Парахибана

Мэт уехал утром. Сразу после мельницы Аками выдавил из блистера двойную дозу снотворного и, не раздеваясь, накрылся одеялом с головой в запертой комнате. Если ты под одеялом — монстры тебя не увидят. Значит, и проблем тоже нет. Это был совершенно инфантильный поступок. Нужно было проводить Мэта и попрощаться, но Аками предпочел отключить себя на время, пока тот не уедет. Потому что знал, что сделает еще большую глупость — либо устроит скандал и запрёт Мэта в комнате, к примеру, порвет билет на самолет, передерется со всеми, либо, что еще хуже, будет скулить, умоляя остаться. Очнулся он вечером, на закате, абсолютно больным и не соображающим, где находится и сколько времени прошло. То, что Мэта в доме нет, он почувствовал сразу, еще до того, как проснулся окончательно. Футболка еще пахла Мэтом, он натянул ее на нос, растягивая горловину, и сидел так, слушая соловья за окном в саду. Сегодня что-то рано — даже не стемнело, а тот уже заливался. Аками отмокал в ванне до тех пор, пока кожа на пальцах не сморщилась и вода не остыла, после чего оделся и спустился в комнату к Итану. — Давно уехал? — спросил он, и Итан сидящий перед телеком, ответил: — Утром еще. — Меня не спрашивал? Ничего не оставлял? Итан покачал головой, внимательно следя за эмоциями на его лице — профессиональная черта, он и не думая, старался предугадать реакцию. — Ясно, — произнес Аками. — Ничего не просил передать? Просто сел и уехал? Итан смотрел на него так, словно сейчас подскочит и прижмет его к груди, утешая, как содравшего коленки ребенка. — Ясно, — повторил Аками перед тем, как выйти. С того же вечера он вступил в первую стадию принятия неизбежного — отрицание. Ему казалось, что Итан специально утаил информацию, чтобы он не закатывал истерик, и Мэт по-любому что-то просил передать на прощание. Аками бы удовлетворился даже: «Было круто, но продолжать я не хочу». Не мог же Мэт уехать, будто ничего не было. Даже омеги на один раз после перепихона хоть что-то, но говорили. После отрицания — логично — пришел гнев, и Аками, завалившись в бар, дернул первого попавшегося согласного в туалет. Не было еще такого омеги, которого нельзя было «заесть» бодрым трахом с другим омегой. Только вот случилось невероятное — у него не встал. — Ну, хочешь, пососу? — лопнув пузырем жвачки, предложил омега. Спустя еще пару минут Аками понял, что его это не то что не заводит — ему это противно. — На «масле» сидишь? — переводя дыхание и вытирая рот рукавом, спросил омега. — На Мэте, блядь, — сказал Аками, вздергивая его на ноги и застегивая свою ширинку. — На мете? — по-своему услышал тот и скривился. — Фу, наркоман, вот и не стоит у тебя! А так и не скажешь! Аками всерьез испугался за свое альфье здоровье, но дома, вытащив из пространства между спинкой кровати и стеной запихнутую туда футболку, в которой он провел тот вечер с Мэтом, убедился в обратном — от впитавшегося в ткань запаха поднялись даже волоски на руках. Выходило, что его запаяло, и конкретно. С футболкой он прошел всю стадию торга, убеждая себя, что еще один раз подрочить, втягивая носом яркий, неослабевающий запах, и точно все. Забыть и вычеркнуть, бросить в корзину для стирки. И жить дальше. Но футболка никуда не делась, он с ней теперь засыпал. Депрессия пришла надолго. Вползла в одну из таких ночей в распахнутое настежь окно, села на край постели и ласково погладила по растрепанной макушке. Лежащий в темноте без сна Аками закрыл лицо ладонями и судорожно, неожиданно для себя самого всхлипнул. Первыми пострадали запасы из бара отца. Пил он без разбора, лишь бы поскорее опьянеть, чтобы забыться и перестать чувствовать сквозную дыру в центре грудины. Несколько шотов опрокинулись легко, а остальные не лезли, но он все равно их в себя вливал. Вырубился на несколько часов, проблевался с утра — и по-новой. — Отвези меня в блядушник, — вваливаясь вечером в комнату Итана, заявил Аками. — Я, нахуй, их всех там раком поставлю… — Ты сам раком почти стоишь, ты в курсе? — вздохнул тот с сочувствием. — Еще чуть-чуть, и встанешь на четвереньки. — Потому что я животное, мне надо на четвереньки, — Аками, схватившись за дверь, сполз на пол. — Я у него спросил, что мне делать… А он смо-отрит. И молчит. Я бы у него в ногах бы валялся, как собака последняя, если б это помогло… — Ты — в дерьмо, — резюмировал Итан, пытаясь поднять его. — Ложись спи. — Я повешусь, нахуй. — Ага, проспишься только. — Я не могу так, у меня сердце… болит. Дай мне его номер, я хочу позвонить. — Ага, дам, как проспишься. — Итан! Дай мне номер! Итану пришлось попотеть, чтобы скрутить его — Аками в пьяном бешенстве представлял угрозу не столько для кого-то, сколько для самого себя, вырываясь и натыкаясь на острые углы мебели и размахивая руками. Запеленав его в одеяло, Итан навалился сверху и держал так, пока он не утих. — Конченая жизнь, — произнес Аками перед тем, как заснуть. Его отнесли в комнату и изъяли все спиртное, а бар заперли на ключ. Но Аками, очнувшегося в самом своем скверном настроении, это не остановило, и он, взяв Клинта, уехал в клуб. Там он пил, сидя в вип-комнате, до закрытия. К моменту, когда Клинт привез его домой, он не мог сказать, сколько времени прошло — сутки или двое. Прихваченный по пути виски он вылакал, сидя в ванне, там же снова и заснул. Ночью, зная, что на диване за дверью его караулит Том, приставленный отцом с приказом не открывать дверь, пока он не протрезвеет, Аками спрыгнул с балкона — было не высоко — и направился к мельнице. — Зачем это все было? — спрашивал Аками, лежа в густой высокой траве и слушая далеких соловьев. — Зачем? Он мог нанять детектива и достать адрес Мэта. Поехать к нему. Но зачем он Мэту, который сейчас занят единственным дорогим существом в его жизни. Самым любимым альфой на свете, которого Аками на секунду возненавидел: если бы не он, все могло бы быть иначе. Только очень скоро это чувство схлынуло — он не мог ненавидеть ребенка Мэта уже по одной простой причине, что это была плоть и кровь Мэта. Который сейчас спит спокойно — у него-то нет сквозной дыры вместо сердца. — К черту тебя! — взревел Аками, перекатываясь на живот и вырывая зажатые в кулаке горсти травы с корнем. — К черту тебя, ублюдка! Когда его нашли на рассвете Том с Итаном, допивающего остатки виски, Аками смирился со всем: и с собой, и с Мэтом, и с дальнейшей своей судьбой вдали от омеги, которого выбрало что-то внутри него, но который выбрал другое, отличное от его счастье. — Запишите меня на следующей неделе к психологу, — сказал Аками, глядя на подошедшего Тома слезящимися глазами. — Пора вправлять мозги. У меня крыша едет, ребята.

***

— …кажется, что без него все, все не такое! И мне плохо, я умираю, у меня глаза опухли и не открываются, я весь опух и отек! Аками, застегивающий молнию на брюках, поставил вызов на громкую связь и положил телефон, рыдающий голосом Киски, на кровать. — Я тебя понимаю, поверь, — сказал он. — Я сам три дня отходил от похмелья и сам отек и опух, как ты выражаешься. Не плачь, золотце, найдется и на тебя достойный альфа. — Где? — гаркнул осипшей чайкой омега. — Если я все время дома сижу… И все напоминает мне о Джеке, вот все-все… Киска звонил ему каждый день, и Аками слушал его, эгоистично отмечая, что не ему одному плохо. И сейчас, выслушав очередной плач по Джеку и пообещав, что все будет хорошо, он отключился и вышел на террасу, у которой его ждал автомобиль. — Готовы, сэр? — спросил водитель, и он кивнул, захлопнув дверь. Сидящий впереди Итан глянул на него в зеркало и быстро отвел глаза. Психолог оказался довольно молодым альфой с приятным голосом и серьезными карими глазами, представившимся Генри. Аками с сомнением посмотрел на кожаный диванчик, но все равно сел, закинув ногу на ногу. — Могу я попросить вас прилечь? — произнес Генри, протягивая ему подушку-антистресс с шариковым наполнителем. Аками думал, что информацию из него придется вытаскивать насильно, но сам не заметил, как, отвечая на отстраненные вопросы, разговорился. — Что вы ощутили, когда он уехал? — поглаживая ручку указательным пальцем, спросил Генри. — Я ощутил пустоту. — Как вы определяете это понятие? Пустота — это значит, что вы почувствовали себя брошенным? Одиноким? Или это было что-то… — Нет, знаете, я неправильно выразился. В детстве у меня был кролик, и как все животные он однажды отправился на тот свет. Мы с отцом похоронили его под яблоней, и когда я вернулся в дом и посмотрел на пустую клетку, где еще стояла миска с водой и лежал лист капусты, я почувствовал себя ужасно одиноким. У меня забрали самое дорогое и я ничего не мог с этим поделать. Чувство бессилия и отчаяния. — Все мы смертны, но мне нравится мысль, что на клеточном уровне мы остаемся бессмертными — клетка делится, продолжая себя и фактически… Генри был очень умный — это Аками понял сразу, только вся эта лабуда с Заратустрами и Юнгами ему была абсолютно не интересна. Благо, вскоре психолог выбрался из терний, куда забрел по своей воле, и добавил, что Аками большой молодец, раз нашел в себе силы смириться и попытаться отпустить ситуацию. — Но я не хочу ее отпускать, — признался Аками. — Не хочу, чтобы он уходил из моей жизни навсегда. — Возьмите этот лист, — Генри передал ему бумагу и карандаши. — И нарисуйте то, как вы чувствуете себя на данный момент. — Нарисовать? — поразился Аками. — Как малолетний соплежуй, марать картинки? Вы серьезно? — Это способ заглянуть в себя. Аками в недоумении потрогал высыпанные на стол карандаши, выбрал фиолетовый, — Генри тут же отметил что-то в блокноте — заштриховал весь лист, а затем натыкал в произвольном порядке фиолетовых точек. — Что это? — склонился над ним психолог, и Аками ответил: — Это желе. Я чувствую себя, как желе. — Что это за точки? — Это вишенки. Я не умею их рисовать, представьте, что они разварились. — В желе плавают целые ягоды, забавно. Почему вы выбрали фиолетовый? — Потому что красный карандаш затупился. — А может, потому что фиолетовый — это цвет нереализованного сексуального желания? Подняв голову, Аками фыркнул: — Вы видите, что хотите. А вот сейчас что я нарисовал? — перевернув лист, он изобразил два полукруга, соединил их и поставил в середине жирную точку. — Хотите сказать, что тут тоже сексуальный подтекст? — На мой взгляд это очевидно — вы же изобразили голый зад. — Это яблоко. В разрезе. В общем, док, мне кажется, что вам нужно потрахаться, а мне перестать маяться ерундой. Всегда поступал по-своему и буду поступать дальше, спасибо, что открыли глаза. Я вам сейчас клиента подгоню, вот ему точно помощь нужна. — Послушайте, Аками, не торопитесь делать выводы, особенно, если все они сводятся к сексу… — Это плохо? — Аками уже отбивал адрес психолога Киске по СМС. — Да, я люблю секс. Я люблю трахаться, я люблю не вылезать сутками из постели, пока хуй не отвалится и ноги не откажут. Я люблю омег — как их не любить? Хотя, в последнее время, это касается одного конкретного. К вам приедет один омега сейчас, вы его сначала послушайте, пожалейте, а потом выебите от души, чтобы он орал на весь этаж и обкончал весь этот гребаный диван. Киска хороший парень, только ему с альфами не везет. — Но… — Спасибо, док, я оплачу весь ваш курс, только ходить не буду. Когда он сел в машину, Итан присвистнул: — Вот это да! Сразу видно специалиста! Как он вернул тебя к жизни? — Дал карандаш и бумажку, я нарисовал жопу и понял, что пора что-то менять в своей жизни, — усевшись поудобнее, сказал Аками. — Поэтому мы едем в детективное агентство у Сити-парка. — Зачем это? — Хочу, чтобы они нашли мне Мэта. Так просто я не сдамся. Я буду ночевать у него под дверью, я куплю ему розовый кадиллак и все мотоциклы мира, чтоб он дал мне шанс. Один ебаный… — Не надо никуда ехать, — произнес Итан, доставая телефон. — Я сам тебе дам адрес. Аками, выронив сигарету, резко повернулся: — А раньше не мог?! Тебе нравилось смотреть, как я подыхаю? — Раньше я не мог, — ответил Итан. — Мэт запретил. Сказал, что ты будешь бухать, а когда пробухаешься, то забьешь на все и свалишь куда-нибудь на курорт с фотомодельками. Но если ты пробухаешься и все еще будешь, даже через месяц, хотеть его увидеть и никого за это время не притащишь потрахаться, то я могу сказать, где он живет. Тем более, что он имеет право немного расслабиться — Эш начал произносить «папа». — С-сучонок… Стоило с самого начала делать все по-своему.

***

Дом, где поселился Мэт, стоял в окружении плодовых деревьев — в самой гуще, с увитым плющом забором. Аками, домчавшийся из аэропорта быстрее, чем это было возможно по вечерним пробкам, и не ожидал застать его за приготовлением ужина или поливкой газона. Это был бы не Мэт. Аками стоял у входа, смотрел, как измазанные мазутом руки затягивают какую-то новую деталь на руле мотоцикла, и не мог налюбоваться на переливающуюся медовым загаром кожу, грязный лоб и губы в той же саже, точно Мэт только что отсосал у выхлопной трубы. На тугие мышцы под тканью футболки и темные пятна от пота на спине. — Тебя что, не учили, что надо предупреждать, прежде чем припереться в гости? — произнес Мэт, не поворачиваясь. — Я бы заранее продал дом и переехал. — Услышал, как я подошел? — произнес Аками, входя во двор и сбрасывая сумку с вещами на землю. — Нет, от тебя несет похотью. У меня в горле запершило. Мэт поднялся и провел ладонями по бедрам, вытирая их. Стоял, сверлил взглядом, ждал чего-то, и Аками нарушил молчание фразой: — Я тебя поцелую. — Это вопрос? — усмехнулся Мэт. — Это то, что я сделаю, пока ты мне не врезал. В конце концов, чтобы находиться с Мэтом, нужно было быть быстрее Мэта, сильнее и упрямее. Иначе Мэт просто его сожрет.