В объятиях.

Сила, власть и величие — если бы Сукуну спросили кто он, этих слов было бы достаточно, чтобы описать его и не важно, какой была цена за такую жизнь, демон заплатил сполна и теперь наслаждался своими безграничными возможностями, не жалея ни о чем. Но и у этого были свои минусы. Теперь уже не было никого, кто мог бы прямо смотреть ему в глаза, того, кто осмелился бы поднять голову. Рёмен сразу же убивал таких раньше, пока не понял, что играть с жертвой было намного веселее. Давать ей надежду на светлое будущее, заставляя ее самой залезать к нему в пасть, а после безжалостно ломать. Однако, к тому времени люди уже инстинктивно прижимали голову к земле, стоило им почувствовать присутствие двуликого. Рин тогда упала, испачкав свои прекрасные шелковые одежды, ноги перестали держать сразу, как только ее взгляд пал на мужчину, в два, а то и в три раза больше ее самой. Его огромные сильные четыре руки вводили в ужас; его лицо суровое и двуликое; глаза, источавшие жажду крови — все это не давало сдвинуться с места и сбежать как можно дальше; пугало сильнее, чем сама смерть. И тем не менее оторвать от него взгляд ей не удалось. Что-то в том монстре было притягивающим и… прекрасным. Он страшнее смерти, он больше, чем бесконечные страдания и боль, он нечто иное, за гранью понимания, могущественное и невероятное. Существо, равное Богу и Дьяволу, но тем не менее оставшееся среди смертных. Рин казалось, словно она была проклята. После той встречи оно дико улыбнулось, рассмеялось, то существо смотрело с интересом и желанием, ходило за ней почти везде.  — Что с Вами творится-то, юная Госпожа, вы все никак не придёте в норму, — служанка возится с ее прической и параллельно читает нотации, не прекращая болтать ни секунды, — Вы ведь скоро станете ещё влиятельнее, чем сейчас, так от чего же Вы так трясётесь? Девушка неотрывно глядела в зеркало, в отражении которого ухмылялся тот демон:  — Помолчи ты хоть секунду, а лучше покинь мои покои и никого не впускай! — ее голос дрожит, он истощён и полон ужаса. Служанка недовольно взглянула на Госпожу и быстро покинула комнату, ворча что-то под нос. Стоило понять, что за тонкими дверьми более никого нет, Рин решилась заговорить с существом, что не давало ей покоя, — Я знаю, что ты не смерть, но что тебе от меня нужно? Ты ли мое наказание за неповиновение слову родительскому? Сукуна взглянул на юницу с вопросом, а после и вовсе громко рассмеялся, да так, что наверняка все поселение услышало бы. Но никто, кроме неё двуликого не видел. — Наказание? Слишком хлопотно, не для того я стал Всесильным, — смеётся он, не отрывая от хрупкого тела, жадного взгляда, — Но если хочешь, можешь звать меня своим Богом. Голос источавший жестокость и кровожадность отчего-то успокоил и без того загнанную в ловушку жизни девочку. Голос, холодный и совершенно без эмоций, по которому не скажешь, что владельцу нужно, стал гнать прочь кошмары и боль на сердце. В конце концов оскал обратился улыбкой, а Демон Богом. Сукуна не раз наблюдал как плачет его нынешняя жертва; как молча глотает обиду, боясь возразить материнскому указу пойти замуж; как ломается нежное сердце на куски. Это раздражало и вместе с тем веселило его: люди, которых он мог убить даже с места не сдвинувшись, сейчас пытались казаться выше и важнее, сильнее. «Какие однако они все мерзкие, даже смешно», — думает Рёмен, наблюдая как нежная кожа на лице его жертвы краснеет от удара. Сукуна уже готов принимать плачущую девушку в свои объятия, как и делает на протяжении уже шести полных лун, наслаждаться тем, что он единственный, кто способен понять и утешить бедную и несчастную, вот только… Она улыбается. Устало, совершенно без сил, слёзы не падают чёрных ресниц, не дрожат плечи в печали, не прижимается маленькое тело, к более сильному и могущественному. Одно лишь молчание и тихое «Простите». — Чего ты не бежишь ко мне в поисках справедливости, рыдая и проклиная все на свете? — двуликий впервые в жизни, неосознанно протягивает руку, — Ну же, прими мое господство, стань моим рабом и я подарю тебе все то, чего ты так желаешь. Она падает на колени, кланяется ему в ноги и больше не поднимает своего взгляда: — Если Господин позволит себе стать моим Богом и оберегать меня и дальше, то я эгоистично воспользуюсь этим, — в ее голосе больше нет ни страха, ни желания жить, лишь печаль, лишь отчаяние, — если же роль Бога господину не по душе, тогда и я не стану возражать, коль вы бросите меня. Однако бросить семью я не смею. Не в этой жизни. Она поднимается и вяло шагает прочь, оставив двуликого стоять с протянутой рукой. Сукуна смеялся. Долго и громко. Человеческая девчонка, что предпочла быть сломанной другими людьми, нежели попросить его, сильнейшего, о помощи — такое он видел не впервые и все же, как она его забавляла! — Скажи мне, дитя, — скалясь спрашивает он, — почему ты больше не плачешь, почему не бежишь и не отказываешься принимать свою судьбу? Почему ты смирилась с ролью марионетки? — А разве я… заслужила? — улыбаясь, задаёт вопрос она, — в конце концов, все что я сделала — это родилась и висела бесполезным грузом, так имею ли я право выбирать? Он вновь протягивает руку и вновь она улыбаясь отворачивается. Сукуна глядел как совсем юную, но сломанную девушку одевают в белоснежные одежды, как красят ей губы и готовят к отправке. Паланкин у невесты большой и роскошный, демон идёт следом и рассматривает богато-украшенный транспорт и удивляется людской скупости, хотя и сам был бы не прочь иметь при себе такое. Двуликому было мерзко. В ту ночь, он отчетливо слышал каждый вздох той девушки, каждый стон и каждый скулёж. Не то, чтобы он хотел разорвать того толстого старого ублюдка, Рёмену просто было мерзко. Словно не девушку вот-вот опорочат, а его самого, настолько жалок был ее плач. Он хотел уйти, но желание увидеть ту девчонку было сильнее, чем его самообладание. И когда он посмотрел на неё вновь, он в безумии рассмеялся: побитая как уличная собака, с пустыми глазами, дрожащая и слабая. Раздавленная, убитая и сломленная. И именно тогда она кинулась ему в ноги рыдая во весь голос. Рин смотрела ему прямо в глаза, пока в ее отражались лишь безумие и страх, желание и гнев. — Я была неправа, я молю Вас, Боже, даруйте мне спасение, убейте меня! Я не хочу, я не могу, я не выдержу! — у неё изменился голос, стал более хриплым и ещё более жалким. Сукуна вновь протягивает руку, но что-то Рин не даёт принять помощь, двуликий видит сомнения в ее глазах, цепи, сковавшие ее по рукам и ногам: — Нет, я должна терпеть. «Ты не должна ничего» — Это моя плата за жизнь. «Это просто рабство» — Это мой долг перед родителями. «Это просто кукловоды, которым нет до тебя дела» Так прошло ещё три года мучительной жизни. Он протягивал ей руку, а она вновь отворачивалась, возвращаясь к побоям и насилию, не способная решиться на отказ от всего, что ее сковывало. — Он хочет дитя, хочет ребёнка, наследника, а я все никак не могу понести… — она прижимает ладони к животу, дрожа всем телом, балансируя на грани безумия, — Что мне делать? Если я не понесу, меня выкинут и моей семье придёт конец. Сукуна видит как душит девушку ее же кровь, как смерть подбирается к ней все ближе. Двуликий взял на руки практически мертвое тело и уложил на мягкий футон. Он проводит большими ладонями по всей ее нежной, покрытой синяками коже и понимает, что лучше бы он тогда убил их всех и забрал ее себе. Эти раны, эти синяки и гематомы должны были быть от его рук. Он должен был ломать ее тело и душу, никто иной и тем не менее, вот она, девушка принявшая зло за добро, лежит перед ним и не понимает, что делать. Привыкшая к насилию и жестокости, ее тело реагирует совершенно по-другому, она боится, но жмётся ближе к Проклятию, словно пытаясь отхватить свой кусок счастья. После проведённой ночи с Сукуной, под сердцем Рин зародилась жизнь. Но это дитя демона, медленно пожинавшее свою мать изнутри, в итоге погибло через полгода после своего появления. — Скажи, Бог мой, — шепча плакала девушка, — почему? Почему мое дитя пыталось убить меня? Почему он ушёл и меня пытается забрать с собой? Почему именно я? Рёмен сидел рядом с футоном, на котором лежала совсем исхудавшая и истощенная…девушка. Хотя можно ли было ее теперь звать девушкой, в ней более не видно было ни красоты, ни изящества, лишь последствия бесконечных пыток. И все же, эта девчонка вызывала у двуликого чувства. Она возбуждала его, даже будучи полумертвой и этим же неимоверно злила. Он хотел убить ее, потому что гневался, потому что тогда, ещё при первой встрече они должны были уйти, оставив после себя лишь пекло и лужи крови. Его распирала ярость, потому что с ней обращались не так, как подобает, потому что ломай ее Сукуна, она бы страдала больше, но и жила дольше. Он вновь протягивает руку и смотрит как она пытается поднять свою. Этого оказалось достаточно. Двуликий раскрывает перед ней свою истинную сущность — убивает с диким наслаждением и особенно упивается криками, того мерзостного старика, что так испортил его игрушку. Он устроил бойню, не пожалел ни женщин, ни детей, заставлял родителей есть потроха своих же чад, он выплеснул на них весь свой гнев, все своё негодование, держа на руках дрожавшую девушку. Рин смотрела на кровавое месиво и ее потрёпанное сознание начало проясняться. Почему она не ушла? Почему отказалась от своей свободы и страдала, когда могла просто сбежать? Руки умирающих тянулись к ней, люди плакали и молили о прощении, проклинали и называли ведьмой — это было действительно приятно. Знать, что ты на голову выше всех этих отбросов, что строили из себя невесть что. Теперь смеялась громче всех она. И плакала громче всех тоже она. А двуликий не мог оторвать взгляда от женщины, из-за которой он стал слишком эмоционален, от человека, которым слишком увлечён. Но времени совсем не осталось. Она тянется к нему, слабыми руками поглаживает лицо и пытается коснуться чужих губ. Ее душа покидает ее прежде, чем она успевает поцеловать демона. Время все забирает. Даже если Сукуна победил, он все равно все теряет. Он привык. Ему чужды чувства потери и тоски по кому-либо и тем не менее все еще обидно, ведь хорошую игрушку найти слишком трудно. Он кладёт окровавленное, избитое тело на землю и шагает прочь, злой и недовольный, смеётся с самого себя и вновь идёт искать что-нибудь забавное.