***
Февраль был в самом начале, когда они вновь столкнулись, в неизбежном извращённом кошмаре для обеих. — Есть победитель и это — Красная машина. — А Женя под столом царапает экран телефона сжатого в холодных руках. Женя попадает на бедро, чувствуя царапины и струйки крови. — Поздравляю. — Сухо и ломанно, а карие глаза мечутся в попытке избежать контакта с Женей. — Спасибо. — Слишком неловко, слишком жарко, слишком развратно. Общая фотография. Они вновь стоят плечом к плечу, улыбаются на камеру, а улыбки их: апогей фальши и лжи. После разбегутся по разным концам Москвы. А у Алины мурашки по коже, и свежие царапины на бедре, от ногтей Медведевой, которая царапала вовсе не своё бедро, ощущая боль Загитовой, как свою собственную. — Я тебе ещё устрою! — С ненавистью в голосе шепчет Женя, удаляясь, оставляя Алину с дрожью в теле идти по коридорам Мегаспорта.***
Вот, она, чьё располневшее белое тело лежит на кровати, в квартире Медведевой. Как бесстыдно раздвинуты ноги, как рот открывается в очередном жалобном крике. А Женька всё смотрит, вколачиваясь в лоно Алины всё сильнее, больнее, увереннее. А у Олимпийской чемпионки слёзы катятся по лицу и блестят переливаясь словно бриллианты. Боль, смешанная со страстью. А длинные холодные пальцы Медведевой царапают нежные стенки лона Загитовой, заставляя их кровоточить. — Женечка. — В голосе Алины слышна неприкрытая мольба, только это не трогает Женю. — Мне больно, прекрати… — Шепчет в бреду Загитова, выгибаясь. — А мне не больно. — Начав с особым остервенением вколачиваться в тело соперницы произнесла Женя, доводя Алину до больного, аморального удовольствия. Она уже видела этот взгляд, карих глаз Олимпийской чемпионки. — Ты забрала у меня всё, всё, что я когда либо имела! А Загитова бьется в конвульсиях радости блаженной, которая волнами разливается по телу, заставляя содрогаться всем телом. Пальцы Жени выходят из истерзанного любовной лаской лона Загитовой, и с омерзением на лице вытирает пальцы от крови и смазки, ненавистной фигуристки. — Женя. — Придя в себя, по обыкновению шепчет Загитова, целуя Медведеву в оголённое плечо, доходя до острых скул. Губы Загитовой стремятся в безумной борьбе к губам, что подобны спелой вишне, Жени. Той, самой Жени, у которой она всё забрала, но взамен отдала лишь всю себя. — Не трогай… — Женя дергается, стараясь избежать ласки Алины, но соперница обыгрывает и целует в губы, прекращая не нужный поток мыслей. Женя возбуждена, Женя пылает, но от ярости ли, что обуяла её пару часов назад на пресс-конференции. Страсть пьянящая, и губы манящие, Женю подбивают лечь на кровать, она помогает проворным рукам Загитовой, снять с себя все те тряпки, именуемые одеждой. Губы Алины прокладывают себе долгий изнурительный путь к лону соперницы. Женя горяча и коварна. С Женей надо быть аккуратней. Это то золотое правило которое запомнила Олимпийская чемпионка после первой ночи с Женей. Медведева натянута как струна, жаждущая своего палача, который оборвёт её. Палачём сегодня является Алина, слова которой больно резанули по самолюбию проигравшей фигуристки. Язык проворен и нежен. А у Жени чувства вспыхнули пламенем ярким негаснущим. — Алиночка. — Ласка, старая забытая. Загитова вздрогнула, подумав, что показалось. Медведева, ненавидела её и называла просто Алиной, или просто моя собственность. Глаза аметисы стремятся попасть в самое сердце Двукратной чемпионки мира. Молчание повисло словно мешок в воздухе и Алина вернулась к своему прошлому занятию. А Медведева кричит, кричит в ярости ослеплённой, кричит в страсти горящей. Сжимает простыню крепко. Изредка оттягивая волосы Загитовой, заставляя девушку пустить несколько слезинок. А у Жени раны незаживающие. Раны нанесённые пылью времени, не стирающиеся с кожи, грязные пятна, уродливые метки. Бушующая волна разбивается о скалу. Наступает тишина, растворяющаяся в стоне Жени. А Загитова ложится рядом, весело смотря на уставшую Женю. Та лишь натягивает простыню, стыдливо закрываясь, и молвит: — Убирайся. — Приказ, который был исполнен незамедлительно. А что будет завтра не так важно. Она наказала её, и себя. Они квиты.***
А Женя помнит слова кинжалы, что вырезали её внутренности, заставляя выплёвывать их. — Мы с Женей подруги. — Лицемерка, какая же лицемерка, они никогда не были подругами, катались в одной группе, были близки в своей безудержной страсти, подчинять и быть подчинённой. Они были лишь двумя маленькими частицами, не принадлежащие друг другу. Но Медведева собственница. Медведева своего не отдаст. Поэтому хлестала Алину по розовеющей от каждого удара самодельной плётки попе. Она терпеть не могла неповиновение. А когда увидела Алину обнимающуюся с Глейхенгаузом, у девушки и вовсе все перемешалось. А порез на пальце лишь случайный свидетель их страсти. Там, на пальце левой её руки, красовался шрам, он был уродлив и напоминало том, как Загитова признавалась в своей любви. Ах, любовь. Любви тоже не было. Была страсть, дикая словно у животных, горячая как кипяток и обдавала холодом обеих, по краям которые были все в снегу. В снегу безразличия, которое крылось в глазах каждой. Мне плевать на тебя говорила Женя, зажимая Алину в девичьем туалете, касаясь тех мест, от которых вчерашняя юниорка млела и закатывала глаза в неправильном таком, горьком удовольствии. Эту горечь на кончике языка чувствовала Женя. Всем своим существом, и мрачной своей натурой. Теперь она вспоминала первый поцелуй, который погряз в собственной ненужности им обеим. А у Алины глаза яркие, карие, которые горят, губы чьи непроизвольно закусываются, даря двукратной чемпионке мира слепое наслаждение, отдающиеся в вечно ледяных кончиках пальцев. У Жени проблемы с кровоснабжением и работой сосудистой системы. У Жени раны по всему телу, незримые, непонятные, ноющие… Их первый раз единения, она запомнила навсегда. Не одно движении не вошло в список «правильно» Женя жила всегда неправильно и приучила Алину получать удовольствие, от того, что неправильно и грязно. Белые простыни были чисты, напротив Женя чиста не была. С неё скатывалась грязь кусками и падала наземь, разбивая все романтические надежды которые ещё пытала юная фигуристка — Алина Загитова. Которая стонала непозволительно громко. Их слышали все, если бы могли слышать.