Сколько нервов до Асбеста?

Рука дрожит так сильно, что Глеб растирает друг о друга ладони, ощущая острые покалывания в кончиках пальцев. Даже находясь в актовом зале с группой, наблюдая за настройкой и отладкой звучания инструментов, он не настолько осознавал собственное волнение, лишь бегло проходил взглядом по бесконечным пустым рядам кресел. Парадоксально, но на нервы пробило невпопад, между коридором и импровизированной в свободном кабинете гримеркой группы. — Сань?.. К счастью, Саша сразу реагирует на робкий, чуть слышный вопрос. — Да? — Чë-то мне нехорошо… — В смысле нехорошо? Водички тебе? Или пошли, посидишь, ещё полчаса до начала у нас есть. Подбадривающе потрепав Глеба по плечу, Саша попытался увлечь его обратно в гримëрку, но, сделав несколько неуверенных шагов и поймав внезапный ступор, тот просто замер у дверей. — Эй? — Я… Саша проследил остановившийся на пустом коридоре взгляд, но ничего интересного для себя не обнаружил. — Я не хочу водички. Я, кажется, партии все, на хрен, забыл… Хоть и стараясь удержаться, но Козлов всё равно рассмеялся: — Да и фиг с ними, с партиями! Глебас, у тебя на подложке вся запись осталась, там и делать на крайний-то случай ничего не придется… Гитару только не урони смотри. Глеб вдруг включился в происходящее, по всей видимости, отыскав для себя единственно верное решение. — Саш, а может, вы без меня?.. — Что мы без тебя? Не ссы, говорю, нормально всë будет! Глеб противоречиво мотает головой. — Вадик сказал, что вживую, а я вот подведу его, и… Вывернувший в коридор с чёрной лестницы Вадим, в сопровождении Мая и знакомых ребят, помогавших с расстановкой и подключением оборудования, так вовремя вернувшихся с перекура, махнул рукой застрявшим поперек прохода Саше и Глебу; впрочем, последний его появление не зафиксировал, стоя полубоком, опустив голову и разглядывая носы собственных ботинок. — Вон босс идëт, он тебя и успокоит… Вздрогнув, как от удара тока, Глеб нервно оглянулся, зная, что с братом никакие сомнения роли не сыграют, раскоординированно задел плечом преградившего путь Сашу и сорвался с места в противоположную сторону длинного коридора, быстро скрываясь за поворотом. Вадик больше по инерции, до разъяснения причин реагируя на этот спринтерский рывок брата, чувствуя неладное, подлетел к Саше. — Держи! Держи! Свалил! Не останавливаясь, а только прибавляя скорости, Вадик нырнул за поворот, на бегу ловя взглядом мелькнувшую впереди тёмную фигурку, вновь юркнувшую в первый попавшийся рукав коридора, словно нарочно старающуюся запутать своего преследователя спонтанными петляниями. Боясь оказаться неминуемо настигнутым и наугад дергая дверные ручки, незадачливый беглец вломился в первое, на удачу, открытое подсобное помещение, отгороженное от основной аудитории самодельным деревянным перекрытием и оттого дико маленькое по своему размеру. Спешно захлопнув и вместо отсутствующего замка подперев дверь спиной, дрожа от волнения и сбившегося после стихийного забега дыхания, Глеб осмотрелся, пробежавшись взглядом по каморке, заставленной различным мебельным хламом наподобие установленных в несколько рядов наверх старых кафедральных столов, штабелированных стульев, уходящих чуть ли не под самый свод высоченного потолка; другую мебель скрывали плотные, заметно запылившиеся, и без того серые чехлы. Потеряв брата из поля зрения, но хорошо ориентируясь в родных стенах университета, заведомо зная, что коридор оканчивается не лестницей, а глухой стеной, Вадик уже неспеша, внимательно прислушиваясь к окружающей тишине, медленно двигался вперëд, нажимая на ручки дверей, толкая в попытке открыть. Внезапно поддавшаяся дверь резко сдала назад, красноречиво лязгнув замком. Вадик ухмыльнулся и, сгруппировавшись, одним порывом нажав на ручку и сильно толкнув дверь плечом, легко открыл её больше, чем наполовину, отпихнув затаившегося брата в сторону. Вроде ещё пытаясь выкрутиться, но отчётливо видя, что попался, Глеб отвернулся к единственному в этом закутке окну. — Ага… Выпрыгни, давай, второй этаж! Это что такое? — Пихнув ладонью в спину, Вадик отчитывающим тоном начал ругать брата, как непослушного мальчишку. — Обалдел? Смотри давай вообще на меня! Глеб развернулся на месте, но вместо ожидаемых от него оправданий обрушил на брата своë волнение, подступая ближе, буквально упрашивая и жалуясь: — Вадечка, не надо! — Что не надо-то? — Не заставляй меня… Можно, я не пойду? — Как это «не пойду»?! — Я по струнам не попаду! — Да и хер с тобой, не попадай! Вадик ласково обнял мятежника, реально ощутив мелкую, бьющую всё его тело дрожь. — Ни фига себе атака… Ты дыши-ка давай глубже. Дыши. Только паники нам сейчас и не хватало. Стараясь успокоить и отвлечь, Вадик гладил и разминал напряженные мышцы плеч и спины, ещё теснее прижимая к себе, позволяя уткнуться носом в шею, сопеть туда, согревая влажным рваным дыханием. — Я здесь, родной. Что тебя вообще из колеи выбило? — Народа очень много… Что вопрос, что утверждение — слова, прозвучавшие одинаково невнятно, от, кажется, вновь переставшего дышать Глеба, особых объяснений не предоставили. — Да где ты там народ себе уже навыдумывал? — Где?.. Там столько кресел, это же целый, мать его, зал… И все, все будут… Бу-удут… — путаясь в собственных вдохах и словах, умоляюще шептал, заикаясь, Глеб в уютное крепкое плечо. Вадик за скулы повернул к себе лицо брата и, тихо подув на его губы всё ещё горчащим после курения дыханием, еле коснувшись, мягко и коротко поцеловал, сконцентрировав на себе. — Да там в большинстве случаев только свои и бу-удут, — передразнив младшего на его же излюбленный манер, Вадик завершил предложение новым неимоверно нежным поцелуем, но всё равно получил порцию сомнений в ответ. — И свои тоже оценивать будут! — Неужели наконец чье-то мнение волнует? Ты спишь со своим братом и боишься на сцену выйти? Где вообще страшнее? — П-ф-ф, ТАМ! — Глеб демонстративно закатил глаза и чуть тише добавил: -Здесь мне нравится всë… Нарочно выбрав тактику отвлечения, Вадик продолжил осторожно дотрагиваться, мягко поглаживая по животу и бëдрам, легко проводя ладонью по ширинке, так и оставляя руку внизу, затягивая интимное прикосновение, сильнее сжимая, играя с плотью через одежду и шепча на ухо низким голосом: — А если вдуматься хорошенько? Что ты мне позволяешь… Что даëшь с собой делать… Даёш-шь… — На губы непрошено наползла самодовольная улыбка. — Любое действие достойно осуждения, но этого ты не боишься, тебе нравится всё… — Ва-адь, что ты делаешь? — жарко простонал окончательно сбитый с толка мальчишка. — А на что это похоже? То и делаю… Молния тихо заскрипела, раскрываясь вслед за пробежавшим вниз бегунком. Вадик прекрасно чувствовал, что метод безотказно работает, по чужому вернувшемуся дыханию, по быстро набирающей силу эрекции, и продолжал неспеша расстëгивать ремень и скрытую за ним пуговицу; не спуская брюки вниз, а лишь отгибая бельë, достал член и быстрым движением коротко сплюнул на свою ладонь. — Там тоже понравится. Просто с гитарой посидеть, идти к своей мечте… Не дури. Просто не может не понравиться. — Я не могу… Я забыл, как гитару в руках держать. — А как член держать, не забыл? — Он сам держится, а-ах, — сильно закусив губу, Глеб зашумел дыханием через нос, охваченный яркостью первого прикосновения влажной ладони, но чëтко соображающий, что здесь уж никак нельзя шуметь, ткнулся лицом обратно в шею брата, горячо, еле слышно застонал, глубоко вдыхая яркий запах любимого одеколона, наслаждаясь ласками играющей с членом руки. Вадик торопился, меняя плавные оглаживающие и растирающие плоть движения на сильные и ритмичные; стоило только эрекции набрать свою полную силу, задвигал рукой быстро, вызывая позвякивание расстëгнутой пряжки ремня в такт происходящему, пошло подчёркивая плотскую утеху. Закрыв глаза, Глеб чудом держался у стены, крепко прижавшись лопатками к обретённой опоре и инстинктивно подмахивая бëдрами в ответ на овладевшие им движения. — Будь другом, предупреди только, когда… — Я-а не знаю… — сбивчиво шептал Глеб, мотая головой, блуждая в тумане охватившего наслаждения. — А надо бы, большой уже мальчик. Я серьëзно тебе говорю, костюм запачкаем… Не сдержав собственный порыв и нежно коснувшись покусанных, приоткрытых на вдохе, порозовевших от возбуждения губ, Вадик ловил поцелуй, чувствуя, что добился своего и вся эта неподконтрольная паника стихла, на корню убитая похотью, как на грех распалившей желание получать обоюдное удовольствие. — Ва-адь, войди… Ва-адь… — Ты дурак? Единственное, куда я могу сейчас войти — это, блядь, в зал! — Вадичка… Пожалуйста… — Глеб захлëбывался дыханием сквозь шёпот и бесшумные стоны. — Я прош-шу… — Глеб… Прекрати издеваться, здесь даже дверь не закрывается, и… Чувствуя, что уговоры не имеют должного действия, младший тут же сменил тактику. — Ты же сам хочеш-шь… — Горячий искусительный шёпот щекочет ухо. — Да-ва-ай! — Опять щас нарвешься, что тебе больно будет! — Сделай больно… Сделай! — Взгляд вспыхнул, вожделенно впиваясь в брата, слово тот уже безоговорочно принял предложение секса. — Вот тебя накрыло-то! Цель оправдывает средства? — Когда у нас в последний раз было? Вадик усмехается: — В смысле «когда», совсем память короткая?.. Глеб буквально вжимается бëдрами в тесно сжатый приостановившийся кулак, лижет родные губы и так дрожит дыханием, перехватывая воздуха, что насильно вынуждает хотеть себя, не позволяет мысленно отвлекаться, максимально откровенно напрашиваясь на близость, обещая покорно отдаться. Язык, уже по-хозяйски проскользнувший в рот, толкался и, возбуждая, ласкал, а руки обжимали Вадика в причинном месте, раскрывая всю правду взаимного желания. Резко поймав, смыкая зубы на языке Глеба все крепче и крепче, желая показать упрямцу, что желание боли явно преувеличено его воображением, старший по неосторожности царапает и рвëт плоть острым краем зуба, заставляя скулить от короткой, колкой боли, но как же этот приглушенный стон прекрасен! Во рту растекается солоноватый, с нотками железа, вкус проступившей крови, ни на мгновение не отрезвляющий заигравшихся любовников. Не выдержав искушения, с рывком и толчком вперëд, Вадик грубо развернул брата к себе спиной, лицом к стене, показывая, как нужно стоять, надавил ладонью на его затылок, пачкая щëку штукатуркой от белëной мелом стены, и, не прекращая ублажать другой рукой доведëнный до предела возбуждения член, нервно оглянулся на дверь, отпуская русые кудри и хватаясь за пряжку своего ремня. Поза принята; Глеб, покорно прижавшись к стене и прогнувшись в пояснице, замер, с измученным стоном сдавшись ласке и внезапно ощутив свой накатывающий пик. — Сейча-ас! — Блядь! — Так и не успев расстегнуть своих брюк, Вадик схватил Глеба за рубашку на животе и, задирая, дëрнул наверх, боясь перепачкать одежду семенем. Глеб трепетал в его руках, жарко вздрагивая с каждым спазмом, прошивающим тело удовольствием. Кулак, сомкнутый на головке члена, запачкала сперма. — Спасибо за предложение… — разочарованно выдохнул Вадик, утыкаясь лбом между лопаток брата, успокаивая свой не на шутку разыгравшийся аппетит и усмехаясь пришедшему осознанию, что уже в который раз повёлся на спонтанные и рисковые идеи, напрочь забыв об осторожности. — Оно ещё в силе… — сбивчиво прошептал Глеб, словами раздувая крупицы мела по стене, в тот самый момент, когда дверь за их спинами, чуть слышно скрипнув, открылась, пропуская в помещение забегавшегося в поисках братьев Козлова. Вадик, дëрнувшись на звук за спиной, оттолкнул Глеба от себя, так и продолжая сжимать перепачканную ладонь в кулак, стараясь максимально отступить назад в тесном, заставленном мебелью закутке, оглянувшись наконец на вошедшего и слыша, как Глеб, цепляя торчащую спинку криво съехавшего из общей композиции стула, спровоцировал настоящий грохочущий обвал утративших опору посадочных мест. — Вадик! Ты что творишь!!! — Испуганный Саша вцепился в плечо старшего Самойлова. — Ты что мне говорил?! — Сань… Сань!.. — Вадик обезоруженно развёл руками. — А я поверил, дурак! — Саша, давай не перед концертом… Глеб, в доли секунды застегнувший свои штаны, споткнулся и запутался в ножках и спинках стульев, заваливших и так почти отсутствующий проход. Напуганный всей развернувшейся паникой и шумом юноша, ещё даже не вообразивший грозящих им с Вадиком последствий, наконец выбрался из образовавшейся мебельной западни и остановился рядом, виновато глядя на брата. Саша буквально обомлел, не видя вокруг больше ничего, кроме Глеба с размазанной по губам и подбородку кровью. — Не будет концерта! Будет милиция! — Сань?! Ты чё, какая милиция? Я объясню всë! Саша, не ослабляя хватки, попытался развернуть Вадика к двери. — Там и объяснишь! Запаниковавший Глеб самоотверженно бросился между двух парней, обнимая и закрывая от Саши брата, прижимаясь так, точно вот-вот потеряет его насовсем. — Сашенька, не надо милиции… Это я виноват! Он не хотел… Прости… Не надо! Вадик запустил свободную руку в кудрявые волосы, боясь, что Глеба снова придется приводить в чувство после всех этих потрясений, поглаживал, уверенно и даже строго приговаривая: — Тише… Всë хорошо… — Ничего не хорошо! Не трогай его! Это психологическое давление! Вадик развёл руки в стороны, показывая, что брат сам держится за него. — Сань, ты детективов перечитал? Кто на него давит? — Глеб, отойди, не бойся… Глеб, ещё, кажется, сильнее вцепившийся в брата, чуть оглянулся назад: — Ага! Чтобы ты его ментам сдал?! — Он тебе лицо разбил, а ты защищаешь?! — Он не бил! — Да! Ты сам! — Я не сам! — Да я не бил! — Вадик силой отцепил от себя Глеба, что почти нереально было сделать одной рукой. — Ты-то хоть успокойся, Саша не так всë видит! Да Глеб! Саша схватил Вадика за руку. — Хватит ему указывать! — Он просто глупостей сейчас наделает… Потом жалеть будет! Молчи! Глеб внимательно глядел на них, пытаясь оценить, что будет глупостью в этой ситуации. — Так, на выход, короче! — Саша настойчиво дëрнул друга за запястье. — Саш, отпусти руку… Пускай Глеб выйдет, а я всë объясню. — В прошлый раз объяснял уже! — Я тебя не брошу! Вадик нервно засмеялся: — Вот проклятье… Хорошо, при Глебе объясню. — Ты его боишься, я понимаю, но я не позволю, — тоном заправского психолога заверил Сашка. — Уж лучше бы боялся, что ли… — взмолился Вадик, которого, как казалось, уже вообще никто не слышал. — Саша! Я же сказал, что Вадик не бил, почему ты не слышишь?! — У тебя все губы в крови — и не бил? Внимательно глядя на упрямца, Вадик медленно покачал головой, призывая к молчанию. Глеб презрительно фыркнул и уверенно приблизился к Саше, наконец отступив от брата: — Он мне язык прокусил! Саша приподнял брови. — В смысле прокусил? Глеб быстро высунул язык — в подтверждение сказанному на его кончике чëтко виднелась ещё кровящая ранка. — Я в рот ему язык засунул, а он прокусил… Я сам хотел. — Нагло выпаленные юным мальчишкой слова кажутся кричащим извращением. Саша медленно перевëл взгляд на густо покрасневшего друга, который своей реакцией не оставил даже малейших сомнений в правдивости сказанного, хотел ещё что-то добавить, но, видимо, и сам был в шоке от прозвучавшего признания. Немая пауза могла бы стать вечной, но у Глеба не было столько выдержки, чтобы вынести эти переглядки Сани и брата. — Саш? Саша наконец нашёл в себе силы обратиться к Вадику: — Я так понял, он всерьёз всë это сказал? А в репетиционной?.. Вадик опустил глаза. — Я ещё тогда подумал, что ты понял. — Глебу сколько лет? Вадик нервно передëрнулся, но опять прильнувший к нему брат даже уверенность вернул этим своим упрямым бесстрашием. — Ты знаешь, сколько. Саш, не трогай Вадика, он тут ни при чём! Вадик усмехнулся, погладив Глеба свободной рукой по спине. — Фига се ни при чём… Глеб продолжал обращаться к Козлову, но смотрел при этом в глубину любимых ореховых глаз брата. — Я всë прекрасно понимаю и осознаю, что делаю. Это моё право! Вадик, ощущая поджимающее уже время, осторожно предложил: — Саш, давай спокойно поговорим… Саша кивнул, так же не представляя, куда деваться из всего этого бреда, понимая, что время до начала выступления оставляло желать лучшего, и резонно согласился: — После концерта, пожалуй. Мы так вообще на сцену не выйдем, с вашими… — Саша запнулся на полуфразе, побоявшись всех пришедших на ум слов. — Разборками… На сцену каждый член коллектива выходил с разной степенью собственного смятения. Саша — обескураженный и сбитый с толку не укладывающимся в понимание открытием, Вадик — с замершим сердцем, переступая через самые откровенные страхи. Он устремил взгляд в переполненный народом зал, но мгновенно отмёл все переживания на потом, выбирая находиться в решающем моменте, не имея права на непрофессионализм. Май — будто отгороженный от ребят стеной непонимания, чувствующий буквально повисшее в воздухе напряжение друзей, но так и не получивший разъяснений внезапно произошедших в них перемен. Последним бесшумной тенью за спинами музыкантов проследовал Глеб, щурясь в полумраке, не отрывая глаз от пола, буквально пересчитывая все извивающиеся под ногами провода, съедаемый стыдом и чувством вины перед братом. Публика гудела и уже вовсю поддерживала и поторапливала группу нетерпеливыми аплодисментами, но даже они не заглушали набатом бьющее, пульсирующее в висках сердцебиение. Быстро сев на стул и прижав к бёдрам спокойную, уверенную в себе гитару, Глеб обтер о брюки вспотевшие ладони, носком ботинка отпихнул в сторону петлёй завившийся у ноги провод от усилка, невольно обустраиваясь на новом месте, в то время как Вадик вежливо представил свой музыкальный коллектив и поздоровался с собравшимися, желая всем приятного вечера. Казалось, из зажавшего младшего Самойлова волнения нет выхода, он так и будет кружить по спирали между своими переживаниями, ошибками и страхами, боясь поднять глаза или же шевельнуться, лишь крепче сжимая в руках холодное лакированное дерево бас-гитары, но музыка расставила собственные корректировки, преобразив спираль в волну, со своими взлетами и падениями. Слушаясь, пальцы самовольно скользнули по грифу, шагая по ладам. Глеб даже не успел задуматься о том, где нужно вступить, как уже оказался частью истории «Пантеры», понёсся по течению музыкального рисунка и удивлённо распахнул глаза, устремляя взор на брата, разыгрывая с ним совместную партию. Улыбка Вадика мягко расчертила пухлые губы, пусть мимолётно и вновь быстро вернувшись к микрофону, но, как всегда, успев дать младшему почувствовать, что он рядом, а мягкий, полный тепла взгляд не таил ни злости, ни разочарования. Так, с каждой новой звучащей песней, происходили всё более яркие перемены. Спокойная мелодия и убаюкивающий голос раздавались на весь зал. Глеб удобнее устроил гитару на коленях, скользнул пальцами по грифу, властно и уверенно прижимая струны. Его напряжение схлынуло, медленной волной покинув сознание. Резкий и заводной припев пробудил собравшихся от некой дремоты, быстро разносясь по всему помещению. За спиной Вадика вспыхнули яркие оранжевые огни, заставившие Глеба сощуриться, немного двинуться на стуле, свыкаясь с ярким, бьющим прямо в глаза светом софита, пока наконец не удалось разглядеть силуэт брата, чьи пальцы игриво перебирали струны, а губы прижались к микрофону, смазывая слова. Как же он был поразительно красив в эти мгновения — глаза сверкали тысячами огней, а в душе разгорался настоящий пожар, ведь адреналин кипел в его крови, придавая сил с уверенной выправкой держаться у микрофона. Глеб буквально подпрыгивал на месте, получая очередной прилив энергии, что переполнял его жизнью, увлечённо играл с инструментом, заставляя бас звучать на полную. Теперь образ брата для него растворился в единой атмосфере концерта — можно было не смотреть и не искать родной взгляд, а закрыть глаза, ощущая его в музыке и своей душе, по праву своим. Волосы кольцами падали на лицо, стоило лишь чуть наклонить голову, но Глеб не уходил в себя, привычно укрывшись за занавесом кудрей, а вливался в течение музыки, звучание своей «воды», двигаясь в ритм, покачивая бёдрами, буквально на глазах оживая, освобождаясь от оков стеснений. Теперь незнакомцы абсолютно не пугали юношу, ведь сейчас для него существовала только «Агата Кристи» и её музыка, объединившая два родные сердца одной мечтой, и всех находящихся в зале — очарованием талантливых музыкантов. Такого горящего от восторга взгляда у своего младшего брата Вадик давно уже не припоминал. Лучами исходящее от него восхищение и воодушевление щедро делилось своей энергией со всеми окружающими. Они едва успели выйти из зала, как, внезапно развернувшись и подскочив к Вадику, юноша эффектно вздернул подбородок: — Вадька, ну как тебе? А? Старший не смог не рассмеяться от удовольствия за такие по-детски чистые эмоции брата. — Шикарно всё, мелкий, зря только изводился! И гитару удержал, и по струнам попал, а партии вообще все как из-под иголочки! Вадик тепло потрепал кудрявую голову и, сам не успел понять как, угодил в тесные, умывшие его любовью и восхищением, объятия, задушенно выдыхая свои поздравления в щекочущие лицо волосы: — С боевым крещением, родной. Глеб фыркнул, грея влажную шею дыханием, а Вадик, неожиданно наткнувшись на пристальный Сашкин взгляд, неотрывно прицепившийся к ним с братом, потрудился отстраниться. Около полутора часов прошло после того, как команда группы, принимая поздравления и похвалы от знакомых и товарищей по цеху, смогла собраться к выходу. Самым же сложным, даже в сравнении с выступлением, оказалось общение с представителями местной корреспонденции и университетской газеты, не обошедших своим вниманием проведённый в стенах института концерт. Глеб старательно не замыкался перед общением с незнакомыми журналистами, хоть Вадик и видел его смущённые улыбочки, но слышал, что брат пытается отвечать на пока ещё в новинку звучащие вопросы о его впечатлениях от выступления. Если слова и звучали немного смущённо или наигранно весело, Глеб вполне сносно справлялся с новой ролью «звезды», да и никто из «Агаты» ещё толком не представлял, как чувствовать и вести себя под таким оживлённым навязчивым вниманием. Каждый интересующий журналистов вопрос был в новинку, звучал неожиданно и требовал задуматься над собственными ощущениями и степенью открытости, с которой на них следовало отвечать — ведь речь шла и о сравнении их группы с дружественными уральскими коллективами, отношении к творчеству коллег, каверзными попытками вызвать оценку не только своего, но и чужого творчества. Вадик мысленно благодарил следящего за прессой Сашку, ведь столько газет с рецензиями и интервью групп попадало с его подачи в рубку, что основная нить ведения беседы казалась знакомой. Иногда можно было аккуратно цитировать наиболее запомнившиеся фразы, с умным видом уходя от главной сути вопроса; требовалось только больше практики и единства взглядов от всех членов коллектива, в котором младшему вновь было сложнее глубоко анализировать ситуацию, находясь под впечатлением выступления, напряжением от созданной вокруг шумихи и физической усталостью к концу насыщенного событиями дня. Хуже предстоящей беседы с Сашей оказалось банальное молчание. Расположившись за пустующим столиком в полуподвальном помещении излюбленной их компанией пивной, друзья тупо впали в ступор. Явно проанализировав и воочию осознав сложность ситуации, Сашка сходу заказал бутылку водки и по кружке пенного, что, собственно говоря, смогло бы и мёртвого вывести на откровения, вот только Вадика подобные эксперименты интересовали в последнюю очередь. Ещё чего не хватало, так это ляпнуть, не дай бог, чего лишнего, даже не представляя, как сам Сашка сложил и подал для себя обрывками представшую перед ним картину. А вот мешать другу напиться Вадик из тех же уместных соображений даже и не собирался; напротив, наскоро разлив беленькую по стопкам, вначале отошел к хозяину питейной за пепельницей, потом неторопливо закурил, а после перешел на чистку леща, пропуская и откладывая момент распития, настолько непринуждённо, что его непочатые сто грамм остались незамеченными греться за стаканом с белоснежными салфетками, торчащими в разные стороны своими острыми уголками. Играл на руку и тот факт, что в сложившийся момент чокаться друзьям было не за что. Хлопнувший первые пятьдесят граммов Сашка зажмурился и занюхал выпитое рукавом, пока Вадик вновь ловко наполнил опустевшую стопку до краев. Все те вопросы, что частоколом обступили и нагоняли ужас на Вадика, так как он и сам плохо представлял, какие тут вообще возможны объяснения, крутились на языке друга. Саша курил одну за другой, по всей видимости, так же не имея ни малейшего понятия, с чего начинать отложенный разговор. К удивлению, первым заговорил Вадим. — Сашка, вот ты со школы нас знаешь — неужели мы сейчас не подберем слов понятных? Саша задумчиво качнул головой — ведь, по правде, и не чувствовал, что в друге для него что-то изменилось. Да, они оба заметно нервничали, но вполне оправданно в нехарактерной ситуации и теме; оставалось только согласиться: — Столько разных слов в песнях подбирали, и сейчас, если захотим, подберëм. Саша устало потер переносицу, ещё немного помолчал, раздумывая над необходимостью, лезть ли вообще не в своё дело. — У меня больше вопросов, на которые я вообще не уверен, что хочу получить ответы. Вадик кивнул, готовый постараться при необходимости объяснить. — Есть и другие? — Сколько тебя помню, рядом всегда крутился мелкий — и на репетициях для ансамбля, и с Петькой когда к вам приходили играть, а ты же, пожалуй, сам его от себя не отпускал… Вадик почесал затылок, припоминая собственные школьные годы. Отчаянно далеко сейчас махнул Санек, и как-то по-другому всё складывалось при ТАКОМ взгляде со стороны. — Да не, Сань, это просто так получалось, ты не подумай ничего… — Ничего и не думаю, я прояснить пытаюсь, ведь это всё, пожалуй, слишком! — Было бы точно слишком, но ничего подобного, не сомневайся. Я всегда, конечно, любил брата. Так сложилось, что он на мне был, моим, понимаешь? — Уже начинаю. Вадик фыркнул: — Саш, я это в нормальном смысле, не про… — То, что между вами происходит — это способ его контролировать? — Чего? Не… Не-ет, причём тут это? — Тогда как? Контроль хоть что-то, да объясняет. Это, типа, серьёзные отношения? — Отношения — серьезней некуда, в жизнь длиной они у нас, и не надо переворачивать. Я ни в коем случае ему вреда не сделаю. — Это ты так считаешь? — В каком смысле опять ты это? — Я не про ваши эксперименты, даже не хочу об этом говорить. Ладно ещё парни — вон Фрейд вообще писал, что это дело вкуса, — но вы же братья, и, сколько лет вас знаю, не… — Саша поморщил нос. — И вообще, Вадик, семнадцать ему! — Спасибо, открыл Америку… — Ты риски вообще осознаешь? А в группу тащишь его, чтобы просто рядом держать? Беседа плавно меняла свой первоначальный уклон и уже больше напоминала допрос с градом посыпавшими вопросами. Впрочем, Вадик и для себя с точностью не мог на них ответить, лишь интуитивно предполагал свои мотивы. — Я меньше всего об этом думаю. Тут другое — просто знаю, что здесь его место. Да, юный, но как он пишет в своём возрасте! Я даже не сомневаюсь в том, что он втянется, Сань, да ты и сам сегодня всё видел. Я реально горд за брата. Саша не стал со своей стороны напоминать, сколько он за сегодня всего видел, и сменил тактику на убеждение. — Тут согласен, верно поступаешь, в группе у него все шансы. Но тогда признай другое: у ЭТИХ отношений, или как ты там считаешь, нет будущего — только неоправданные ничем риски, и ты, как опытный и старший, в ответе за это. — И к чему ты подводишь? — Я? Я прямо говорю: как на друга, ты на меня можешь рассчитывать, про вас я никому ничего не скажу, но тебе нужно хорошенько всё обдумать и ему заодно объяснить. Да будьте вы хоть тысячу раз вместе, только без… Ну… — Сашка отрезал чётким движением руки, красноречивым и понятным жестом лучше слов проводя моральную границу. — Да как вообще такое возможно! Ты же его мелким помнишь, и тут вдруг… — Это как два разные человека для меня. Он такой наполненный, не по годам взрослый, а общие воспоминания только помогают понимать, без слов фактически. — Ну вот и переформулируй тогда в своей голове этих людей в одного талантливого мальчишку! — Сашка легко хлопнул ещё одну рюмку, которая, как оказалось, помогла окончательно расслабиться. С поднявшимся внутри теплом от алкоголя пришло и чувство саркастического веселья, подчеркнувшее абсурдность ситуации. — Что ты тут вообще за сексуальную революцию устроил? Погоди, а Танька-то знает? Вадик поперхнулся, запутавшись в собственном дыхании, но, улавливая к тому моменту ставшие шутливыми интонации друга, позволил и себе улыбнуться. — Нет, конечно. Как можно… — Ой, надо тебя женить, Самойлов, пока не стал как Фредди Меркьюри! — Он и женат вообще-то! Не упустивший возможности козырнуть своей начитанностью и осведомлённостью о жизни зарубежных исполнителей, Сашка углубился в биографию британца с другими малоизвестными фактами, а Вадик, слушая друга в пол-уха и затягиваясь папиросой, мысленно ушёл в свою личную жизнь. Невольно маханув назад во времени, аж до своего окончания школы, угодил прямиком в комнату брата и, казалось, давно забытое между ними с Глебом происшествие, именно сейчас неоднозначно подчеркнувшее заданные Сашкой вопросы и озвученные догадки. Сидя за письменным столом уже с раннего утра и готовясь к вступительным на радиотехнический факультет, Вадик слышал, как засопел и заворочался Глеб — неестественно рано для его младшего брата, привыкшего по выходным просыпаться лишь к полудню. Вадик оторвался от учебника физики и мельком глянул в сторону поскрипывавшей кровати. Брат отвернулся к стене и уткнулся в подушку. Может, это он его разбудил, но так ведь старался не шуметь, даже страницы учебника перелистывал неспеша, чтобы не мешать лишним шорохом. Теперь выходило наоборот: копошение и сопение Глеба под руку сбивали с мысли, вся суть прочитанного параграфа споткнулась на полуслове. Вадик снова оглянулся, желая разобраться, спит ли брат. Глеб со стуком толкнул стену локтем и, перекинув голую острую коленку через одеяло, опять перевернулся, уже на другой бок, снова уткнулся носом в подушку и спрятал глаза от света из окна, всё же не желая просыпаться. Вадик понял, что окончательно забыл, на чём остановился, и, бросив ручку на конспект, потягиваясь, развернулся на стуле в сторону кровати, рассматривая спящего мальчишку и решая сделать перерыв, о котором его умоляла затекшая от долгого сидения спина. Глеб утомлённо вздохнул, сжал сбившееся одеяло ногами, изогнувшись в пояснице, коленками к стене, а плечами к краю кровати, и вновь недовольно засопел. — Не спится? Глеб нехотя разлепил веки, стрельнул взглядом, обнаруживая Вадика, но при этом с каким-то мученическим выражением лица замялся, так ничего и не ответив, отвернулся к стене и накрылся подушкой, надеясь на возвращение утраченного сна. Вадик же, не допытываясь, вышел из комнаты, отправившись на кухню. Когда история повторилась на следующее утро, и недовольное сопение со скрипом матраса под ворочающимся туда-сюда Глебом вкрались в вопрос по физике, Вадик, уже недолго думая, вложил конспект в учебник и развернулся к постели брата, более внимательно всматриваясь в с головой закутавшегося под одеяло мальчишку. Переживать из-за расстройств последнего было скорее привычным для Вадика делом, но допытываться обычно не приходилось; тут же объяснений о чужом состоянии не было. Вадик слышал и понимал по дыханию, что мелкий не спит. Видимо, не вытерпев удушливого ватного тепла, Глеб раздражённо сдернул одеяло с лица и откатился на спину, изучая потолок. — Доброе утро, — Вадик поднялся со своего насиженного места и в пару шагов оказался у кровати младшего. — У тебя ничего не болит? — Неет, — начал было лепетать мальчишка, но ладонь привычным жестом уже легла на его лоб, а внимательный взгляд карих глаз без спроса поймал смущённый светлый, сию секунду испуганно спрятавшийся, чем окончательно обескуражил брата. — Хочешь поговорить? Глеб замялся и замотал головой, нервно пощипывая зубами уголок губы, воровато сжимая и притягивая к себе ещё больше жаркого одеяла. — Куда ты кутаешься, и так мокрый весь! Пальцем закинув за ухо влажный завиток волос, Вадик отобрал одеяло, но уже на середине резкого жеста осознал совершенную ошибку и сердито ругнулся на этакую собственную безалаберность: — Ой… Бля… Глеб уставился в стену и, согнув одну ногу, попытался прикрыть от взора старшего свои топорщащиеся, натянутые спереди трусы. — Извиняй… Чё-то я затупил… — Ничего… Пройдёт, — смущённо отозвался Глеб и хотел было потянуться к оставшемуся в руках Вадика одеялу, как тот перебил его неожиданным вопросом. — Чего пройдёт? Глеб смущённо замялся. — Глебка, тебе сколько лет… Что пройдёт? Годкам к шестидесяти у тебя пройдёт! — Вадик возмущённо кинул ком из одеяла в ноги к брату, стараясь не язвить и не ухмыляться. Ведь и вправду данная щепетильная тема, кажется, не фигурировала в их с братом разговорах, а, похоже, было давно пора приоткрыть этот железный занавес. — Что ты мучаешься-то? Ты, это… Явно не готовый в сей момент разъяснять брату основы полового воспитания, Вадик своеобразно выкрутился из сложившейся ситуации: поймав безвольно лежащую на простыне руку, он уверенным жестом прижал её ладонь к паху, поверх хорошо очерченного бельём эрегированного члена, и достаточно крепко сжал своей, придавая уверенности. — Блин… Ну, по-ошевели его, короче… Кхм… Глеб весь вздрогнул, то ли от неожиданности действия, то ли от самого ощущения; рефлекторно напряглись мышцы худого впалого живота, демонстрируя, что ощущения тоже недалеко отстали от общей картины, перемешавшейся с неловкостью происходящего. А Вадик, всё с той же серьёзностью и настойчивостью не позволяя убрать руку, снова и снова повторяя, демонстрировал вполне понятные, недвусмысленные движения вверх-вниз, вынуждая Глеба ласкать себя через ткань белья. Брат оборвал контакт так же неожиданно, что и начал. — Ну разберешься, короче… Я чаю пойду выпью, — говоря ещё что-то об экзаменах и конспектах, больше себе под нос, чем Глебу, старший, как ни в чем не бывало, вышел из комнаты, сумев сохранить полную внешнюю невозмутимость. Лишь только оказавшись наедине со своими мыслями, Вадик позволил себе усмехнуться. «Пройдёт» у него, дурачок — взрослеет его мелкий, ничего не поделаешь. Наполнив чайник водой, Вадик бахнул его на газовую горелку и отточенным движением чиркнул спичкой, окружив лепестками пламени его влажное, оттертое до металлического блеска дно. Глеб прошмыгнул на кухню подобно тени, опустив голову и глядя только в пол, кротко уселся за стол, готовый в любой момент бежать от жгущего внутри стыда, украсившего его щеки румянцем. Ожидая то ли порицания, то ли насмешки от брата, получил совершенно иное. Даже не оглянувшись, Вадик чувствовал чужое присутствие и на удивление чётко представлял все ковыряющие брата сомнения. Стараясь говорить будничным тоном, он обронил лишь один невозмутимый комментарий и тут же увёл тему в сторону, делая себе бутерброд. — Взрослеешь ты, вот твой организм, так сказать, и тренируется. Тебе намазать? — Непробиваемый спокойный тон Вадика умело разряжал обстановку. Глеб даже осмелился глянуть на брата, чувствуя, что ничего критического не происходит. — Угу… Вадик достал ещё одну горбушку от булки и, понимая, что только бутербродом дело не ограничится, потянулся за второй чашкой, как бы невзначай интересуясь: — Слушай, а вам в школе разве не рассказывали про половое созревание? Глеб в ужасе от представленного округлил глаза, даже позабыв о смущении перед братом: — В школе?! Вадик залил заварку кипятком и, помешивая сахар для Глеба, наконец повернулся, прислонившись поясницей к кухонной тумбе, так как спиной общаться с мелким было неудобно. — Ну да. Нам точно рассказывали, вот не помню уже, правда, в каком классе… Брошюрку ещё такую давали, — Вадик размешал наконец сахар в чае и поставил чашку перед братом. — Чего задумался? — Кошмар какой-то… Это перед всем классом… Вадик тепло улыбнулся. — Да не, не перед всем, девочкам отдельно от нас, но всё равно всем в основном весело было. Поэтому, наверное, и брошюру давали, чтобы мы хоть что-нибудь усвоили. Вадик поставил на середину стола тарелку с нарезанными бутербродами и сел напротив брата со своей полной кружкой, собираясь уже отхлебнуть горячий чай. — Вадь… А вопросы там задают? — Глебу уже начало казаться, что хуже позора и быть не может, и какое уж там веселье, но, по всей видимости, Вадик уловил все чужие опасения по мученическому выражению лица. — Да какие вопросы? Ничего там не спрашивают, просто рассказывают да предлагают желающим на эту тему поговорить приходить в кабинет, где завуч работает. Что ты там себе вообразил? — Фух… Позор какой. — Не бери в голову. Вадик наконец жадно откусил кусок бутерброда и с наслаждением запил горячим чаем, бормоча уже с набитым ртом: — Позор… Это не стоит если, то позор. Чай с привкусом стыда и неловкости парни допивали уже молча, отметив, что дискомфорт от нехарактерной беседы и некого пережитого откровения сошёл на нет. К тому моменту, как опустели чашки, Глеб думал о том, что благодарен брату за то, что тот не задаёт лишних вопросов, а Вадик отметил про себя, что, видимо, неплохо справился со столь неожиданной и неоднозначной темой. Явным подтверждением того стало утро следующего дня, когда проснувшийся с зарёй Глеб тихой тенью выскользнул из комнаты, отправившись в ванну, а, вернувшись через пять минут, запрыгнул обратно в кровать и привычно продрых до полудня. Лишь последними перед отъездом в Свердловск важными делами Вадик счёл не полениться и перебрать свои хранящиеся в шкафу школьные тетради, среди которых лежала выцветшая, почти молочного цвета брошюра «Физиология и психология подростка» с синей полосой по низу заглавной страницы, которую он невзначай оставил у брата на краю стола, и починил в незапамятные времена сорванный шпингалет на двери комнаты, приятно удивив своей хозяйственностью вернувшуюся с работы маму и не подозревающую о переменах, произошедших в жизни её любимых сыновей. — Чего не пьешь-то совсем? Вадик настолько внезапно вырвался из своих некстати нахлынувших воспоминаний, что непонимающе огляделся по сторонам. В опустевшем под закрытие помещении его стопка так и стояла наполненной, а хмельной друг явно нашёл этот факт забавно целомудренным. — Да не, я… Глеба же завтра рано на автобус сажать, просплю ещё, — не понимая, насколько сказанное вышло правдоподобным, попытался выкрутиться Вадик. К счастью, собирающегося и слегка пошатывающегося Сашку объяснения не волновали вообще. Дорога до дома была слишком короткой для того, чтобы усмирить разгоревшиеся мысли. Вадик замедлил шаг, укрывшись от колкого февральского ветра за углом общажного корпуса, улучив возможность покурить и успеть сложить так долго подбираемые им правильные слова в спасительные, хоть и противоречащие его чувствам предложения. Глеб поймёт, обязан понять. Вспыхнет упрямо, обвинит, возможно, истерично сорвётся, но Саша прав, открыто и по-дружески советуя, пока не поздно, не усложнять. Да и Саша тут ни при чём… Вадик и сам всё понимает, только друг даже не ведает о том, как далеко они с братом зашли. А всё не просто сложно — временами кажется непостижимым. Воспоминания снова и снова упрямо цепляются за маленький, им же и повешенный замок на двери брата, как за символ взросления, признания чужих границ и личного пространства… И что же — этот замок хрустел, с его плеча сбитый и вырванный из двери вместе с винтами, к чертям разгромив все границы, наплевав на нормы, страхи и сомнения. Желание контроля? Ха! Вадик нервно глубоко затянулся в попытке хоть немного отрезвить сознание. Нет, он не желал контроля; контроля было бы мало. Хуже — он желал ЕГО всецело, умело скрывая от самого себя этот очевидный факт, и опасно заигрался. Осознание вызвало пробежавший колкий холодок по вспотевшей под тёплой курткой спине. Необходимо было перефразировать чувства, пустить всю страсть на созидание. Только ему, как старшему, под силу было перенаправить это безумие в другое русло, развивать и поддерживать, забрать Глеба из Асбеста не себе, а к себе, не обмануть чужих ожиданий и тем самым сохранить их кровное и духовное родство, а обо всём остальном позаботится время, притупив и стерев откровенные воспоминания. Именно так решил для себя Вадик, не вникая слишком глубоко в собственные противоречивые чувства — подарить брату безопасность и прямую дорогу к исполнению сокровенной мечты. Умело замаскировав сомнения во взгляде под томно опущенными веками, мужчина свернул в свой общажный корпус, бесшумно миновал задремавшего на посту коменданта, придавая себе уверенности ритмичной поступью по лестнице, неумолимо приближаясь к своей цели. Скорее по обыкновению тихо, чем намеренно пытаясь не шуметь, Вадик зашёл в комнату. Прежде чем удалось оценить ситуацию, нервно сорвавшийся с кровати брат уже стоял перед ним и, явно не зная, с чего начать, в волнении до хруста заламывал пальцы. Отправив куртку на вешалку и разувшись, Вадик поправил свои закрывшие лицо волосы. — Глеб… — Вадя… Синхронно заговорившие братья замялись. Вадик кивнул, предоставив младшему первенство голоса, отчего тот передёрнул плечами и, прикусывая, прошёлся зубами по нижней губе; взгляд моментально упал в пол и было без слов понятно, насколько тяжёлым было его ожидание и как нелегко сейчас давались объяснения. — Вадька… Прости, это я виноват, я… Блядь! — Глеб взъерошил и без того необузданные волосы. — Я просто испугался. Черт… Не знаю, как это сказать, пиздец сложно… — Не умея признавать свои ошибки, но искренне стараясь, Глеб всё же взглянул на брата. — Прости. Что мне теперь сделать? Как бы старший ни настраивал себя на серьёзный лад трудного разговора, но черты его лица непроизвольно смягчились. Все эти неподдельные, искренние переживания брата говорили о хорошем полученном уроке. Вовсе не намереваясь томить и мучить его сомнениями и страхами, Вадик тихо вздохнул. — Ничего, всё не так страшно. Санёк себе представил… Спасибо, ты хоть больше ничего не ляпнул. — Вадь, честное слово, я не специально! — Ты не виноват. Я тоже должен был думать головой. — И что теперь Саша считает? Вадик попытался пройти в комнату, но со стоящим на пути братом продвинуться не вышло. — Вообще неважно, что там считает Сашка. Есть ещё более важная сторона вопроса… — Да, есть сторона… — Глеб согласно кивнул и, с трудом поборов нерешительность, подступил к брату, защекотав губы шёпотом. — Наша с тобой… — Вздернутый кончик носа толкнул переносицу Вадика, ласкаясь, проехался вдоль. Глеб осторожно прикоснулся к губам своими, желая первым начать ласки, брат же, хоть и тактично, но решительно отстранился, не позволив достичь цели. Младший испуганно вздрогнул, чувствуя негласные перемены, и, удержав горячие ладони брата, притянул его руки к своей талии. — Погоди, всё не так просто. Мне нужно, чтобы ты понял то, что я тебе скажу, и послушался… Глеб уверенно и доверчиво закивал, будто заранее во всём согласившись с братом, но предусмотрительно расставил свои собственные точки и акценты на происходящем, не дав сразу окончить фразу: — Хочешь, я вернусь в Асбест и буду бесконечно притворяться, что ничего не произошло? Хочешь, буду терпеливо ждать? Поступлю, куда скажешь. Нарисую любую удобную для тебя сказку… Не приму твоего предложения и не пойду в группу… Но учти, что не перестану любить тебя, а сильней смогу только ненавидеть! Вадик терял этот упоительно чистый, правдивый взгляд; лицо брата размывали непрошено вставшие в глазах слёзы. Он хотел было отвернуться и укрыть от младшего досадную слабость, переломить упрямца прописной истиной, но, как на грех, понимал и верил в каждое данное Глебом обещание. Все слова, старательно подобранные для тяжёлых объяснений с братом, так и остались каменным грузом лежать на дне его сердца. Одна лишь кротко брошенная фраза уберегла от совершения роковой ошибки. Этот затянувшийся из двух судеб узел возможно только разрубить, сломав отношения, но никак нельзя распутать или, как видит Саша, перенаправить. Для братьев всё видится с точностью наоборот: Вадик ищет их спасение в группе, Глеб — в чувствах; старший готов жертвовать своей любовью ради чужой мечты, младший — отдать мечту за чувства. Предельно откровенные, на точке соприкосновения своих разных миров братья оголили душу друг перед другом, всё за жизнь. И если Вадика страшила ответственность за то, какой она будет, то Глеб падал в этот омут с головой, чувствуя, что с компромиссами жизни не будет вовсе. Падал и увлекал за собой брата, увлекал неразделимо быть вместе. Вадик мазнул переносицей по плечу брата, стараясь насколько возможно незаметно избавиться от влажной пелены растрогавшего его откровения, и тихо признался вслух непонятно для кого из них двоих: — Я боюсь пробовать тебя ещё, ломать границы, которые надо уважать и соблюдать. Я с тем, что есть, не знаю, что делать… — Делай, что хочется, а не то, что тебе навязывают обстоятельства, ломай мои границы, мне нравится, как ты это делаешь… — Это распущенность. — Это свобода воли, ми-илый… Глеб уткнулся лбом и переносицей в лицо брата и замер, закрыв глаза, чувствуя тепло, дыхание и безмятежность, отчётливо ловя момент их единства и силы; выдыхая, прошептал ранее привычную фразу, на этот раз заставившую Вадика ощутить миллионы колких мурашек по коже от глубины и желанности этих слов наравне со страхом будущего, не позволяющим признаться в ответ: — Я люблю тебя…