sorry i didn't kiss you

sorry i didn’t kiss you but it’s obvious i wanted to

Я в шутку целую его в щеку, притворяясь всё ещё немножечко пьяным, думая, что это сойдёт мне с рук, но, когда я жалко посмеиваюсь над этим, я вижу, что Больной не улыбается совсем. Он трезв, как стёклышко, его глаза пугающе сосредоточенны на моем лице, а в зрачках темнеет желание: я знаю этот взгляд, Саймон всегда смотрит так на девиц, с которыми собирается переспать. Уголок его рта дрогнул в победной полуулыбке, Саймон сосредотачивает свой затуманенный взгляд на моих пересохших от волнения губах, он смотрит на них одну невозможно долгую секунду, прежде чем наброситься на меня, больно прижав меня к ближайшей стене нашей тесной прихожей. Больной целуется именно так, как должен целоваться человек, который переспал чуть ли не с каждой второй половозрелой бабой во всем Лейте. Именно так, как я и представлял, глядя каждый раз на то, как он в очередной раз сосется с какой-то беззаботной девицей, перед этим передав ей таблеточку своим слишком длинным языком, который я теперь чувствую у себя во рту. Впервые за столь долгое время мне так охуенно приятно, как после хорошей дозы “хмурого”. Однако надо хотя бы ради приличия попытаться немного сбавить обороты. Это оказывается труднее, чем я думал. Я пытаюсь отлепить Больного от себя, чтобы хотя бы немного отдышаться, но он навалился на меня всем своим телом, блокировал любое отступление, голова идёт кругом от того, что он занял собой всё пространство вокруг меня, так что я не могу шевельнуться. Я чувствую, как его колено плотно трётся у меня между ног. - Саймон, - жалко хриплю я, и голос у меня становится отвратительно писклявый, как у какой-то ебаной школьницы, которую зажимают по углам. Я чувствую его тяжелое горячее дыхание у себя на щеке, на шее, на всём лице, я словно пропах Больным насквозь, и эта мысль почему-то отвращает и возбуждает одновременно. Наверное, мы стоим друг друга: два жалких наркомана, два больных, извращённых ублюдка со слабыми моральными ориентирами. Господи, ебануться. - Сай, Он целует мою шею, почти за ухом, затем чуть ниже, прижимается губами там, где отчаянно бьётся мой пульс, аорту, наверное, сейчас разорвёт нахуй, как ёбаный градусник, и я помру прямо тут, в этой тесной засранной прихожей нашей тесной и засранной квартирки, и лучше бы так, если честно. Саймон вылизывает те места, где скоро появятся засосы, появятся также неожиданно и, сука, не вовремя, на видных местах, как чертовы прыщи на лице. Я начинаю задыхаться, как во время какого-то астматического приступа. Блять, Саймон действительно хорош в этом. - Мы не можем, - я слышу свой голос так, словно это говорит какая-то целка из какой-то мыльной оперы, театрально хлопая ресницами и отводя взгляд, когда на самом деле уже течёт чуть ли не от одного взгляда главного героя. Смешно. - Почему? - Больной внезапно отрывается от моей шеи, видимо, его тоже удивил этот ебанутый тон моих слов. К своему ужасу, я понимаю, что мне не хочется это всё останавливать. - Мы...мы же типа друзья... Это как пересечь черту, понимаешь? Черту? Какую ёбаную «черту», Марк? О чём ты, блять, говоришь? - Её никогда и не было, Рентс, - усмехается Саймон и самое досадное, что он, сука, прав. Её действительно никогда не было, мы её даже не чертили, никто из нас двоих о ней не думал в шестнадцать лет, когда мы дрочили на какие-то бессмысленные картинки в порножурналах в одной комнате, плечом к плечу, слегка соприкасаясь коленками. Когда мы дрочили, тяжело дыша и молча наблюдая за движениями рук друг друга, не решаясь дотронуться пальцами до внутренней стороны чужого бедра и тихо спросить «можно?». Никаких граней никогда не было, когда я трогал себя в одиночестве и представлял у себя в голове Саймона и его до нелепости красивое лицо, его большие карие глаза, его мягкие тёмные волосы, тогда ещё не выжженные перекисью водорода до болезненной белизны. Представлял его розовые губы, и большой рот, и родинку на правой щеке. Никаких граней не существовало, когда я вспоминал его член, сжимая свой, и думал о том, что он больше моего. Размышлял о том, поместился бы он у меня во рту. И Саймон об этом всём хоть и не знал, но, может, догадывался, чувствуя на себе мой взгляд все эти годы. Может быть, он тоже думал обо мне, когда трогал себя? Мне было бы приятно это знать. Хотя какое значение это всё имеет теперь, когда его рука с удивительной лёгкостью расстегивает мой ремень с ширинкой и оттягивает резинку трусов. «Её никогда и не было, Рентс, той самой черты», - сказал он эти очень пафосные слова, прежде чем сжать в своей руке мой твердеющий член и начать надрачивать мне так, как ещё никто мне в жизни не надрачивал. В этом и был весь Больной. Сколько девиц пело ему дифирамбы о том, как он прекрасен в постели. Теперь мне действительно стало это интересно, и мне хочется с ним переспать, только чтобы самому либо в этом убедиться, либо это опровергнуть. Но пальцами двигать он действительно умеет хорошо, должен отдать ему в этом должное. - Бля, Рентс, будь ты тёлкой, я бы выебал тебя во все дыры, - шепчет он мне прямо в ухо, прижимаясь к моей щеке своей разгорячённой щекой. У меня предательски слабеют колени. -Да? – это всё, что я могу сказать сейчас в данной ситуации, мне хватает ума или достоинства удержать на кончике языка «так выеби», хотя оно назойливо вертится у меня во рту. И хотя я вовсе не "тёлка", но стонать я начинаю действительно как последняя мразь, слишком громко, так что приходится уткнуться носом в шею Саймона. Я вдыхаю его резкий запах, каким пахнет только этот ублюдок. Я слышу, как Больной лишь злорадно смеётся в ответ, упиваясь моим "униженным" в данный момент положением. Если бы не его удивительные навыки дрочки, я действительно набил бы ему его самодовольное ебало. - Что, нравится, Рент-бой*? Он знает, как сильно я ненавижу эту кликуху. В данном контексте этот его «мальчик по вызову» звучит ещё отвратнее. - Иди нахуй. В ответ на такую грубость он больно кусает меня в шею и сжимает мой член так, что я кончаю ему прямо в кулак. - Тебя действительно не помешало бы хорошенько выебать, Марк, - говорит он, тяжело дыша мне в лицо. Для наркомана и ебаного нищеброда-тунеядца он выглядит и пахнет всегда на удивление хорошо и даже приятно, чего нельзя сказать обо мне. - А то ты иногда борзеешь пиздец. Господи, признаться честно, я настолько изголодался по подобному вниманию с чьей-либо стороны, что согласен даже на то, чтобы меня выебали в жопу, хотя всегда думал, что если когда-нибудь буду мутить с парнем, то всё будет наоборот. Люди меняются, что я могу сказать. Жизнь непредсказуемая, блять, штука: ещё детьми десять лет назад вы гоняли со своим лучшим другом мяч во дворе, а сегодня готовы подставить ему свой зад. "Крепкая мужская дружба", еби её в рот. Саймон медленно убирает свою руку и слизывает остатки моей спермы, смотря мне прямо в глаза и ни разу при этом не моргнув. Почему-то именно в этот момент я понял для себя, что да, мне хотелось бы, чтобы меня выебал именно этот больной ублюдок. - На колени, Рентс, - тихо произносит он, и я вдруг понимаю, что у него всё ещё стоит. Надо уметь быть благодарным, думаю я, опускаясь на колени и поспешно расстегивая его брюки. Смешно, блять, что такой педрила вроде меня вспоминает о правилах этикета, только когда собирается кому-то отсосать. Когда я стягиваю его белье, я вспоминаю, как в свои шестнадцать лет мастурбировал, представляя, что отсасываю Саймону. Хоть одна из твоих тогдашних больных мечт сбывается сейчас, Марк, извращённый ты мудила. Волшебство, да и только. Как я уже говорил, жизнь - такая непредсказуемая вещь: вчера ты дрочил на фотку своего лучшего друга, а сегодня встаёшь перед ним на колени, и чувствуешь его член у себя во рту. Я двигаю головой, набирая ритм, я стараюсь делать это хорошо, так же хорошо, как двигались его пальцы у меня между ног, когда он мне дрочил. Забавно, что мы пытаемся соревноваться друг с другим даже в этом. Я слышу, как Больной тяжело стонет, словно вдалеке, высоко надо мной. Это хороший знак. Я убыстряю темп, помогаю себе рукой, я пытаюсь заглотнуть как можно глубже, с каждой моей такой попыткой я чувствую, как Саймон легонько толкается мне в рот в ответ, как он пытается сдержать свои стоны за плотно сжатыми зубами, но выходит это у него не очень, и до меня доносится его рваное, хриплое дыхание. То, что я даже не брезгую и делаю это без презерватива (в отличие от своего первого раза с тем пареньком, которого снял в Лондонском ремесленном), я считаю, говорит об уровне нашей с Саймоном близости. Мы кололись одной иглой, хули не отсосать лучшему другу без гандона, верно? Саймон, видимо, уже понял, что это мой не первый раз. Я чувствую его руки на своём затылке. Его ладонь на своём лбу. Он отпихивает меня от себя. - Что, уже приходилось сосать кому-то за дозу? - презрительно говорит он, пытаясь восстановить свое дыхание, и смотрит мне в глаза. Врать бесполезно, поэтому я отвечаю вопросом на вопрос: - А что, ревнуешь? Саймон ничего не говорит, лишь переводит взгляд на мои губы, и я вдруг жалею, что не соврал ему несколько секунд назад. Может быть, он действительно ревнует. Я стою на затёкших коленях и шумно дышу в этой неловкой тишине, пауза короткая, но кажется, словно кто-то растянул время, как жвачку. Почему-то лицо Саймона тускнеет от грусти. Он задумчиво со сдержанной нежностью водит пальцами по моей бритой голове. Может быть, он действительно хотел, чтобы он был у меня первым. Может быть, он действительно думал обо мне в свои шестнадцать, лёжа один в своей постели в три часа ночи, как и я в то же время. Эта минута сентиментальности быстро проходит, грусть Больного весьма ожидаемо и поспешно сменяется глухой злостью. - Ну и какого хуя ты остановился? - Прости, - вырывается у меня. За что я извиняюсь, я не понимаю сам. Прости, что остановился, делая тебе минет? Прости, что свой первый гомосексуальный опыт я разделил не с тобой, а с каким-то пареньком, которого я снял в Лондоне, который мне даже не нравился? Прости, что думал о тебе всё это время, но не решался сделать первый шаг? Прости, что хотел тебя тогда поцеловать, когда мы с тобой набухались в говно, и в итоге не поцеловал? Прости, что уехал в Абердин, толком с тобой не простившись, и прислал тебе оттуда дурацкую открытку? Зачем извиняться за это всё, если я знаю, что ты меня не простишь. Он толкается мне в рот слишком грубо, крепко удерживая мою голову руками, не давая мне нормально вдохнуть или шевельнуться. Он трахает мой рот с таким отчаянием, ненавистью и злостью, что мне становится страшно. У меня болит челюсть и ноет рот, и мне хочется вырвать каждый раз, когда он задевает заднюю стенку моего горла. Я мычу и пытаюсь дать ему понять, что это всё какой-то пиздец. Он кончает мне прямо в рот, матерясь сквозь зубы, всё ещё удерживая мою голову так, что мне не остаётся ничего, кроме как проглотить его сперму вместе с тяжёлой слюной, которая скопилась у меня под языком. Я морщусь от неприятного послевкусия у себя на нёбе. Саймон наконец-то легонько отталкивает меня от себя и даёт мне таким образом возможность дышать. Я откашливаюсь и вытираю свои мокрые глаза и рот. - Блять, полегче нельзя было? Голос у меня хрипит так, словно связки мне натёрли наждачкой. - Ну извини, я-то думал ты у нас эксперт в этом деле. Он пытается скривить рот в едкой ухмылке как обычно, но получается у него плохо. Вдруг в его глазах мелькает обеспокоенность. - Было больно? - Просто неприятно. Я пересрался, честно говоря. - Я не хотел, меня просто понесло. Ему действительно неловко, он хочет извиниться, но вместо этого отводит взгляд в сторону, пока застёгивает свои брюки. - Всё нормально, просто в следующий раз предупреждай, ладно? - В следующий раз? - уточняет он, встречаясь со мной взглядом. Этот ёбаный мудила имеет талант усмехаться одним только взглядом. Я чувствую, как у меня краснеют уши. - Я имел в виду... В смысле, когда ты... - Я не против это как-нибудь повторить, если ты об этом. Я всматриваюсь ему в лицо, пытаясь понять, издевается ли он надо мной, но я вижу лишь непривычно мягкую улыбку, от которой у меня щекочет в животе. Лучше бы он надо мной поржал или разбил мне нос, чем это всё, честное слово. Я встаю на ноги и направляюсь на кухню. Поспешно отворачиваюсь, надеясь, что он не заметил, как глупо я улыбаюсь. - Жрать охота, - говорю я, чтобы хоть что-то сказать после всего произошедшего. - Я думал, тебе и так было вкусно. Я закатываю глаза на его тупую, пошлую шутку под его абсолютно идиотский, нервный смех. - Телевидение - великая вещь. Иногда мне кажется, что его изобрели только для того, чтобы бессмысленно таращиться в телек, если не хочешь говорить о своих чувствах и о том, что тебя тревожит. Чтобы мы могли не разговаривать друг с другом как можно дольше, чтобы как-то заполнить появившуюся между нами пустоту, проигнорировать её, чтобы как-то смягчить неловкость, которая густеет в воздухе с каждой секундой. Мы с Саймоном молчим так упрямо, что ёбаные партизаны могут этому позавидовать. Мы не говорим о том, что между нами происходило все эти годы, о том, что произошло всего пару часов назад, о том, что происходит между нами сейчас и делаем вид, что это нас не тревожит. Я вспоминаю лицо Саймона в тот момент, когда он узнал, что до него у меня был кто-то другой. Я не могу выкинуть это из головы, я нервно грызу собственную губу и вдруг резко говорю: - Он был у меня один. Саймон сначала не понимает: - Ты о чем? - Я отсосал всего одному парню. Это было в Лондоне, я это всё затеял по приколу. Хотел его как-то отблагодарить за хороший минет. Саймон молчит. Ещё бы. После такой информации вряд ли захочется что-либо отвечать. - Ну, я так и знал, что ты педрила, Марк, - наконец сухо произносит он, не смотря в мою сторону. Прошла целая минута после моего признания и это всё, что он способен сказать мне в ответ. Вот же уёбок. - От педрилы слышу. Видел бы ты свою рожу в тот момент. Небось, действительно ревновал. - Да мне поебать, - говорит он, а сам злобно таращится в экран телевизора. - Неужели? - Да, представь себе. Мне похуй, со сколькими мужиками ты там целовался, или ебался, или ещё что, мне просто по... - Я с ним не целовался. Я вообще с ним ничего не делал, кроме этого. Саймон замолкает и смотрит на меня недоверчиво. Врать бессмысленно. Саймон действительно первый и единственный представитель мужского пола, чей язык побывал у меня во рту. Чьи губы я бы хотел поцеловать ещё раз. Мы смотрим друг на друга так, словно увидели в первый раз. На фоне бессмысленно гудит телевизор, кажется, начался очередной фильм про Бонда, но Саймону впервые похуй на то, кому в этот раз Шон Коннери даёт пизды. Саймон смотрит на меня, как ребёнок, получивший долгожданный подарок на Рождество, но не верящий поначалу в это чудо. - Правда? - Правда. Его губы неловко складываются в улыбку, словно он не уверен, можно ли улыбнуться в данной ситуации, и в этой улыбке нет ни капли яда и издёвки, как обычно. - Что ж, я так и понял, что ты ни с кем до этого нормально не целовался, - говорит он, а у самого щеки начинают гореть, как у смущенной девчонки. - Отсасываешь ты в сравнении с поцелуями гораздо лучше. Я лишь смеюсь, хотя сам не понимаю, что меня так рассмешило: то ли сама шутка, то ли вся абсурдность нашей с ним ситуации. Саймон смеётся тоже. - Ну да, практики мне бы не помешало в этом плане, - говорю я. Саймон кивает в ответ, переводя взгляд на мои губы. - Согласен.