***
Полностью погрузившись в свое занятие, я старательно выводил карандашом аккуратные линии. Вот уже несколько дней в блокноте появляются только портреты Черного. Или фрагмент его тела, руки, или просто силуэт. А когда его нет, сам собой рисовался плед, небрежно брошенный на его кровати, или обложки книг, которые он читал. Подмечая каждую деталь, я был как будто в поиске ответа на вопрос, почему же портреты всегда выходят такими непохожими на оригинал. В голове уже начали закрадываться сомнения в том, что я хороший художник. Вот сейчас Черный смотрит в очередную умную книгу, то хмуря брови, то почти незаметно ухмыляясь. Я внимательно изучил взглядом позу и выражение лица, сравнивая с наброском. Все еще не то. — Что это ты там вырисовываешь? — прозвучал ехидный голос прямо над ухом. От неожиданности я ахнул и отскочил куда-то в другой конец кровати, попутно опрокинув пепельницу и тарелку с бутербродами, спрятавшихся в складках одеяла. Будто меня застали за чем-то постыдным. По сути так и было. Внимательно следивший за мной Табаки завелся еще больше. — Ничего себе. Быстрее чем ходячий. Это ты у Лорда уроки брал, Курильщик? Я машинально посмотрел на Черного, тот в свою очередь, оторвавшись от чтива, одарил меня заинтересованным взглядом поверх очков. Я немедленно покраснел и растерялся, не зная, как ответить на подколки соратника. — Хватит тебе, Шакал. Уж спокойно своими делами заняться нельзя, — усмехнувшись, вступился за меня Черный. Табаки внимательно посмотрел на меня, перевел взгляд на Черного, и снова на меня. На этом останавливаться он явно не собирался. — А если он какие-нибудь знаки колдовские там рисует, что тогда? Давно уж нас всех проклял, — возмущенно взвыл он, — я имею право знать! — Если он кого-то этим и проклял, то самого себя. Судя по его лицу, он больше твоих речей не выдержит, — послышался с подоконника усталый голос Сфинкса. Шакал еще долго рассуждал о разных проклятиях, потом о приворотах и зельях. Подробно описав все целительные травы, что он знал, и их свойства, он совсем забыл, с чего все это началось и оставил меня в покое. Я успокоился, но свое занятие продолжать не осмелился. Наши с Черным взгляды вновь случайно пересеклись, и я выдавил из себя скромную улыбку, на что тот незаметно для остальных подмигнул. И тут я неожиданно понял, отчего все портреты так не похожи на него. Все дело во взгляде. На меня он смотрит совсем не так, как в книгу или куда-либо еще. И только в моих рисунках возможно уловить эту разницу. «Смотри в глаза, там — все»***
Когда я в первый раз услышал от состайников, что Чёрный повадился бегать в наружность, решил, что они совсем сошли с ума. Да, он не был похож на них, не боялся выпуска, не верил в сказки, усмехался над многими традициями. Его не пугали ночные коридоры и призраки, бродившие там. Но он жил здесь с самого детства. Наружность для него совсем другой мир, кусочки которого все они видели, смотря телевизор или слушая новые пластинки. Я представил его далеко отсюда, бродившего в одиночестве среди гигантских домов и кучи незнакомых людей, и даже мне стало не по себе. Он заметно отдалился от стаи, часто приходил пьяным и сразу ложился спать. А если сбегал, то возвращался только под утро, когда вся стая еще спала, и умудрялся разбудить всех. Мы почти перестали разговаривать; он больше не смотрел мои наброски, а я все реже стал его рисовать. Это пугало. Казалось, что едва зародившейся дружбе пришел конец, пока я не решился спросить на прямую, подловив момент и оставшись с ним наедине. Он стоял в одном полотенце и внимательно рассматривал себя в зеркале. Видимо, только из душа. Я прикрыл дверь и остановился у него за спиной, так, чтобы он мог видеть меня в отражении. Капли одна за другой стекали по его сильной спине, и я невольно засмотрелся. Он, заметив меня, слабо кивнул — Как далеко ты обычно уходишь? — я наконец решился заговорить. Он сразу понял мой вопрос, порезался от неожиданности, выронил бритву и тут же зашипел от боли. Позже оказалось, что он никогда и никому об этом не рассказывал. Другие состайники слишком хорошо знали Чёрного, чтобы непостижимым для меня способом все понять и без слов. Только я хотел узнать зачем, как давно, и почему в тайне от остальных. И тогда в нем как будто что-то щелкнуло, и он рассказал мне все. Болтливостью он никогда не отличался, но тогда передо мной был словно другой человек. Так я стал первым и единственным, с кем он мог об этом говорить. Мы часто засиживались одни в библиотеке или на ступеньках, выходящих во двор, и по долгу разговаривали. Я слушал, как завороженный, зарисовывал места из его рассказов, и он забирал наброски себе. Мне снова начало казаться, что мы две белых вороны, а наша ветка с каждым разговором все гуще и гуще обрастает ярко-зеленой листвой. И другие птицы даже не посмеют взглянуть в нашу сторону. Обед уже закончился, основная масса людей лениво разбрелись по своим комнатам. Выслушав точное описание какой-то улочки недалеко отсюда, я приступил к наброску. Кофейник был практически пуст, и никто не мог услышать наш разговор. Чёрный внимательно следил за процессом, иногда поправляя меня. Когда были готовы очертания так понравившихся ему зданий, я принялся аккуратно заштриховывать нужные участки, добавляя объём. Дальше «заказчик» наблюдал уже молча. Время пролетело незаметно, и только когда в кофейнике значительно прибавилось народа, я понял, что занимаюсь этим уже слишком долго. «Черному, наверное, давно наскучило» — пронеслось в голове, но тут же я услышал его тихий голос где-то над ухом. — Хочешь покажу? — На мой немой вопрос он указал в альбом. — Это место. Что-то мне подсказывало, что он имеет ввиду не улицу, а наружность в целом. Это слово не было для меня запретным и пугающим. Улиц я не боялся. А вот такого наглого нарушения правил — да. Не хотелось бы попасться и беседовать потом с Акулой. От этих мыслей меня передернуло. Это звучало словно шутка, и я взглянул на Черного, ища во взгляде подвох. Он не выглядел как шутник. Но в следующую секунду, будто услышав мои мысли, он улыбнулся, как всегда, одними уголками губ. И в этой улыбке я растворился. С трудом отведя взгляд, я молча кивнул. — Сегодня, после выключения света. Он встал, напоследок мягко потрепав меня по волосам, и ушел. Уже сегодня.