кости
Как только Призрак Каэд Нуа достиг первого порта — Некитаки, — жизнь Ватнира официально пошла кувырком. Пару дней в плавании (те, что он по большей части проводил у борта, скармливая рыбам свой незадержавшийся в желудке паёк), оказывается, и были «отдыхом от Мёртвой Льдины». А на суше времени терять нельзя: дел невпроворот, мир рассыпается под божественной поступью Эотаса, и всё это шумная свора Вспышки объясняет ему практически на бегу. Сама Вспышка, не смотря на этакую суету, успевает коротко улыбаться всем направо и налево, а так же вылавливать новых торговцев и капитанов из толпы. Всякий раз, как она вытягивает шею, разглядев очередное новое лицо, ноги тут же несут её к нему, а команда остается ждать на месте, чтобы не проталкиваться за ней через потоки потных грузчиков и матросов. Все и так знали, что у неё за дело. Возвращается она одинаково: с затенённым взглядом и неизменно погасшей улыбкой на лице. Веснушки на щеках в такие моменты походят на тающие льдинки в неспокойном сером море. Глаза Ватнира ловят белое пятно на цветастом полотне: её рука застёгивает камзол. Воспоминание, любопытство, шум в ушах, и тут же Серафен толкает его локтем. Не стоит задавать вопросов. Чем заполнить тишину — Ватнир не придумал. Может и вовсе не стоит. Да и не его это дело. Пока все молча продолжают свой путь, он оглядывается на орущих за прилавками торгашей, выискивая что-нибудь блестящее для Велы. Если он принесёт ей интересную вещицу, возможно она перестанет таскать кости с его старой шубы. — Поясница ноет, — в который раз за сегодня жалуется Алот. Ватнир бы и не отвлёкся, покуда не раздался бы бойкий голос позади: — Сам виноват, что уснул на своей книге прямо за барной стойкой, та? Рекке усмехается, ничуть не стесняясь ломанного акцента, и заводит руку, чтобы ею хлопнуть Алота по плечу; однако недружелюбно насупленные брови мага отбивают у него всякую охоту, и рука заканчивает свой путь на косматом рыжем затылке. Искоса наблюдающий за сценой Ватнир никак не ожидал, что недружелюбный взгляд Алота переместится с Рекке на него. — Я виноват. Конечно, — цедит он, на выдохе резким движением отряхивая одежду. Выходит шумно, даже на людной улице. Вспышка замедляет шаг, а совсем остановившись, оборачивается и, улыбаясь одними только губами, предлагает вернуться на борт. — Ты разве не хотела к королеве заскочить? — напоминает Серафен. Его звериные жёлтые глаза щурятся в одну точку перед носом, мычание и ловящие синюю косичку пальцы выдают активный мыслительный процесс. — И, э-э, куда ещё? За водой? К травнице? Точно, к ней! — Рекке пойдёт, — чеканит Вспышка, вынимая из подсумка заготовленный мешочек. С приглушенным звоном тот перемещается прямиком в рябые ладони. — Извини, Серафен. Пофлиртуешь с Куитцли в другой раз. Серафен хохочет сквозь притворную обиду, но послушно следует к причалу. Остальные остаются на месте, дожидаться Вспышки. — Список с собой? В ответ Рекке вынимает из кармана бережно перевязанные тростниковые пластинки, заменяющие на островах бумагу для письма: какие-то пустые, а какие-то густо исписанные крупными буквами. Увидев их, Вспышка расслабляет плечи. Последние указания звучат спокойно и мягко: — Пусть даст всё, что сможет. Или скажет, где это раздобыть. Ну, и… объясни ей остальное. Что за «остальное» понимали, видимо, только эти двое. Серафен уже ушёл, а значит в подробности никто не посвятит. С энергичным кивком и широченной улыбкой Рекке отправляется выполнять своё поручение (принятое, казалось, ещё задолго до высадки на берег). В шумном порту оказалось немногим лучше, чем на скрипучей палубе под безжалостным солнцем. Уже скоро голову Ватнира сковал тяжёлый обруч боли, а перегретых рогов было страшно даже коснуться. До схождения на берег он радовался, глядя на приближающийся пёстрый муравейник Некитаки, что наконец получит передышку от нескончаемой качки. Но в людном городе его ожидала только тропическая духота и ошалевшие взгляды. До чего же повезло, что на корабле сразу нашлась лёгкая одежда на смену его меховой робе со Льдины. Однако кровь и пот через тонкую ткань просачивались быстро, и это превратилось в проблему. Вспышка, по словам Алота, за эти пару дней уже весь трюм забила бинтами и снадобьями, но среди них всё равно не нашлось ничего такого, что помогло бы затянуть язвы надолго. А на жаре всё чесалось и зудело в два раза яростнее. Тело Ватнира переживало не лучшие времена. Зато душа ликовала как никогда раньше. Он больше не слышит дыхания Зверя в завывающем ветре. Свобода. Осталось лишь решить, как ею распорядиться. Остальное само собой наладится рано или поздно. Ватниру ведь не обязательно оставаться на Архипелаге, когда тут всё успокоится, верно? Самоободрение по пути на корабль сменилось мыслями о Веле и новой головной болью. Он так ничего для неё и не нашёл.тающие льдинки
Задремавшего у мачты Ватнира разбудил противный бес, что-то нагромоздивший на его рога. С противным скрежетом и бранью он слетел с насиженного места, роняя из лап пустые склянки и грязные бинты. Пока Ватнир сонно ворчал и стягивал с головы всё лишнее, до него, приглушенная влажными досками, донеслась иная ругань. Первым он распознал голос Вспышки, хоть слова её были тихи и редки. В отличие от второго опознанного голоса: Алота Корвайзера. Они спорят. — …до Зубов Магран тоже на одном энтузиазме добираться будем? — слова врезаются в спину Вспышки, из открытой двери в трюм по палубе разливается тёплый свет. Вспышкина тень длинная и заостренная, как пика, готовая вот-вот парировать. Эдер и Идвин выходят за ней. — Уже второй матрос ушёл. Остались бы в порту подольше — разбрелась бы вся команда! — Пусть идут, — ровным тоном отзывается Вспышка. Ватниру приходится напрячь слух. — Коль уж их способны напугать такие мелочи — то рядом с Эотасом им точно делать нечего. Как только из трюма появляется Алот — путь к Вспышке ему преграждает Серафен. — Всё, остынь, юбчонка, — длинные мохнатые уши дергаются, создавая странные тени. — У меня, конечно, тоже порой бывают вопросы, когда дело до команды Призрака доходит, но кэп её не бездумно набирает. И по поводу тех юнцов-матросишек я с ней полностью согласен. На Колдуне мы тоже так гнильцу отсеивали, сечешь? Алот фыркает, задрав губу и глядя сверху вниз. — Лучше помалкивай. Ты — как раз прямое доказательство тому, что она тащит на борт что попало, — игнорируя оскал Серафена Алот выпрямляется и снова кричит Вспышке, — Если тебе плевать на гигиену и здоровье, то хотя бы деньги не разбазаривай на прихоти! На этой ноте Вспышка мотает головой, не выдержав: — Прихоти? — голос по-прежнему холоден, но назвать его тихим уже тяжело. — Если бы ты гнил заживо — я тратила бы на тебя не меньше. А если ты чего-то хочешь — просто скажи. — Я хочу, — ни на секунду не теряется Алот, — спокойно спать без опаски подхватить какой-нибудь гламфелленский сюрприз. До сей поры стоявшая в тени Идвин пропускает сквозь зубы резкий смешок, суливший, впрочем, отнюдь не веселье. — Так развернём корабль, капитан, — шипя, она цедит слова, подобно ядовитой кобре. — Оставим его на чистенькой Мёртвой Льдине, и пусть спит в снегу. Как тебе понравится такой гламфелленский сюрприз? — Идвин… — мягко осаживает Вспышка, качая головой. Ситуация и без того накалена до предела. Идвин хмыкает и снимает очки. — До мага мне дела нет, — уточняет она, протирая серповидные линзы рукавом. Сквозь белые, как у Вспышки, ресницы просвечивают тревожно-красные радужки. — До остальных, впрочем, тоже. Только держи это подальше от меня. — Перестань, астин мин! Ватнир — богоподобный, а не обычный больной, йа? — Правда что, Идвин, — Эдер пытается смеяться как можно непринуждённее, но колкий взгляд алых глаз заставляет лёгкие больно сжиматься, испуская вместо смеха неловкие рваные выдохи, будто он впервые в жизни курит белолист и давится дымом, как подросток. — Ну что ты к парню привязалась? У нас на шлюпе, не в шутку, живой труп в матросах разгуливал. Да и сама ты, в общем-то… — Советую не шутить так с теми, кто пьёт с тобой одну и ту же воду, фермер. Вспышка прочищает мысли одним глубоким вздохом и вновь обращается к Алоту, попутно оглядывая палубу. Рулевой на пару с боцманом наверху всем видом показывают, что заняты своими делами; на фонаре сидит, склонив рогатую голову и переминая лапками, Немнок, а дымящий белолистом Эдер вместе с Рекке стоят у дверного фонаря в ожидании то ли конца развернувшейся драмы, то ли момента, когда их участие будет критически необходимо. — Позволь всё же напомнить, Алот, — сухо проговаривает Вспышка слово за словом, — кто я такая и какой вес имеет моё имя. Я не только Хранитель, если не забыл, но так же хорошо зарекомендовавший себя дипломат из состоятельной вайлианской семьи, со связями и весьма полезным умением честно зарабатывать деньги. И мне действительно кажется, друг, что я могу себе позволить вкладывать средства в особо проблемных членов экипажа, как и в связанные с этим… неудобства. Ватнир вполне окупает траты своим вкладом в общее дело. Алот меняется в лице и открывает рот, чтобы что-то сказать, но мысль прерывается на вдохе жестом вспышкиной руки. — После стольких лет без единой вести я приветствовала тебя как друга, помогла без упрёка и лишних вопросов, — Вспышка медленно опускает руку, выравнивая её по швам вместе со второй, и неотрывно смотрит Алоту в лицо. Острие её тени уже не такое пугающее, но всё ещё держит в напряжении. — Ватнир, так же, как и ты, теперь часть команды и часть семьи. Ею он и останется. Поэтому, раз тебе так некомфортно, затея с лекарствами — в твоих интересах тоже. А беспокойства за наш бюджет оставь, пожалуйста, Ключнице. Повисает тишина. Притихший эльф так же безмолвно удаляется назад, в залитый тёплым светом трюм. Возможно, там ему будет уютнее всё обдумать. А вот Ватнир остаётся здесь, прижатый спиной к холодной мачте. Слушать дальше. Как только шаги за дверью стихают, раздаётся цоканье Рекке. В мерцающем свете фонарного огня, под которым он стоит, кажется, что его волосы плавятся медью, а россыпь огненных искр остаётся на его лице мелкими щербинками. — Акх, луту сакиш, — выдыхает он на своём. Шрам, пересекающий его обветренное лицо, странно искажается. — Почему ты ему не сказала, что мы почти всё нашли для… Серафен прерывает его смешком: «А ты что, моих слов не слышал, парнишка?» — и цокает языком о клыки. — Скажу всем, когда точно всё найдём, — Вспышка, кажется, и сама слышит в своих словах косвенное согласие с «методом отсева» Серафена, и устало трёт переносицу. — Алот всё равно крепче спать не будет, тем более, если у нас ничего не получится… — Затея-то отличная, — вступает Эдер, прибирая трубку в карман, — что удивительно. Вот уж не думал, что у рыжих умные мысли в голове водятся. Даже при скудном освещении было видно, как веснушки на лице Рекке собираются в кучу. — На Йецухе все так делают. И все рыжие… — А, то есть это даже не твоя идея? — смеётся Эдер. В ответ от Рекке в него летят вайлианские ругательства, которым он сам его и научил, и эта симфония сопровождает их на пути до самых коек. Серафен кряхтит, утирая глаз, и напоследок хлопает Вспышку по узкой спине. — Ты всё правильно делаешь, кэп. Орлан подмигивает и резво слетает по лестнице вниз. Идвин уже спешит за ним. На попытку её остановить почти не реагирует: только цыкает, выказывая, что Серафен не прав; но смягчается, когда пальцы Вспышки касаются её запястья под широким рукавом ситцевой рубахи. Идвин ловит и нежно целует руку Хранительницы, а Ватнир, едва не закашлявшись, плотно закрывает рот и гадает, куда же ему деться от всего этого. Когда Идвин, наконец, уходит, Ватниру не слышно ничего, кроме своего сиплого дыхания и стука сердца. Вопреки ожиданиям становится легче, когда Вспышка садится рядом. Она, как и Ватнир, прислоняется лопатками к мачте и вместе с ним какое-то время смотрит на собранные паруса. — Рекке рассказал о снадобье, — Хранительница разрезает полотно ночной тишины непринуждённо, точно подброшенный шёлк на лету, — что готовят у него на родине, в Липасалисе. Окуривание. Его производят для лазаретов и конюшен из местных ингредиентов, и не все встречаются здесь, на Архипелаге. Но Рекке говорит, что если найти хорошего алхимика, то можно попробовать сварить снадобье из аналогов. Ватнир молчит. — Чтобы случаев, как сегодня с Алотом, не повторялось… — продолжает Вспышка. — Не переживай. Никто пока не заболел, и я не думаю, что… м-м… Многие из наших абсолютно спокойны, и… я тоже не думаю, что будут прецеденты. Но если это успокоит остальных, то старания не напрасны. — Не слишком ли, — почти перебивает Ватнир, — много от меня хлопот? Вспышка не мигает. Только инеевые ресницы дрожат от ночного ветра и недавних переживаний. При свете луны она и её бледные веснушки, в самом деле, будто светятся. — Хлопоты — не от тебя, а от чужого недоверия, — как раз к этому Ватнир был готов меньше, чем успел себя уверить. — Прости их. Они просто боятся и не понимают… Пока что не понимают. — Вспышка поднимает лежащую на досках пустую склянку и встаёт, подставляя её под звёздный свет, закрывает один глаз и глядит так через стекло. — Как и я поначалу. Но я их научу. Как мой хороший друг однажды научил меня. Ватнир какое-то время смотрит на неё, затем, всё так же опираясь о мачту, встаёт следом. — Тот орлан? Хранительница опускает склянку и поворачивает лицо к Ватниру: спокойное и гладкое, как всегда, но Ватнир уже усвоил, что для ответа хватит одних только глаз. Сейчас же в них мелькает вопрос. Ну конечно. Ватнир указывает на тонкую книгу, заткнутую за широкий тканевый пояс Вспышки, и для пущего вида прикрывает ладонью и без того перебинтованную глазницу своей маски. Брови Вспышки слегка поднимаются, рот приоткрывается в улыбке, как будто она уже смотрит не на него. — Ах, он… — два едва слышимых смешка, только спорхнув с её тонких серых губ, тут же тают в согретой атмосфере. Мыслей вскользь касается пряный запах осенних листьев, мокрой земли и сладкой крови травоядного; то, чего сам Ватнир никогда не ощущал. — Похоже, ты уже много знаешь про Хиравиаса. Вела? — Эдер. — О. Ватнир вспоминает, как сам себя осаживал и отгораживался от любопытства, от любых вопросов на эту тему с тех пор, как она впервые показала ему записи под проетой молью и плесенью обложкой. Так что же, во имя инея, он сейчас делает? Пытается отвлечься, видимо. Вспышка подпирает мачту плечом и проводит по ней ладонью. Ватнир смотрит на неё — тонкорукую, тонкокожую, и мысли об орлане и конфликтах внутри команды Призрака на миг сдвигаются на задний план. Останутся занозы — виновата будешь сама. — Он меня действительно многому научил, — когда Вспышка прижимается к мачте виском, Ватнир видит перед собой чужое воспоминание: гламфелленка и орлан вместе взбираются на дерево; первая — с переменчивым успехом, второй — с нескончаемым гаркающим смехом. — С самой первой встречи открывал во мне качества, о которых я и не догадывалась. Так легко и естественно… Воспоминания гаснут. Вспышка продолжает, не поднимая головы: — Тяжело, — слово, произнесённое на одном дыхании, срывается камнем вниз и почти слышимо бьётся о палубу, — когда все остальные либо здесь, рядом, либо шлют вести и оставляют за собой следы, а он… единственный, о ком ничего не слышно по сей день. За пять лет — ничего, кроме вот этой вот, — Вспышка вынимает заметки о пропавшем орлане и сжимает до сухого скрипа страниц, — кроме этой вот шутки богов, длиной в пару слов. И та — всего лишь кусок из дневника какой-то безымянной священницы, да мои заметки с острова Ваэля. За месяцы плавания я так ничего и не выяснила ни о ней, ни о Хиравиасе. Его будто… сам мир забыл. Ватнир склонил рога набок, стукнув их кончиками о древесину. — Чтобы наши сородичи так к другим расам привязывались — не слышал, — заметил он. Зачем-то — вслух. «Видно за неимением белых эльфов в Каэд Нуа сгодились и орланы» — догнали его мысли. — Мы выкупили эту джонку, чтобы места в растущей команде хватало на всех, — тут Вспышка как-то необычно-смущённо прячет глаза. — И всё же гламфеллен здесь, как ты мог заметить, тоже не так много… Только после этих слов Ватнир осознаёт, что невесомая нить между их разумами истончена, но всё ещё не оборвана. Неужели он начинает привыкать? — Т-ты говорила, — чтобы не выдать себя целиком, Ватнир прочищает горло и мгновенно переходит в защиту, — что в чужие… что без спроса в головы не лезешь! Вспышка выпрямляется. Пока Ватнир в панике гадает, потея, сколько из его мыслей она успела прочесть, на её лице снова невинная и умиротворенная полуулыбка, точно у Привратника. Который по счёту раз, с тех пор как он встал под знамя Хранительницы, Ватниру охота умереть со стыда? Самое время открывать двери. — Извини. Ты порой сам тянешься, вот я и подумала, что тебе так проще. Ты не ошибаешься. — Насчет гламфеллен… — ослабшими пальцами Ватнир цепляет край отсыревшей повязки. — Есть Идвин. Кажется, вы с ней… ладите. Вспышка коротко усмехается: — Если кто-то способен с ней на такое — пожалуй. В остальном наблюдению Ватнира она не удивляется. И правда, наверняка всему кораблю уже давно всё про них известно. Идвин ведёт разговоры об анимансии, расшивает их одежду на схожий манер, а ещё учит капитана, до сих пор не привыкшую к морю, корабельным снастям. Ватнир, как и Вспышка, рос на историях о том, как умело их предки ходили под парусом; жаль, что навык атрофировался, когда на новых обледенелых берегах гламфеллен начали строить из своих кораблей жилища за неимением лучшей альтернативы. Так или иначе, под предлогом или без, две белые эльфийки, связанные Землёй, Вайлией и сайферской магией, проводят вместе много времени, с каждым разом всё реже употребляя в отношении друг друга гламфелленское «сестра» и ставя на замену нежное «астин мин». — Но даже ей не всё равно. Ты не замечал? — прозрачно-серые глаза неизменно смягчаются, когда Вспышка говорит о сородичах, даже если это неприятная тема. Будто острые рубленные льдинки тают в прибрежных южных водах перед грозой. Ватниру не так часто доводилось видеть тающий, а не разрастающийся лёд. Он складывает руки. Отвечает, что замечал только, как Идвин бросает на него кровожадные взгляды из тёмных углов. И как подносит к носу платок, проходя мимо. Вспышка без единого признака тревоги объясняет, что будь Ватнир ей совсем безразличен — она бы оставила его без внимания, как и остальных. По всему видать, примерно так они с ней и сблизились. — Полагаю, ты просто видишь то, что хочешь, Говорящая с Сумраком, — подводит черту Ватнир. — Вит йерум тат эльдтаф, — Вспышка не спорит, а свободные от повязок глаза Ватнира щурятся: звук родной речи вызывает непроизвольную улыбку. В дальнейшем разговоре он тоже переходит на ортйома и вскоре чувствует желание остаться здесь ещё ненадолго. Сон не шёл в любом случае. … Внизу, перед глазами — чёрные волны. Сверху, за плечами — давящее небо. Пока в море под холодом звёзд стынет ночь, они стоят у борта и болтают о разном, тема за темой: Дирвуд, Хиравиас, Вела, снова Хиравиас; неловкий перевод темы, и теперь уже говорят о защите разума от сайферов и об особенностях магии Римрганда. На этой части и Вспышке, и Ватниру отчаянно хочется, чтобы хоть кто-то их подслушивал. Это правда, что богоподобные конца времён на самом деле не опасны для окружающих, пока не защищаются и не вступают в бой. Зато любой кашляющий разумный может оказаться смертельно опасным для детей Римрганда. Оба — и Ватнир, и Хранительница — в то же время понимают, что каждую неделю окуривать каюты и трюм будет проще, чем уверить всех и каждого на корабле в безопасности. Вспышка поддаётся приступу спонтанного, но стабильно-скверного юмора: «Зато крыс на судне стало меньше!». Ватнир хмыкает: крыс стало меньше оттого, что весь трюм забит кошками, а с ними наравне даже Вела от скуки гоняет вредителей. Когда будет готово йецухское окуривание — все крысы сбегут и сами, а Вспышка уже не сможет повторить эту шутку. Но это не самое важное… — А… откуда… ты столько знаешь о Римрганде? — подступается Ватнир, осторожно, будто в страхе провалиться под тонкий наст. — На Льдине ты… кхм. Мне показалось, что ты не жалуешь… всё божественное. В ответ Вспышка долго и пристально смотрит на Ватнира. — Не всё. Ватнир рвано кашляет в попытке что-то мямлить. Не будь на нём маски — раскрасневшееся лицо, судя по жару, удалось бы разглядеть даже в темноте. Хранительница лишь довольно, но по-доброму посмеивается, и после такого злиться на неё не мог никто. Потом — снова взгляд. Такой же долгий. — Знаешь, моя мать… мечтала, — короткий вдох, тонкие серые губы кривятся в однобокой усмешке, — о ребёнке, таком же как ты, — она отворачивается к морю, задумчивые глаза теперь смотрят мимо. — Могла ли её безумная мания передаться мне? Вспышка поджимает губы и прикрывает глаза. Белые ресницы заслоняют собой всё, что надеялся разглядеть Ватнир. Остаётся только замереть в мучительной панике от нехватки слов и искать ответа в этих её веснушках, похожих на снежинки у неё под глазами. Она пожимает плечами: — Или меня просто бессознательно тянет собрать вокруг себя как можно больше сородичей. Не то, чтобы их уже имеющуюся стайку из Ватнира, Идвин и Вспышки можно было назвать дружной, но, похоже, это и не являлось для неё отборочным критерием. Ватнир видел и слышал достаточно, чтобы увериться: проще всего Вспышка находит общий язык с аумауа и орланами. Особенно с орланами. Однако никто из них не живёт так же долго, никто из них не желает сидеть на месте. Так или иначе — все они покинут её. Ватнир мнёт рукав своей рубахи, уже не ища, что сказать. Разве что…и это твоя вина
Тогда её не звали ни Говорящей с Сумраком, ни Хранительницей, ни даже Вспышкой. Она была меньше, чем сейчас. Она была чище, чем когда-либо. Она была любопытнее, чем следовало бы. Снежинка над голодной пропастью. Для таких, как она и её отец, это было проблемой здесь, на Движущейся Белизне. Вспышка не чувствует холода. Вместо студёного воздуха её обволакивает нечто иное. Не то, что она могла бы ощутить в своём детстве. «Видишь, как льды дрейфуют в чёрных водах и теряются в морозной мгле, дочка?» Да. И нет. Вспышка смотрит вперёд и точно знает: это не край мира. — Мне это снится, — выдыхает Вспышка, не обнаружив перед собой ни следа пара. — Да, — отвечает ей… — И ты не мой отец. Маленькая Вспышка перестаёт быть таковой, когда поворачивает голову: её глаза почти вровень с глазами, мерцающими зеленью адры. Она уже и забыла, как выглядела статуя Мароса без всего этого божественного свечения. Виды Движущейся Белизны сменяются туманной пустотой. Вокруг них лишь мягкое сияние блуждающих золотых нитей. Эотас не отпускает её руку. — Что за буффонада, — фыркает Вспышка, даже не пытаясь подобрать тон. Для пущей показательности она вскидывает подбородок, глядя на макушку оппонента: стараться поднять голову повыше, как это обычно бывало, не приходится. — Устал от своего роста, — просто отвечает Эотас. — Хочу хоть раз поговорить… побыть на равных с тобой. — Вид смехотворный. На секунду вокруг будто становится холоднее. Свет золотых нитей робко мерцает. — А ещё, — Вспышка отнимает свою руку и отворачивается туда, куда был направлен её взор до этого. Остатки «края мира» тают в тёплом свете, — невежливо вот так, без приглашения, вторгаться в мои воспоминания. Даже если часть души с ними находится у тебя. Эотас смотрит под ноги. Адровое лицо недвижно, и эмоции угадываются лишь по атмосфере. — Я подумал, что это важно. Хотел вернуть. Вспышка проигрывала давно забытую сцену с отцом вновь и вновь, боясь снова её потерять. Ни себе, ни Эотасу она не признается, что благодарна за этот подарок. Хотя назвать это подарком — некорректно, пожалуй. — С чего бы? — Вспышка быстро моргает, смахивая ресницами мимолётную радость. С богами ничего не бывает просто так. Эотас поднимает голову. Не смотри. Не смотри, чтобы не видеть светлое прошлое, когда эта штука была твоим верным подземным другом. Чтобы не прощать того, кто теперь занял его тело. Отвлечься. Как же там было? «Осталось лишь убедить твою маму… Мир, дочка, — не только дыхание Зимнего Зверя». — И к чему притворяться моим отцом? Какие-то скейновские трюки. Эотас, должно быть, видит, что Вспышка не слишком-то сердится на него за это. Последний раз отец навещал её и Велу на зимние праздники в Каэд Нуа два года назад. Слишком долго она не видела любимого родителя, чтобы не порадоваться знакомому облику. Эотас, должно быть, видит и это. И ещё многое, о чём не в силах начать говорить. — …думал, я сильнее. Но… не могу, — непонятно было ли это ответом на замечание о Скейне или чем-то другим. — Ты ведь и так меня ненавидишь, верно? Вспышка поджимает губы. Эотас может и не знает, за что конкретно. Но она же призналась себе с самого начала. Порядок, Колесо и боги её не волнуют. Мир, вероятно, тоже. Эотасу было достаточно разрушить её собственный мир, чтобы снискать неприязнь. Однако… Что-то вновь и вновь тянет её. К нему, сквозь шторма, на свет трёх звёзд. Не осколки её души, даже не облик друга-статуи. И уж точно не желание остановить. Что же? Неозвученные вопросы? Неуслышанные ответы? Да. Любопытство. Любопытство и эмпатия — чистые, как снега её родины. Будь Вспышка на месте Эотаса — давно поступила бы… так же? Золотые нити беспокойно дрожат. Нет, она тебя не ненавидит. Но всё же не может простить. — Досталось же твоей душе в Белой Пустоте… — произносит Эотас с досадой. Адровая ладонь ложится ей на грудь, и сквозь зелёные, обвитые медью пальцы начинает пробиваться яркий свет. — Вот. Возвращаю. И немного подштопаю, с твоего позволения. — Словечки точь-в-точь эдеровские. Эотас глухо посмеивается, а закончив свою работу отходит на шаг. — Прости, что зря тебя побеспокоил, Хранительница, — ответное «вовсе не зря» теряется во вспышкиных лёгких, как только в сознании проявляется образ отца, а Эотас продолжает говорить. — Моя вина. Найди Утренних Звёзд. У них… есть послание для тебя. Уходя, Эотас бросает через плечо: — Я был рад с тобой повидаться. А теперь время нам двигаться дальше. Вспышка слабо улыбается. Он больше не просит прекратить следовать за ним. Это даже немного грустно. Осадок этой невесомой, как золотой свет, печали, остаётся в её груди, когда она приходит в себя. Поворочавшись перед Эдером, Серафеном и Идвин на мокрых простынях, Вспышка немедленно встаёт. Не дав обеспокоенным друзьям и рта раскрыть, она требует чистую одежду и выгоняет всех троих из своей каюты. Те, оказавшись за дверью, соглашаются с фактом: их капитан здоровее некуда, раз находит силы не изменять своим привычкам, и поручают паре матросов приготовить горячую ванну. … К Утренним Звёздам Зоти летит, словно мотылёк на фонарь, потому встретить их, находясь в её компании — всё равно, что наткнуться на грязь в Дирвуде. Слишком просто. Однако на сей раз Вспышка жалеет об этом больше, чем когда либо. Даже ей было бы лучше всю жизнь валяться в дирвудской грязи, чем получать такие новости. Золотой свет меркнет.остаётся лишь прах
Хранительница холодная и пустая, как бесплодные земли Белизны, как пузырь воздуха, вмёрзший в айсберг. Её веснушки потускнели, а волосы будто стали белее. Где-то среди прядей, на шее, рядом с фамильной брошью, висит теперь маленькая серая колбочка, похожая на стеклянный столбик со скорбью внутри. Всё, что осталось от жертвы биауака, устроенного там, где прошёл Эотас. Не осталось и следа души. Хранительница не смогла ни дотронуться, ни увидеть. Вообще, сквозь слёзы и обычный мир едва ли виден. Теперь же, когда слёз не осталось, Вспышка окончательно потеряла к нему всякий интерес. Тот, кто был с ней всегда и с самого начала, не покинул её, вот что грустно. Его отняли. На корабле шептались. «Сначала Каэд Нуа, затем её душа, а теперь…» Вспышка ни разу не поймала себя на мысли, что ей есть дело до наведения порядка среди команды. Да и нечего ловить в опустошённой горем голове. Есть теперь лишь одно: установка идти дальше и не медлить. Мёртвые бы этого хотели,