Мармелад

В юные годы, когда я более внимательно воспринимал окружающий меня мир и прислушивался к мнению глупых людей, которые лишь только старались казаться гениями собственной мысли, мать дала мне совет, к которому я вновь и вновь обращался в течение всей своей жизни. — Если любовь однажды спасёт тебя от одной муки, сделай всё, чтобы её потеря не обременила тебя другой. Она никак не поясняла сказанное, оставив меня одного с полной головой мыслей и размышлений, однако я долго не мог понять, какой в этих словах заключается смысл. Тогда я хотел видеть мир одетым в белое кружево и жемчужные бусы. Я считал себя одним из немногих честных людей, которых когда-либо знал, и думал, что имею полное право ненавидеть лживость, лицемерие и подлость, слабость и безволие в людях, с которыми мне приходилось повидаться. Я обожал себя за то, как легко мне удавалось выводить из себя мужчин, которые поначалу любому показались бы закалёнными и неимоверно сдержанными. Мне нравилось заполучать женщин, которых их собственные мужья одаривали взглядами, полными любви и восхищения. И мне не желалось думать ни о чём, кроме как о собственном превосходстве надо всеми, кто меня окружал. Ответственность, верность, здоровье, сломанные судьбы и развалившиеся браки — это то, что меня волновало меньше всего, когда я встретил Агату. С того момента меня всё меньше влекли захватывающие путешествия в потаённые уголки людских душ. Она воплотила в себе всё, что я откровенно презирал, считая подобных ей людей слабыми. Она обладала какой-то непостижимой восприимчивостью, обострённой чувствительностью ко всему тому, что сулила ей жизнь. Эта чуткость не имела ничего общего с напускной впечатлительностью, которую принято именовать харизмой. Это был выдающийся дар следовать надежде, романтический порыв, которого я никогда ни в ком не встречал и вряд ли когда-нибудь встречу. Она заставила меня почувствовать себя рядом с ней идиотом. Хотя, всегда, везде и постоянно мне приходилось переступать через себя, чтобы вместо «Бог» сказать «Александр», когда кто-то спрашивал моё имя. Она стала единственным исключением и выделялась на фоне всех остальных, подсвечиваясь белым огнём, к которому мои руки так и норовились потянуться, не боясь обжечься.

***

На кухне было совсем темно, и только свет одинокой парафиновой свечи, что догорала на столе, светлил вокруг себя немного пространства, когда Александр стоял и нарезал лимон для будущего пирога. Это был один из тех выходных вечеров, когда осенняя слякоть и редкий дождь заставляли остаться дома, позабыв обо всех планах и встречах. — Давай сыграем в игру? — Александр проворно улыбнулся и, развернувшись вполоборота, взглянул на Агату. Она сидела на стуле, как и всегда до ужаса обворожительная и изящная, и ничто не смогло бы сломить мнение Александра о том, что нет на этой планете, кроме Агаты, хотя бы одного такого же одновременно нежного и сильного духом человека. Словно она в своём роде была единственной, и ему просто напросто неимоверно посчастливилось её встретить. Подняв к себе одну коленку, девушка выпала из раздумий, когда услышала любимый мужской голос. — Что за игра? — спросила она и поправила горло кашемирового свитера указательным пальцем. — Я назову день, а ты событие, которое тогда с нами произошло. Всё просто. — Александр ровным движением кисти аккуратно положил нож и развернулся к девушке, облокотившись на край стола. — И что мне за это будет? — посмеялась она. Александр вскинул брови, усмехнувшись, и глаза его забегали по шкафам и полкам в поисках достойного приза за правильный ответ. — Мармелад подойдёт? –мужчина обтёр руки о кухонное полотенце и достал с полки металлическую коробку, наполненную кусочками разноцветного мармелада и осыпавшегося с него сахара. Девушка задорно кивнула, как только Александр взглянул на неё. Он всегда смотрел на Агату будто не только глазами, а всем лицом и телом. Никогда в одном только взгляде она не видела столько любви и желания быть близко. Она могла молчать, и всё равно всегда приходилась ему интересным собеседником, словно только лишь её наличия Александру было достаточно для полного умиротворения его души и чувства. — 21 апреля. — в момент проговорил Александр в глухой тишине, словно ему не понадобилось времени, чтобы придумать вопрос, и стал укладывать засахаренные лимонные дольки на дно формы для пирога. — День, когда мы познакомились. — она ответила сию же секунду, от чего Александр тепло улыбнулся и бросил ей в руки розовый кусок вишнёвого мармелада, который девушка тут же положила в рот, облизнув алые губы. — Ты помнишь. Хорошо, 17 ноября. — он поставил форму с будущим лимонным пирогом в духовку, и стены маленькой тёмной кухни лизнул порыв горячего воздуха. — Это день моего рождения, шесть лет назад ты впервые признался мне в любви. — голос её звучал тихо и гладко ласкал слух, как тёплое молоко с мёдом приятно обволакивает горло во время простуды. Агата сидела и рассасывала сладость во рту, перемещая мармелад языком из одной стороны в другую, затем разжевала его и проглотила, следом улыбнувшись. Александр наблюдал за ней и ничего так сильно в жизни больше не хотел, как поцеловать её румяную щёку. Но он не приближался к Агате ни на шаг и каждую минуту, отворачиваясь, поглядывал на пирог, что медленно поднимался по стенкам металлической формы за стеклом духовой печи, боясь смотреть на неё слишком долго, словно она могла растаять и навсегда исчезнуть из его жизни. Александр осторожно бросил Агате прямо в тёплые ладони мармеладный кусочек зелёного цвета в качестве награды за правильный ответ, наверняка со вкусом яблока, и стал наблюдать за тем, как она медленно, с нотками искреннего блаженства, положила его себе на горячий язык. Почему-то Александру удавалось расценивать каждое её повиновение руки, обыкновенное слово или очередной вдох, при котором её пышная грудь плавно вздымается, как самое настоящее сокровище. Она сидела за столом в своём любимом карминовом свитере, острыми ноготками чесала коленку и облизывала липкие от растаявшего сахара пальцы другой руки. Агата подняла на мужчину глаза, и взгляд её был почему-то маслянистым и до ужаса молящим. — А помнишь, что было 30 января? — спросил Александр, оперевшись на стол обеими руками, и локти его тряслись не от веса собственного тела, а от тоски, что разлилась по его венам с новой силой. — Нет. — Не переживай, милая, я напомню. — он развернулся к пустому столу, за которым пару секунд назад ещё, казалось бы, сидела Агата, вернее её образ, сотканный из оставшихся горьких воспоминаний Александра, и от тёплого огня свечи на нижних ресницах его блеснула солёная вода. Он молча достал из духовки лимонный пирог, небрежно обмотав руку кухонным полотенцем, и осторожно, с тихим стуком поставил на стол, что был покрыт парафиновыми пятнами от накренившейся длинной белой свечки. — В этот день я потерял тебя. Александр проговорил сказанное отрывисто, еле сдерживаясь, чтобы не захлебнуться собственными эмоциями, переполненным болью и обжигающими его тело до кончиков пальцев. Он вытер тыльной стороной ладони слезу, что скатывалась по его губам, и взял в руки два куска мармелада, которые полчаса назад бросил на пустующий стол в эмоции искренней радости от счастливого прошлого, которое никак не отпускает его сломившийся рассудок, вцепившись в него острыми, чёрными, как смоль, когтями. Он, никак не шевеля кистью, держал тающую сладость на расправленной ладони с некоторым утешением того, что её любимый мармелад мог быть некоторым мостом между их тоскующими душами. Стул, на котором Александр неподвластно собственному разуму представлял любимую, одиноко стоял задвинутым близко к столу, и на нём уже несколько лет никто не сидел, словно это место было всё так же занято Агатой, даже после того, как она умерла. Каждая из её вещей так и осталась лежать на своём месте: её любимый красный кашемировый свитер висел на стуле в спальне, карамельный шампунь всё ещё стоял на полочке в ванной, а миниатюра сладкого парфюма так и валялась в ящике тумбочки для обуви и каждый раз, когда Александр возвращался домой, этот аромат, напоминающий Агату и её привычку размахивать волосами, словно развеивался по всему дому и наполнял каждый уголок её присутствием. Непомерно тяжело было смириться с потерей. Её смерть даже спустя четыре года казалась Александру самым ужасным сонным параличом, из которого ему никак не удавалось выбраться. Часы пробили полночь, и мужчина кулаками протёр влажные глаза, отрывисто и глубоко выдохнув, попытался натянуть непринуждённую улыбку и подошёл к бумажному календарю, что висел на стене, шелестя листами от осеннего сквозняка, врывающегося через приоткрытое окно. Дрожащими пальцами, Александр, медленно и крайне осторожно, передвинул красное окошечко на цифру «17». — С днём рождения, родная. Я испёк твой любимый пирог, угощайся. — прошептал он, пододвинув лимонную выпечку ближе к противоположному краю стола, и закрыл рукой свой рот в грубом жесте, словно не желая разорвать тишину и спокойствие своим истошным, глухим рыданием. — Пока ты была со мной, я не боялся смерти. — мужской шёпот звучал душераздирающе. Александр доставал влажными пальцами из-под вазы с белыми лилиями фотографию Агаты. В робеющем жесте он поднёс фото к себе ближе. Это была её последняя фотография. Она так широко и искренне улыбалась, совсем не догадываясь, что каникулы в Уэльсе будут её последними, и синий лёд на озере Бала в конце января не такой уж и толстый, вода студёная, а судороги острые и до жути болезненные. Несчастный случай. На фото она румяная, как спелое красное яблоко. Голову Александра снова прожгло воспоминание: её пустые изумрудные глаза и то, как тонкая бледная кожа её сливалась со снегом в последнем вздохе переохлаждения, её холодные окровавленные ладони и переломанные пальчики. Вместе с хрупким льдом под Агатой треснула и его душа в тот день. — Сегодня я был парализован страшной тоской по тебе. — тихо и размеренно проговорил Александр и положил фото перед собой лицом наверх. — И знаешь что? Я, наконец, понял тот сакральный смысл слов, что мать сказала мне тогда. — он откинулся на спинку стула, и перед глазами его снова вспыхнул образ его любимой. Александр перестал воспринимать это как нечто странное и пугающее, скорей наоборот, её появление в пустой квартире было для него настоящим спасением. Агата молчала, и уголки губ её были слегка вздёрнуты вверх. — Ты помнишь, я был эгоистичным выродком, считавшимся только с собой и своим мнением, я загнивал от собственного псевдопревосходства, скрывающего моё искреннее одиночество. Своим светом и заботой ты спасла меня от меня самого, Агата! А я тебя не смог. И колоссальная любовь к тебе обременила меня новой вечной мукой. Сейчас ты сидишь передо мной снова такая красивая, а я и притронуться к тебе не могу. Через минуту уйдёшь снова. А мне что сделать, чтобы не мучиться? Тебя разлюбить? Невозможно. Или к тебе отправиться? На дне его зрачков блеснула искра смелости и решительности. Агата сидела неподвижно, как кукла, и продолжала молчать. — Прости меня. — прошептал Александр, и она моментально растворилась в облаке темноты в ту же секунду, как свеча на столе догорела. Мужчина осоловело поднялся и зажал между двумя пальцами бумажную фотографию. Медленно переплетая ногами, он покинул кухню, а затем и квартиру, даже не подумав о том, чтобы закрыть за собой дверь. Взяв с собой самое дорогое, что у него осталось, он не планировал возвращаться. Ночи середины ноября были такими же холодными, как и мужские голубые глаза, в которых отражалось озеро, наполненное, казалось, чёрной водой. Легкая льняная рубашка развевалась под порывами студёного осеннего ветра и покрывало его неуклюжее тело крупной дрожью. Он остановился у открытого берега и посмотрел вперёд, туда, где водная кромка соединяется с горизонтом. Каким-то странным жестом он протянул руку к тёмной воде и ослаблено улыбнулся. — Ещё на шаг я ближе к тебе, душа моя. — сказал он, склонив голову к фотографии, крепко зажатой в его руке, и твёрдо зашагал вперёд, пока его макушка не покрылась колючей озёрной водой, освободив его от нескончаемой муки.