***
Вова растрёпанный как воробушек прячет нос за воротником толстовки и стоит над Хесом, напрягая своим видом. — А ты чего тут спишь? Как бомжара какая-то, подушкой накрылся. — спрашивает он. — Покрывалом вроде. — отвечает Хесус. — Как ты себя чувствуешь? — Выспавшимся и обосранным. — Выглядишь не лучше. — Ты тоже не ахти проспавший ночь на неудобном диване, вон ноги в стену упираются, он короче тебя нахуй. Почему со мной не лёг? — Это не очень хорошая идея. — Хесус садится и осторожно трёт заспанные глаза. — Сколько времени? — Почти четыре. Я ахуел, когда проснулся. Хотя вообще не ебу, когда домой вчера приехал. — Утром. Вообще ничего не помнишь? — Помню, как пил с Васяном. Тебя помню. И дуб почему-то. — Вова хватается за раскалывающуюся от мыслительного процесса голову, и Хес сажает его к себе на диван. — И как ты меня поцеловал помню. — Значит то, что ты Васе сказал не помнишь? — А что я сказал? — Распинался о любви ко мне, отказывался уходить, пока я не приехал… — вспоминает Хесус и улыбается. — А ещё сказал, что любишь мой член. — И что люблю, когда он в моей жопе? — Такого не говорил. Так ты помнишь? — Нет, но это правда, так что именно это я вполне мог сказать. — Тогда какое счастье, что я успел тебя остановить. У нас было один раз и тебе настолько понравилось? — Да, было охуенно. — Сучёнок. — Хес, ты меня поцеловал. — напоминает Вова, укладывая голову у него на плече. — Иначе бы ты не пошёл. — Зачем мы мучаем друг друга? Сколько можно так жить? Нас же тянет друг к другу. — Ты создаёшь во мне ебейший дисбаланс. — Не бросай меня. — вдруг просит Вова, обхватывает его за талию и тыкается губами в шею. — Пожалуйста, Хес. — Никто тебя не бросает. — отвечает Хес и обнимает его в ответ. — Я уже заебался. Спрашивал… У кого только ни спрашивал, что мне делать. Мне хуёво, страшно, непонятно, но без тебя мне хуже. Давай мы хотя бы попробуем? Быть вместе? — Как это попробуем? Как эксперимент? — Ага, посмотрим на нашу совместимость. — Я и так знаю, что она хуёвая. Мы разные до опупения, живём разными графиками и режимами, мы даже не пересечёмся ни разу, живя в одном доме. — Получится, у нас получится. — настаивает в отчаянии Вова, жмётся сильнее и трётся об его плечо щекой. — Ты просто хочешь в это верить. — Хесус аккуратно убирает его руки от себя, отсаживаясь, ему в лицо заглянуть не выходит, Братишкин сильно наклоняется вперёд, опуская голову. — Пойду умыться схожу, хорошо? — Да кто я, блять, чтобы держать тебя? Никто нахуй! — Вова вскакивает и выходит из комнаты. Хесус расстроенно вздыхает, сжимая штаны на коленках, медленно встаёт и идёт искать ванную. После он находит Вову, который выглядит, словно его ведут на эшафот, стоит мрачный в прихожей. — Быть вместе — это ведь слишком просто и неинтересно, вот так страдать куда веселее, да? — спрашивает он. — Ты не понимаешь. — Конечно не понимаю, я как тупая птица бьюсь об ёбанное стекло, снова и снова, пока не сдохну. Ебучее безумие. — Почему ты стоишь здесь? — спрашивает Хесус, отводя глаза от его полного боли взгляда. — Ты же собираешься уйти, провожаю. Хес не выдерживает, что-то рвётся внутри, если он сейчас уйдёт, пути назад не будет. Он так и останется трусом, упрямо бегущим от того, от чего невозможно убежать. Он шагает вперёд, хватает Вову и сжимает его в руках, утыкаясь лицом ему в плечо. — Вов, мне страшно. Страшно любить тебя. Страшно взять тебя за руку и сигануть в эту пропасть. — шепчет он, каждая часть тела, прижатая к Братишкину, горит, выжигает навсегда следы, что станут шрамами на всю жизнь. — Мне тоже страшно. Но не страшно, когда ты рядом. Хес поднимает голову, Вова ласково улыбается ему и первым тянется вперёд, прижимается к его губам, они мягко скользят друг об друга, это причиняет почти физическую боль, настолько реальную, после стольких дней ожидания. Они дрожат, касаясь языками, не могут насытиться, быстро глотают воздух, заглядывая в глаза, и снова целуются, снова. Хес скользит ладонью по двери, к которой прижимает Вову, и держит его затылок. Ближе. Так необходимо ближе. И горячо, что лёгкие горят, как от бега зимой. Они едва не скатываются на пол, когда коленки подгибаются, но остановится невозможно. Братишкин сжимает в кулаках его кофту, трётся об него бедром и всхлипывает в поцелуй. Как-то одновременно они шагают, отшатываясь от двери в сторону спальни, тянут друг с друга одежду, разрывая поцелуи только для этого, и обнажённые падают на кровать. — Смазка есть? — спрашивает Хес, проводя руками по его коже и следя за своими пальцами глазами, обращает внимание, что от засоса уже и следа не осталось. — Нет, только гандоны в ящике. — отвечает Вова, притягивая его обратно. — Сойдёт. — Что? Даже воспользуешься ими? — Альтернативы же нет. — он тянется к тумбе с трудом, находя в бардаке не глядя презервативы в ящике, но откладывает их на время в сторону и смазывает свои пальцы слюной. — Пиздец. — выдыхает Вова, пытается расслабиться, только слюна всё же не смазка, и он точно знает, чего с нетерпением ждёт. Хесус отвлекает его поцелуями, кусается, когда Братишкин сжимает его стояк в горячей ладони, и толкается в неё. Медленно. Горячо и узко, даже для пальцев. И Вова сладкий, нежный и мягкий, словно облако, Хес прижимается к нему всем телом и покрывает кожу поцелуями. — Блять, давай уже, нахуй, вставляй. — просит Вова, зажимая себе рот при каждом стоне, и раскачивается под размеренные движения. — Трахни меня. — Ну бля, ты узкий, что пиздец, потерпи немножко. — отвечает Хесус и ласково чмокает его в лоб. — Охуеть, несмотря на все разговорчики, секс у нас опять какой-то пиздануться нежный. — Я хочу этим насладиться, причём как можно дольше. — А я хочу тебя, причём как можно быстрее. — заявляет Братишкин и распаковывает один, царапая упаковкой ему спину, сам раскатывает презерватив по члену Хеса. Хесус прежде смотрит на него секунду, изучая, запоминая красное лицо и горящие глаза, целует в припухшие губы и подхватывает под поясницу удобнее, загоняя член в растянутый зад. Вова вскрикивает, царапая ему спину, за которую цепляется, выгибаясь, беспорядочно двигается и невольно зажимается, отчего Хес забывает, как дышать. Приходится выравнивать темп и дыхание, потому что голова кружится, и кончат они сейчас, не начав толком. Раз, два, три и глубокий толчок, снова выбивает из колеи, Хес впивается пальцами в простыни, Вова закусывает подушку. И всё заново. Быстро в итоге не получается. Они дышат в губы друг друга, отчитывая ими секунды, шепчут что-то невнятное и не останавливаются. Забывшись, Хесус оставляет засос у Вовы на плече и слушает, как бьётся его сердце в такт с его собственным. Быстрые, рваные толчки подводят к краю сознания. И мир схлопывается. Больше ничего не нужно. Только эти горячие объятия и сдавленные стоны.***
Вова утирает половину лица краем подушки, а другую ребром ладони, пряча покрасневшие мокрые глаза. И Хес не может оторваться от расцеловывания его шеи, даже сейчас, стянув с себя презик и кинув его куда-то на пол, целует солёную кожу, сжимает его ладонь, переплетая пальцы, и гладит по животу. — Хес, я сейчас умру, дай хоть отдышаться. — просит Братишкин, мокрой от слёз и пота ладонью отталкивает его за лоб, сминая и без того смятую башню. Хесус перекатывается на спину и заворачивается в одеяло, довольно потягиваясь. — А мне одеяло? Хес ухмыляется, переползает к нему и укладывает Вову к себе на плечо, обнимая руками и одеялом. Так они дремлют в тепле около часа. — Как мы всё устроим? — тихо спрашивает Вова, высовывая нос из-под одеяла. — Не знаю. — признается Хесус, не открывая глаз. — Жить вместе будет сложно. — Не хочу сейчас об этом думать. — А я хочу. Знаешь, я могу начинать стримы раньше, чтобы заканчивать до тебя, тогда будет просто стримить из одной квартиры. Никто никому не будет мешать. — Ты не против жить со мной в сити? — А ты приглашаешь? — В ближайшее время я не собираюсь съезжать. За это время можно найти подходящую общую квартиру. — размышляет Хесус, пока треплет его по волосам и разглядывает потолок. — Ты как будто уже думал об этом. — Ну, может немного. — Вот козёл. — фыркает Вова, садясь. — Не знаю насколько долго мы сможем терпеть друг друга. — говорит Хесус и проводит пальцами по его голому торсу. — Я уже много лет не жил с кем-то дольше недели. — Я никогда не жил долго один. Они переглядываются. Всё кажется таким нереально сложным. Но отступать поздно.