Так называемые голубчики

Лучшее сочинение по литературе было у Кеши. Игорь всю неделю до этого бился с прибедняющимся Серёгой, развеивал сомнения, аргументы какие-то приводил, стихи его даже цитировал, в общем делал всё, чтобы Жилин в себя поверил. И вот те на, второе место. Серёжа, трудом и по́том одухотворённый и уверенный в себе, расстроился и мгновенно всю свою уверенность растерял. Но еще больше и неожиданно для себя расстроился Катамаранов. Он готов был написать своё сочинение, на тему того, что друг у него семи пядей во лбу, и с этим сочинением отправился бы во всех конкурсах побеждать, не только в классе, а во всей школе, на всесоюзной олимпиаде, и занял бы не какое-то первое место, а гран-при. У Серёги ведь слог такой красивый, читается легко, фантазия что надо, и вообще, он всё чувствовать умеет, прямо как будто сам проживает чужую жизнь. Такой вот Жилин, умный, талантливый. И еще вдохновлённый. Он как прочитал книжку эту, так и всё, и пропал. Целыми днями витал в облаках, расплывался в каких-то улыбках неловких, цитаты выписывал, перечитывал заново сначала повесть, а потом отдельно любимые моменты. В школьной библиотеке ему постоянно продлевали сроки. Он этой историей жил последние несколько недель. «Да если бы вы все знали», — думал Игорь, — «Он это сочинение писал не ручкой, а душой своей». Хотелось бесконечно долго злиться весь мир, но еще больше хотелось как-то приободрить Серёгу своего, который сидел, опустив плечи, и хмуро записывал тему урока. На Катамаранова он не смотрел как будто бы тоже от иррациональной обиды, мол, вот, я же тебе говорил, зачем ты меня разубеждал. После школы, несмотря на упадническое настроение, они отправились на речку. Жилин с закатанными штанинами валялся на берегу, изредка болтая ногами в воде, и почти не моргая глядя на небо. Где-то рядом копошился Игорь, но Серёжа слишком погрузился в размышления, чтобы что-то слышать. Думал, что расстраиваться из-за сочинения глупо и что еще глупее дуться на Игоря. Серёжа всегда очень близко к сердцу воспринимал всё, что касалось его творчества, а потом сам на себя злился за излишнюю чувствительность. Он вздохнул и повернулся. Катамаранова нигде не было. Жилин приподнялся на локтях, и наконец заметил чернявую макушку в зарослях камыша. — Игорь, ты чего там? — Щас, — крикнул, и Серёжа услышал в голосе улыбку. Стало очень любопытно. Катамаранов прошлепал по мелководью и остановился примерно напротив. «Балда», — подумал Серёжа. Стоит себе по колено в реке, штаны опять мокрые, мать заругает. Если ботинки снял, уже слава богу. — Серёг, — Игорь неловко опустил что-то на воду и слегка подтолкнул, — Лови. На осознание у Жилина ушла добрая пара секунд. Кораблик. Игорь ему кораблик сделал. Конечно, он больше походил на плот из веточек и шнурков, но прекрасно держался на плаву, и у него был самый настоящий парус. Парус из пионерского галстука. Красный. Серёжа вдохнул и не смог выдохнуть. Маленький, нескладный, сооружённый наспех, упорно приближающийся к берегу символ мечты, которая когда-нибудь сбудется, символ надежды, веры в себя и в какие-то очень банальные и очевидные вещи, которые были важны для Серёжи в этот день и в этот момент времени. Его собственные Алые паруса, не такие большие, как в книге, но по значимости может быть даже превосходящие оригинал. Алые паруса, которыми Серёжа зачитывался последние недели, по которым написал сочинение, и в которых едва ли не разочаровался с концами. Алые паруса, которые бесшумно стукнутся о берег, и которые Жилин донесёт до дома, чтобы через двадцать лет мельком поглядывать на кораблик, собираясь на работу. А потом целовать еще спящего Игоря в лоб, и нехотя, но с неиссякаемым теплом в сердце спешить на очередной рейд.