Стадный инстинкт

когти

— Эй, кэп! Не хочу отвлекать от безусловно важных дел, но… это не твоя ли там девчушка присосалась к бушприту, как ракушка-древоточец? Очередной день Ватнира на борту «Призрака Каэд Нуа» начинается как всегда многообещающе. Вкрадчивый голос Серафена встречает группу Хранительницы на свежевычищенной палубе, умудряясь выделиться даже на фоне вечного гарканья бесов и лагуфетского писка. Встречает, и не сулит ничего хорошего. Утро, начавшееся в капитанской каюте, и без того было суетным. С недавних пор вся команда начала подниматься на рассвете (Вспышка очень торопилась, как выражался тот же Серафен, «получше разглядеть точёный адровый зад Эотаса»), и больше часа без дела никто не сидел. Включая саму Вспышку. Сегодня в её каюту были созваны самые доверенные из «умов» команды. В их числе, как ни странно, был и Ватнир, который, в силу некоторых богоподобных обстоятельств, не успел даже толком позавтракать. План, над которым все они работали, до сих пор сырой и ненадёжный, а до Зубов Магран уже рукой подать. Но Хранительница была тверда: нужно проработать каждый аспект. В этом походе она не намерена никого терять. Неудивительно, что составить план с учётом опасности их миссии было… почти невозможно? В то же время Ватниру невыносимо смотреть на колбу с прахом, то и дело соскальзывающую у Вспышки из-под ворота. Ему бы хотелось приложить все усилия, чтобы на её шее не добавилось ещё парочка таких же. Сегодня завтрак подождёт до обеда. Вспышка резко и коротко втягивает носом воздух и поворачивается к носу корабля. Завидев там приёмную дочь — пока что вне большой опасности — успокаивается, прикрывает веки и устало выдыхает: — Вела… Цепкие когти маленькой орланки успели оставить на дереве царапины, которые будет сложно объяснить мастеровым в порту. Сама Вела неподвижна и всем своим крошечным тельцем прижимается к бушприту, словно дракон к сокровищу. Или тонущий моряк к последней бочке рома. Лишнее движение — и сходство будет не таким уж отдалённым. Снизу, прямо под Велой, раздаются трещащие возгласы и писк. Лагуфет плещется в воде и смотрит снизу вверх, ныряя под корпус и выглядывая с разных сторон. — Вела! Вела! Смотреть вниз — дело гиблое, и чириканья Чешуйки никак не привлекают её внимания. А вот мамина капитанская треуголка с пёстрым пером — вполне. — Ма-ам…! — смесь испуга и вины никак не трогают Вспышку. Она складывает руки на груди, пока Вела старается повернуть к ней голову так, чтобы не соскользнуть, и цепляется за бушприт всё отчаяннее. — Я только хотела чайку поймать для Чешуйки, и всё! — оправдывается непоседа. — Ты плюхнешься в воду, — небезучастно, но довольно прохладно отвечает Вспышка. Её лицо пока не утрачивает привычной невозмутимости. — Слезай обратно. — Не могу! Здесь скользко, и мне страшно! Сложно сориентироваться в ситуации, кода для большинства снизу девочка напоминает испуганную кошку, и вызывает соответствующие реакции. Матросы то тихо фыркают от смеха, то охают при порывах ветра, заставляющих Велу дёргаться, хирург стоит поодаль и что-то бормочет под нос, а Вспышка… Что ж, у тех, кто не знал её с Каэд Нуа, могли возникнуть некоторые вопросы касательно её методов воспитания, это точно. — Ух, кэп… — комментирует Серафен, глядя на всё это дело и стараясь не засмеяться слишком уж откровенно. — Знаешь, ничего страшного. Пускай разгар фонотона, но водица сегодня что надо! Смотреть на это Ватниру тоже страшно, и он не понимает, каким образом все, включая Вспышку, остаются такими спокойными. Та бегло оглядывается по сторонам, видимо, в поисках верёвки; Ватнир в свою очередь перебирает в голове подходящие ситуации заклинания, вспоминает, что не умеет плавать, и долго мнётся, но стоит ему решиться и сделать шаг — его обходит Идвин. — И отчего я ничуть не удивлена, что ты воспитала проблемного ребёнка, Хранительница? — говорит эльфийка, отстёгивая тяжёлый пояс с рапирой. — Вела не проблемный ребёнок, — также чеканит Вспышка в ответ, обогнав в этом Серафена. — Она просто ребёнок. Вспомни себя в пять лет. Идвин, игнорируя слова Вспышки и ворчание Серафена, делает прыжок и ловко взбирается на бушприт. Парой быстрых и отлаженных движений она вытаскивает Велу обратно на палубу с холодной непринуждённостью, будто делала такое каждую неделю. Вела наспех пищит благодарности, путаясь во всех малоизученных языках, как в собственных ногах при беге. — Дакклат, астин мин, — эти слова Вспышки уже не остались без внимания. Идвин щурится, пока Вела повторяет услышанное. — Не благодари. Пока этот трусливый обморочник сподобится шевельнуть хоть пальцем, не то, что один ребёнок — вся команда отправится ко дну, кормить твоего лагуфета. На такое заявление Чешуйка несогласно клокочет и шлёпает хвостом о воду, после чего целиком выныривает и забирается на палубу, к приёмной семье. А Идвин добавляет, уже тише и язвительнее, что всё, на что горазд «новый друг Хранительницы» — это ходить за кем-то попятам и прятаться за спинами. — Не ругай дядю Ватнира, — Вела шмыгает и жмётся к матери, согревая мокрую от солёных брызг шерсть, — тётя Идвин! Он хороший. — Расслабься, крошка. Это она всё, должно быть, обо мне, — Серафен треплет её спутанные волосы, а после подмигивает Ватниру. Наконец Идвин решает оглянуться и кое-что с досадой вспоминает. Да, вокруг полно народу. Она фыркает, решив, видимо, что достаточно им и этого зрелища, а затем быстро подбирает свой пояс с оружием и принимается его закреплять, попутно разгоняя зевак по своим делам одним лишь взглядом. — Только… не зови меня «тётей», договорились? — Идвин, явно смягчившись (если можно так о ней сказать), приосанивается и стряхивает с накрахмаленных рукавов каштановую шерсть. — Пойдём в каюту, — она протягивает бледную тонкую руку к Веле, — займёшься чтением, чтобы не слоняться без дела и не влипать в неприятности. Тут Ватнир встряхивает головой и отвечает за Велу: — Нет. Все, кто участвовал в разговоре, теперь разом таращатся на него. Ватнир не выдерживает взглядов и растерянно вжимает голову в плечи. — То есть… Я хотел… Мы уже договорились с Велой заняться ортйома сегодня. — Ватнир… — Вспышка так редко обращается к нему по имени, что каждый раз он вздрагивает, — ты уверен? Вела уже давно грамоту пропускает, и я бы… Ватнир энергично кивает, выкидывая без запинки: «Уверен». По Веле заметно — его энтузиазм она всецело разделяет. — Как ты её! — толкает локтем Серафен, как только Идвин принимает поражение и удаляется. Вспышка грозно цыкает на орлана, но Ватнир доволен и обескуражен в равной степени. Это первый раз после Витмада, когда Ватнир выпускает когти в стычке с Идвин. Маленькая, но приятная победа. И новая головная боль. Кажется, сегодня ответственность за ребёнка на нём. Вспышка соглашается с этим, поскольку видит: Велу теперь ни за что от Ватнира не отлепишь. Такая странная привязанность частично объяснялась (как считает Ватнир) личным вызовом для неё. Маленькая шерстяная хулиганка успела подшутить над каждым, кто ступал на борт. А над Ватниром сильнее богов и природы уже никто не пошутит. Наверное поэтому с ним Вела открыта и для других вещей. К слову о вещах: у Ватнира уже давно кое-что припрятано, и сейчас, когда он об этом вспомниает, это знатно тяготит карман. А Вспышка, оставляя их на пути в свою каюту, говорит, что у неё полно дел на сегодня, и вынимает из-за пояса эту свою книжку о пропаже. Вконец осмелев, Ватнир с хрипом набирает в грудь побольше воздуха и спрашивает об этом Велу. Она смеётся и что-то лопочет про «дядю Хиравиаса», а после устраивается прямо на досках и начинает рисовать портрет орлана на сворованном из подсумка Ватнира пергаменте. На обратной стороне должна быть гламфелленская молитва, это точно… Так или иначе, на финише у Велы получается вот что: одноухий мохнатый карлик с широченной клыкастой улыбкой и повязкой на правом глазу. Если сложить эту детскую карикатуру и всё, что Ватнир уже слышал от Эдера и Вспышки — выйдет вполне подходящий на роль отца Велы орлан. Но это ведь невозможно? Вспышка уже это проясняла. И даже Алот подтвердил, что они взяли её из Эйр-Гланфата. Это напоминание отвлекает от бесконтрольных, смущающих мыслей, которых у него вообще быть не должно. Сейчас явно не время для беспочвенных сомнений. Может все дикие орланы схожи меж собой? — Сколько она уже ищет его? — М? — Твоя мама… — не найдя среди спутанных мыслей лучших слов, чтобы продолжить, Ватнир просто тычет чернеющим пальцем в рисунок, стараясь не задеть контуров. — А, дядю Хиравиаса? — поглощённая художеством девочка отрывается от подрисовки пятен и шерсти на лице орлана. Судя по всему, Вспышка и все остальные успели весьма красочно его описать, как только Вела подросла. — Да всё время. И я помогаю. Вот! — она снова показывает ему картинку, теперь более детальную. — Напоминаю всем, как он выглядит. И людям в порту показываю, чтоб они- — Погоди минутку, — перебивает Ватнир, нахмурившись, — что значит — «напоминаю»? — Ну, — Вела неловко посмеивается и чешет нос, оставляя на нём угольное пятно, — вообще я тогда была тако-о-ой маленькой, что и сама его не помню, поэтому не то, чтобы… — А остальные? Вела ненадолго замирает с приоткрытым от недосказанного предложения ртом, прежде чем снова заговорить: — Мама, Алот и дядя Эдер говорят, что почти забыли его лицо, — она садится рядом и получше рассматривает свой рисунок. — Алот уверен, что тут виновата какая-то магия. Мама — что боги, — на повязке орлана появляется стилизованное изображение глаза — символ Ваэля. — А дядя Эдер говорит, что они просто стареют. Ватнир задумывается. — А… сколько лет твоей м- На сей раз перебивает Вела: — Смотри! Чешуйка опять за чайками полез! — Вела охает, спрыгивает с ящика и бежит к носу корабля, но на полпути одёргивается. — Его, поди, от рыбы уже воротит, беднягу! А ты можешь наколдовать ему сытое пузо или ещё что-то? Буквально секунду Ватнир чувствует вину за то, что девочка не отправилась обучаться грамоте. Затем его рука ложится на позвякивающий карман, и он подзывает её обратно к себе. — Вот, держи, — Ватнир протягивает ей блестящую безделушку, вполне довольный собой. Уже давно следовало подарить этой маленькой бестии хоть что-нибудь, лишь бы перестала таскать отовсюду разное чужое барахло. Но пришлось довольно долго искать что-то интересное, а когда это нашлось — Вела рыдала всю неделю от известий о смерти вспышкиного отца; его, в отличие от Хиравиаса, она очень даже хорошо помнила. — Это на замену старой. — Ух ты! Заколки что ли? Ватнир кивает, не сводя глаз с Велы: та увлечённо вертит в руках украшенные ракушками и камешками палочки для волос. Вздохи и радостные писки лишь усиливаются, когда она понимает, что украшение зачаровано. — Помоги, — Вела собирает пышный хвост в неаккуратный пучок и наклоняет голову, чтобы Ватнир заколол его палочками. Затем выпрямляется и трясёт головой, проверяя, как держится эта конструкция. — Здорово! Так брякают! — смеётся, опять прикрывая рукой клыки, совсем как Вспышка. — Я буду носить. Но старую не сниму, — девочка сникает и цепляет свои пальцы друг за дружку, глядя под ноги в попытке скрыть влажный блеск янтарных глаз. — Она от дедушки… Ватнир размыкает, а затем крепко стискивает зубы. Неясное желание, побуждение сделать что-то накрывает его с головой; однако не в силах расшифровать чувство, Ватнир обрекает себя лишь на одно: смотреть на поникшие длинные уши и на то, как темнеют мокрые борозды на пушистых щеках. — Дядя Ватнир… у тебя тут… Вела быстро достаёт платок, но не для себя. Крохотная рука тянется к Ватниру, чтобы промокнуть тканью его подбородок. В этот раз маска снова спасает его: пускай девочка думает, что эта капающая влага — слюна, а никакие не слёзы. Главное, что сама Вела перестала плакать. Если бы и Вспышка показала ему свои слёзы — что бы тогда случилось?

слёзы — это капли в водяных часах

Вечером Хранительница наконец свободна. Она сидит на ящиках у штурвала с Велой на коленях: рассказывает какую-то историю из Каэд Нуа. Порой Эдер, слоняющийся мимо, давится дымом со смеху или дополняет историю своими подробностями. И тогда они все смеются. Даже Алот, который держится в стороне от Вспышки с недавних пор. Однако, не смотря на смех, в голосах и лицах сквозит совсем не вяжущаяся с историей тоска. Они часто замолкают, глядя кто на осенний закат, кто прямо перед собой. Ватниру сложно это понять. Что ему тоска по дому? Здесь, пожалуй, они с Идвин похожи. Сложно скучать по такому месту, как Движущаяся Белизна; тем более, когда вся твоя сознательная жизнь была направлена на попытки побега оттуда. И хоть Ватнир ещё не привык к тому, что необходимость в вечном вранье отпала — лгать про желание вернуться домой он точно никому не станет. Пока он думает об этом (чуть крепче, чем удавалось раньше), маленькая орланка появляется прямо у его носа. Она переминается с ноги на ногу, взгляд беспокойно мечется. Совсем на неё не похоже. Ватнир почти уже насторожился, но блеск закатных лучей на новом украшении в её волосах моментально успокаивает. — Я не сказала спасибо, — начинает она неуверенно, — за подарок. И… вот. Тут Вела медленно и смущённо вынимает из карманов кое-что знакомое. Кости. Те, что висели в качестве украшений на его старой жреческой шубе. Вела любила незаметно таскать их, пока не растащила почти все. Ватнир мнёт подол зелёной льняной рубахи. Как же давно он не видел той робы. — Ты знаешь… С радостью не видел бы ещё столько же. — …оставь себе, Вела. Вопреки ожиданиям Вела не начинает радостно пищать. Наоборот — склоняет голову с приподнятой бровью. — Да, — Ватнир повторяет на всякий случай. — Сделай из них… игрушки, если… орланы играют с такими игрушками. Кхм. Или отдай Константину — он вырежет из них что-нибудь красивое. — Ого! Вела снова щебечет «спасибо», как учила мама, а после в обнимку с костями семенит в каюту мимо неё. Вспышка желает ей крепких снов на ортйома и встаёт у грот-мачты рядом с Ватниром. — Давно уже не причаливали к берегу. Ты как, держишься? Ватниру пришлось задуматься, чтобы вспомнить, когда в последний раз ему было плохо — и это в самом деле радует. Либо он успел привыкнуть к морским путешествиям, либо снадобья Рекке, вкупе со всеми припарками и микстурами, смогли создать ощутимую преграду для римргандова проклятья. А может — всё это вместе. (Не считая того, что и команда «Призрака Каэд Нуа» перестала от него шарахаться и глазеть. Пополнение запасов трав и снадобий ощутимо бьёт по капитанскому карману, из которого платят всем, но на долгосрочно перебитый запах рыбы, гнили и крысиного помёта матросы не жалуются). — Мне действительно здесь нравится, — впервые Ватнир признаётся в этом вслух. Вспышка как всегда еле заметно улыбается. Оба наблюдают за тем, как медленно солнце тонет в пучинах Ондры, а команда моряков растекается с верхней палубы по жилым и рабочим местам. Вела скачет где-то среди них: снова не дотягивается до дверной ручки и ищет помощника. — Твоя компания хорошо на неё влияет, — замечает Вспышка уже не впервые. — Уж точно лучше компании Серафена. Только… ты, главное, постарайся её не обманывать. Дети быстро разочаровываются. Ватнир прикрывает глаза, стараясь не закатывать их совсем, делает вдох: знает, что Хранительница права. Всю жизнь ему приходилось только врать, и отвыкнуть от этого за месяц-другой не так-то просто. Сейчас ему радостно уже от таких малых успехов; он покинул Землю, Оплот Вести, замкнутый круг своей лжи, и теперь даже может проводить время с ребёнком, который не хочет бежать от него прочь. Это общение действительно полезно. И не только Веле. — Она тоже… хорошо на меня влияет. Не думаю, что вообще знал раньше, что такое детский смех. А ведь это оказалось даже лучше хлопающего шороха парусов и спокойного шелеста волн под килем; куда мелодичнее баллад Текеху и куда веселее моряцких песен. Он мог бы привыкнуть. Он хотел бы. Вспышка смотрит на него внимательно. Пользуясь моментом его раздумий — размышляет сама. Молчание из уютного меняется в напряжённое, и только тогда Вспышка без малейшего колебания задаёт вопрос: — Скажи, ты когда-нибудь хотел иметь своих детей, Ватнир? Слова пронзают прямо в спину, как гарпун — ничего не подозревающего кита. Ватнир пропускает вдох. — Чт… Что?! — пожалуй, слишком часто Вспышке и остальной её команде приходилось слышать от него похожие возгласы; Ватнир быстро моргает и срочно перебирает в голове слова в поисках того, что можно ей ответить и не показаться совсем… кем? Дураком? Смущённым и незрелым ребёнком? Обманщиком, может быть? — Не пойми неправильно, — спокойный и доброжелательный тон, пропущенный сквозь лёгкую полуулыбку, с невесомостью вечернего бриза сглаживает острые углы и тушит пожар, занимающийся под маской и на кончиках ушей Ватнира, успокаивающей прохладой, — я знаю, что будь твой выбор — ты бы отказался от божественного касания вовсе. И всё же, не только как богоподобный, ответь, — она гладит свою руку, не решаясь сжать запястье или сплести пальцы, и отводит взгляд в сторону, будто вспоминая что-то ей не принадлежащее. — Паледжина отмахивается от подобной непродуктивной болтовни и вообще не любит вопросов… личного характера. А Текеху напротив — открыт, порой даже слишком; и, судя по всему, ему бесплодие только в плюс. Сказал, что может пользоваться этим и жить, как живёт, без… последствий и лишней ответственности. Если ты понимаешь… — Я понимаю. Услышав это Вспышка смотрит на Ватнира пристально и с возросшим любопытством. Не то, чтобы Ватнир спешит его так просто утолить. — Ну… А ты? — он прочищает горло, прогоняя подступающий назойливый кашель. — Что скажешь о себе? Как Хранительница, я имею в виду. Вспышка слегка хмурит тонкие белые брови. Бледные веснушки на щеках переливаются закатным светом. — У меня уже есть дочь, не забыл? — Д-да, — Ватнир запинается и тараторит, уже мечтая забрать слова назад, — разумеется, бесспорно! Н-но я имел в виду- — Ясно, ясно, — с тихим смехом сдаётся Вспышка, поднимая ладонь в призыве понизить голос. — Только тише, ладно? Не хочу, чтобы Вела знала, что эту тему вообще подняли. Но, полагаю, — она шагнула по палубе и села рядом, чтобы продолжить разговор на безопасной громкости, — ответ за ответ, а плата вперёд. Справедливо. Она вздыхает, и по тонкой паутинке, собравшейся у глаз, становится ясно, что такая справедливость ей не по вкусу. — Видишь ли, с моими… предпочтениями, — Вспышка с непривычки неловко ставит акцент на этом слове; её уши заметно розовеют, — не думаю, что у меня будет много своих детей. Ватнир хмурит лоб под маской и вглядывается в спутанный клубок своих мыслей, не в силах решить, с какого конца потянуть. Вспышка это замечает, и, когда Ватнир поворачивается к ней в поисках подсказки, смотрит на него выразительно, высоко поднимает брови и коротко мычит сквозь плотно поджатые губы. Понимание доходит до Ватнира вместе с пугающим образом Идвин, возникшим в голове в сопровождении отчётливо поющегося «астин мин». — Оу. Не то, чтобы Ватнира вообще такое волновало, но признание всё же стало сюрпризом. Значит, только женщины. Вспышка с тихим смехом поминает Каэд Нуа и замечает, что там, под одной крышей с её старыми соратниками, он понял бы это довольно скоро даже не имея особого интереса. — Кроме того, в нескольких прошлых жизнях я принадлежала к расе орланов. И поскольку я всё это помню… представить Велу своей родной дочерью мне труда не составило. Вот тебе ответ Хранителя, — она делает глубокий вдох. — А теперь, возвращаясь к богоподобным… — проводит черту Вспышка, переплетая пальцы. Ватнир сглатывает. Даже его методы вилять и заговаривать зубы не справляются с её непоколебимой и этим раздражающей сосредоточенностью. Однако, всё же смирившись с ней, он принимает правила игры, а заодно и свою участь им следовать: — Мне нравится Вела… Но… — голос хрипнет, и Ватнир прочищает горло, — я… о таком никогда не задумывался. Всё, чего мне по-настоящему когда-либо хотелось — это покинуть Землю. Какое-то время Ватнир со Вспышкой смотрят на море, словно в пустоту. — У вас с Идвин больше общего, чем вам обоим кажется, — замечает она, касаясь тонким пальцем подбородка. Ватнир пропускает это мимо ушей, долго кряхтит и мнёт в руках край рубахи. — Хотел выразить благодарность… — слова подбираются натужно, а звучат хрипло и неровно, — за Велу. Не за знакомство с ней, в смысле. За… ну… Лицо Вспышки меняется, и становится ясно: она перебирает в воспоминаниях не самые приятные эпизоды. Неловкие последствия того самого знакомства — явно один из них. — За саму Велу! — быстро отвлекает Ватнир, давясь словами. — За то, что не оставила её там, в Эйр-Гланфате, а взяла с собой. Вырастила. И за то, что теперь она здесь. Вспышка мало-помалу расслабляет плечи и вновь смотрит на него пристально, заинтересованно. Ватнир уже научился понимать этот взгляд и не противится его смыслу. — Вальбрендур тоже взял меня младенцем, — объясняет он. — Нашёл во льдах посреди снежной бури, — Ватнир выдыхает сквозь сжатые зубы, голос становится ниже. — Остальные эльфы… те, что были там со мной… замёрзли насмерть, — голос резко сипнет, Ватнир отворачивает лицо от Хранительницы. — Моя мать… — его прерывает приступ удушающего кашля. Вспышка двигается ближе и хлопает его по спине. — …чудо, что она вообще пережила мои роды, — продолжает Ватнир, восстановив дыхание и вытирая рот полученным от Вспышки платком — точно таким же, как у Велы. — Наверняка она была сильной и стойкой женщиной. Как ты. Вспышка отвечает сдавленным смешком. Если бы только Ватнир знал, какой она была тогда, в Дирвуде, пять лет назад. Ещё до Велы. — Она… — Ватнир поднимает дрожащие руки над планширем и смотрит на них, словно держит что-то осязаемое, — обнимала меня до последнего. Я бы не смог её согреть. Но… Она… Дрожь становится всеобъемлющей, Ватнир давится воздухом и недосказанными словами. Вспышка не ждёт, пока станет хуже: осторожно, чтобы не спугнуть, берёт Ватнира за плечо и тянет на себя. Не встретив сопротивления, обхватывает руками и гладит по спине. Ватнир, не зная, куда себя деть и как справиться с эмоциями, поначалу замирает. Всего этого… слишком много. Дрожащие пальцы, прерывистое дыхание. Тепло. Щекочущие волосы. Костяной нарост, задевающий её затылок. Не шевельнуться. Тепло. Наконец Ватнир обнимает её в ответ: легко и с опаской, затем — всё крепче. Трепещущую, замёрзшую душу, тронутую Римргандом при рождении, словно хлестнули прутом; её оплетает искрами жгучая боль, что до этого момента тушилась, как пламя свечи, холодной непроницаемой маской и заливалась для надёжности римсйодой. Но Вспышка — не фанатики с Земли. Перед нею не нужно вечно держать лицо. Притворяться. Лгать. Из трёх глаз, не скрытых бинтами, растаявшим льдом стекают под маску слёзы. Из сухого горла вслед за ничего не значащими согласными звуками вырывается заглушённый вспышкиным плечом вой. В её поглаживаниях, таких нежных и убаюкивающих, Ватнир чувствует почти материнское тепло. Давясь последними всхлипами он ловит себя на неуютной мысли, что не будь в её жизни Велы — Вспышка никогда не смогла бы вот так его обнять; но тут же отбрасывает её, вжавшись в шуршащую крахмалом, солью и вайлианской парчой рубаху плотнее. — Часто о ней думаешь? — вдруг спрашивает Вспышка, тихо, не выпуская Ватнира из объятий. — Нет, — произносит Ватнир на одном дыхании и поражается тому, как мало требуется думать над ответом, когда ты не врёшь. — Раньше нечасто удавалось… Здесь времени больше, но всё иначе, — признаётся Ватнир. — «Здесь, помимо прочих удивительных вещей, есть ты, и мечтать о лучшей жизни я теперь просто не могу», — заканчивает за него сознание. Язык же, дабы не поддаться соблазну заполнить тишину повторением вслух, оказывается прикушен. Почувствовав, как Вспышка отстраняется, Ватнир резко убирает руки с её плеч и волос и прочищает горло, глядя в сторону в поисках потенциальных свидетелей этой сцены. Пока он избегает её взгляда, Вспышка произносит по-родственному и со всей гостеприимностью: — Фейин химкамур, Ватнир, — она встаёт прямо, обводит глазами палубу вместо пола и паруса вместо крыши. Скрипящие мачты и запах солёной рыбы как никогда ярко впечатываются в притуплённые органы чувств. — Дом не ахти какой, но теперь он — твой. Ватнир вновь ощущает жгучее покалывание на глазах, но в этот раз прячется от Вспышки, подцепив пальцами маску и стирая остатки влаги под ней. — Ты, никак, нарочно, — шмыгая носом жалуется Ватнир, пока кончики пальцев, выглядывая из прорези для глаз, заканчивают свою работу. Под таким углом край маски создаёт на безгубом рте видимость настоящей улыбки. — Я даже от Вальбрендура таких слов не слышал. Огарок солнца тает на горизонте, редкие блики на волнах слабо колышут последние вздохи уставшего дня. Пока Ватнир занят бинтами и маской, Вспышка смотрит на него и тихо смеётся. Позже, перед сном, он всерьёз будет гадать, не спутал ли его затёртый грубой кожей глаз жесты: то она завела непослушную прядь за ухо или тоже смахнула слезинку?

утро в Некитаке

цифры

Ватнир уже отвык просыпаться не на корабле. Да и в целом — жить на суше. Многих при сходе на берег долго пошатывало, и Ватнир, видя это, ещё раз убедился: решение Вспышки дать команде короткий отдых было ненапрасным. Особенно жаловались эльфы: у них, бедолаг, ломило поясницу от постоянного сна в гамаках и лежанках. Ватниру же жаловаться было не на что. Язвы перестали постоянно кровоточить, многие и вовсе затянулись; глаз — единственный уцелевший из трёх левых глазниц — понемногу возвращал себе зрение. В общем — всё лучше, чем было на Земле. Ватнира даже стали пускать в Сияющую баню. А ведь раньше Вспышке приходилось просто скупать толченую адру, чтобы устраивать для него нечто подобное в отдельной бочке на корабле. Стоя здесь, в номере Сияющей бани перед зеркалом, Ватнир впервые смог оценить все вспышкины труды по достоинству. Маска, так или иначе, остаётся на лице. Их компания заняла почти весь этаж. Остальные же, менее привередливые, доверились Текеху и расположились в Дикой Кобыле. Сама Вспышка почти всё время проводила в своём номере или в купальне с Идвин, Паледжиной и Зоти. Ватниру не хотелось вмешиваться, так что он покорно ждал своей очереди. Нет, не искупаться. Увидеться с ней. Сегодня утром Вспышка ушла проведать «Призрака», и Ватнир как раз собрался туда же, чтобы встретить её по дороге назад. На улицах порта Некитаки тихо. Слышны лишь чайки и размеренное дыхание волн. Солнце, ещё не распалившееся, медленно вытекает сквозь щели между домов. По причалу королевы стелется утренний флёр, забиваясь в щели и углы в прятках со светом. На морозный туман Мёртвой Льдины это ничуть не похоже, и Ватниру нравится думать, что Вспышка, проходя мимо, могла подумать о том же. Она неравнодушна к ярким и пёстрым краскам, но всегда заостряет внимание на самом невзрачном, что есть вокруг. Точно так же она сказала однажды, что мутные блики на его маске выглядят изящнее, чем завлекающий свет щупалец Текеху. Хоть это и случилось сразу после того, как эти щупальца обрызгали её чернилами, но всё же… Забавно. Проходя мимо мельницы сияющей адры и залюбовавшись теряющейся в тумане радугой, Ватнир почти врезается в прохожего, успевая всё же клюнуть его выступом маски. Когда тяжёлая рогатая голова вновь приходит в равновесие, он видит, кого едва не сбил. — Готфаттья! — усмехается Вспышка, потирая лоб. Лицо — непроницаемая маска, всё равно, что у Ватнира, впускает на себя намёки на эмоции: ошеломлена, но рада встрече, как и сказала только что на ортйома. На сером лбу остаётся слабый розовый след, когда она отнимает от него пальцы. Только сейчас Ватнир осознаёт забавным тот факт, что при всех стечениях обстоятельств (и без учёта рогов) ему удалось настолько перегнать в росте живущую в достатке аристократку. — Решил прогуляться? — Удачное время, — Зоти появляется из тумана и смеётся, оглядывая пустые улицы, но сразу поджимает губы, хмурит смуглый лоб и кряхтит. — …Прости. Ватнир молча кивает. Невысказанное «я привык» на секунду повисает в воздухе, прежде чем слиться с туманом под ногами. Жрица Эотаса… — Гхауна? Того шагающего исполина из адры? — неважно, Ватнир вечно путает, а нервная дамочка раздувает ноздри и грозится как следует стукнуть фонарём ему по рогам. Так вот: она в последнее время занимает слишком много пространства возле Хранительницы. Та теперь часто берёт Зоти с собой на вылазки, и поначалу Ватнир не жалуется: её целительные навыки в сравнении с его — просто свет и тьма. Однако после этих вылазок зелёный сгусток Зоти, как репей, остаётся (буквально) прямо на одежде Вспышки. На борту или в каюте — вьётся безумным мотыльком у избранного светоча. К тому же, Ватниру не нравится, чему она учит Велу. Забивает чужую голову, поскольку своя уже переполнена разной чепухой. — Хайо, брат? — Вспышка медленно провела рукой у его лица, заставив Ватнира заморгать. — Так ты с нами? Или зайдёшь поздороваться с Санцей? — А… — как всегда он прослушал всё, что тараторила Зоти на своём невыносимом деревенском диалекте. — Да, я с вами. — Хорошо, — Вспышка улыбается (подозрительно понимающе). — Ох, Зоти, я совсем забыла передать эту расписку, — она вынимает из сумки и быстро складывает какой-то листок, — не заскочишь с ней в штаб ВТК? — Конечно! — щебечет Зоти, бережно принимая лист. — Что ж поделать, ты как всегда где-то витаешь. Вспышка подкупающе улыбается и подмигивает Зоти. Та уходит чуть ли не вприпрыжку. Ватнир с досадой замечает, как под её торопливым широким шагом рассеивается туман. — Кажется Зоти… к тебе неравнодушна, — Ватнир позволяет себе заметить эту напрашивающуюся (даже ему) истину. — Дай ей волю — и она повиснет у тебя на шее, Говорящая с Сумраком. Вспышка выпускает воздух из щёк. Улыбка быстро тает на её теперь безучастном лице. — Да простит меня Эдер, но его шея будет покрепче. Детские влюблённости Зоти меня не волнуют, даже если иногда они полезны, — она оглядывается на здание ВТК, проходит чуть дальше по улице и достаёт из сумки ещё горстку бумажек. — Хотя, полагаю, в её возрасте позволительно быть наивной. У людей хоть и мало времени, но они обожают тратить его на глупости. Ватнир идёт рядом, пока Вспышка, не замечая ничего вокруг, разглядывает письма и записки. Неудивительно, что они столкнулись ранее. Также, не глядя, она садится у фонтана, даже не проверив, остались ли на бортиках капли воды. Что-то случилось? Ватнир осторожно присаживается рядом. Старается пока не нервничать, но решает держать ухо востро. — Думаешь, эльфы быстрее… перерастают такое? — аккуратно спрашивает он, боясь слишком резко отойти от темы. — Ты выглядишь… как большинство девушек на Льдине. Кажется, я не спрашивал, сколько вам с Идвин зим. Вспышка ненадолго отрывает взгляд от бумаг. — Уже в этом месяце мне исполняется тридцать восемь, — признаётся она, приподняв подбородок и вернув задумчиво прикрытые глаза обратно к своему занятию. Ватнир замирает, на какой-то миг даже перестаёт дышать, а буквально в следующую же секунду резко поворачивает голову к Вспышке. Массивные рога перевешивают, истощённое тело нехотя склоняется над коленями и Ватнир словно намеренно заглядывает ей в лицо: — Так ты… ещё совсем дитя, Говорящая с Сумраком? — сказав это (непривычно лёгким тоном) Ватнир даже приосанился, насколько вообще был способен, не закашлявшись при этом. Вспышка приоткрывает глаза чуть больше обычного и безмолвно шевелит губами, обезоруженная. Возраст, которым она предпочитала не делиться в людских кругах Старой Вайлии и Дирвуда, чтобы не сойти за серьёзную зрелую даму там, где это не требовалось, теперь, рядом с Ватниром, хотелось скрыть по ровно противоположной причине. «Триста тридцать восемь, на самом деле! Это я хотела сказать!» Обескураженный вид выдавал это почти вслух. — А Вальбрендур всё ещё зовёт меня мальчишкой, — Ватнир насмешливо хмыкнул, сложив безгубый рот в рваную улыбку. — Святая стужа, да я зим на семьдесят тебя старше, — украдкой он снова скосил все три зрячих глаза к капитану, — …если не больше. Слова настигают Вспышку порывом жёсткого солёного ветра, катятся до живота, свернувшись там в тугой комок и, лопнув, поднимаются к лицу волной жара. — В… В Старой Вайлии молодые люди быстро взрослеют! Чтобы ты знал… Не важно, какой расы, — жалкая попытка ретироваться кажется спасением понадёжнее пристыженного молчания, однако Ватнир не счёл её действенной. — Не стесняйся, Говорящая с Сумраком, — Ватнир прочистил горло, нарочно или по нужде — было неясно. — Ты показала себя взрослой… да и продолжаешь делать это каждый день. Успешно. Почти всегда. Вкус старшинства явно ударил её соплеменнику в голову по самые кончики рогов. — Мы действительно намерены продолжать этот разговор? — Вспышка устало вздыхает, встаёт и снова прикрывает глаза, напуская побольше серьёзности. — У меня были ещё дела. Занялся бы и ты своими… бинтами, что ли, Ватнир. Сказав это Вспышка удаляется к северному выходу из причала королевы, старательно не торопя шаг. Её поражение ошеломительно для них обоих. Ватнир, взглядом проводив Вспышку до поворота, ещё какое-то время сидит у фонтана и разглядывает в тающем тумане белые искры её холодного, сдержанного возмущения, напоминающие снежные вихри их общей родины. Он готов поклясться, что где-то за журчанием и плеском воды, да трелью утренних птиц, слышит неверным ухом до зуда знакомое «скит». Следы улыбки так и не покинули видимых участков его лица. Когда Ватнир понимает, что от непривычно напряжённых лицевых мышц у него сводит скулы, то нерешительным движением трогает холодный край своей маски, будто уже способен почувствовать сквозь неё. Задумчиво промычав себе под нос он бросает ещё один беглый взгляд на ступени, после чего отворачивается к виду на «Призрак Каэд Нуа». Наверняка она отправилась прямиком в бани, спросить число прожитых Идвин зим.

буквы

Зоти так и не отлипала от Хранительницы с утра, но за обедом вид поедающего мясо Ватнира сгоняет её вместе с аппетитом из-за стола до лучших времён. Просыпав на стол крохи недожёванного хлеба и неловкие оправдания она покидает комнату Вспышки, едва не подавившись куском. Вспышка же успела привыкнуть к виду обедающего Ватнира, поскольку самолично учила его делать это чуть менее… по-богоподобному. А вот сама она сейчас не ест. И даже не обращает внимания на шум, созданный Зоти. Всё внимание приковано к утренней корреспонденции — Ватнир узнаёт те самые письма, что видел в её руках у фонтана. Но снова боится спросить. — Интересно, что делает Вела?.. Ответ — молчание. — Надеюсь, она уже поела. — Угу. Блёклое полуденное солнце в окне за её спиной заглядывает в комнату ослепшим глазом. Лёгкие пыльные занавески изредка тревожит какой-то чрезмерно тёплый ветер. Ватнир вздыхает от духоты, топает ногой под столом и смотрит вниз. В этот раз обеденное место осталось чище, чем обычно. А Вспышка всё молчит. Дурное предчувствие. Прямо как перед её неуместными шуточками. — Хочешь знать, кто не ест? У Ватнира напрягается каждый мускул. Хранительница подняла в руке развёрнутый лист пергамента. — Мёртвые. А вот и оно. Иней милосердный. — Ты… и правда всегда такая? — кривится Ватнир, пока в голове болезненно проносятся воспоминания о немногочисленных, но неизменно скверных попытках Вспышки пошутить. Польза в них была лишь одна: возможность понять, что она нервничает. Или пытается дерзить. — Хочешь взглянуть? — Вспышка передаёт пергамент Ватниру со всей бережностью. — Отец даже в Старой Вайлии не избавился от привычки писать важные письма на коже. Прямо как ты. Нервничает. — Это… — Нам с Зоти повстречались её… просветлённые знакомые. Снова, — и почему Ватнир не удивлён? — Утренние Звёзды передали письмо, полученное ещё в Порт-Маже, — Ватнир и Вспышка одновременно смотрят на письмо. — Отец там был. Ватнир вдыхает воздух так резко, что едва им не давится: — Тут остался его след? Ты можешь… ну, прочесть… пережитые моменты, ауру… или что ты там обычно делаешь? Хранительница качает головой. Объясняет, что ни здесь, ни на его теле из праха не было и следа, а всю ауру души её отца, судя по всему, вобрал в себя Эотас. — «…До встречи, и убедись, что твоя прелестная головка останется на плечах, когда мне наконец удастся тебя догнать», — сам не понимая зачем зачитывает Ватнир, не в силах сдвинуться с этой последней строчки. Вспышка будто к месту прибита, не шевелится, и кажется даже не дышит. — До него дошёл слух, что Каэд Нуа разрушен, — когда она всё-таки вдыхает, Ватниру становится легче, словно он сам спасся от удушья. — А потом — слух, что я выжила, и теперь сею смуту на новом месте. Он… пытался идти за мной по наводкам, но потом понял, что проще будет идти к той же цели и встретиться по пути. А встретил Эотаса. Раньше меня. Вспышка неотрывно смотрит на письмо в руках Ватнира. Вокруг её затуманенных зрачков гипнотически кружится вьюга — завораживающе, так невовремя. Ватнир ощущает ком в горле и по привычке оглядывается в поисках римсйодды: совсем как раньше, в его каморке на Льдине. Только так он справлялся с любой тамошней напастью. С холодом. Постоянной болью. Тоской. Первые пункты уже не беспокоили его здесь, на Архипелаге; а вот избавляться от последнего без выпивки он так и не научился. …хотя, почему же? Если вспомнить — его научила Хранительница. Ладони потеют. Мозг напряжён. Развести руки в стороны, встать, подойти… Стоп, не так. А вдруг она не поймёт? Только не этот «ты идиот?»-взгляд. Ватниру повезло: от суетливых мыслей и возможной неловкости его спасает стук в дверь. Скрип петель впускает за собой запах белолиста и огрубевший от курения голос: — Хранительница? Вспышка смотрит на него с непривычной для их отношений настороженностью, и даже встаёт с места. С момента их последней ссоры прошло совсем немного времени (стычка на фоне нового плана погони за Эотасом окончилась громкой дирвудской руганью и молчаливой пощёчиной). Серафен сказал тогда, что им нужно побыть немного врозь, чем Вспышка явно увлеклась, даже теперь не взяв Эдера с собой в Сияющие бани. Кажется, он пришёл сюда аж из Дикой Кобылы не просто так. Эдер входит в комнату и, заметив Ватнира, неуклюже здоровается с ним, отмечая, что сегодня жарковато. Порой его издевательские подколки даже хуже шуток Вспышки. Знает же, что если бледный эльф не жалуется на жару — он просто-напросто тратит всю энергию на попытки не умереть от неё. Ватнир поднимается со стула, пожалуй, слишком поспешив. Поддержав тему жары, он отвечает, что сейчас самое время искупаться и не подхватить озноб. Кладёт свёрнутый пергамент на стол, извиняется и быстро уходит. Занявший его место Эдер скован и невесел. За неплотно закрытой дверью слышно: «Зоти всё рассказала…». Зоти, кто бы сомневался. Ватнир не слушает дальше и спускается вниз по лестнице. Почему даже без препятствий в виде ссор ему та тяжело делать столь простые вещи?.. Хранительница и Эдер говорят почти как в семье друг с другом. Он уж точно знает, как правильно её утешить. Он уж точно не сделает хуже. Ватнир не может отвлечься от этих мыслей всю дорогу до Кобылы, с пульсирующим в висках нетерпением волоча за собой единственное желание: влить в себя что покрепче.

так, чтобы сбило с ног

Бархатное касание ночи настигло Ватнира внезапно, как первая штормовая волна в открытом море. Темнота проникла в согретый огнями зал сквозь открытую дверь вместе со страшным осознанием: Он просидел здесь весь день. Он встаёт резко, за что непослушное тело наказывает его головокружением и жесточайшей неустойчивостью (потому что никто не сидит в тавернах до ночи просто так). Блуждающий в тумане разум всё же смог рассудить одну вещь: впервые Ватнир как и его по-особому устроенный рот позволил себе так напиться. Лишь с одной мыслью (помимо передвижения) он справиться не смог: Как теперь показаться на глаза Говорящей с… …Сумраком. А какого беса он до сих пор её так называет? На границе сознания Ватниру удаётся распознать влажное чешуйчатое плечо и неожиданную лёгкость в ногах. Что-то там про богоподобных. Помощь. Средство от головной боли. Какое-то здешнее пойло. Вспышку. Бесцветную, как зимы Белизны. Но яркую, как её имя. От одного упоминания её образ рисуется перед глазами почти что во плоти. Серое лицо с блестящими снежинками-веснушками и белоснежные волосы, тонкие, будто паутинка, почти невесомые… Бедняга понятия не имеет, чем будет оправдывать своё состояние. Стыд отрезвляет крохотными холодными уколами — ровно для того, чтобы осознать, собственно, стыд. И вспомнить, до чего же уютно было зарываться лицом в эти невесомые волосы. Только сейчас, с образом Хранительницы в ласковом полумраке таверны перед глазами, даже самые дерзкие порывы не кажутся противоестественными. Как мысли смеют заходить так далеко помимо его воли, и как теперь избавиться от навязчивых желаний, за Ватнира отныне думает выпивка. — Вот бы… сейчас… — невнятное, в том числе и для него, бормотание прерывает череда запинок. И если Вспышка не разобрала бы и половины, Текеху, более привыкший к компании гуляк и пьяниц, без труда расшифровывает это скомканное подобие речи и даже не пытается сдержать ухмылки. — А что, уже замёрз, рейка? Уж я бы тебя за такое… точно огрел, — Ватнир снова запинается, но даже не успевает этого почувствовать: сильная рука Текеху тут же подхватывает его, как тростинку. — Экера! Держись ты хоть немного! — Да-да, — доносится откуда-то снизу, — клянусь тем, что в бороде запрятано — ещё раз об меня споткнёшься, и я тебе устрою рыбалку на живца. Эти сапоги чертовски дорогие, усёк? Рога перевешивают как раз настолько, чтобы наклониться и посмотреть вниз: там, во всей своей синеве и ярости, рычал себе в усы Серафен. Как и откуда он тут взялся?.. А, впрочем, в Витмад всё. Появления Текеху Ватнир тоже не заметил, увлечённый разглядыванием пены на дне своей кружки. — Ах, скит… Не крути так головой, пожалуйста. …а вот как долго здесь была Вспышка — вопрос поважнее. Снова бодрящий укол отрезвления, уже на выходе, впивается в тело вместе с глотком остывшего морского воздуха. Ватнир отталкивает от себя чешуйчатое плечо, запинается о Серафена, наощупь проходит за ближайший угол и сгибается там пополам, опорожняя переполненный выпивкой желудок. После прислоняется к холодной стене и сползает вниз, скрежеща рогами по камню. Только теперь он может различить запахи, что вынес на себе из душной таверны. От этого желудок скручивает ещё сильнее. В глазах плывёт и темнеет, и откуда-то издалека до Ватнира долетают слова Серафена: «Этого следовало ожидать, парень». Да он, судя по всему, и так был готов — и только потому не особо удивляется. А вот чему именно? Чему? Дойдя в своих расплывчатых размышлениях до этого самого «следовало ожидать», Ватнир закрывает глаза.

дабы увидеть всё в истинном свете

Вокруг знакомые стены, и воздух — уже не такой густой и душный. На краю сознания — воспоминания о вчерашней ночи, Льдине, а также давешний вопрос: отчего и в какой момент всё так быстро переменилось? Помнится, план был прост, и было в нём лишь два пункта: воспользоваться кораблём Хранительницы и слинять при первой же возможности, да так, чтоб не хватились. И как же всё обстоит сейчас? Ватнир привязался. К Веле, к Вспышке, даже к треклятому кораблю. Привязался, и успел признать это. И вот теперь, когда он наконец-то готов к бегству, оказывается, что оно больше не внушает ему радужных перспектив. Да и вообще — не нужно. Потому что убегать незачем. Дело, видимо, в нём самом. В той части Ватнира, что не приняла грядущую свободу. Зато Вспышка, решившая избавиться от богов, кажется, справлялась со свободой за двоих. За весь мир, если уж совсем задуматься. Именно она незаметно наложила на него новый долг: следовать чужим решениям, раз уж не способен принимать свои. Поддерживать своей беззащитностью. Быть заворожённым чужой решимостью и стоицизмом. Осознание поначалу возмутило, но сразу за этим Ватнир подумал, что раз дела обстоят вот так, то кандидатура Вспышки на посту его путеводной звезды — как раз та, которую он не стал бы добровольно отвергать. А может, это и к лучшему. Словно приглашая к продолжению игры, всплыло вдруг ещё одно неожиданное воспоминание. Стадный инстинкт. То, с чего всё началось. То, что решило всё за них. Но даже если ими движет ощущение общности, простое стайное чувство… разве это так уж плохо? Разве все связи непременно должны оказаться чем-то возвышенным, прекрасным? Пусть даже счастливым и осмысленным? Они не семья, не пара, их даже не назовёшь друзьями, да и пересечь друг ради друга всю Землю по их народной традиции (Ватнир уверен) оба бы не согласились; но до тех пор, пока их со Вспышкой связь питается из одного и того же источника и впадает в одно и то же русло — Ватнира всё устраивает. Куда больше, чем оказавшаяся абстрактной и одинокой свобода и такая же одинокая смерть. Вспышка, очевидно, того же мнения. Но больше она точно не станет вытаскивать его из кабаков с такой охотой. К счастью. «Но даже после такого мы стали ближе друг другу», — напомнил Ватниру внутренний голос. Даже после такого. Ватнир склоняет голову, постукивая пальцем по наросту в углу челюсти: так он делает в уме зарубку подумать над всем этим позже. Сейчас он опять боялся попасть впросак. А ещё хотел просто поговорить со Вспышкой. Как его научил опыт — для такого лучше иметь чистый разум. Осторожно поднявшись с постели и умудрившись перебороть головокружительное желание улечься обратно, Ватнир заглядывает в оставленный на столе кувшин с водой, заодно замечая, что маска с его лица куда-то пропала. Долго паниковать не пришлось — Ватнир находит её рядом, у прикроватной тумбы. Быстро надевает обратно. Так лучше. Допивает воду. Мочит всю одежду. На столе, кроме пустого теперь кувшина, стоят два пузырька со снадобьями, но к ним Ватнир не притрагивается. Принять наказание за прошлую ночь — меньшее из зол, которое он в состоянии вынести. В состоянии. Уже неплохо. Качка сегодня свирепая. По всему видать, причиной вчерашнего столпотворения в таверне была как раз спешка. Вспышка не предупредила. Не успела. Может Эдер сказал ей что-то, что заставило её вот так сорваться с места? Зоти, теперь Эдер. Эти дирвудские фермеры будто рождены действовать всем на нервы. Хотя сейчас кое-что действует на нервы сильнее: кувшин пуст, а в глотке по-прежнему сухо. Когда Ватнир вышел из каюты — стало ясно, почему.

В пылающей пасти Магран ждёт он.

Эотас. Ватнир видит его прямо по курсу и понимает: это всё взаправду. Впереди раскалённые пики маграновых островов. Бешеный горячий ветер рвёт паруса. Матросы суетятся со снастями, боцман и рулевой пытаются сохранять спокойствие, Вспышка с небольшим отрядом стоит прямо у носа корабля, нещадно рассекающего волны. На удивительно твёрдых ногах, чем не может похвастаться Ватнир: качка мотыляет в разные стороны, и чтобы добраться до неё через снующих всюду матросов, необходимо постараться. А когда это удаётся, приходится прикрыть рукой глаза: в лицо летит жгучий пепел. — А вот и ты, — Вспышка замечает его не иначе, как спиной. Как обычно. — Я уж думала, тебя только конец света разбудит. И снова эти её идиотские шуточки. — А я думал, его ты и затеяла, — Ватнир обязательно показал бы нервную ухмылку, будь его рот на это способен. Идиотские шутки, судя по всему, заразны. Шум разъярённого моря и огня почти целиком проглатывает слова. Всем, кто говорит, приходится напрячь связки. Ватнир не может припомнить ни единого случая, когда Вспышка хоть немного повышала свой монотонный голос, но вот она: на широко расставленных для устойчивости ногах и с полной грудью пыльного воздуха, надрывается не хуже шторма. Яркое перо в её капитанской треуголке беспомощно трепыхается, подобно рыбе на суше; пусть это станет маленьким знаменем их большой ошибки. Зубы Магран. В такой близи к ним даже Витмад кажется уютнее. — И правда, самоубийство! — Текеху вымучено усмехается в ответ на его замечание. — У симпатичной рыбки так скоро вся чешуя высохнет! Ватнир надеется, нет, Ватнир уверен, что Вспышка не среагирует на эти слова и не устроит перестановку в отряде. Что, как ни водные и ледяные заклинания, пригодятся им больше всего в таком-то месте? Следом Ватнир заключает ещё кое-что: — Я тоже иду. Вспышка (да и Текеху, помнящий вчерашнее) смотрит с недоверием. — Уверен, что справишься? — Я ведь обещал быть полезным… сестра. Пепел и сажа летят отовсюду, оседая, будто снег, серой пылью забиваясь между досками. Призрачный, точно голоса пленённых душ: Ватнир почти слышит их здесь, в такой близости к богу. Вспышка подпускает его ближе и кладёт отяжелевшую руку на плечо. Не дожидаясь вопросов она кратко излагает план дальнейших действий. Вздох облегчения прочищает Ватниру голову, на опустошённые вчерашней попойкой места встаёт сосредоточенность и заразительная вспышкина уверенность. Вместе они смотрят на серые скалистые пустоши, где скрылся адровый гигант. Сейчас они кажутся особенно иссушёнными, колкими, бесчувственными — как кости (бывшей земной оболочки-колосса Магран, возможно). И как кости, они жутко безжизненны. — С нами всё будет в порядке, — тихо говорит Ватнир чёрной копоти скал и самому себе. Над Зубами Магран клубятся пыльные тучи; прозрачное солнце за их спинами, похоже, задыхается и умирает. Но Вспышка, чьи веснушки, отражая огненные искры, блестят даже сейчас, не отворачивает лица от пышущего жаром горизонта и сохраняет безупречную осанку; один этот вид вселяет уверенность: они увидят солнце вновь, даже если Рассветному Богу суждено погибнуть. … На берегу морские брызги отвратительно тёплые. Первое, что раздражало. Пепельное Чрево разверзлось перед ними жарким спёртым воздухом и множеством обрушенных мостов. Рога нагрелись до предела, и ослабшие шейные мышцы с трудом удерживали тяжёлую голову в равновесии. Маска неприятно липла к мокрой от пота коже, как и вся остальная одежда. Дышать, кроме как дымом и расплавленным воздухом, было больше нечем. В этом аду Ватниру стоило многих усилий не отдаться мечтам о Мёртвой Льдине. Второе, что раздражало. А третье… Поскальзываться на собственной крови довольно неприятно. Ратуны приняли их без особого радушия, и это, как решил Ватнир, непременно стоит припомнить Хранительнице, если они выживут. Отвлекающее заклинание энтропии. Оплавленный топор летит в огненную бездну. По ладоням, как по серому песку, растекаются густые красные капли. Что-то горячее застилает глаза: тоже кровь. Пока энтропия замедляет великана — Эдер приходит на помощь, единственным ударом щита отправляя того к Магран. Стирает пот с лица. Помогает встать. Стало быть, всё закончилось. Тяжёлое уханье в ушах теперь кажется смехом всех богов разом. Наивный Ватнир, самое безумное ещё впереди. Ведь мёртвый бог, шагающий по Архипелагу в теле гигантской адровой статуи — достаточно безумно? Ещё безумнее, впрочем, стоять перед ним на расстоянии вытянутой руки.

лицом к лицу

Хранительница и Эотас. Они чем-то схожи меж собой. Мягкое спокойствие, выступающее росой из света на белых веснушках, медных завитках, лучах трёх звёзд; монотонная речь, проникновенный голос, нежно касающийся твоих плеч и отогревающий душу, даже когда от смысла слов веет могильным холодом и разрухой. Они говорят друг с другом словно на своём, особом языке, договаривая часть некоторых предложений про себя. Лицо Хранительницы, с эмоциями столь редкими и мимолётными, но неизменно соответствующими голосу своим тёплым спокойствием, напоминало лицо адровой статуи даже больше, чем она догадывалась. Эдер уже шутил об этом однажды, но быстро заткнул рот мундштуком своей трубки, не став развивать эту тему. Схожесть лучшего друга и бога, обманувшего ожидания, слишком пугает, пожалуй. А что Ватнир? Он просто рад, что Эотас — не Римрганд. … Окружающая огненная бездна раскаляется добела. По ослепляющей пустоте Вспышку ведёт эхо. — А вдруг мне не захочется убивать этого оленя? Боюсь, что не смогу… — Тогда смогут волки. Или медведь. А нас с тобой — голод. — М-м… — Но, думаю, он быстрее умрёт от старости, пока тебя дождётся. Мне казалось, падаль тебе не по вкусу. — Так и есть. — Тогда не станем терять времени. Так или иначе, дочка, оно от каждого из нас будет откусывать по кусочку, пока не проглотит целиком. — Ты говоришь, как мама. — Ха-ха! Может быть. Надо же. Почти забытая Движущаяся Белизна. Морозный перевал. Это была её первая охота с отцом. Теперь его прах охапкой прошлогоднего снега тает на её груди. Время взяло своё. — Ух, ну и солнце после такой-то дождины, а? А ты, судя по виду, не каждое лето в Дирвуде проводишь, угадала? — … — Хах, ничего. Привыкнешь ещё к нашей погоде. И шуточкам. Меня какой-то интересный блеск привлёк, вот я и пришла приставать. Звать Калиской. А ты… вроде, с Аэдира с нами, да? Маг, небось? Как тебя там?.. — … — Ага, ясно, не из болтливых. Ну я-то вижу теперь, что ничерта ты тут не магичила. Это… у тебя лицо так сверкает? Надо же, а не присмотришься — моль молью. Вот что, я тебя пытать не стану: будешь пока «Вспышкой» по-простому, раз воды в рот набрала. Но зря ты так. Мы ж тебя защищаем тут. Да и в Дирвуде не так плохо. Знаешь, у меня там сестра живёт. Вот, еду навестить, кстати, она должна уже скоро… Не будь в том караване Калиски — не было бы и «Вспышки», а её путешествие навстречу своему Пробуждению совсем ничем бы не скрасилось. Не то, чтобы её смерть от этого перенеслась легче. Вместе с Калиской погибла, не раскрывшись, и первая дирвудская влюблённость теперь уже Хранительницы. — …Ты утверждал, что у тебя всё под контролем, помнишь? — Само собой, моя длинноногая подруга! Я, в конце концов, друид! — С твоей стороны было бы крайне любезно… вырастить ветку… под моими длинными ногами. А лучше две. Чтобы я не переломала их, падая отсюда. — Исключено. Не смотри вниз, и дерево тебя не скинет. — От друида слышать такое не слишком обнадёжива… — Ох! Задница Хайлии! — …а сказал — не скинет. — А ещё сказал вниз не смотреть! Ты тупее дерева, раз не послушала. — А… эти твои ветки на нём теперь навсегда останутся? — На замену тем, что ты пообломала, чтоб тебя штельгар… Больно? — Всего лишь ободрала локоть. — Не люблю, когда у женщин раны на теле. Иди сюда. Боги, ну ты и находка, Хранительница… …или «куропатка», как любил дразнить Хиравиас. Тогда он учил её лазать по деревьям. Сейчас — исчез, шагнув в неизведанное, куда устремился с её же подачи. Не оставил ни следа, как и подобает хорошему охотнику. За исключением, разве что, единственного: чьих-то заметок о его последнем шаге. Тонкого отсыревшего дневника, собравшего в себе весь груз её вины и сожаления за своё влияние. — Проклятье, Хранительница, что мы творим? Думаешь, добрые дядьки из Горна придут нас выручать на территорию Эйр-Гланфата? — Ну, твоя громогласность нас точно не выручит, друг мой Эдер. Всё же они напали первыми… ведь так, Вспышка? — Он… он не хотел отпускать меня с ней. Я не думала, что… что всё вот так… Мы ведь никак не можем её здесь оставить, Кана, ни за что не можем! — И не оставим. Я видел, ты хотела по-хорошему. Парнишка свой выбор сделал, пощади его Колесо… А малютка, смотри-ка, не робкого десятка! Столько шуму, вся в крови, а даже не пикнула, лежит себе… — Помилуй Эотас… — Думается мне, что в нашей хаотичной стайке такой смелой крохе как раз самое место, друзья мои! А из нашей Хранительницы выйдет ответственная, пусть и не всегда примерная мама. — Для начала давайте уберёмся отсюда, пока не прибежала стража. Иначе девочка останется сиротой. Снова. Во имя света, скажи, что у нас тут не осталось дел, Вспышка. — Нет. Теперь — нет. Вела. Такая маленькая, хрупкая и спокойная. До чего же быстро она выросла и изменилась. Не успеет Вспышка оглянуться — как она покинет её, проживёт свою стремительную, яркую жизнь, и угаснет прежде Вспышки: так же быстро. Время от всех откусывает по кусочку. Душа Хранительницы, помнящая все свои прошлые воплощения, была уже достаточно обглодана. Она висит в звенящей пустоте, поджавшись, свернувшись в комок, и греет свои драгоценные воспоминания. Души умерших вокруг слишком холодны и усталы, чтобы дать им тронуть хоть одно. Нет, пускай ищут дальше. Пускай ищут не её. Вспышка тоже устала быть маяком для мёртвых. Вспышка… в целом — устала. Пустота перестаёт сдавливать. Далеко впереди сияет сизо-лиловым душа. Одна из тысяч, запертых здесь, но Вспышка сразу узнаёт её. Она не понимает как, но не тратит время на догадки. — Марос? Когда он приближается, обретая форму, словно благодаря силе названного имени, — вихрь душ вокруг них стихает, а пространство пустеет. Адра испускает свечение, и оно отражается на бледном лице Вспышки, точь-в-точь северное сияние на вечных снегах её родины: переменчивое, рваное и успокаивающее кипящие мысли прохладой. Оно исходит отовсюду сразу, и Вспышке кажется, что её душа понемногу растворяется в нежных касаниях матовых жёлто-зелёных бликов. Марос Нуа стоит перед ней в иллюзии плоти из ауры и света. Его смуглое лицо невесомо сквозит тревогой, но он смотрит на неё так, будто знал ещё до смерти. — Я шёл на свет, — он улыбается. — Наконец, успел. Вспышка улыбается в ответ. Белые веснушки в непостоянном обличье духа пульсируют энергией. Мысли обоих скачут одна за другой, разделяясь между ними через связь с Эотасом. Вспышка готова слушать. И Марос рассказывает. Как после смерти блуждал Там, пока не возвели его статую из адры, и как она влекла его душу, заставляя забыть о реинкарнации и игнорировать Колесо все эти годы; как он отвлёкся от статуи, когда её смогло заполнить до краёв нечто иное, и сквозь густую белую поволоку направился к маяку природного адрового столпа: месту, которое, в отличие от статуи, могло принять его душу без посторонней помощи; как на время забылся, в ожидании слившись с хором голосов, пока его вместе с остальными душами не вытянул Эотас. В конце концов Марос попал в своё рукотворное тело — пусть и не так, как было задумано. — Вместе с этим телом Эотас украл не только твой покой, — Марос оглядывает искрящуюся пустоту вокруг, пока Вспышка не сводит с него глаз, пытаясь запомнить каждую черту. Невозможно не прикусить эфемерный язык, в очередной раз восхищаясь мастерством энгвитанцев: стоит отдать им должное, ведь Мароса от его статуи не отличает ничего, кроме размеров, цвета и наличия волос. — Осколок твоей души прицепился к частицам ауры, что ты вкладывала в него… в меня… каждый свой визит в Бесконечные Пути. И этот осколок оторвался от тебя, не желая покидать друга, — Марос возвращает взгляд к Вспышке, нежный и немного робкий. — Эотас разделил воспоминания своего вместилища, и по неясной мне причине бережёт их, будто свои собственные. Вспышка качает головой. Её эфирные волосы, ставшие здесь белой дымкой из морозного тумана и звёзд, реяли от каждого движения, точно паруса на корабле, где осталось её тело. — Он… Эотас поэтому не возвращает остатки моей души целиком и за раз? — Отчасти, да. Вспышка тянется к Маросу, с щекочущей радостью во всём своём существе замечая, что он тянется в ответ. Их пальцы соприкасаются холодной до дрожи рябью, а затем сплетаются, отогреваясь. Тогда, в Бесконечных путях Од Нуа, адра похоже теплела под её прикосновениями. — Твоя аура помогает ему идти вперёд, — объясняет Марос, не отвлекаясь; их время на исходе, — а твои воспоминания его вдохновляют. Я тоже разделил их. Все до одного. Марос долго смотрит на их сцепленные руки. — У меня никогда не было такого друга. Вспышка не может отделаться от чувства, будто он проник в её душу на недозволенные уровни, зачерпнул оттуда и извлёк на свет все её сокровенные мысли. С другой стороны: разве не такими же она делилась со статуей под Каэд Нуа? Если Марос разделил заключенные в статуе воспоминания вместе с Эотасом, значит между ними — тремя — уже не может существовать никакой недозволенности. — И я соврал бы, — выдыхает Марос, — если бы сказал, что не хочу оставить всё это себе. Он сжимает руку крепче, и тогда Вспышка замечает то, о чём он говорит: вплетённое между их пальцев, золотое, сверкающее, и ставшее немного чуждым. Часть её души. Та, что мыслями навсегда осталась в Каэд Нуа. Для неё есть только процветание и плоды вложенных в имение трудов, есть воспитание Велы, разросшийся питомник и стыдливые воспоминания о надолго брошенной статуе, быстро растворяющиеся в повседневной суете или созерцании нового рассвета в мирном небе. Эта часть не помнит руин и иссушенных тел, оставленных адровым гигантом. Не помнит того, как отделилась от тела, от основы, по своей воле последовав за единственным оставшимся рядом другом. Замкнувшаяся в безоблачном прошлом, она стала чем-то другим. Эта часть — счастливая часть — соединившись с нынешней Вспышкой будет колоть и резать своим счастьем, как острые льдинки в глоткé эккевита. Принять её будет больно, но Вспышка понимает, что без неё рано или поздно станет куда больнее. Вспышка наблюдает, как сияние её души, сливаясь кусочками воедино, обволакивает их: колко, как она и подозревала. Воспоминания переполняют, проходя через призму настоящего, выступают на глазах каплями скорби. Марос тянется к её щеке, и его тепло ощущается ещё до прикосновения. Веснушки вспыхивают под его полупрозрачной ладонью. Остаться бы здесь навсегда. Вот так. Но — Вспышка знает — никто не позволит ей эту слабость. Даже она сама. Даже Эотас. Почему? Он провёл много времени с её душой. Достаточно, чтобы знать наверняка: она преследует его не за тем, чтобы остановить. Марос тем временем скользит ладонью от щеки к затылку, оставляя под ней след — белый и мерцающий, как свежий снег на ледяном утёсе, и осторожно привлекает к себе. Его дух совсем как живая адра — тёплый и мощный, щиплющий слабым током энергии, заключённой в недрах. Вспышка охотно поддаётся влекущей её силе, пытаясь слиться, срастись с ней как можно крепче, хотя бы на оставшийся им миг. Тело вместе с его инстинктами самосохранения осталось где-то там, внизу: кажется, невообразимо далеко отсюда. Здесь, внутри адрового гиганта, помимо тысячи чужих душ пребывает и её, ставшая наконец цельной. Но даже так, в форме духа без телесных ощущений и потребностей, она вжимается в Мароса и дышит в надежде, что вернувшись в тело запомнит этот запах. Солнце, роса и соль древней земли. Вспышка отстраняется, думая, что такой запах больше подходит Эотасу. Потому ли, что он занял предназначенное Маросу тело? Потому ли, что она приносила такой же запах с собой в подземелья Каэд Нуа пять лет назад? Отстраняется, думая, что слишком часто ориентируется по запаху, точно полудикие братья и сёстры с Земли. Точно она всё ещё одна из них. В морок боли и эйфории вмешиваются три прозрачно-голубых огонька: глаза бога, родного и чуждого, и дух Вспышки холодеет, ощущая, словно наяву, холодное дыхание Зверя. Оно настигает Вспышку даже здесь, и не потому, что Зверь пытается повлиять на её будущее, нет: скорее потому, что какая-то часть Вспышки позволила этому случиться до того, как она полностью забудется в объятьях Мароса. Там, внизу, остался кое-кто, кому она нужна и кто так же нужен ей: и их тонкая, почти неосязаемая связь успела без всякого контроля окрепнуть, и теперь тянет её назад. Слабое и хрупкое, как льдинка, звено, соединяющее её с холодной родиной. Она всё ещё желает убедиться, возможно ли спасти его душу, если боги утратят своё влияние на Эору. Возможно ли оставить его в этом мире чуть дольше, чем ему отпущено. — Тебе пора, — торопит её Марос, но из рук не выпускает. — Надеюсь, Он позволит нам встретиться ещё раз. Пространство вокруг вибрирует и звенит. Исчезая в лучах золотого света Вспышка слышит где-то на краю разума эхо: Марос не договорил — «последний». Какой позор. Они так и не выпили вместе эккевита. Вспышка зажмуривается, крепче обнимает Мароса за шею и в следующий миг рассыпается сотнями искр, что вихрем уносятся прочь. … Она просыпается в своём теле — совсем не в тех руках, что обычно. Устрашающая тень от повисшей над ней рогатой головы обдаёт её кожу холодом, и под одеждой бегут мурашки. Руки касаются мокрой палубы. Ливень смывает с лица что-то горячее. Вновь собранная воедино душа ещё колеблется, последний осколок борется за права на личность, но, придавленный весом новых открытий, смешивается с нынешней Вспышкой без осадка, оставляя лишь направляющий шёпот в её голове и тепло Мароса на кончиках пальцев. Ватнир, испуганный затухающим лиловым свечением в глазах Хранительницы, не знает, что ему делать дальше. — Э-Эдер… — запинается он, — просил, чтобы ты не волновалась, когда очнёшься. С ним всё в порядке… Но рулевого задел незакрепленный груз, так что он схватился за штурвал вместо него. Просил меня объяснить, когда ты очнёшься, чтобы ты не… Не дожидаясь, пока он договорит, да и не нуждаясь в этом, Вспышка концентрирует все силы на непослушном теле и цепляется за Ватнира, как утопающий за плот. Торчащий из его челюсти рог впивается в шею, но она всё равно прижимается крепче и выдыхает его имя вместе с остатками ауры Мароса. Ватнир замирает и мелко дрожит, точно пойманный кролик, но вскоре замечает, что дрожь Хранительницы перебивает его, и опускает плечи. Он осторожно поворачивает голову так, чтобы не касаться Вспышки острым наростом, и нащупывает рядом оставленный Эдером плащ, который набрасывает ей на спину. Для верности растирает её плечи, чтобы хоть как-то согреть и укрыть от дождя в ответ на проявленную теплоту. — Мне… позвать его? Раньше на такой вопрос Вспышка ответила бы не задумываясь. Теперь она глядит на Эдера через плечо Ватнира и впервые не знает, что сказать. Верёвки такелажа делят мир на подвижные ровные части, суетливые матросы мельтешат перед глазами, но, пусть даже урывками и сквозь дождевую стену, ей удаётся разглядеть. Он правит кораблём ответственно и увлечённо, под пылкие указания слишком низкорослого для этих дел Серафена. Без труда Вспышка представляет, как он вновь оставляет её позади, вот так же встав за штурвал любого другого судна, или на своих двоих, как привык. Вспышка робко протягивает к нему нити (сайфера или Хранителя — она уже давно перестала различать), но тут же, ещё до установки связи, растворяет магию в воздухе. И без её помощи вспоминает, что теперь у Эдера куда больше весомых причин её покинуть, чем тогда, в Дирвуде. И понимает его. Как мать — отца. — Не стоит… отвлекать его, — говорит она поверх плеча Ватнира: скорее себе, чем кому-то ещё. Вспышка наблюдает, как шумящий ливень смывает остатки её привязанности, и как они молча тают на мокрых досках между ней и Эдером, сыгравшим свою роль. Ватнир, словно чувствуя сочащийся из её сердца холод, обнимает Вспышку крепче. — Тогда я буду здесь, сколько понадобится, — Ватнир хрипло выдыхает, прижимается ближе и касается её уха латунной маской. Вспышка вздрагивает, но не от металлического холода, а от искренности, пробирающей душу до самого её ядра. Она никогда не ждала от Ватнира многого. Да и он не обещал платить преданностью за заботу и внимание, которое она проявляла в порыве расовой солидарности. Обычно вымучено звучащее от него «я прямо за тобой» тоже не вселяло уверенности: у Вспышки не было сомнений лишь в том, что он исчезнет, как только подвернётся удобный случай; точно так же ему подвернулся Призрак Каэд Нуа, не успевший из-за своих размеров вмёрзнуть в Льдину целиком и оставшийся на плаву. В конце концов, он напросился к ней в команду, только чтобы исполнить свою мечту и наконец оставить позади всё, что связано с Землёй и ненавистным богом. …ведь так? — Ватнир… Разлука с друзьями в Дирвуде научила её использовать отцовские уроки на практике, наслаждаться моментом и не привязываться, но так и не научила отпускать. Вот почему она всюду носит с собой «заметки о пропавшем орлане» и расспрашивает народ на новых берегах, не встречался ли им одноухий рыжий коротышка. Вот почему не может расстаться с воображаемой отцовской аурой и воспоминаниями, что привязаны к крошечной колбе с его прахом. Создать новые схожие по силе связи — значит повторить всё по новому витку и прожить подобным жалким образом всю жизнь. Ещё в Каэд Нуа Хранительница заперла свою душу, решив, что с неё достаточно. Однако здесь, на Архипелаге, Вспышка упустила момент, когда начала игнорировать усвоенный урок и переступать созданные ею же границы. И на первый взгляд, Ватнир — самая неподходящая кандидатура для подобных порывов… Но всё же во вновь припаянной к основе части души теплится мысль: быть может в этот раз всё сложится по-другому? Не смотря ни на что, Вспышка — всего лишь смертная. А какому смертному чужды отчаянные надежды? Если даже боги имеют такую слабость… Над палубой проносятся отрывистые возгласы, и один из матросов, закончивший управляться с грузом, поспешил сменить у штурвала взрывоопасный дуэт Серафена и Эдера. Первый отошёл к левому борту, пялиться на волны и что-то бурчать себе под нос; в то время как второй вспомнил о Вспышке: сейчас он убирает только что вынутую трубку обратно за пазуху и энергично машет рукой. Когда он подходит, Ватнир помогает Вспышке подняться и незаметно придерживает её за локти под плащом. — Любишь же ты подремать в неожиданных местах, — отшучивается Эдер, стараясь не замечать ссадину, что пёстро расцвела у её виска. Сейчас лучше выяснить, в чём дело, пока она снова не отключилась. — Удалось узнать что-то новое? — Скорее — вспомнить, — роняет Вспышка. Эотас уже злит Эдера одним своим видом, и лучше бы ему не знать всех деталей их со Вспышкой связи. Эдер снова смеётся: «Хранительские штучки»; ему и самому неохота лезть туда, где и бес ногу сломит, а уж он, как дирвудский фермер, подавно. Вспышка смеётся в ответ — вежливо, но устало. Обсуждать грядущее не хочется больше ни с кем, и она решает для себя, что те, кого смутит проложенный ею путь, просто скроются за ближайшим поворотом без лишних слов. Она даст им шанс сделать это. Так проще. — Детали не важны, — просто отрезает она, дотрагиваясь до кровоточащей ссадины и сдерживая шипение за стиснутыми зубами. — Сейчас есть дела посерьёзнее. Скомандуй курс на Некитаку, — каждое слово жужжит сквозь едва размыкающиеся челюсти и отдаёт гудящей болью: она бьётся о стенки черепа и закладывает уши. Ватнир всё ещё придерживает за локти, не позволяя замутнённому взгляду и подгибающимся коленям снова приложить её головой о доски. — Пополним запасы, кое-что уладим — и сразу за Эотасом. Времени мало. Я, — ноги подкашиваются, когда она подаётся вперёд, к двери в каюту, — проверю, как там Вела. И… остальные. Эдер помогает Ватниру проводить капитана до каюты, где её встречает приёмная дочь — напуганная, но целая и невредимая. Уложив Хранительницу на койку, Ватнир нашёптывает простое исцеляющее заклинание из свитка, а Вела сгибается на табуретке рядом и кладёт голову ей на колени. Сквозь золотое магическое свечение её каштановый мех приобретает забавный оттенок, делая Велу похожей на орлана, что любил вот так же, пускай и более бесцеремонно, укладываться на неё, как на любимую личную подушку. Теперь ей не хочется напомнить о манерах или снисходительно закатить глаза: Вспышка лишь нежно гладит протянутую ей пушистую детскую ладонь, пока шёпот Ватнира и отступающая боль убаюкивают её.