Мы здесь не одни

      Летний дождь начинает накрапывать. Только это не мешает возникновению вспышки боли в плече, словно меня укололи чем-то острым, из-за чего я с лёгкостью погружаюсь в ступор. Невольно уподобившись белоснежной статуе. А по мокрой спине пробегает жуткий холодок, заставляющий поёжиться и попросить кого-нибудь закрыть окно, которое вовсе не открывалось. Даже совсем без крыши над головой дождь не рискнёт достать нас. Мы будто бы находимся в самом центре эфемерного купола взаимной злости. Вдвоём отгородившись от внешнего мира. Схватив властную руку, покрытую росписью вен, я поворачиваюсь. Мёртвая хватка, готовая выбить дух, не ослабевает ни на секунду. Ногти старика продолжают вдавливаться в мою плоть, и я с трудом пытаюсь подавить крик. Кажется, крючковатая кисть вот-вот пройдёт сквозь одежду. Дедуля всё ещё не опускает её, можно подумать, желая применить кулак в деле, воздавая мне по заслугам. На коже становятся заметны желто-коричневые пятна. Но я вовремя освобождаюсь и в замешательстве тянусь поднять упавшую вещь.       — Не смей её трогать! — гневно выплёвывает мужчина.       Любитель заржавевших двигателей похож на редкую скульптуру, изображающую насупившуюся позу и злобную гримасу. Доселе бледное лицо сейчас покрыто алыми пятнами, лоб — глубокими морщинами, а впалый рот демонстрирует парочку раскрошившихся зубов. Просто удивительно, что все остались на местах       — Сам в состоянии поднять, не инвалид… Я против того, чтобы ты трогал мои вещи, уясни хотя бы элементарное! Надеюсь, подобное больше не повторится.       Медленно взяв упавшую фотографию, старик становится спокойнее. Я продолжаю молчать, поглаживая плечо, не веря своим глазам и ушам. Здесь, видимо, кроется какая-то ошибка. Настоящего дедулю, наверное, убили, заняв его место. Этому самозванцу нравится жить в простенькой квартире, скрываясь от таких же парней, как я, которых он попробовал обвести вокруг пальца. Никак иначе, мной хотят воспользоваться так же, как и остальными. Желание сорваться с места, взять верёвку, туго связать его, посменно допрашивая — граничит с безумием, но, немного поразмышляв, убеждаюсь в собственном помутнении рассудка. Я рассматриваю следующий вариант, увы, самый отвратительный: никого на самом деле не подменяли, и дедуля будет вести себя так постоянно.       Он продолжает вызывающе смотреть на меня, встречаясь с моим холодным взглядом; не затуманенным болью, застигшей меня врасплох. Делаю два шага вперёд.       — Я и не думал с ней что-либо делать, — произношу я, ощущая себя покалеченной псиной перед хозяином гадостного питомника, где, кроме мучений, ожидать ничего не следует. «Возможно, мысль приехать к нему была не такой уж и хорошей». — Мне стоит сразу же уехать…       Вопреки опасению, голос не выдал состояние нервозности, впрочем, наоборот, выделил уверенность в сиюминутном решении. Как только я высказываюсь, то не оглядываясь направляюсь на кухню (куда же ещё в такой разгулявшийся ливень). Дедуля остаётся поглаживать свою фотографию, похожий на ребёнка, совсем не на старика с больной спиной.       — Хватит придумывать чёрт знает что, иначе у меня будет болеть голова, знаю я вас… — доносится позади, и его размашистые шаги настигают под дверной аркой.       Ему едва удаётся не наступить мне на пятки. Плечо до сих пор ноет, и я стараюсь не делать резких движений. Позволяю себе чертыхнуться, желая для него большего, чем простая головная боль, в качестве мести за покалеченное плечо. Чувствую набухание синяка под мягкой тканью.       — Ешь быстрей, пока всё не остыло, — продолжает дедушка, став прежним добряком, и садится напротив, давно спрятав свою драгоценность в рамке. — Не успел прийти, а уже доставляешь неприятности. Помню, ты был когда-то хорошим мальчиком. — Зачерпывая плов слегка погнутой ложкой, он ест с аппетитом, которому можно позавидовать, и еле слышно причмокивает. — У тебя был такой милый коричневый комбинезончик… Ой, как вспоминаю — так сразу глаз радуется. Ты чего? Ешь, давай, смотрит он на меня…       Когда я опускаюсь на стул, тот истошно скрипит. Видимо, ему столько же лет, сколько и всему остальному на кухне: деревянным облезлым столешницам с подтёками жира, гудящему холодильнику и исцарапанным кухонным шкафам. В отличии от гостиной, к данному месту явно относятся с пренебрежением.       — И ты не хочешь извиниться? Ведёшь себя так, будто ничего не произошло.       Возникает молчание, от которого становится некомфортно. Моё ожидание длится недолго и вскоре сменяется равнодушием. Я отпиваю горячий чай из кружки, раздумывая о неизвестном комбинезоне и не спятил ли старик в край — глаза застилает лёгкой дымкой пара. Обед продолжается без всякого энтузиазма. И под конец, находясь в каком-то тупом оцепенении, я увлечённо выискиваю маленькие кусочки мяса среди наваристого риса. Будучи с набитым животом, остатки еды кажутся мне не больше чем забавой.       — Паш, ну прости ты пня старого. Не знаю, чего я из-за такого пустяка руки распускаю. Фотография дорога мне, но не мутузить же каждого, кто к ней притронется. Ленка не любила этого, поэтому я и…       — Зато бабушка фотографировала меня чересчур много и отправляла всем подряд, — вдруг заявляю я, прервав дедушкины откровения.       В его глазах мелькает затейливый огонёк, по-видимому, он решил утаить самое главное или тихо посмеивается над ней, вспоминая день фотосессии. Ему не приходит в голову увидеть затравленность на женском лице.       — Можешь радоваться, я лишь однажды увидел твой голый зад, — посмеивается дед, заканчивает есть и указывает ложкой в мою сторону, после расплывается в многозначительной улыбке. — Чего не скажешь о твоём отце. Один альбом полностью весь в детских снимках.       Хотелось бы мне понять значение странной ухмылки, походящей на оскал гиены. Я украдкой всматриваюсь в его черты, силюсь разузнать какие-нибудь сокрытые в разуме сокровища. Возможно, появляется скрытая способность видеть людей насквозь, правда, я снова ударяюсь в грязь лицом. Ничто не выдаёт в нём плохого человека.       Минуя все убеждения, возникший в голове образ молодой испуганной брюнетки оживает. Вот она сияет красотой, чистой бледноватой кожей, как у большинства героинь сериалов «Netflix», с радостью строит глупые рожицы, пока пышногрудая женщина — её мать — отсчитывает секунды. Нежные руки бабушки Лены сжимают в объятиях младшую сестру с симпатичными косами, обмотанными белоснежными бантами. 1…2…3… Мгновенная вспышка ослепляет, оставляя след на глазах, голубоватый мигающий круг. «Лена-а, мои бантики могут упасть, не сжимай так сильно, — произносит улыбчивая малышка. И в ответ слышит беззаботный смех сестры, которая рада её первому дню в школе. Его, несомненно, нужно запечатлеть, насколько это вообще возможно. 1…2…3… Новое пятно света — и картинка замирает, превращается в совершенно иную. На ней парень с тёмными глазами, что свёл когда-то свою судьбу с молодой красавицей, меняется прямо на глазах. От прежних светлых и застенчивых качеств нисколько не остаётся. Вместо них холодность вместе с частым удушающим приёмом. Он становится атрибутом их совместной жизни, без него не обойтись. Идея сделать фото является не больше чем очередным безжалостным способом закрепить на ней цепи подчинения. Девушка несколько раз отказывается, между тем подобное своеволие вызывает только злость, и ей нужно найти применение. Так же, как дед набросился на меня, пуская пар из ушей, словно распалившийся от угля старый паровоз с чёрной до самого основания дымовой трубой.       Очнувшись, я обнаруживаю пустую тарелку и кружку с остывшим чаем в своей руке. Держу её, как загипнотизированный, уставившись в мутную жидкость, периодично поднося к сухим губам. Видимо, ранняя жуткая жара выпила всю влагу из моего организма. Сидящий напротив дедушка опережает по всем параметрам. Опустошает чашку, заканчивая длинную, подобно дороге в никуда, трапезу; и привстаёт, намереваясь открыть форточку. А я всё не могу забыть позор, обеспеченный мне бабушкой.       — Я был бы признателен, спалив ты мою фотографию, — произношу я, отодвигаясь от стола, немного поёрзав.       Сомнительный родственник не спеша закуривает, не спуская с меня взгляда; пялится с усмешкой, понятной ему и никому больше.       — Я курю не для того, чтобы однажды спалить твою голую задницу сигаретой.       Громкий хохот проносится по кухне. Секунду, я не могу узнать свой смех, и сразу же удивляюсь его наигранности. Кто-нибудь может мне поверить? Мне приходится с больной рукой сидеть за столом импульсивного старика, который ни капли не раскаивается в уничижении бабушки Лены, мирно покуривая «Яву». Дым заволок всё пространство между нами, как бы отгораживая друг от друга. Он медлительно устремляется в небо. Несмотря на это, форточка еле справляется с проветриванием. Но ничуть не помешает нам сцепиться в губительной схватке при появлении духа кровопролития и войны.       — Да? Какая жалость, — с притворной грустью заверяю я и встаю в ожидании, пока мне покажут комнату. Хочу спрятаться в ней или пойти затеряться в наступившем вечере.       — А ты мне нравишься, несмотря на твою докучливость.       Старик тушит оставшуюся половину сигареты в пепельнице, отчего она вся сморщивается. Кидает её к остальным и встаёт. Мы вместе покидаем кухню.       — Бери пожитки и давай за мной.       — Я могу пожить в отеле, — коротко произношу, выжидающе смотря на него.       В моей руке зажата старая ноша.       — Всё в порядке, мне не тяжело присмотреть за внуком, просто не встревай в передряги. Проблемы мне не нужны.       Мы проходим мимо неустойчивой тумбочки (кажется, она вот-вот сбросит с себя старый пыльный телевизор), цветка в большом горшке, засыхающего от летнего зноя. В настоящее время его листья приободрились от прохладной влажности, что приходит в дом с улицы, кондиционер можно было и выключить. Ранее освежающий холодок затрагивает нас и на этот раз пробирает до костей. Единственно в небольшом пространстве гостиной, но не в других комнатах. «Ну и духота», — является моей первой мыслью, когда я вхожу в свою новую комнату. То самое место, в котором мне придётся уживаться долгое время. Я бросаю короткий взгляд на ручку двери, отмечая наличие шанса на уединение. Не сомневаюсь, у того, кто так бдительно следит за своим имуществом, обязан быть хотя бы один замок в двери спальни, а то и все пять. Интересно, чем дедуля подпитывает свою паранойю. Повертев головой, без промедления нахожу ответ на довольно нелёгкий вопрос.       Большинство книг на стеллажах напоминают обложки детективов, в чем задумываю убедиться. Мужчина спокойно выдерживает, когда я провожу пальцем по разнообразным корешкам, даже отступает в сторону, предоставляя мне полную свободу.       — Разрешаю тебе почитать их, так что можешь не дрейфить, — посмеиваясь, он легонько толкает меня локтем, хвала всем богам, не в ушибленное место. — Всё равно они скучны и стереотипны. Главная причина, по которой мне не нравятся западные писатели.       Брови взметаются вверх, я едва не давлюсь слюной.       — Насколько знаю, много западных писателей выпускают стоящие внимания книги.       — Тогда почему мне попадается одна второсортная бредятина? Думаешь, я специально покупаю такое, чтобы покричать вдоволь?       — Нет, конечно, это не так! — стыдливо возражаю я, до сих пор обескураженный его поведением, и бросаю сумку на аккуратно застеленную постель. Приютившись в самом центре, она не смеет занимать много пространства.       Я прохаживаюсь по комнате, осматривая стеллажи, тем самым успокаиваю себя. Но отгородиться от настойчивого взгляда дедули не получается.       — Книги мне понравятся больше, чем тебе, — опять обращаюсь к нему, мысленно умоляя прекратить. Вдруг меня осеняет: «Бабушка чувствовала то же самое, и там, на фотографии она кричала о помощи». — Надеюсь, в них нет лишних сюжетных линий. Не люблю такое.       — Хоть в чём-то мы с тобой похожи.       Прямо как я сейчас, он так же недавно ушёл от моих вопросов о пропавших детях.       Подмигивая, старик тихо удаляется не с той резвостью, с какой ему удалось догнать «дорогого внука» в проходе кухни. Я жду, пока останусь наедине с пыльными хозяевами комнаты. Думаю, с подлинными, в отличие от их невыносимого обладателя. Книги с целёхонькими корешками уничтожают всякую запутанность, выпячивая разноцветные языки, своеобразные хлебные крошки. Открываю первую попавшуюся на страницах с ленточкой и читаю первое предложение: «Ему хотелось достучаться до подозреваемого, заставить его сознаться, но поза, в которой он сидел, извещала всех в миниатюрной кабинке с огромным стеклом о твердом решении лгать». Любимая защитная реакция всех людей способна вывести любого из себя. Стоит посочувствовать детективу, подарить ему побольше терпения. Я не сомневаюсь, им доводилось колоть и не такие орешки. Заинтересовавшись, сразу же откладываю книгу на стол. Корешки остальных оценивают меня как новенькую диковинку, разглядывают, следуя моему щепетильному примеру.        В какой раз пробежавшись взглядом по бледным стенам, я могу назвать спальню просторной. Вопреки нехватке привычного уюта, смотрится довольно сносно. Увы, голые простыни, безобразные трещины по углам выплывают трагичным напоминанием того, что выразиться ещё лучше просто невозможно. Тёплый, в то же время затхлый воздух прибавляет яркости впечатлению, наползающих друг на друга скучных стен. Они без всякого сострадания покушаются на личное пространство наверняка единственной своей жертвы. Давящее ощущение проходит, когда я приоткрываю окно. В тёплый воздух внедряется запах дождя, смешанный с сырой землёй.       — Я принёс мазь от синяка и подушки. Одеяло возьмёшь позже, — внезапно звучит сзади, заставив меня подпрыгнуть от испуга. — Оставлю здесь. Ох! А ты молодец. Давно я тут не проветривал, дай-ка вспомнить… С того самого момента, как начал жить один, или раньше… Прошло немало времени.       Он кладёт принесённое на округлый стол, закрывая могильные холмы на обложке книги, и стоит в нерешительности, всем своим видом демонстрируя забывчивость.       — Червей повылазило уйма, думаю собрать утром пораньше и на рыбалочку.       Я внутренне сжимаюсь, полагая, будто ему нужно составить компанию. Поэтому дедуля сейчас говорит о рыбалке, продолжая сверлить настойчивым взглядом, отчего становится дурно. Вероятно, моё состояние как-то отразилось на лице, и дед поспешно добавляет:       — Нет-нет, ты отдыхай. Будить тебя в четыре утра я не собираюсь, я же не монстр.       «Да? Ты уверен? Ведь пару минут назад ты чуть ли снова на меня не набросился». — Не рискнув произнести что-либо, я слушаю с нарастающим интересом.       — К нам утром должна зайти соседка, она передаст контейнеры с едой, отдашь ей старые. Прошу тебя, не забудь. Иначе будешь давиться вкуснятиной, лежащей в холодильнике со вторника.       — Да заберу я, заберу.       Реальность скудного меню воспринимается с ясностью. В итоге всё равно задаюсь вопросом, сможет ли такая слабенькая мотивация поднять меня с кровати. Я кривлю в недовольстве лицо, намереваюсь заявить о ближайших ресторанах — неплохой перспективе вкусно покушать, — но вовремя прикусываю язык, так как подобная роскошь выльется в немалую сумму. Учитывая характер дедушки, он никогда не будет ужинать в ресторанах, если не бесплатно. Непонятно, как ему вообще удаётся разводить кого-то на каждодневные дары в виде еды. В любом случае стоит быть осторожней. Не хочу, чтобы дед подумал, словно я симулирую свою никчёмную забывчивость. В последнее время она проявляется страшно невовремя, хватает больнее той мёртвой хватки. Но я не из тех, кто станет заморачиваться над обычным невезением. Ведь каждому из нас иногда всего-то не фартит. Дедуля собирается уходить, и я выпаливаю.       — Постой… а где здесь находится книжный магазин? Хочу закупиться немного для учёбы.       — Тут недалеко, около парка, — криво усмехается он, похоже, вспоминая похабную «шутейку». — Пойдём, провожу тебя, всё равно по делам собираюсь.       Все никак не могу позволить себе оправдываться перед кем-то, тем не менее того же самого требую от него. Раз у меня получается сделать исключение, сказать, почему уставшему с дороги человеку взбрело в голову идти шлёпать по лужам, то и старик обязан объясниться. Навязчивый вопрос висит на кончике языка, в итоге я ничего не могу с этим поделать.       — Нет, ты только опоздаешь, пока будешь возиться со мной, я сам справлюсь, — и, потупившись, невнятно шепчу. — С кем-то встречаешься?       — Да, вроде того, — медленно говорит он. — Тебе не обязательно об этом знать. Если утром никто не придёт, позвонишь им сам, я оставлю номер.       А он неплохо устроился. Живи себе вволю, ни в чём себе не отказывай, принимай подношения на блюдечке и возможность сходить провести время с милыми дамами. Значит ли, что воспоминания совсем стёрли бабушку, или я снова ошибаюсь, как в случае с характером старика. Его способность хорошо притворяться сбивает с толку. Перед глазами до сих пор стоит причудливый момент с всплеском агрессии и лицом, сотканным из ярости. Но в сей момент я вижу совершенно спокойного человека. Прикрыв за собой дверь, дед без ожидания ответной реакции удаляется. Шуршание бумаги, поскрипывание пишущей ручки слышится из-за закрытой двери, как и заключительный последующий хлопок входной. Я плавно ложусь на постель, руками прикрывая лицо. Усталость продолжает отдаваться гудением в голове, слабостью в ногах. Прикидываю, с чего бы ему вдруг провожать меня, почему он так быстро свыкся с отказом? Неужели издевался, заранее ожидая такой ответ? Но больше всего остального поражает напускная доброта. Так, нужно прекратить, есть дела поважнее.       Тяжко вздохнув, я встаю за мазью с подушками. Первое намазываю на побаливающее плечо и закидываю в сумку, а второе подкладываю под голову, вытаскивая телефон. Короткие гудки доносятся с динамика, и вдруг на том конце возникает приятный бархатный голос. Немного старческий, зато роднее всех вокруг.       — Хорошо доехал, Пашенька? Прошло много времени, я уж разволновалась.       — Всё хорошо, бабуль. Дед очень гостеприимный, подогрел мне еды и прямо за столом ударился в воспоминания, — немного помолчав, я застенчиво спрашиваю. — У меня случаем в детстве не было коричневого комбинезона?       — Коричневенький? — слышится сбивчивый хриплый кашель, и бабушка снова в строю. — Нет, знаешь, не припоминаю. Может, мать вспомнит.       — Да ладно… Не спрашивай у неё, вдруг я вспомню. Позже позвоню, бабуль, темнеет, хотел сходить прогуляться. — Хорошо, Пашуль. Будь осторожней. Дед тебе ещё не надоел?       Защитив честь старика, сам того не затевая, я прощаюсь и сбрасываю короткий звонок. Поднявшись, чувствую некий прилив бодрости, смешанной с нетерпением. Во всём виновно предвкушение ближайшей прогулки, оно срабатывает, как нашедшая вдруг сумбурная и бредовая идея. По сравнению с рациональными и логичными, они живут дольше. Я просто знаю о необходимости выбраться из тесного пространства. Нужно избавиться от спёртого воздуха в лёгких, который не успевает выветриваться. Перед уходом я не забываю закрыть окно, припоминая пару неприятных случаев, связанных с буйством погоды. Снаружи всё стихло. Учитывая это, всё равно открытой оставляю лишь дверь серой спальни.       До ушей долетает нервирующий звук. Тяжёлые капли ударяются о пол чердака. Вот значит каково жить на последнем этаже: готовиться к наводнению. Проходя мимо, я игнорирую листок, лежащий в гостиной на столе. Обуваюсь и перед уходом дёргаю ручку у дедушкиной деревянной панели, она с тупым щёлканьем сопротивляется. Оказывается, не у меня одного в шкафу таятся скелеты. Что ж, их чернь не затмит сегодняшний вечер, наполненный ароматом мокрого асфальта. Пока спускаюсь по лестнице, мне становится лучше. Былой дискомфорт и тяжесть в висках уходят, словно не бывало. Наконец-то я могу позволить себе негромкий шум. Гремя ключами, зажатыми между пальцами, читаю смешные надписи на разрисованных стенах. Особенно воодушевляюще звучат призывы «Закрой свой рот и перестань трепаться, гадюка из пятнадцатого» или «Ещё раз услышу с утра гавкающую шавку — пущу её на сапоги». Неизвестно, некто превратил чей-то комок шерсти в обувь или только собирается, но про собаку точно не соврал. За одной из верениц дверей разрывается лаем наглый пёс, учуявший чужака. В любом случае, может, облезшая стена в подъезде и для меня станет странным способом взаимодействия.       — Замолчи, Плуто! — доносится откуда-то сверху.       Люди решили назвать собаку в честь взбаламученного персонажа мультфильма. Теперь, смотря на него, они вспоминают детство. Как мило. Короткие послания до сих пор забавляют, ожидаю увидеть их снаружи, во второй раз наверняка не проигнорировав. Тем не менее на стенах самого дома ничего приближённого к увиденному не оказывается; чистый холодный камень, за исключением бессмысленного отсчёта цифр.       Улица окутана пустотой, тишина уступает лёгким потрескиваниям сверчков, словно со всех сторон ко мне слетается множество насекомых. Им наверняка плевать на промозглость и набегающий сверху туман. Я же зациклен на том, чтобы не упасть, разложившись во весь рост на тропке с комками грязи. Внутренний ёжик в тумане неплохо ориентируется. Правда, немного спотыкаясь, зато вскоре я уже бреду вдоль проезжей части в непонятном направлении. Примечаю пролетающие мимо редкие машины. Они разбрызгивают небольшие лужицы, как спрей серпантина в день празднеств. К завтрашнему дню пейзаж высохнет, принимая свою привычную модель, чего я с нетерпением жду.       По мере продвижения в воспоминаниях мелькают оконные рамы в теперь уже новом месте проживания. Кажется, те ставились в начале нулевых. Сие объясняло впечатление враждебности и ненадёжности, якобы они украдкой пропускают тёплую морось. Равнозначно самой квартире, тёмным углам комнат, в том числе всей гадости, копошащейся в стенах. Они напоминают мне венозные хитросплетения проходов, которые остаются живы до первозданного тромба. Я становлюсь тем самым тромбозом в данную минуту. Чем-то нарушающим будничность и нормальный исток дней в той богом забытой квартирке.       Запахнув рубашку, перехожу через пешеходный переход и упираюсь в подсвеченные витрины магазинов, что коллективно помогают фонарям разгонять наступающий на пятки туман. Проходя мимо, я всматриваюсь в открытые взору помещения. В одном из них находится продуктовый, кроткая женщина моет пол среди покупателей; на стеллаже перед ней коробки хлопьев криво косятся вправо. Выпячивают ухмыляющиеся рожицы. Некоторые здания я решаю пропустить, щурюсь в попытке хоть как-то рассмотреть дорогу впереди. Но одно из повстречавшихся игнорировать не смог. Несмотря на темноту его окон, вижу слабый мрачный силуэт. Он вылез из отразившихся от стекла фонарей. Повернувшись вправо, я встаю как вкопанный, с интересом осматривая тёмную сторону себя, и замечаю медленно проявляющуюся полоску в районе шеи, которая переливается искристым красным цветом. Чем дольше смотрю, тем крупнее та становится, разрастается, изображая открытую рану с инфекцией. Возникает кусочек трахеи, застенчиво выглядывающий из горла. Как будто он хочет убежать, надменно при этом заявляя: «Я не буду больше терпеть к себе неуважения». Сгустки крови прилипают к рукам, когда я хватаюсь за шею.       Вытаскивает из панического состояния неожиданное вмешательство извне. И ровное дыхание вновь возвращается. Я больше не задыхаюсь. Спасительным кругом был едва ощутимый удар в новенький кроссовок.       — Эй, чего встал?! Может, ты подашь его уже… — повысив тон, произносит парень.       Он останавливается в двух метрах от меня, протягивая тощую руку с побитым локтем.       — Да...сейчас, — я прихожу в себя, толкаю ногой одноцветный скейтборд к нему навстречу. — Без проблем.       Незнакомец поднимает доску, начиная презрительно присматриваться. Невероятно, он явно не спешит распинаться в благодарностях. Вблизи незнакомое лицо представляет вовсе не расплывчатое пятно, какое чудилось в дымке пелены. Веснушки смело усыпают бледные щёки незнакомца.       — Я несколько раз звал тебя, пока не решил подойти. У тебя что-то произошло? Ты выглядишь немного… — парень секунду колеблется и продолжает, —…испуганным.             Это ещё мягко сказано. Человек, лицезревший первую галлюцинацию в своей жизни, будет не просто испуганным, а в кромешном ужасе. Я отвожу руки за спину, скрывая их дрожь. Надеюсь, подобное не является началом эпилептического припадка, который не удастся чем-то прикрыть.       — Я вернул твою доску, теперь иди куда шёл.       Выдавливаю убедительную улыбку, походящую больше на мышечный спазм. К сожалению, она удовлетворяет далеко не всех, уж не самых наивных — верно будет подмечено. А всё из-за тупой головной боли, возникающей без зазрения совести, что значит — на сцену ступает мистер раздражение. Единственное непостоянство – он будет кем угодно, любым антиподом на свой вкус и цвет.       — Да тебе совсем худо. Серьёзнее, чем я думал.       Я возобновляю шаг, стараюсь не обращать внимания на заносчивого незнакомца. Сам уйдёт, когда надоест бесполезно ходить за мной. Возражая моим представлениям, он бахает скейтборд об асфальт и опережает меня лишь на несколько шагов. Тёмные волосы подпрыгивают в такт рывкам. Зло покосившись на него, я даю понять о своей неприязни, тем самым делая, наверное, хуже, чем есть сейчас. Парень воспринимает данный жест как приглашение, не иначе. В районе жалости к нему и мыслей о его одиночестве я останавливаюсь. Мы начинаем сворачивать к разросшемуся парку за оцинкованными воротами. Спутник тоже замирает, с одним маленьким различием — я стою в неверии: как я мог забыть куда направляюсь? Сосредоточился на недавнем видении в стекле, и все планы напрочь вылетели из головы. Вовремя придя в себя, я больше не могу игнорировать мельтешащего перед глазами незнакомого парня.       — Ты знаешь, что я могу с лёгкостью оказаться последним человеком в твоей жизни, — не выдерживаю я и перехожу из стадии смирения к нападению, отнюдь не лучшей защите. — Ты правда хочешь идти за мной?       Он поднимает доску, окидывает взглядом заросли тёмного парка и довольно улыбается.       — Меня не напугать. К тому же я знаю это место лучше кого-либо. И, прежде чем угрожать, нужно для начала самому поверить, так звучит убедительнее.       — Тогда мне повезло, сможешь лучше обучить меня.       — Давай, пойдём — или я оставлю тебя бродить здесь до посинения! Тебе же куда-то нужно, — произносит парень в новой для себя приятной манере, аки добрый волшебник. — За услуги гида нужно платить, знаешь ведь? Но для тебя я, так и быть, сделаю исключение. Поблагодаришь позже.       Потерев висок двумя пальцами, поспешно соглашаюсь с возникшим из ниоткуда чудаком.       — Хорошо. Через парк мы выйдем в центр города?       Вся ситуация кажется мне до зуда подозрительной. В голове раз за разом прокручивается фраза «оставлю тебя бродить здесь до посинения». С его слов, так ему известно о моём сегодняшнем приезде. Иначе не было бы надобности произносить нечто подобное. И, не давая возможности ответить, я задаю новый вопрос:       — Откуда тебе известно обо мне? Не помню точно… Наверное, я всё-таки не говорил, что не живу здесь.       Парень утвердительно кивает и отводит взгляд в сторону. В последнее мгновение на веснушчатом лице проступает насмешливость. Не её ли скейтер пытается спрятать…       — Так и знал, рано или поздно спросишь. Я видел, как ты с сумкой наперевес вышел из автобуса. Здешние люди не вглядываются в объявления. Им давно надоело читать старые сводки.       — И никто не хочет говорить о них. Сколько бы ни спрашивал, так и не получил нормального ответа.       — Спроси у меня немного позже. Расскажу обо всём в подробностях. Лучше меня и моего отца о тех делах не знает никто.       Я правда начинаю верить в его пламенные речи. Если единственный человек, готовый откровенно поговорить о случившемся, стоит прямо передо мной, то наше знакомство — небывалое везение.       — Надеюсь, ты меня не подведёшь. — В моём голосе слышатся нескрываемое сомнение и надежда. — Так что там насчёт парка?       — А, да. Выйдем легко — и заметить не успеешь. Подожди… — доверительно бормочет он, перекидывая руку мне через шею, как своему закадычному другу, — полагаю, идёшь в бар или погонять футбольчик. У нас есть скейт-площадка. Ты не поверишь, обычно там собирается целая толпа, тогда становится намного веселее, но все спирали уже успевают занять. И всех дохляков выгоняют. Тогда-то я и разбил там локоть. Не переживай, к вечеру там намного спокойнее. Я покажу.       Мы возобновляем движение, направляясь прямиком в гущу чащи, зовущейся парком. Схожести с ним пока не заметно. Я не буду убеждать нового знакомого в ошибках касаемо моего пути, тем более при отсутствии футбольного мяча. Пускай тешится сколько хочет, а я полюбуюсь на его надменность, которая утихнет не раньше, чем дурно пахнущая мазь высохнет на плече.       — Спирали, на которых можно сломать шею, знакомо. Как-то баловался, пока не раздробил свою доску к чёртовой матери, — бодро заявляю я, давно смирившись с потерей и глубоко похоронив с ней воспоминания.       — Поэтому я редко катаюсь, дабы не увлекаться. На что не пойдёшь ради любви-то, а-а? Согласен?       Парень, возможно, мой одногодка, лукаво подмигивает. Ожидает, пока я признаюсь в своей любвеобильности, однако у меня есть дела поважнее. Настоящее стремление, из-за которого пришлось выйти на улицу, загорается с новой силой, и страх, что все возможные магазины закроются, ведёт меня вперёд. Наглая рука, доселе вьющаяся вокруг моей шеи, подобно змею-искусителю, сама спадает, когда ускоряю шаг.       — Прежде чем о любви говорить, лучше бы рассказал…       — Что за… — снова произношу я, сам себе удивляясь.       Прерванная фраза непременно затеряется в груде других напрочь забытых. Это обязательно произойдёт с ней, более чем уверен. Слова уползают. Я не могу за них ухватиться, чем обязан до смеха незатейливой мелодии, чем-то смахивающей на американские хиты восьмидесятых. Звучание неизвестной песни проползает сквозь листья в танцующих от дуновения ветра деревьях, сотканных из одних теней. Маленькие капли летят на щёки и волосы, увлажняя их. Человек, идущий со мной рядом, поёживается от влаги за воротником.       — Договаривай, раз начал, мысли читать я не умею, — поторапливает слушатель.       Ему явно не терпится продолжить свои разговоры, вроде специально отвлекающие от чего-то. В последний момент мне приходит на ум одно убеждение: парень до ужаса боится. Иначе почему тараторит как таксист, планирующий обмануть на деньги? Вне зависимости от просьб закончить начатое, я зациклен на мелодии. Она будет в памяти, нечто далёкое, связанное с детством, что происходило когда-то давно…       — Хочешь сказать, ты не слышишь?       — Не слышу что? … О-о, я вроде бы могу даже разобрать слова.       Скейтер в тонком прозрачном дождевике с чёрной футболкой под низом, шёпотом подпевает возникшему воспоминанию о старом мультсериале «Охотники за привидениями». Я же испытываю отдалённую неприязнь и пустоту. Правда, мультсериал с качеством 360 p, который транслировали каждый день по пузатому ящику, я начинаю припоминать очень отчётливо. Мы и сами похожи на охотников, которые рыщут в тумане, выискивая разных сущностей.       Звучит повторение: «Who you gonna call? Ghostbusters!», и из дымки выплывает первое велосипедное колесо. Компактная вещица, прикрепленная сбоку руля, извергает из себя всё новые слова. Они через уши попадают в самое сердце памяти, рыская там вовсю. Рассмотреть чудаковатого любителя старости выходит только тогда, когда он проезжает рядом. Шарф старомодного мужчины развевается подобно разноцветной шторке. Сверкнув призрачными зубами, велосепедист скрывается за воротами (едва не встретившись лбом с железными завитками). Атмосфера веселья происходящего находит немного позже, с небольшой задержкой. Я даю волю эмоциям, позволяя себе рассмеяться, и вторю загадочному скейтеру.       — Ладно, идём, как бы все магазины теперь не закрылись, — успокоившись, наконец выдавливаю я, углубляясь в непроглядную тьму. — Посмеёмся над чудиками позже.       Парень неизменно следует за мной, бахая доской.       — Да не волнуйся ты так. По времени успеваем, я уверен.       — Вот не поведёшь меня на свою скейт-площадку, тогда успеем.       — Да уж, всегда хотят соскочить в последнюю минуту, — бурчит он, будто было нарушено какое-то обещание. — Лучше бы не брал тебя с собой.       Сквозь ветки проглядывает месяц, переливающийся бледным светом. Тот тщетно падает на скамейки, залитые дождём, отражается в маленьких лужах. От возникших странных обрывков воспоминаний, связанных с песней, хочется присесть. Не отвечать на гребаные провокации. Они являются своеобразным яблоком раздора, которое нужно изначально зарывать глубоко в землю или запирать в сундуке и выбрасывать в море. Случись такое… я больше бы не жаловался.       — Так ты сам за мной увязался! — восклицаю я в крайнем раздражении. — Почему продолжаешь делать вид, что это не так? Может, ты вдруг не знал, но я иду по делам, вовсе не с тобой вышел на прогулку.       Мне совершенно надоело бродить в темноте, стараясь не столкнуться с чем-нибудь или не сесть в лужу. Очередной молчаливый кивок спасает ситуацию. Я мог бы продолжить грубить, совсем позабыв об «услугах гида».       За детской площадкой, залитой асфальтом, становятся заметны поломанные детские качели, исписанная маркером горка, деревянные столики с парой бумажных стаканчиков на них и рядом стоящие лавки. Стоит обойти часть атрибутов парка, как в туманной чаще обнаружится выход. Ворота выглядят иначе, чем с той стороны, не считая разных завитушек в виде украшения. Облезлая краска остаётся на руках, когда мы отодвигаем ворота. Скрип пронзает всю растительность, поражая каждого жучка и трупики дождевых червей, когда-то ползающих под ногами. Слух улавливает новый посторонний звук, он застаёт нас уже за железякой в виде ворот.       — Пожалуйста… скажи… ты ведь не слышал сейчас крик? Или во всём виновато моё разыгравшиеся воображение? — собеседник со страхом поворачивает голову ко мне.       Отчётливый вопль рядом из зарослей может принадлежать бодрствующим совам. Так ли оно на самом деле? Не хочется думать иначе — охотники за привидениями славятся своей смелостью. И их образ, пришедший когда-то ко мне, сейчас в испуге развеивается. Так как нет среди нас достойных героев, способных надеть тяжёлую броню.       — Вот кто на самом деле отдыхает, — задумчиво протягиваю я, продолжая идти по петляющей дороге, и поглядываю на попутчика. — Не бойся, пьяные люди кусаются, но тебя не тронут, могу лично поручиться.       — Тоже мне защитник, — смеётся он, тут же добавляя полушёпотом. — В итоге сам первый убежишь.       Будь мы заблудшими путниками, попавшими в передрягу, его нервозность завела бы нас в дремучее болото, а легендарные монстры, следующие по пятам, сожрали бы раньше, чем наши ноги успели бы устать. Те страшные чудища, пугающие всех детишек, в том числе и меня, в свой период. Пищей являлись такие же мультфильмы, как и «Охотники за привидениями». Распределяя роли ради забавы, мы разыгрывали небольшие сцены, копируя слова главных героев. Живых, не мёртвых. Но по злополучной случайности я вскоре мог стать одним из последних и весь покрыться трупными пятнами и начать кормить разнообразных жуков. Тогда бы я стал похожим на обожаемых привидений, за которыми охотится не один Уинстон Зеддмор. В последнюю нашу игру я представлялся семхейном, о чём пожалел, как никогда в жизни, даже больше, чем когда столкнул школьного задиру в грязную лужу. Тогда ребята решили избавиться от вредоносного призрака с помощью огня и поднесли горящую спичку к баллончику. Меня спасла вовремя скинутая куртка. Поэтому мальчишка, которым я когда-то был, остаётся посмешищем в моих глазах.       — Все мы в некоторой мере трусы. Да, забыл, всё ещё не знаю твоё имя.       — Слишком заболтались, согласен.       После того, как я представляюсь, он называет себя Ваней, начиная повествование новой истории. Словно моя грубость совершенно не повлияла на него. Перед нами вновь выплывают огни города. И я на полном серьёзе задумываюсь отблагодарить его за спасение от жуткой картины, застрявшей в тёмной витрине.