У медали две стороны

      Вот дом, который взорвал Джек, а это бензин, который он любит не меньше, чем порох.       Говорят, когда-то давно у Джокера тоже было имя. Было, да всплыло. Может, и сам паяц не помнит о тех временах, когда голова ещё варила правильные мысли, а в кармане вместо ножа лежала хрустящая наличка. Маньяки ведь тоже ходят в магазин: молоко, хлеб, яйца.       Бет поморщилась, представив Джокера с экосумкой через плечо. Что может быть безумнее?       Хватит о нём думать, клоун дал понять, что Бет ему больше никто, так что и он пошёл к чёрту. С глаз долой, из сердца вон. Только почему слёзы всё равно бегут из глаз? Неужели она влюбилась в это чудовище? Ладно поверить, он кому угодно зубы заговорит, но влюбиться! Хотела пойти против системы, против всех, думала, заручилась поддержкой клоуна, чувствовала себя окрылённой. А он обрезал эти крылья и выбросил её из своей жизни. Он-то всего лишь заманил её в свою мышеловку и наигрался всласть, а ей теперь жить с ощущением ненужности.       А Бет себе какую-то любовь выдумала. На одной ступени с Салли теперь — такая же дура.       Она шла по дороге и ругала себя, обзывала последней бестолочью. И только сейчас до неё начали доходить слова, некогда сказанные Гвиневрой: «Дочь мэра никогда не узнает, что такое любовь, потому что все мужчины будут пользоваться её положением, так что попридержи сердечко». Гвен не спешила нырять в омуты, с первого взгляда холодная, расчётливая, по-настоящему любящая только семью. Как знать, что творится в этом омуте.       Бет дошла до подземного перехода: машина всё ещё стояла на парковке, водитель преданно ждал. Напрасно. Ну и плевать.       Она спустилась по ступеням вниз, прохлада сразу же окутала её, и Бет сложила руки на груди. Её взгляд скользнул по сумраку подземелья. Мимо неё прошла парочка подростков, о чём-то весело щебеча. Чуть дальше ковылял старичок, стуча палочкой по потрескавшемуся асфальту. Женщина в элегантной шляпке куда-то торопилась, свысока глядя даже на стены вокруг себя, явно не вписывающиеся в её привычное окружение. Мужчина в серо-голубом пиджаке, переложил дипломат из одной руки в другую, кашлянул в кулак.       Чёрт. Да это же доктор Крейн!       Бет живо развернулась обратно к лестнице и пошла наверх, стараясь слиться с людьми вокруг и надеясь, что мужчина не заметил её. Она вышла из перехода и направилась в сторону ближайших магазинов на этой стороне улицы. Впрочем, когда рука легла на её плечо, Бет сбавила скорость. Попалась.       — Посреди дня одна в городе, — не глядя на неё, сказал доктор Крейн.       Бет не ответила. Отвернулась, даже не пытаясь сбросить с себя руку мужчины, потому что бесполезно бежать.       А вокруг лето, пыль стелется по тротуарам, покрывает бордюры, липнет к лучам солнца, выплясывая в их отсветах. Лёгкий ветер горячий, не приносит долгожданной прохлады — так не похоже на привычный Готэм. Вокруг стоны сирен и сигналов машин, людские голоса больше похожи на звуки улья, и Бет чувствует себя окружённой со всех сторон. Словно она нырнула под воду.       — Ко мне или к тебе? — она слышит насмешку в голосе.       — Делайте, что хотите, — безразлично отвечает Бет.       Пальцы доктора жёстко ложатся на её подбородок и поворачивают голову. Он смотрит в её глаза. Наверное, видит, что они красные, припухшие. И Бет отворачивается, может, даже чрезмерно строптиво. Доктор вздыхает и ведёт её к стоянке возле торгового центра: там его ждёт водитель в неприметной серой машине.       Вскоре они приехали к незнакомому двухэтажному дому. Старинный, двухэтажный, эта махина явно повидала на своём веку всякое.       Доктор Крейн проводил Бет на второй этаж по двухъярусной лестнице, оставил в одной из комнат и вскоре вернулся с чаем.       Бет сидит у стола возле окна, и ей всё равно. Она не притрагивается к чаю, не смотрит по сторонам. Молчит. Доктор долго стоит за её спиной, и даже на это ей наплевать.       — Плохие дни случаются, — спокойно говорит он. Впрочем, конечно, без сочувствия.       Бет не отвечает.       Наверное, не стоило прикасаться к чашке с водой, а уж тем более пить из неё, но жажда притупляет здравый ум. По-хорошему Бет опомнилась только когда выпила полкружки и сразу отставила её в сторону и недовольно фыркнула.       Голова тяжёлая — не от выпитого или очередного яда, а от случившегося. Бет прикрыла глаза рукой, а когда убрала пальцы с левого и прищурилась, увидела перед собой скелет. Не мультяшный со смешной щёлкающими зубами, а настоящего. Стоит весь в лохмотьях, и пахнет от него затхло. Волосы на черепе всклокочены, серые от грязи, как и кости. Он весь какой-то страшненький, полусгнивший, пованивающий, а ещё руку тянет.       Щёлк. Щёлк-щёлк. Бет быстро мотнула головой, проморгалась, чувствуя себя сонной и обманутой одновременно. Теперь перед ней стоял доктор Крейн — не очень довольный. Ещё раз щёлкнув пальцами перед её лицом, он вздохнул.       — Ты меня слушаешь, Беатриче?       — А вы… его тоже видели? — ею завладел интерес: куда в этом доме мог деться скелет.       — Кого? — чуть повысив голос, уже более раздражённо спросил доктор Крейн.       Бет отмахнулась.       — Чем вы опять меня напоили? — Бет щёлкнула по кружке.       — Водой, мышонок. Просто водой, — спокойно ответил мужчина. — Но в доме распылён слабый токсин.       — А вы… А на вас… — Бет закусила губу и нахмурилась.       — А у меня уже стойкий иммунитет к таким слабым дозам. Окно на втором этаже открыто, скоро ты придёшь в себя.       По телу растекалась приятная слабость, как после нескольких глотков алкоголя. Скоро голова наполнилась лёгкостью, и Бет поднялась со стула. Покачиваясь, прошлась по комнате. Свет проникал через окно и ложился на пол, едва касаясь противоположной стены.       Растрепав волосы, Бет снова огляделась. Минимализм на минимализме. Невысокий коричневый шкаф, одна створка прозрачная стеклянная, вторая деревянная лакированная. На шкафчике только графин и фарфоровая кружка с нарисованной луной на пузатом боку.       Поставив руки на стол и нависнув над ним, Бет какое-то время молчала, а потом внимательно посмотрела на мужчину.       — Ну, расскажите мне, какой у меня выбор.       Ещё час назад она намеревалась первым делом запереться в своей комнате и прореветь день-другой, потом… Потом как-то смириться с мыслью — всё, что случилось, естественно и не противоречит Джокеру. Он живёт дальше, и Бет сможет.       Доктор Крейн встал за спиной Бет и положил руки на её плечи. Она плыла против течения всю свою жизнь, всегда была не такой, никогда не соответствовала ничьим взглядам и домыслам — и всё напрасно. Жизнь слизала её песочный замок, подсунув вместо него жирный кукиш.       Может, перестать барахтаться и дать волнам нести себя — не самый плохой вариант? Как говорится, жизнь расставит точки над «i», вот она и расставила.       — Сколько у вас домов… много, — невесело усмехнулась Бет.       — Всё благодаря тебе, — с укором ответил мужчина. — Переехал после твоей выходки на вечере сюда, и, как оказалось, не зря. Люди твоего отца уже через три дня выследили меня. Хорошо, что я всё успел перевезти, так что… — он наклонился к ней и прошептал: — Никто. Ничего. Не нашёл.       — Ну уж извините, — фыркнула Бет.       Суровая, блин, жизнь намечается, полная наркомании и какого-то несусветного мракобесия. Но раз другого выбора нет, придётся наслаждаться тем, что есть. Натяни улыбку и страдай.       Чуть позже доктор Крейн отвёл её на второй этаж, и сначала она долго стояла у окна, разглядывая пустую паутину в углу рамы, потом рассматривала пустой двор возле дома, обнесённый высоким забором. Больше походило на кладбищенский забор, чем городской. Чуть позже Бет порылась в ящике письменного стола и в комоде в поисках сигарет, но ничего не нашла. Вздохнув, села на кровать и стала ждать.       Половицы за дверью заскрипели, шаги приблизились. Поворот ключа в замочной скважине.       — Я не могу тебе доверять, — как же легко он это говорит.       Бет фыркает.       — Взаимно, доктор Крейн, — ехидно отвечает она, не поворачиваясь.       Голова всё ещё лёгкая, Бет ощущает себя сквозь завесу злости несмышлёной девчонкой, которой бы только петь и танцевать. И между тем она не лишена рассудка, просто раскрепощена.       Бет поворачивает голову и пристально смотрит на мужчину. Он дал ей какой-то из своих наркотиков не ради очередного эксперимента, а чтобы она стала раскованнее. Хотел помочь сделать шаг?       — Твой отец буквально на ушах стоит. Говорит, пропал важный документ. Может, тебе что-то известно?       Бет качает головой.       — Нет, я не в курсе. Его дела — это его дела, вот пусть сам и разбирается.       — А клоун? — брезгливо спрашивает мужчина.       Бет не отвечает, только пожимает плечами. А клоун пусть катится в ад.       Она судорожно выдыхает, и голова идёт кругом. И комната качается, будто дом плывёт по волнам. Странная цепочка ощущений тянется, вытягивается. Солнечный свет уже взобрался на стену, пытался окрасить в жёлтый, но с приходом сумерек его труды канут в лету. Бет закрывает глаза и снова открывает. Может быть, она спит. Может быть, она бабочка, попавшая в паутину, и ей снится, что она человек.       Бет не узнаёт себя. Она хмурится и оборачивается, долго смотрит на доктора. Ресницы подрагивают, губы сжаты в тонкую линию, в глазах… Вечный вызов. Бет мысленно повторяет эти слова, и они растворяются в воздухе.       Голова ещё кружится, приятная раскованность такая же подкупающая, как после вина на голодный желудок. Достаточно и двух глотков, чтобы стать счастливой на добрые полчаса.       Бет встаёт с кровати и идёт к доктору. Почти крадётся, неуверенная в своём действии. Останавливается напротив. Может, Гвен бы справилась, она изворотливая, морально сильная. А может, и ей бы не под силу было противостоять ударам судьбы такой мощности.       — Я ненавижу вас, — шепчет Бет. — Презираю. И всегда буду презирать: и в горе, и в радости, в здравии и в болезни.       В ответ он спокойно облизывает губы и так же тихо отвечает: «Ну что ж…»       — Вы мне что-то подсыпали, — Бет удивляется своему собственному голосу, потому что внутри она пытается злиться, источать яд, а голос получился мягким, кокетливым. Это злит ещё больше.       — Да, — спокойно признаётся доктор Крейн. — Наркотик. Совсем маленькая доза. Вообще-то должна была тебя взбодрить, — вздыхает доктор и снимает очки, убирает их в футляр.       Бет смотрит. Ей не смешно, ей не грустно. Ей никак. Она чувствует себя картинкой, вырезанной из комикса и выпущенной в большой страшный мир.       Наверное, если она раскинет руки и оттолкнётся, качнётся с носка на пятку, ветер подхватит её и закружит, понесёт на невидимых волнах.       Бет смотрит на доктора. У него глаза цвета летнего грозового неба, только в них никогда не бывает радуги.       Бет кивает сама себе. Встаёт на носочки, придерживаясь за руки мужчины, и целует его, скрепляя их ненавистный союз. Ей кажется, что именно сейчас она может растопить лёд в сердце этого мужчины, может быть, оно оттает. На его губах загорается полуулыбка, но не та. Не так. В ней нет теплоты и пожара, ни капли раскаяния и отпущения грехов.       Она углубляет поцелуй, чтобы стало жарче, чтобы растопить этот чёртов лёд, и в ответ получает жадные объятия. Пальцы скользят по её телу. Касаются шеи, вплетаются в светлые волосы.       В конце концов, она отдаёт ему своё тело, но не душу. И если когда-нибудь на её пути появится рыцарь, готовый пожертвовать ради неё своим покоем, она заставит себя вспомнить, что такое бунтарский дух. Переполняющий, утоляющий жажду, дающий надежду на жизнь.       Доктор Крейн обнимает её, прижимает к себе и жадно отвечает на жертвенный поцелуй. На ходу стягивая с себя галстук и рубашку, он подталкивает Бет к кровати. Его требовательные пальцы сминают её футболку, забираются под неё, исследуют кожу, покрытую мурашками.       Бет дрожит. Ей страшно, и когда она отворачивается, чувствуя, что задыхается, мужчина всё равно находит её губы и целует.       Целует.       Целует.       Он даёт ей почувствовать, насколько возбуждён: прижимается, дышит тяжело и часто. И когда Бет послушно ложится, а доктор Крейн нависает над ней, он сначала долго её рассматривает. Но его взгляд — не взгляд любовника. Это глаза хищника. Стервятника. И даже его ласки рождают в Бет не только опьяняющее удовольствие, смешанное с токсином, впрыснутым в воздух комнаты, но и страх.       Она понимает сквозь морок, что не смогла растопить лёд, прорваться сквозь его толщу к сердцу. И она — не совсем она, а палач всего лишь подтолкнул её к пропасти, и Бет шагнула в неё. Потому что у неё отняли не только выбор, но и надежду.       Бет оставалось только успокаивать себя, повторяя как мантру: она отдаёт тело, а не душу.       К дьяволу сожаление. Пусть все черти ада засунут его в свои задницы. А Бет запретила себе думать о том, что Джокер прогнал её, как и о том, что она только что переспала с ужасным человеком. С монстром. Со своим кошмаром.       — Что это такое? — спросила она как можно непринуждённее, когда доктор Крейн проснулся.       Он сонно перевернулся с правого бока на левый и, щурясь, посмотрел сначала на Бет, потом на склянку в её руке. Маленький бутылёк. Бет улыбнулась, когда мужчина приподнялся на локте и нахмурился.       — Порылась в моём пиджаке? Поздравляю, — не без иронии ответил он.       Бет несильно встряхнула склянку и поднесла её к глазам, рассматривая содержимое.       — Уж точно не игрушка, — мужчина сел и снял со спинки кровати брюки. — Поставь на стол.       — А… Что будет, если я открою?       Бет сделала шаг назад, к лестнице, и коснулась пальцем крышечки.       Доктор Крейн посмотрел на неё, как на полоумную, и нервно поднял с пола рубашку, отряхнул её и накинул на плечи, не застёгивая.       — Беатриче…       — Да ладно! — Бет притопнула ногой, словно капризный ребёнок, и сделала ещё один шаг в сторону лестницы.       Доктор Крейн встал с кровати, Бет улыбнулась ему и спустилась на одну ступеньку.       — Итак, — она кашлянула и демонстративно приподняла бутылёк. — Нам будет хорошо или не очень?       — Беатриче! — голос доктора сердитый.       А Бет спустилась ещё на две ступеньки вниз и встряхнула бутылочку.       — Ой да бросьте!       Бет спустилась ещё на несколько ступеней, Крейн — за ней следом. Остановился в нескольких шагах и протянул руку.       — Просто отдай это мне, Беатриче. Ты же не знаешь, с чем имеешь дело.       — Или с кем, да? — съязвила она. — А что будет, если я… выпью это?       Она приподняла бутылочку и вскинула брови.       — Или открою и брошу вам в лицо.       Ещё несколько шагов вниз. Бет улыбается, но ей не весело. Она знает, что играет с огнём, но остановиться уже не может.       — Или… Или половину выпью, а вторую отправлю в вас. Успею? Как думаете?       — Беатриче!       Бет спускается вниз, стоит у лестниц и смотрит на доктора Крейна, теперь она изучает его. Но этот подлец выглядит скорее спокойным, чем нервным, чтоб ему пусто стало. Да было бы чего пугаться, в самом деле! Вот если бы у Бет было оружие какое-нибудь, желательно посолиднее — пистолет, например, — тогда да, поговорили бы по-другому. А так…       Она отвинтила крышечку и поставила пузырёк на нижнюю лестницу, а рядом положила крышку. И ушла на кухню, дверь в которую была распахнута.       — Беатриче! — вот теперь слышно, что доктор не на шутку разозлился, но как ни в чём не бывало подошла к столу и налила себе воды.       Телефон, лежавший на том же солее, зазвонил, прервав толком не начавшийся разбор полётов. Доктор Крейн недовольно ответил:       — Слушаю! Да, Салли, она у меня. Да, мы приедем.       Салли ещё что-то говорила, но мужчина не стал её слушать, сбросил вызов.       Вытерев пот со лба и зачесав волосы назад, доктор Крейн недвусмысленно хмыкнул и спросил:       — Брюс Уэйн ведь не в курсе, что платье тебе подогнал ни кто иной как Джокер? А ты Бэтмена приплела.       — Никто же не проверит, — нахмурилась Бет. — Бэтмен вроде как не славится тем, что перед кем-то отчитывается.       Бет пытается запихнуть непослушные мысли обратно в клетку черепа, запереть их, накрыть чёрной непрозрачной тканью и никогда не подходить близко, не прикасаться, не думать.       Не думать. Чёрт. Но они, те самые мысли, всё равно просачиваются наружу, словно перья сквозь прутья настоящей клетки, и вне её обрастают плотью. И снова душат. Одно слово крутится и в голове, и на языке: Джокер. Горькое и сладкое одновременно, обжигающее до мяса и ласкающее, режущее, колющее, выворачивающее, но произнесёшь его — и сердце чуть не останавливается, а потом пускается биться сильнее. Потому что вместе со словом приходят воспоминания о поцелуях, о руках, что прижимают, изучают. Мог бы задушить, прижать к кровати, навалиться сверху и наблюдать, как корчится лицо в муках.       Кто скажет, что целовать Джокера — всё равно, что целовать раскалённый кусок металла. А для Бет нет ничего притягательнее. Для неё его поцелуи — подарок. Награда. Напоминание, что она живая.       На плечо ложится рука, доктор прижимает Бет к себе. Он всё ещё верит в её поцелуи, а она уже протрезвела и знает, что грешна. Её ласки лживые. Мужчина пытается её поцеловать, Бет отворачивается. Звук неловкой возни наполняет кухню.       После опьянения приходит слабость, поэтому мужчина легко справляется с Бет и усаживает на край стола.       В дверь стучат.       Доктор Крейн выругался и зажмурился, запрокинув голову назад.       Стук повторяется.       — Кто? — резко и сердито спрашивает доктор.       В ответ из-за двери раздаётся извиняющийся мужской голос.       — Вы просили предупредить, если мисс Доуз как-то даст о себе знать.       ***       Многие думали, что он его отмазал. Так и шептали за спиной: «Отмазал, отмазал!» А Джонатану даже на руку, что его и сейчас считают продажным. Чёрт, впервые в жизни ему это на руку, подумать только! И никому в голову не приходит, что пока Фальконе в Аркхеме, глава мафии на виду у Крейна — единственное, что важно из всего. Для всего остального есть прокурор и прочие цепные псы Готэма.       Сядь Фальконе в тюрьму, он бы первым делом открыл рот и запел, кто такой Джонатан Крейн, психиатр, доктор химических наук и преподаватель на кафедре психиатрии при медицинском вузе. Впрочем, он уже давно не преподавал. Частная практика и работа в Аркхеме занимали почти всё его время, а теперь ещё и девчонка Милн. Брыкастая. Впрочем, последний эксперимент, который и экспериментом-то не был на самом деле, показал, что даже наркотические вещества она воспринимала иначе. Она вообще вся… другая.       Всё в ней не такое и от этого только ещё интереснее.       Фальконе же никакими сюрпризами не мог похвастаться. Крейн выставил всё так, словно у Кармайна случился микроинсульт, а после начался неконтролируемый бред. Как всё удачно, ведь теперь главе крупной мафиозной организации не видать тюрьмы, как своих ушей.       Впрочем, Джонатан не без интереса наблюдал за тем, как тут же шакалы схватились между собой за место под солнцем: убивали друг друга за милую душу, продавали один другого, подставляли только так. Впрочем, многим при этом хватило ума не вмешиваться в разборки. Например, Пингвин. Он тоже выбрал место в зрительном зале, мудро предоставив шакалам перегрызть друг другу глотки, а уже потом те, кто поумнее, придут и добьют оставшихся в живых.       Марони оказался более сговорчивым и с лёгкостью разжаловал нынешнего судью и посадил на его место человека, верного Крейну. Впрочем, все, кто когда-либо испытывали на себе токсин страха, рано или поздно становились покладистыми и ручными.       Джонатан не спешил раскрывать все карты перед новым главой мафии, но ввёл его в курс дела своего небольшого предприятия.       Вот только Рейчел Доуз подбрасывала проблем. Затребовала пересмотра дела по Фальконе, её даже не остановили ни его болезнь, ни безумие. Она продолжала настаивать, что нужен пересмотр дела, что необходимо пригласить третью сторону, незаинтересованную.       Крейн, дослушав доводы Рейчел до конца и ни разу не перебив её, поправил очки и подался вперёд. Оглядел присутствующих.       — Хорошо, как лечащий врач Кармайна Фальконе, я бы хотел избежать лишних проволочек. Но мисс Доуз должна понимать, что суд сам обязан выбрать третью сторону в качестве нейтральной. Так что считаю необходимым рассмотреть вопрос о том, что как врачи с моей стороны не должны участвовать в переосвидетельствовании, так же точно и её медицинский персонал не стоит задействовать.       Помощник Рейчел шепнул ей: «Он согласился!» Но девушка не выглядела довольной. Ничья явно её не устраивала, и она бы ещё поборолась, но Джонатан как бы между делом предложил перемирие. Это устраивало суд, с этим в итоге согласились присяжные.       Рейчел сверлит Крейна глазами, пытается его прожечь насквозь, но его оружие — это уверенность в себе.       Через несколько минут судья объявляет, что к медицинскому освидетельствованию допускаются доктор Шипман и доктор Легг.       Рейчел лишь всплеснула руками и устало вздохнула. Вряд ли она что-то заподозрила, ведь назначенные доктора работали не в Аркхеме, а в одной из клиник. Но Джонатан ликовал: сюрприз-сюрприз, мисс Доуз, доктора на стороне Крейна.       После заседания суда Рейчел разыскала его среди толпы в холле и преградила путь.       — Не знаю, что за игру вы ведёте, но предупреждаю: если у меня появятся сомнения, я подам апелляцию.       — Как вам угодно, мисс Доуз. Кляузы и сутяжничество — ваши вторые имена, — ехидно и свысока ответил Джонатан.       Когда молодая женщина удалилась, цокая каблучками дорогих туфель, Джонатан проводил её холодным взглядом и переложил кейс из одной руки в другую. Рейчел, считай, вне игры, потому что сегодня пришёл приказ — назначить доктора Крейна заместителем главного врача клиники Аркхем. И это даже ещё не мат!       Никто из этих чистоплюев пока и в ус не дул, что в Готэме грядут перемены. Фальконе не у дел, его люди в подвешенном состоянии: часть перешла к Марони, часть разбрелась по более мелким группировкам. А сам Джонатан гордо согласился пособничать Марони, став если не правой рукой, то точно не последним человеком в списке.       Плюс он переместил производство токсинов в более надёжное место. Не подкопаешься! У одного из его проверенных людей сеть пекарен, вот в одной из них, в самой крупной, Крейн разместил производство. Аккурат в подвальном помещении, под пекарней. И очень удобно сначала документы с планом пекарни потерялись, а потом восстановились, но уже в таком виде, в каком было удобно Крейну. Вытяжку провели на задний двор, соединяющийся с переулком, и все запахи легко списывались на ближайшие забегаловки и постоянно тусующихся неподалёку бездомных, устраивающих ночлежку в заброшенной аптеке.       Пару раз полицейские приезжали на тот или иной вызов, но раз за разом бездомные возвращались обратно, и вскоре стражи правопорядка перестали реагировать на, так сказать, ложные сигналы. Бродяги вели себя тихо, не дебоширили, в основном грелись и спали.       И, возможно, кто угодно, хоть сам Брюс Уэйн сказал бы, что Джонатан Крейн разевает пасть не на свой кусок, но ему плевать. Ведь если не он приберёт к рукам Беатриче Милн, появится кто-нибудь другой. И если не другой, то третий, и так до бесконечности. Так что вгрызаться и держать, не отпускать — кредо победителя. Любовь не при чём, дочь мэра не в том положении, чтобы искать подобные чувства — ни в рядах среднего класса, ни в среде высшего сословия.       Брюс Уэйн как никто другой понимает это, потому и пробует силы, подбирается с каждой стороны, ищет слабое место. Уэйн куда более завидная партия для дочери мэра, но судьба благоволит ему, Джонатану, а любимец Готэма в пролёте.       Мысли ни на секунду не покидают Крейна, даже когда он подъезжает к дому мэра. Доктору даже не нужен пропуск, охрана не осматривает его автомобиль, его не задерживают в воротах, машину пропускают без слов и без косых взглядов. Собственно, даже если бы эти вышколенные лакеи смотрели на него косо, им платят не за это, и они хорошо знают своё место.       Выйдя из машины и направляясь к дому, Джонатан размышляет о том, что Салли и мэр давно не близки друг с другом. Ни морально, ни физически. У всех на виду они не просто муж и жена, а сама благодетель. Любовь во плоти! Могли держаться за руки, смотрели друг на друга с завидной теплотой, показывая городу, что раз уж мэр и его супруга могут противостоять всем невзгодам, то и жители справятся. Поэтому чету Милнов обожали и почти боготворили.       Но мало кому известно, что за закрытыми дверями волшебство рассеивается. Салли и Бенджамин становятся двумя деталями разных механизмов, наедине они не интересуют друг друга, почти не замечают. Даже за обеденным столом они почти не встречались. Мэр завтракал рано, Салли просыпалась позднее, долго лежала, потом раскладывала пасьянсы, которые купила у якобы сильной колдуньи, и только потом спускалась в столовую. К тому времени и дети, и муж уже занимались своими делами, и Салли принимала пищу одна. Иногда к ней присоединялась соседка, и они долго и основательно сплетничали.       Салли стала проявлять повышенное внимание к отношениям младшей дочери и доктора Крейна, кажется, забыв и про пасьянсы, и про астрологию, которой тоже якобы увлекалась. Джонатан и сам бы прекрасно справился с Бет, но Салли постоянно допекала дочь, чем только больше мешала, чем помогала.       Гвиневра предпочитала делать вид, что Крейна нет, и его это пока вполне устраивало.       А с Салли пришла пора что-нибудь решать.       ***       Никто не верит Бет. Да она и сама уже себе не верит вроде бы. Ей хочется посмотреть в глаза клоуна и прочитать по ним, о чём же он всё-таки думает. Даже когда паяц шутит, в глазах его сидит бездонная первозданная злость, а улыбка больше походит на оскал.       Хватит о нём думать! Бет в который раз одёргивает себя. Тщетно. Стоит ей прогнать одну стайку мыслей, как тут же налетает другая, словно саранча на зелёные поля. И терзают, терзают, терзают.       Салли щебечет о ретроградном Меркурии, а Бет мыслями вся в Джокере, окутана им, словно туманом. Сколько ни отмахивайся, а он как туман, всё равно дымкой ложится на плечи и обнимает.       Особенно тяжко осознавать ненужность клоуну рядом с доктором Крейном. Бет мысленно анализировала ситуацию и каждый раз бесплотный голос доктора отвечал, что это не любовь. С чего бы ей вообще было зародиться? Когда Джокер пырнул Бет ножом? Это, что ли, любовь? Или когда отправлял её выведать про строительство метро, а потом и вовсе выкрасть план и чертежи? В общем-то, Бет не находила любви ни в себе, ни в клоуне, но всё рвано не понимала — какого чёрта она о нём думает?       Они сидели напротив друг друга. Доктор Крейн и Бет. Он держал её пальцы в своих и потирал, а Бет сидела перед ним словно провинившаяся девчонка. Его руки тёплые, а в глазах всё тот же прежний лёд. И дело не в цвете, а во взгляде: укоризненный, гордый, внимательный.       За окном вечер, сумерки, солнце укатилось за горизонт, и ночь подкралась словно в наказание за все грехи. Днём Бет ещё как-то находила для себя занятия, а в сумерках она оставалась наедине со своими мыслями.       — Я плохо себя чувствую, — пожаловалась Бет.       Пальцы доктора Крейна переместились на запястье, чтобы проверить пульс.       — Как же ты любишь драматизировать, — с укором ответил он и снова взял её пальцы в свои.       Злые языки говорят, что у Джонатана Крейна нет сердца. Люди вообще много чего говорят, и для одних услышанное — всего лишь очередная городская легенда, а для других — ужасная правда. Доктор Крейн из тех людей, кто порождает те самые легенды, но не на пустом месте, они появляются на свет из чьих-то кошмаров.       Бет пытается убрать руки, но мужские пальцы сжимают чуть сильнее и пресекают слабую попытку.        «Это всего лишь ужин», — шепчет мужчина и подносит её пальцы к своим губам. Вопреки ожиданиям они тёплые, отчего Бет даже вздрагивает, словно ожидала почувствовать поцелуй смерти.       Когда доктор выпустил руки Бет, она поднялась со стола и отошла к комоду, порылась в верхнем ящике и достала пачку сигарет. Вытащив одну сигарету, зажала её между зубами на мужской манер и чиркнула зажигалкой. Уже долгое время она обещала себе купить спички, так как зажигалка периодически глючила, но всё руки никак не доходили.       Бет встала у окна и выпустила густой едкий дым в распахнутое окно. Она слышала, как поднимается из кресла доктор Крейн, как идёт к ней. Встаёт позади и вздыхает. После очередной затяжки его рука появляется в поле зрения Бет, пальцы пытаются ухватить сигарету, но Бет отмахивается, не сдаётся, чувствуя себя при этом ребёнком, который посмел съесть конфету перед самым обедом.       И всё же мужчина забирает у неё сигарету и затягивается сам, выпускает дым над плечом Бет. Приобнимает её за талию, прижимает к себе, мягко целует в висок. В каждом его самоуверенном действии, по-хозяйски уверенном, так и читается грубое и безапелляционное: «Моя».       Стук в дверь рушит их уединение. Лакей зовёт вниз, все собрались в столовой и ждут только мисс Милн и доктора Крейна.       Аппетит так и не пришёл. Бет лениво ковыряет стейк, перекатывает горошинки с одной половины тарелки на другую.       А в остальном всё как всегда: сначала за столом царит долгое молчание, только слышно, как стучат вилки о тарелки да льётся вино, словно все участники позднего ужина запивают неловкую тишину. Первой откашливается Салли.       — Бет, дорогая, ты должна что-нибудь съесть.       Бет устало откладывает вилку в сторону и смотрит на Салли.       — Мам, хватит…       — Я знаю, что за весь день ты съела только одно варёное яйцо и тост.       Ну конечно! Теперь за младшей Милн следит не только охрана, но и кто-то из официантов.       Доктор Крейн ставит перед Бет тарелку с лёгким салатом и пиалу с безе и взбитыми сливками. Она сдаётся и соглашается на десерт. Совсем скоро Салли заговаривает о завтрашнем дне, щебечет без умолку, рассказывая о планах посетить сначала салон красоты, а после сходить на деловой обед с главной сплетницей района. Папа просит маму поменьше говорить за предстоящим обедом о строительстве новой ветки метро и запрещает даже думать в сторону сплетницы о потерянных документах. Ещё не хватало, чтобы новость просочилась в прессу.       Всё возвращается на круги своя. Вот дом, который построил мэр, а это его семья, которая быстро сошла с ума. А это Беатриче, Гвиневры сестрица, которая в доме том с доктором Крейном томится. В доме, который построил мэр.       К счастью, первая — хоть бы на этом последняя — полноценная попытка сойтись всем семейством за одним столом провалилась с треском. Все довольно быстро разбежались по комнатам, каждый находил довольно вескую причину покинуть столовую, словно крысы с тонущего корабля.       Бет и доктор Крейн ушли последними, так как он счёл забавным наблюдение за паническими атаками людей, которые привыкли собираться вместе только на публику, а в стенах дома предпочитали каждый забиваться в свой угол.       К счастью, ночь прошла спокойно, без эксцессов, хотя доктор Крейн и остался на ночь. На работу ведь можно уехать и из дома Милнов.       Сказано — сделано. Они лежали в одной кровати, Бет разместилась на плече мужчины — это не её желание, просто доктору захотелось толику семейного уюта, а раз игрушка под рукой, то грех этим не воспользоваться.       Утро встретило привычными хлопотами: первым позавтракал мэр и уехал на работу, вслед за ним спустился доктор Крейн, а после его ухода Бет на скорую руку перекусила и под надзором охранника отправилась к ученику.       Утро как утро. Привычные дела, напоминающие о том, что Бет ещё жива, и больше всего ей не хочется возвращаться обратно в золотую клетку.       После занятия Бет попросила отвезти её в кафе тут неподалёку. Кофе и круассан — то, чего не хватало этому дню.       Охранник послушно ждал в машине, не нарушая покоя магии одиночества, и Бет приготовилась погрузиться в чтение газеты, кем-то оставленной на столе. Она открыла вторую полосу, но толком даже не успела прочитать заголовок: на стол поставили небольшую запечатанную коробку.       Бет подняла глаза на парня, одетого в форму курьера, и оглянулась.       — Э-э… Вы ошиблись столиком, — кашлянув, обратилась она к курьеру.       — Если вы Беатриче Милн, то не ошибся, — улыбнулся он в ожидании ответа.       Бет удивилась и кивнула, подтвердив, что это она.       — А от кого?..       Расписавшись в получении, Бет принялась вертеть коробку в руках, но курьер ответил, что не знает, и ушёл. Постучав по коробке, Бет осмотрела её ещё раз и потрясла. Никаких надписей, ничего. Но внутри что-то шуршало и тихонько перекатывалось. Наконец любопытство перевесило опаску, и Бет сорвала клейкую почтовую ленту и с волнением заглянула внутрь коробки.       Приложив руку к груди, Бет ахнула. На дне лежали рыжий парик, солнечные очки, ключ и лист бумаги. Неровным почерком на нём красовалась единственная надпись: «Если захочешь вернуться».