась от неё, чувствуя себя экспонатом в кунсткамере. — Девочки секретничают? — доктор успел одеться и теперь вошёл в кухню при параде. — Да так, — кокетничает мама и подмигивает Бет, а та закатывает глаза и отворачивается от всех к окну. — Доктор Крейн, через два дня судья Иллиан устраивает званый вечер. Мы приглашены, само собой. Может быть, и вы с Беатриче появитесь там? Мама прижала бутылочку к губам, словно бокал, и елейно смотрела на доктора. — Да, конечно, мы придём. Правда мышонок? — Мышонок! — засмеялась мама. — Беатриче, ты слышала? О-о, как это мило! За это надо выпить!