Не коллега, не любовник

      Дазай плотно прижимается поцелуем к вульве и долго, утробно стонет. Чуя, загнанно дыша, цепляется за края подушки под головой, стараясь не думать о второй, лежащей под её булками для его, ублюдка эдакого, удобства. Она-то, наивная, предполагала, что Дазай, как любой порядочный парень, будет сводить её с ума оргазм за оргазмом, а он и одного не даёт, всё оттягивает да дразнит.       А самое стрёмное, что она ничего не может с этим поделать. И что ей это нравится. Каков пиздец.       Дазай обжигает её хитрым взглядом, и между половых губ, раздвинутых пальцами, внутрь ныряет ловкий язык. Чуя давится воздухом, наблюдая за тем, как старательно Дазай её вылизывает. Да ещё и звуки издаёт такие, будто ест какой-нибудь деликатес. Грёбаный показушник.       Дазай в ответ наблюдает за ней, словно проводит эксперимент. Он оставляет работать только рот, а руками прижимает её ноги к её же груди и, слегка их разведя, крепко удерживает на месте.       Его ладони и пальцы липнут к коже, надавливают, оставляя красные следы. Чуя скулит, давясь всхлипами, когда Дазай накрывает губами клитор и втягивает всю область в рот. Он посасывает, и облизывает, и мычит, как будто сейчас обкончается, а у неё от вибрации его голоса перед глазами взрываются фейерверки и душа уходит в пятки. А не так далеко от пяток беспомощно поджимаются пальцы ног. Но Дазаю милосердие, видимо, не знакомо. Он продолжает мучить её, подводя предельно близко к краю – не позволяя кончить.       У неё уже клитор дымится, а он, отпустив, трахает её большим пальцем, как будто так и надо. Вот весело будет подружкам рассказывать.       — Какого хрена, Дазай?! — начинает она, возмущённо пыхтя, но заканчивает жалким полудохлым шёпотом: — Я больше… не могу…       Виски взмокли, кровь шумит так, что собственного голоса не слышно; Чуя вся извивается, подаётся навстречу дурацкой руке, но он, всегда безошибочно определяя, когда она близка, меняет угол, темп или отстраняется совсем, оставляя её голодной, уставшей и дико взбешённой.       — Как «больше не можешь»? — Дазай специально замедляется, выводя ленивые круги едва ли не на лобке, и этого мало, и это придурочно, и она сейчас со злости точно пропишет ему в нахальный ебальник.       Он смотрит на неё так, словно в эту секунду читает каждую мысль, бегущей строкой проносящуюся в её голове. Возможно, она никогда этого не признает, но от тяжёлых дазайских взглядов ей всегда немного неловко, немного странно и много – очень много – жарко. Она и так уже настолько мокрая, что хоть трусы выжимай. Были б ещё на ней трусы…       — Сволочь, дай мне кончить, — шипит Чуя, чувствуя, что от её слов движения его руки и вовсе прекратились.       Непроизвольно делая несколько коротких вдохов, она боится разреветься. Чтобы этого избежать, опускает руку вниз, собираясь закончить начатое самостоятельно, раз уж он не способен. Пальцы только-только касаются набухшего клитора, как Дазай сбивает её кисть, склоняется, хватая обе руки за запястья и заводя над её головой.       Он так близко, рассматривает её раскалённые щёки, искусанные едва ли не в кровь губы, заглядывает в мечущиеся по его лицу глаза. Чуя почти хочет отвести взгляд, потому что это невероятно. Потому что как до такого вообще доковыляло? Он прижимается к её губам своими, напористо, бурно, бешено. Удерживает её ещё сопротивляющиеся конечности одной рукой, а другой грубо хватается за грудь и жамкает со всей силы, так, что Чуя взвизгивает и кусается.       Дазай ахает, но только ухмыляется и продолжает целоваться дальше. Гадёныш, это и было его целью.       — Придурок, без сисек оставишь!..       Дазай только мурчит в её губы:       — Не волнуйся, ты будешь нравиться мне и без них.       Чуя хихикает в поцелуй, но недолго, потому что пальцы вскоре снова оказываются внутри. Длинный ряд ругательств наполняет комнату так же, как Дазай – её, и она выгибается на футоне, пытаясь резче насадиться на фаланги. Только щекочущие касания горячих губ к шее намеренно отвлекают, и оргазм ускользает в который раз за вечер.       — Дазай…       — Да, детка, я тоже хочу поскорее оказаться внутри тебя.       Чуя фыркает с «детки» и пафосности фразы, но, когда Дазай, оставив её опустевшей, разбирается с ремнём на штанах, она невольно напрягается. Взгляд тут же липнет к ширинке. Недвусмысленная встопорщенность и тугость, с которой расползается молния, вызывает слабость в коленях и сухость в горле.       Это не звонок тревоги – настоящая паника, стрельнувшая в позвоночник сквозь шею. Пока Дазай был в брюках, заметно было не так, а вот в одном белье от размеров становится чуть ли не дурно. Он опускается обратно на футон, не забыв выхватить из кармана презерватив, и, пока с ним возится, Чуя видит возможность сбежать; правда, стоит ей только рыпнуться, как её крепко прихватывают за лодыжку.       — Пусти! Отпусти меня! — Чуя стервенеет, пытаясь спастись из потенциально опасной ситуации, но чем сильнее дёргается, тем жёстче стискивается на ней мощная лапища.       Взбесившись, она замахивается свободной ногой, собираясь как следует прописать по ухмыляющейся физиономии, только пятка мажет, проскальзывая по плечу, и Чуя с будоражащим ужасом осознаёт, в каком положении оказалась.       — Так не терпится? — поддразнивает Дазай, деловито раскатывая латекс по стволу. По здоровенному, мать его, стволу.       — Ага, порваться об твою елду, — парирует Чуя, тяжело выдыхая, закусывая губу. От зрелища не отодраться, а этот ублюдок будто специально шоу устраивает.       Ухмыляется ещё, оглаживает себя, массирует, позволяет увеличиваться всё дальше, как будто этого мало, как будто это не чересчур. Впрочем, в его адекватности Чуя начала сомневаться давным-давно.       Управившись, он хлопает по напряжённой икроножной мышце, рискуя вызвать судорогу, и подсказывает:       — Повтори-ка.       Превозмогая желание попытаться ещё раз, Чуя всё же поднимает другую ногу и добровольно кладёт на второе плечо. Позиция что надо. Плюс сто к уязвимости.       — Отлично. А теперь трахай меня, — побуждает она, нетерпеливо ёрзая задницей по подушке.       Придурок смеётся, хватая отставленную в сторону смазку и обильно выливая жидкость на ладонь, на член, ей на вульву. Выглядит сие представление до ужаса развратно. Чуя вздрагивает от холода; сразу для разогрева накрывает клитор подушечками, растирает лубрикант сверху вниз и, добравшись до влагалища, с негромким вздохом погружает три пальца внутрь.       Дазай внимательно следит (куда ж он денется) за тем, чтобы она не управилась сама, и опять так не вовремя отнимает руку. Они пристально смотрят друг на друга, глаза в глаза, из-за чего Чуе начинает казаться, что происходит нечто большее, чем просто приятельский перепих, и это странно. И это заводит. И от этого трудно дышать.       — Расслабься, крошка, — шепчет Дазай на ухо, нависнув над ней и тем самым согнув её пополам.       — Какая я тебе кро…       Она начинает кончать ещё когда головка касается входа: ловить оргазм всем подрагивающим телом, беззвучно и бурно; так, что пальцы с силой сжимаются на руках Дазая; таз выписывает несдерживаемые круги, рот раскрывается; брови надламываются и, как при удивлении, взмывают вверх. Чуя жмурится, отрываясь головой от подушки, и резко стукается своим лбом о чужой, но боли не чувствует, продолжая кататься на волнах наконец достигнутого удовольствия.       — Пиздец, — шепчет она, едва не задохнувшись от ощущений, а Дазай тем временем уже успевает погрузиться в неё почти полностью. Вернее, почти до упора: целиком такому монстру в ней просто не поместиться.       Все его тупые дразнилки и оттягивания однозначно стоили того, чтобы так затрепетать. Чуя охуевает, проезжаясь спиной по футону с каждым плавным, глубоким толчком. Обессиленно откидывается на подушку, не сопротивляется даже влажному укусу за мочку и позволяет себе в голос застонать.       Внутри всё прошибает высоковольтным электричеством, от которого коротит даже мысли. Сколько раз он проходил по офису мимо неё, оставляя за собой едва уловимый холодный запах духов, после чего приходилось делать вид, что это ничего не значит, что причина неловкого ёрзания – затёкшая задница (даже когда рабочий день только начинался), а вовсе не желание потянуться следом и втянуть носом этот аромат, попутно слизав соль с шеи, обычно закрытой высоким воротом рубашки. Вовсе не стремление оказаться под ним, принять его в себя, хотя бы на время заполучить себе его часть. Такую далеко не маленькую, сука, часть.       Чуя покачивается навстречу отточенным, ровным движениям, из-за которых до сладкой дрожи распирает стенки; спасибо занятиям по йоге, ноги пока держатся и не отвалятся ещё долго, а вот сердце чувствует себя неясно. Дурацкое сердце решает вдруг взбрыкнуться, заявить о себе в самый неподходящий момент. Это ведь просто любопытство, не больше. Обычное желание разрядки с тем, кто знает, как её добиться.       Ничего больше.       Ничего.       Дазай берёт её властно, настолько по-собственнически, как будто знает всю жизнь, как будто они – заклеймившие друг друга супруги. Она дура, раз доверилась ему. Она такая дура, потому что ей слишком хорошо, чтобы это случилось всего раз, как было оговорено.       Потому что когда его настырные губы снова оказываются на её губах, у неё не остаётся ни капли сомнения в том, что она захочет повторить.