Почему?

Тьма. Тьма повсюду — и в мире, и в голове. Она, булькая и шипя, проникает везде, где нет света, где нет ничего, что могло бы противостоять ей. И сейчас она разрывала голову Моно на части. Он чувствовал, как она появляется в его собственных мыслях, как Тьма истязает его тело и разум, заставляя мальчика, не способного даже закричать, прочувствовать каждым нейроном его уже порядком уставшего мозга всю ту боль, что ждет его на протяжении долгих и долгих лет. Но он терпел. Должен был терпеть, потому что иначе он станет Им. За время заключения, длившегося уже так долго, что Моно потерял счет времени, не зная, сколько он здесь сидит — дни, месяцы или долгие годы, мальчик понял, кем ему предназначено стать. Он понял, почему Тварь — огромная аморфная мясная туша с тысячей глаз, что неустанно следила за ним и в мире, и в его сознании, оставила его в живых. Естественно, он и был Тощим — этим страшным безмолвным чудовищем, неустанно преследующим его все время. Тяжко вздохнув, Моно вновь предался размышлениям — они были той единственной спасительной ниточкой, которая держала его над пропастью вечного мрака. «Тогда понятно, — грустно подумал мальчик, вспоминая последние секунды своей прежней жизни, - почему она отпустила меня.» Узнала. Она узнала в нем Тощего и испугалась. Конечно же, что еще могло заставить ее отпустить Моно! Вдруг голову пронзила боль, в ушах зазвенело, а мир вокруг начал плыть, будто бы мальчика огрели чем-то тяжелым по голове. Тьма вновь проникла в его сознание, она вновь хочет показать ему что-то. «Надо сопротивляться», — на последнем издыхании подумал Моно. Он знал, что будет дальше, Тьма не первый раз проникала к нему в голову, переворачивая там всё вверх дном. И каждый раз мальчик надеялся, что наконец-то сможет дать ей отпор, отстоять хотя бы самого себя. Но нет. Кошмар всегда приходил, как бы он не пытался сосредоточиться. Холод. Мрак. Лишь тихий топот двух пар детских ног разрывал тягучую тишину. Два маленьких беззащитных ребенка бежали, держась за руки. Он — с пакетом на голове, в оборванном кожаном плаще и Она, босая, с капюшоном, натянутым на голову так, что лица было не разобрать, одетая в желтый потрепанный дождевик. Девочка постоянно оглядывалась назад — их кто-то преследовал. То ли уродливая голова на огромной шее, с диким хрустом ползущая по вентиляционной шахте, то ли огромный, с обвисшей тут и там кожей, великан в докторском халате, неестественно быстро для такой туши перемещавшийся по потолку. А может быть, это было старое чучело — огромное, с мешком на голове, в коричневой кепке и зеленом плаще, целящееся в них из ружья. Или же это была толпа людей, если высоких, безмозглых существ с огромной воронкой вместо лица, вечно смотрящих телевизор, можно было так назвать. Но нет, это все не то, это лишь видение, образы воспаленного от страха сознания. На самом деле все гораздо хуже и страшнее. Тонкие, длинные ноги в черных деловых брюках. Бледные руки с тонкими пальцами. Деловой пиджак, скрывающий под собой худое искалеченное тело. И лицо — морщинистое, изуродованное и пустое. Он шел за детьми. Шел медленно, не торопясь, зная, что уйти им все равно не даст. И вот, загнанные в угол, они, дрожа всем телом, сидят под кроватью, прижавшись друг к дружке. Девочка плачет, шепча что-то неразборчивое. Мальчик побледнел, он, не моргая, следил за Тонким, стоящим посреди комнаты, ища беззащитных детей. Он знает, что они здесь. Знает, что бежать им некуда. Вдруг его взгляд падает на кровать. Глаза медленно ползут ниже, прямо к их укрытию. Шаг. Еще один. Неторопливо, будто бы нехотя, мужчина протягивает руку. Мир темнеет. Девочка кричит. Она тускнеет, тая, как сахар в воде. Мальчик хватает ее за руку, его лицо, скрытое под пакетом, искажено ужасом и страхом. Раздался хлопок. Мужчина исчез. Девочка тоже. В ушах мальчика все еще звучал ее крик, тоненький девичий крик, буквально разрывающий его сердце на части. Он не смог ее спасти. Он держал ее, точно держал! Ведь не мог же он струсить. Нет, не мог, мальчик знал это. Он крепко держал ее, но мужчина оказался сильней. Мир вновь поглотила тишина. Мрак начал сгущаться вокруг мальчика, утягивая его обратно в его темницу, чтобы уже там раз и навсегда лишить его воли к жизни. Чтобы навеки запечатать его в деловом костюме, заставляя без жалости и сострадания выполнять приказы Тьмы. А все потому, что на попытку спасти ее, девочка отплатила предательством. Да, он держал ее. Держал крепко. А она, лишь увидев сходство с Тощим, испугалась и отпустила его. Моно не плакал, нет. Он рыдал навзрыд, содрогаясь от страха и боли потери. Он не мог двинуться, не мог закрыть глаза, только дышать, судорожно и громко. «Почему?!», — прокричал Моно в своей голове. - Почему ты предала меня?!» Тварь под ним хохотала. Тысячи ее глаз злобно наблюдали за страданиями ребенка, чувствуя, как Тьма уродует его. Ее розовато-алое тело булькало и тряслось, наслаждаясь страданиями сидящего перед ней ребенка. Тварь видела, как злоба и ненависть проникает в сознание Моно, видела, как свет на его лице заменяется тьмой. Но мальчик все еще держался. Страх и ненависть к Тощему были сильнее, чем страх боли и ненависть к Шестой. И Твари это не нравилось. С каждой новой пыткой она все больше ярилась, булькая и шипя, желая поскорее сломить мальчишку. Она не понимала, что же дает этому маленькому, слабому существу столько сил, чтобы противостоять всей мощи Тьмы. Она могла просто сломать его, раздавить, разорвать на части и поглотить искалеченное тело, но сломать волю не могла. Она не понимала. Она не понимала, что Моно не мог злится на Шестую. Не мог и не хотел. Он полностью, как ему казалось, понимал, почему девочка бросила его. Из-за страха, из-за того, что тоже поняла, кем станет Моно. И именно это, как мантру, повторял мальчик каждый раз, когда Тьма снова приходила, чтобы помучать его. И каждый раз Моно вспоминал, как они с этой девочкой в желтом капюшоне сидели, прижавшись друг к дружке, в каких-то развалинах, как она, дрожа от страха, до боли сжимала его руку. Это и было той силой, что помогала ему противостоять Тьме, той тонкой ниточкой, что держала его на краю пропасти. Его воспоминания и надежда — надежда вновь встретить эту девочку в желтом комбинезоне и показать ей, что он — не Тощий, и вновь взять ее за руку. Но ни Тьма, ни Тварь, не знали этого. Ибо если бы они нашли причину, по которой воля Моно к жизни становилась прочнее стали, они бы разрушили ее, как и всю жизнь мальчика до этого. Они бы заставили его раз за разом наблюдать, как рука Шестой разжимается, как на ее лице проступает холод и страх перед ним, как она, пронаблюдав падение Моно в бездну, спокойно идет к выходу из Башни. Но они не знали этого. И из-за этого незнания, и Тварь, и Тьму постепенно захватывал страх. С каждым часом их силы слабели, как слабел и их контроль над людьми в городе: некому было больше управлять сигналом, некому было больше отбирать у людей силы, ведь Тощий погиб. И теперь этот поганый слабый мальчишка, рыдающий навзрыд из-за какой-то жалкой девчонки, не в силах даже двинуться, был последней надеждой Твари на выживание. И сдаваться она не собиралась. Все ее силы, весь ее изощренный ум были направлены на то, чтобы причинить Моно боль и сломить волю. И рано или поздно он склонится перед ней. Рано или поздно он наденет шляпу Тощего, облачится в его наряд и шагнет в город, дабы стать его новым слугой и жнецом. А Моно просто плакал. Слезы текли по его лицу, капая на мясной движущийся пол, с шипением растворяя его небольшие частички. В его голове медленно и незаметно проносились мысли — короткие, серые и чаще всего глупые. И только одна из них, словно последний лучик осеннего солнца, пробивающийся сквозь грозовые тучи, ярко сияла. «Я выберусь отсюда.»