Cage

      Свободы не существует. Николай понял это очень давно, но принять тот факт, что мечта неосуществима — невозможно, особенно для такого человека, как он. Он будет рыдать и одновременно содрогаться от смеха, он будет биться в истерике, когда останется наедине с собой. Будет листать блокнот, заполненный лишь наполовину, рассматривать долго пустые страницы, проводя аналогию со своей жизнью, смотреть на своё отражение, мысленно называя его ненавистным и глупым.       Нет, свобода — понятие относительное, означающее для него наконец отбросить ненавистную, но в то же время горячо любимую маску и прижившийся образ вечно весёлого идиота, выполняющего функцию какой-то жалкой пешки в этой сложной и совсем непонятной игре.       «Ради мечты же нужно чем-то жертвовать, так ведь?» — проведя рукой по пыльному зеркалу и улыбнувшись своему отражению, Гоголь задал себе этот вопрос вновь. По обыкновению, далее следовал вопрос: «А что такое свобода?», на который он и сам не знал ответ. Сегодня его мысли были уже о другом, а точнее о том, как бы осуществить задуманное и сделать ли это сейчас. Закрыв глаза на пару секунд, он собрался с мыслями и всё-таки решил осуществить план, подготовленный задолго до этого дня.       Накинув плащ и мельком взглянув на своё отражение в зеркале, светловолосый покинул квартиру, в которую, как он решил, больше никогда не вернётся. Он сбежит туда, где нет никого. Даже его самого.

***

      В полном одиночестве, в просторной, но почти пустой комнате, в которой свет, проникающий в неё, из-за витражей по большей своей части становился фиолетовым, сидел человек. Одной рукой этот человек, а вернее было бы назвать его Демон, хотя более узкий круг зовёт его Бог или же просто Фёдор, придерживал виолончель, а в другой — смычок. Он не играл, а застыл в таком положении, смотря куда-то в сторону. — Одиноко, — Вздохнул и прикрыл глаза, прижимая к себе инструмент. Смычок был откинут в сторону, — Всё-таки, это даже отлично, что… Дверь распахнулась, из-за чего Достоевский вздрогнул и перевёл взгляд на источник шума. — Этого не может быть, — В горле пересохло, а взгляд от Николая, вошедшего только что, оторвать не мог. — Знаешь, на улице так пусто, кажется, что все-все исчезли! Вот шутка! — Гоголь захлопнул за собой дверь и вновь продолжил, глядя на того, — Как будто призрака увидел, ха-ха! — как и обычно, не спрашивая разрешения, в наглую прошёл до середины комнаты, посмеиваясь, — У меня для тебя есть особый фокус, милый друг! Фёдор хмыкнул, смотря на того стеклянными и пустыми глазами. — Хоть один день я могу побыть в тишине? — голос был ровным и спокойным и, казалось, ничего не выдавало его раздражение, хотя Николай, как и все остальные, чувствовал это. Как только тот стал приближаться, Достоевский замер. Светловолосый же продолжил: — Что такое? Неужели боишься? Брось, я же вижу, что не боишься, — Неспеша стал приближаться к тому, незаметно запуская руку в плащ и извлекая из него пистолет, который Фёдор, по всей видимости, заметил, — Это закончится быстро, не переживай, — Подойдя и откинув в сторону виолончель, он приставил дуло пистолета к его груди, — Я давно хотел проверить, есть ли у тебя сердце, а? Всю ночь не спал, думал лишь об этом! — рассмеявшись, выстрелил в окаменевшего от шока человека, которого считал своим другом.       Темноволосый поднял на того глаза, а после докоснулся рукой до уже кровоточащей раны. Чувствуя, что тот задел далеко не сердце, а прострелил лёгкое. Он молчал и смотрел на Гоголя, нахмурившись, и пусть собирался раскрыть кое-какой секрет, но после выстрела передумал. Решил поиграть. Страх отступил совсем, и он уже смотрел на своего убийцу тем же холодным взглядом и улыбался. Изо рта потекла кровь, а Фёдор лишь расхохотался. Смеялся громче и громче, а по лицу текли слезы из-за сильного жжения в груди.       Николай некоторое время любовался, но смех Достоевского его обидел, ранил его самолюбие. Схватив того за волосы, он сбросил его на пол и чуть ли не до самой двери протащил, напевая мелодию и нервно посмеиваясь. Тот вцепился в его руку ногтями, царапая и пытаясь освободиться. Но молчал. — Удачи, мой милый, добрый друг! Я буду помнить о тебе, как о страшном сне,  — ручкой помахав и улыбнувшись издевательски, Гоголь исчез, как будто ничего и не произошло.