анемо солянка

полуночная тьма сопровождалась звонким треском светлячков и огромное, словно усыпанное блёстками полотно, побежало по небу, мерцая звёздным сиянием, растекаясь ласкутами-складками, расстилаясь над тейватом. жизнь у сяо выдалась, несомненно, сложной, задыхаясь, он каждый раз просыпался в холодном поту, воспоминания и душераздирающие крики погибших близких тревожили, не давали отдохнуть ни на секунду, преследовали, гнались. иногда адепт хотел закрыться где-то, в одиночестве, найти место, где душа его, холодная как лёд и чёрная как вода в грязевой луже наконец отыщет успокоение. сяо пытался пригреться под тёплым крылышком моракса, что отрёкся от своего поста так безжалостно и лицемерно: «он устал, » — каждый раз пробегало в голове якши.—«нет же, он просто бросил свой народ! свой народ и… и меня?» сяо привык служить. как бы тяжело не было, алатус выполнял все приказы, давился близкими, мутно, словно в тумане воображая себе, будто это нежный и прохладный снег. кучками упихивал в свой рот всё: любовь, кошмары, страхи, сны, забывая о том, какое пёстрое множество аспектов человеческих душ оставалось позади, стекало тонкой струйкой наслаждения по горлу вниз. почему тогда, они, оставшиеся четверо защитников погибли, а сяо был оставлен? оставлен несмотря на то, что безумие охватывало и его, с ног до головы? лучом спасения был моракс. властелин камня стал для адепта всем, в том числе и отцом, показавший ему правильный мир, спасший его от вечного заточения. так казалось всем и алатус тоже в это верил, глухо и слепо, словно котёнок, сбившийся с пути. молча защищал лиюэ, молча нёс свой крест и молча отправился на заслуженный отдых когда группировка цисин взяла контроль над лиюэ после гибели моракса. всю жизнь сяо молчал о своих тягостях, но молчали ли те, кто внутри? чьи души негодуют, скребутся на душе, подобно кошкам, одновременно злят и пугают. поселиться пришлось на постоялом дворе ваншу. на таком громком, разноцветном, торговом. слишком близко с людьми, чтобы была дозволенна расслабленность. всегда на готове, всегда в стороне, всегда далеко, на укрытом куполом неба балкончике верхнего этажа, где никогда никого нет. никого кроме блондинистой косички, наглой ужасно, но, почему-то иногда сяо даже на секунду казалось, что эта наглость делает путешественника даже лучше. итер оказался драгоценным. дороже золота и любого бриллианта, сколько бы карат в нём не насчитали. итер оказался таким, каким не оказался никто из людей, когда либо окружавших адепта. якша привык к страху, испытываемому в его сторону, привык к тычкам пальцем, привык ко всему, кроме тарелки миндального тофу, ласково украшенного мятой на подоконнике, кроме сувенирного приглашения в обитель, кроме глупых бус, купленных в одной из торговых лавок гавани, якша привык ко всему, кроме путешественника. такого донельзя простого и нежного, единственного человека, готового помогать сяо, и не ждёт помощи в ответ. паймон всегда говорит путешественнику, что он дурак. любит, тревожится, но говорит. малышка замечает всё, хоть многие на пути итера и говорят, что она не так умна как можно подумать. паймон уделяет особое внимание каждому недосказанному слову, недопрожитой эмоции, и паймон видит искры в глазах итера каждый раз, когда якша делает ему больно. такие яркие, словно миллионы вселенных, собрались в карих глазах. плакать путешественник не может: не для него это, нельзя показывать слабостей, ведь тогда люмин не получится найти, тогда итер не вернётся домой с сестрой, не уйдёт из тейвата, не забудет невысокий силуэт адепта, не способного ответить взаимностью, не способного полюбить. море. рыболовы закидывают лески в холодную и зеркальную гладь, а итер далеко и не знает, вернётся ли он обратно. инадзума оказалась негостеприимной, хуже драконьего хребта с его изнуряющим холодом. такая строгая, такая чужая. родной лиюэ скрылся за вершинами гор каменного леса, корабль приближался к гавани, а глаза рыскали по склонам и холмам в поисках того самого знакомого силуэта. итер даже приподнял бинт, удобно улёгшийся на его больном глазу. было больно и опасно, путешественник мало что помнит с моментов драк. помнит только, как мутнеет всё вокруг, плывёт и мечется, как тело становится невыносимо тяжёлым и как тепло лежать в луже собственной крови. с паймон не так страшно, она всегда поможет и всё же в голове часто мелькает мысли о том, что это конец. в такие моменты путешественник вспоминает всё, что встретил на своём пути, всех людей, что помогали ему, а потом думает о самых драгоценных: о малышке лучшей-компаньонше и о сестрёнке, а в голову тут же лезут мысли о том, как там он. с люмин всё хорошо, блондин уверен, а сяо? если вдруг ему передадут, что больше не существует такого путешественника? что мальчишка, сразивший двалина, одинадцатого предвестника и самого электро архонта захлебнулся собственной кровью, что он почувствует? легче становится тогда, когда блондин замечает знакомую фигуру на любимом склоне, а когда спускается с корабля тут же лишь одними губами шепчет имя. тут как тут. сяо ждал и путешественник об этом знает, но не говорит. словно боится отпугнуть, если произнесёт вслух и так всем понятную, причину появления якши. итер выдерживает дистанцию уже непринуждённо, на автомате, словно приученная к командам собачка и первым рушит эту идиллию нелюдимый адепт, освобождая обе руки из привычного жеста-креста на груди. паймон наблюдает молча, словно за всё время совместного путешествения научилась понимать всё без слов и доносить свои мысли таким же образом, а итер же оборачивается на неё первым делом, а вторым уже рывок. в объятьях у сяо очень тепло, так, словно душа его — не огрызок морозного кристаллика, а самое горячее пламя на свете, словно руки его — домашний очаг, который блондин хотел бы хранить вместе. хотел бы найти сестру и остаться здесь навсегда, в руках у адепта. горячие поцелуи отказываются везде, где может болеть. алатус выцеловывает синяки на коленях путешественика, загляживает крупные шрамы и никак не отпускает родных рук. у итера в обители даже лучше, чем на постоялом дворе, особенно, если нужно уединиться. только вот сяо больше не хочет быть один, признаёт, что вряд ли справится. хочет чтобы рядом на подушке каждое утро оказывались золотистые вьющиеся локоны, принадлежащие закутавшемуся в свою часть одеяла, самому яркому солнцу. сяо легче спать рядом с итером, а итеру легче спать рядом с сяо, словно они магниты с разными показателями, подпитывающие друг друга, словно они солнце и луна, неспособные существовать друг без друга. после того, как адепт покинул свой пост, к нему пришла твёрдая уверенность. не важно куда пойдёт путешественник и сколько трудностей будет ждать его на пути, сяо всегда будет идти следом. до последнего вздоха и до последнего крика внутри его чёрной, словно грязевая лужа, души.