***
Под утро я все-таки решил вылезти из убежища. Природные инстинкты звали на кухню, где я и встретил хозяюшку-Черного, намывающего посуду. — Я же просил тебя уйти, — не раздумывая бросил я Даже не поздоровался. Получилось как-то грубо. — И ушел, оставил тебя одного, как ты и хотел. В его голосе и взгляде мне мерещилась жалость. Вечно только жалость ко мне, как к маленькой больной сиротке. Наверное, так я со стороны и выглядел. Ну конечно, каким бы дерьмом он себя чувствовал, если бы вот так меня бросил. — Разве ты еще не успокоился? — с осторожностью добавляет он, внимательно изучая меня взглядом, — Ты забыл расчесаться… — Дело не в том, что я не успокоился, — грубо его перебиваю, — и даже не в картинах. Дело в нас. Было видно, что это уже начинает его злить. Теперь пришла его очередь говорить, и я даже в какой-то степени рад, что добился хоть какой-то реакции. — Ты не даешь себя понять! Все же было хорошо. Я знаю, тебе сейчас тяжело. Но чем больше я пытаюсь тебе помочь, тем тебе хуже. Ты и вправду хочешь меня прогнать… — Зачем тебе это? Просто объясни, зачем! — я перешел на крик. Мы оба замолчали. Черный недоуменно уставился, будто и вправду не понимает, в чем дело. Мне жутко захотелось что-нибудь сломать, и, подавляя это желание, я со всей силы вцепился в ручки коляски. — Торчишь здесь, присматриваешь за калекой, вместо того чтобы найти какую-нибудь работу, как уже давно собираешься, и жить своей жизнью. Почему бы тебе не приходить изредка на мои выставки, звонить по праздникам, как все остальные. Я же просто обуза, как недособранная игрушка или сломанный автомобиль, неудачная скульптура или… — словарный запас кончился, а голос сорвался, — Это не нормально! — Значит я ненормальный! Я безумец, ясно?! Теперь прогоняй сколько хочешь, я отсюда не уйду. Он с силой ударил по столу, отчего посуда зазвенела, тоже участвуя в ссоре. Я уставился в пол, тяжело вздохнул и как можно спокойнее произнес: — Тогда уйду я. Я рванул к двери так быстро, как только умел. Казалось, на улицу я просто вылетел. Я не заметил, пошел ли Черный за мной. Да и как-то не было времени оборачиваться. В лицо ударил холодный воздух. Запах машин и дождя, так отличающийся от родных запахов растворителя, пыли и сигарет. Я на мгновение замер перед лестницей, гипнотизируя ржавый крутой пандус. Долго не думая, я уверенно двинулся вперед. Вдруг все вокруг завертелось, а в ушах стоял страшный грохот коляски, заглушающий все. Я не успел ничего понять, как неожиданно оказался распластанным на асфальте, словно мертвая птица. Все тело жутко саднило, а на душе стало еще более паршиво. Я ведь не могу даже это. Выйти из дома, когда захочется. Каким же надо быть бесполезным существом. Я прижал к себе ободранные ладони. Невыносимо гудела голова и болел ушибленный бок. Краем глаза я заметил, что ободрал джинсы. Из рваной дырки выглядывало окровавленное колено. Я как ребенок, упавший с качелей. Сейчас прибежит мама, успокоить и узнать, сильно ли я поранился. Только нет ни качелей, ни мамы. Двадцать пять лет, а я все еще глупый ребенок. Женщина в деловом костюме, стоявшая неподалеку тут же отбросила сигарету и бросилась ко мне. Не на шутку перепугавшись, она пару раз вскрикнула божье имя, подняла коляску и уже было хотела помочь мне в нее вернуться. Но тут, словно ураган, выскочил Черный, рявкнув на ходу: — Отойдите! Она испугалась еще больше и тут же удалилась. Лицо Черного выглядело устрашающе, точно он собирался меня убить. Будь я на его месте, точно бы убил. Он легко поднял меня и усадил в коляску. Взгляд быстро забегал по моим ранам. — Черт, Курильщик! Он был просто в ярости. По лбу катились капли пота. Стало страшно. Я втянул голову в плечи и потупил взгляд. Сказать было нечего. Но вместо того, чтобы кричать и ругаться, Черный тихо присел и уткнулся лбом мне в колени. — Курильщик, — тихо повторил он таким отчаявшимся голосом, словно я умираю. Мы долго просидели так, абсолютно молча, замерев, как статуи. Вскоре я не выдержал и извинения посыпались из меня сплошным потоком. Но он как будто ничего не слышал, а внимание случайных прохожих с каждой секундой напрягало все больше. Женщина в костюме стояла и глазела, боясь что-то упустить. Мне надоело быть живым экспонатом, и я попросился обратно в дом. Черный, не рассчитав сил, стиснул мою руку так сильно, что я взвизгнул. Он сразу же ослабил хватку и наконец поднял взгляд. — Пообещай, что больше никогда так не сделаешь. — Я же извинился. Пойдем уже, скорее. Мне здесь не по себе, — нервно озираясь, жалобно заскулил я. — Обещай, — прозвучало настойчиво, — не сдвинемся с места, пока ты этого не скажешь. — Хорошо, обещаю… Я сказал это, и из глаз потекли слезы. Какой же я дурак. Он действительно за меня переживает, и мне жаль, что только сейчас я смог понять, как ему важен. Мы въезжаем в гостиную, и Черный, высадив меня на диван, кинулся искать аптечку. Когда я был полностью изучен на предмет серьезных травм, все раны обработаны, а слезы прекратились, он укрыл меня пледом и сунул в руки чашку горячего чая. Как будто меня спасли с тонувшего катера или из-под снежной лавины. Но видимо Черный решил, что у меня шок, и оказал первую помощь как положено, словно мы в фильме про катастрофу. Из злого и напуганного, Черный снова стал привычно невозмутимым. Он присел рядом и, немного помявшись, сказал: — Если тебе плохо из-за меня, ладно, я могу уйти. Но я хочу помочь. — Иногда мне кажется, то, что было с нами тогда, в доме, мне привиделось. Как бы ты не ненавидел то место, и предпочел бы никогда его не вспоминать, но там я действительно чувствовал себя в своей тарелке. С тобой, Черный. Я всё понял, когда ты решил не брать меня с собой в автобус. Ты обещал меня найти, мы же договорились, помнишь? Я ждал, ждал так долго, что уже перестал понимать, что было на самом деле, а что я придумал, пытаясь заполнить пропасть на месте исчезающих воспоминаний. Я не знаю, что тогда с нами было, и не понимаю того, что творится сейчас. Мне просто нужно время, чтобы многое обдумать. Я наговорил много лишнего, но… Будь рядом. Я нащупываю его руку в складках пледа, и наши пальцы переплетаются, напоминая о чем-то давно забытом. Долгие прогулки, бесконечные разговоры и мимолетные взгляды, чтобы другие не заметили; альбом, наполовину заполненный лишь одним человеком, и наша собственная крошечная стая. В ней не было вожака, правил и законов. Только две до безобразия белоснежные вороны. Я погрузился в воспоминания, и все прежние чувства вспыхнули с новой, неведомой силой. Черный словно почувствовал это, и тут же неожиданно спросил: — Ты меня любишь? — почти шепотом, сжав мою руку еще сильнее. — Не знаю. А как ты сам думаешь? — так же тихо ответил я. — Я думаю, что ты дурак. — А ты безумец. Это было его признание. Такое же странное, как мы сами. Вдруг он придвинулся, пристально всматриваясь в мои глаза. На лице застыло решительное выражение. Сердце встрепенулось и больше не хотело биться как прежде. Чтобы хоть чем-нибудь занять дрожащие руки и скрыть свое смущение, я потянулся за сигаретами, заботливо оставленными рядом. Но закурить мне не дали. Руку ласково перехватили и прижали к сердцу, такому же сумасшедшему, бившемуся в унисон с моим. Черный притянул меня к себе и поцеловал, нежно и едва ощутимо, словно боясь случайно навредить. И на мгновение я растворился в этих ощущениях. Курить как-то расхотелось.***
На следующий день Черный обнаружил под дверью симпатичную коробочку с домашней выпечкой. Внутри была маленькая записка, гласившая: «Не ссорьтесь. Ваша соседка». Я сразу вспомнил женщину в костюме, вовремя оказавшуюся рядом вчера. Черный, выудив из коробки кекс с цветной верхушкой, в очередной раз осмотрел меня недоверчивым взглядом. — Ты точно не хочешь в больницу? — Нет. Боюсь, врачи подумают, будто я решил самостоятельно учиться ходить, — усмехнулся я, наблюдая как округляются его глаза. Он подавился кексом, а когда наконец откашлялся, тут же выпалил: — Они считают, что ты сможешь? — В теории — да, — нелепо улыбнувшись и пожав плечами, ответил я. Никогда я еще не видел Черного таким счастливым. Корни этого дерева вросли настольно глубоко в землю, что ни один ураган не смог бы сломать его. А густая листва заботливо скрывала от чужих взглядов обитавших там птиц.