Этажи

              Наступил момент, когда дышать стало невозможно. Рваные вздохи и хрип, рвущий горловые связки. Бесконечная перечень вдохов, страшно захотелось живого воздуха, чтобы возникла уверенность, что живёшь. Не было того жуткого ощущения пустоты, плывущей мягким туманом, а появился хрупкий шанс на дыхание. На жизнь. Пытаясь вдохнуть, я кричала, казалось, в полный голос, только бы заставить сердце вновь застучать, хоть маленький, осторожный стук, я ведь и на него согласна, только бы отошёл туман.        Ещё один, последний, глубокий вздох — и туман рассеялся.        Пальчики ног коснулись рыхлого песка, и пара желтых ветерков из песчинок вмиг закружились, прижимаясь с верностью к телу. Песок мягкий, тёплый, он ласково согревает ступни, не позволяя восточным ветрам задеть холодом. Он простирается в бесконечность, в ту самую пустоту, еле слышно, нагло подвывающую за спиной. Золотые и белесые пески скрываются там: кое-где они перемешиваются, либо, безжизненными озерками, мирно плывут в пустоте. Мне не стоило оглядываться. Я сделала два шага вперёд.        В ступни ударила прохладная морская волна. Закопошилась белоснежная пена, она приятно заурчала, пузырьками ударяясь у ног. Там плескалось море. От него всегда отступает туман, от того оно чистое, блестящее, будто усыпанное искорками мерцающих звёздочек. Волны набегают одна на другую, опрокидываясь с громким всплеском. И воздух… Некогда я получила эту способность — дышать у Последнего моря. А это удивительная чистота, которую хотелось бы есть ложками и не останавливаться. В воздухе этого моря сквозила сладость, похожая на кусочек рахат-лукума, щедро обсыпанного пудрой.        Чудесное море, здесь синяя бездна, таящая в себе маленькие кусочки неба. Здесь играет бесконечная музыка волн, в которой не повторяется ни одной нотки, а над ними летают, играясь, ветра. Море прекрасно, отныне я это понимаю, чувствую эту страсть и нежность. Жаль только, что несколько поздно.        Приближалась, покачиваясь на волнах, лодочка. Нос глядел прямо на меня. Она столько раз пыталась меня забрать. И теперь, после стольких лет, у неё это получится. Странно поверить.        Цвета сирени, с золотистыми краями хрупкая лодочка, корма которой поднималась над бортами, завиваясь в пару причудливых листьев. С кончика кормы свисал фонарь с полыхающим живым огнём. После стольких лет мне вновь даётся шанс прикоснуться к свету. Какая ирония, ведь придётся впасть в вечность.        Я боли не боюсь. Здесь её нет.        Любопытно, а что ждёт Светлую поле смерти?        А являюсь ли я ей?        Лодочка остановилась, ткнувшись в песчаный берег, я слышу шаги Смерти. Теперь они у неё мягкие, осторожные, слегка пружинят на золотистом песку. Что же, новых знакомых нужно встречать с достоинством.        — Я… я знала, что ты рано умрёшь!        Не убирая рук от лица, я рассматривала мужчину. Высокого, с той же маленькой ямкой над верхней губой и горбинкой носа, но теперь с проседью на висках. Взгляд, пусть и удивлённый, но точно такой же, он не изменился: цепкий, хитрый. Только раньше я ни разу не видела его босым. Всё тот же Андрес, что когда-то подарил мне Мишку. А ведь за столетия странствий никто не сделал мне подарка большего, чем он.        — С недавнего времени хочу спросить — откуда?               — А я в первую нашу встречу почувствовала, что ты смертельно болен.        — Болен?        — Ага, я только со временем не угадала, ей ещё долго предстояло расти.        Андрес промолчал, и рассматривал меня так, что захотелось ущипнуть за руку, проверить, точно ли я не сплю.        — Ты мираж? Или в это место всё же приходят сны? — улыбнувшись, устало, покривив рот, он притронулся рукой к моей макушке, чуть сжимая ладонь. Взглядом ощупывал лицо, и всё продолжал тихо улыбаться, будто заново начинал узнавать. И, кажется, Андрес всё же изменился: он всегда казался взрослым, но теперь я вижу, былое лишь малая часть. Жизнь не имеет способности сотворить такое с человеком. Только смерть. — А ты почти не изменилась, только стала взрослее. Я так тебя порой и представлял, знаешь, даже с ростом угадал. Такое же прелестное дитя…        — Я уже не дитя! — фыркнув, я отступила на шаг, внимательнее присматриваясь к другу. И растерялась, ведь в его глазах нежностью расплывался восторг.        — Прелестное дитя, хрустальное, которое страшно обнять, ведь в любой момент можешь сломать. С миниатюрными следами ног, остающимися на песке, дитя лёгкое, как движение ветра. Только в глазах появилась пугающая меня тоска, отчаянная грусть. Раньше, даже в худшие дни, этого не бывало.        — Годы в больнице, боюсь, были лучшими в моей жизни.        — А я так хотел дать тебе всё, — и было видно, он меня не слышал, — только бы эта шкодливая улыбка пронзала вечность. Но так страшно вернуться и услышать, что ты мертва. Каждый день хотелось плюнуть на всё и приехать в больницу. Но я не способен пережить твою смерть. Эх-х, пять раз я был уверен, что влюблён!        — Андрес, Андрес, замолчи!        — Ты стала моей мечтой, Александрия, моя жизнь, моя любовь.        — Ну, замолчи, — глухо прошептала, ухватив мужчину за рукав, — замолчи.        Существовал ли вариант, чтобы в меня был кто-то влюблён? Ни одного! Ведь можно восхищаться, ненавидеть и презирать, но любить… Нет, таких чувств нам не дано получать. Создана не для того, меня невозможно полюбить. Это безумие, самое натуральное. Сильное чувство, обретаемое человеком, и тогда он становится всемогущим. Они побеждают в войнах и преодолевают скалистые вершины. Когда сердце любит неистово, жарко, то люди способны взлететь, они раскрывают белоснежные крылья и летят, летят… летят.        — Андрес, это пустота. Ты — Смерть, а я — очередной странник.

***

       Моросил дождь. Тонкие нити невидимо рассекали воздух, оставляя на асфальте тёмные пятна. Маленькие пятнышки, словно на шерсти далматинца, рассыпаны по тротуару, насколько может охватить взор, они прелестно сочетались со старой улицей. Капли падали с небес не спеша и в скором времени вырастали тёмные пятна, не сливаясь, они образовывали возле скамеек архипелаг островов, маленьких, и побольше; к ним, стоило расцвести вдохновению, мог подплыть корабль на вздутых парусах, и лавировать между ними, изучая скалистые берега…        — Раз, свет, дважды тьма, песни свет поёт.        С одного пятна на другой, в тот самый неуютный час, когда большая часть жителей города находилась под крышами многоэтажек, прыгала, делая упор на левую ногу, девочка. Маленькая, годиков трёх примерно, с двумя короткими косичками, очень светлыми, пшеничного оттенка; одета, несмотря на прохладную погоду, в жёлтенькое платье, настолько короткое, что при очередном прыжке полностью оголялось костлявое бедро. Во время прыжка девочка бурчала себе под нос присказку, и с каждым новым пятном добавляла по слову.        Прыгала девочка преимущественно возле одной из железных скамей, на которой сидел, ссутулившись, мужчина сорока лет. Болотного цвета глаза на усталом лице со впалыми щеками. Очень усталым. Не отрываясь, светлый мужчина наблюдал за скачущий девочкой, но при этом становился чрезвычайно рассеянным: перед ним стоял выбор, и что стоит делать, он не представлял, поступить правильно, так, как кричит душа, либо пойти ей вопреки, но исполнить свой долг перед кодексом.        — Раз свет, дважды тьма, Майки старший брат.        Чёрный пиджак, жакет и рубашка. Лакированные туфли. Между ладоней сжат зонт. Потянувшись, мужчина перенёс вес тела на зонт, и продолжал наблюдать за ребёнком. Ни на секунду он не переставал думать. Как мало вариантов, но даже среди них найти тот, что будет выигрышным, равняется нулю.        — Раз свет, дважды тьма, трупы не ревут.        И девочка спрыгнула с пятна на асфальт. Всё также накрапывал дождь. Сощурив синие глаза, она провела ладонью по оборке платья, словно скидывая собравшуюся по краям дождевую воду. Оперевшись на колено мужчины, ребёнок взобрался на скамейку, и, немного повозившись, сел, с глубоким вздохом откинувшись на железную спинку. Послышался негромкий скрип, и через три секунды из-за поворота вынырнул красный трамвай, покачиваясь на ходу из стороны в сторону, он очень медленно проехал мимо странной пары, внимательно проводившей его взглядом. В вагончике мало пассажиров, да и то, большинство ещё сонные, с прикрытыми веками; безжизненным взором люди созерцали город. Все, как один, бледные, в серых, но любопытных одеждах.        — Аннушка уже разлила масло.        — И Берлиозу отрезали голову. — Отозвалась девочка, взглядом провожая трамвай; у заднего окна стояла девушка, в серых глазах глубокая тоска, и в белых наушниках, наверняка, играет печальная музыка. Двое пересеклись взглядом, и ребёнок, не раздумывая, вскочил на скамейку и изо всех сил замахал вслед трамваю. Жёлтое платье оказалось самым ярким пятном среди домов и улиц, в тот затуманенный момент, когда накрапывал дождь. — Но мне больше по вкусу Петербург. Даже такой, как сейчас, тихий, дождливый. Я бы не отказалась здесь умереть.        — Сашенька, — откликнулся мужчина, с виной глядя на трёхлетнее дитя, — я же сказал, у нас есть вариант. Я организую твою поездку в Италию, ты окажешься рядом с тем самым местом, где сокрыт мрак. Да, ты впитаешь в себя тьму, закрыв проход, но зато ты будешь жить! Жить, и радоваться! Тебя никто не сможет больше поймать, ты будешь свободна.       — В некоторых мирах меня именуют ангел.       Наивно улыбнувшись, обнажив передние зубы, не сказала, напела, девочка. Капли неторопливо опускались на приподнятое личико, небеса были очень далеко, намного дальше, чем в южных городах. А здесь казалось, что нависла бесконечность, и нет времени, оно теряется в иных городах, мирах, а здесь сияет вечность.        — И что же?        — А то, старший братец, что ангел, чуть замаравшись, становится иным. А я не хочу, что бы вы все ни говорили, я не перешла…        — Я никогда…        — …и никогда не перейду на другую сторону.        Сашенька замолкла. Сложно было понять по тёплому, светлому лицу, течёт по щекам дождь или слёзы. Губы нашёптывали незамысловатый мотив.        — Я не могу жить с тьмой внутри, Майки, я не смогу. У меня не получится попрощаться со светом, да даже закрыть глаза, спрятаться от света… Я не могу пойти против Него. Майки, миленький, моя душа не выдержит.        — Прости.        — Конечно. Можешь даже не думать. — Девочка откинулась на плечо мужчины, — Я ведь всё понимаю, будь я немножечко другой, то всё бы было иначе. Откинула раздумья и слепо, не заботясь о последствиях, делала всё, чтобы уничтожить оступившуюся.        — Мы не можем иначе.        — Я знаю. Хм, как ты думаешь, а вдруг зеркало специально посылало меня в «горящие» точки? Может, оно знало, что если надо, я нарушу кодекс, и убью, буду нуждаться, обману, обворую.        — Я досконально изучил твоё дело, — скривился мужчина, вспоминая множество дней, что он провёл над бумагами, вчитываясь в каждое сказанной девочкой слово, отслеживая миллиарды маленьких шагов, — и знаю, в тёмных свершениях нет твоей вины.        — Ключевое слово, Майки.        — И раз ты признаёшь совершённые тёмные поступки, то может, всё же согласишься принять силу?        — Я всего лишь ребёнок, Майки. — Вдруг широко улыбнувшись, словно в миг вырвав слёзы, возразила Саша, сползая со скамьи, — Но я принимаю судьбу. Я не поеду в Италию. Пусть жизнь течёт своим чередом, если мне суждено вскоре умереть — умру. Давно к этому готова. Мне пора, кажется, нам пора прощаться.        — Я люблю тебя, я хочу, чтобы ты жила. — Костяшки побелели, настолько сильно старший спутник ребёнка сжал зонтик, он читал её спину, запоминал линию тела, золотые косички, он знал, что ладони лишь кажутся мягкими, мужчина был больше, чем светлым, больше, чем другом. Сотни лет, неприязнь, недоверие, и вот, он стал старшим братом, отчаянно желающим спасти младшую сестрёнку. — Ведь я не готов, Сашенька.        — Майки, — не оборачиваясь, Саша медленно, но ровно чеканила слова, — хочу, чтобы Светлые наконец-то поняли: скоро будет пропета песнь. И не останется ни их, ни Тёмных. Береги себя, надеюсь, никто не узнает о нашей встрече.       Не уходила. Должна, но так трудно делать шаги, ведущие заведомо в расщелину смерти. Смотрела на яркие верхушки Михайловского сада, они блестели янтарём, он пленил, он звал, и так отчаянно хотелось позабыть обо всём и тотчас ворваться в звенящую листву вместе с шальными ветерками.        Безумная усталость, отголосок отчаяния прозвучали в фразе Майки, обращённой ей вслед:        — Боюсь, даже с тёмной силой у тебя мало шансов.        — Помни, Майки, я всегда умела договариваться со смертью.