Никс

Пролог 1 Антон спешил на занятие. Первая сессия в его жизни подходила к концу, и он мог гордиться собой – ни одного неуда, только хорошо и отлично. Какое-то время назад он еще сомневался, а ту ли специальность выбрал – политологию, но… теперь, когда втянулся, предмет изучения не казался таким уж странным, и жизненная перспектива выглядела куда как более определенной. Конечно, жизнь в общаге была не сахар, но… он привык и к этому. Его сосед по комнате был парнем вдумчивым, не склонным устраивать дикие загулы за полночь, так что и в этом ему повезло. Хуже было с деньгами. Конечно, ему полагалась стипендия, но кто на неё мог прожить? Это было чудовищно сложно, даже нереально. И, конечно, ребятам помогали их семьи. Кое-что присылали и Антону. Правда, тут были сложности. Отца у парня отродясь не было… то есть, некий, как он полагал, очень красивый мужик, поучаствовал в его зачатии, иначе никак, но… он был ребенком для матери, женщины волевой, даже жесткой. Ей было около сорока, когда она родила, родила «для себя». Как это часто бывает, состоялась в карьере, но не личной жизни, а потому всю свою энергию она направила на сына. Не то, чтобы Антон был мажором – все-таки их уровень жизни был не столь высок, но все равно, лучше, чем у многих. Засада оказалась в нем. То, что он гей, Антон понял лет в четырнадцать. Годы уже были современные, а потому он отнесся к этому факту скорее спокойно. Ну, гей, и что? Вон, сколько геев в мире состоялись – Элтон Джон, Тим Кук… впрочем, кроме известного британского певца и генерального директора Apple, здравствовавших и поныне, он никого назвать не смог бы… вернее, он назвал бы с десяток геев в отечественном шоубизе, но все они скрывали свою ориентацию, да так, что все всё знали, но те упорно продолжали скрывать. Наверное, именно поэтому его первым желанием стало поступить учиться на артиста, но тут свое веское слово сказала мама – нет! Артист – это не профессия, нужно выбрать что-то куда как более основательное, и Антон подчинился. Этот выпад с желанием стать артистом мать восприняла куда как более серьезно, чем подростковую блажь. Наверное, она стала подмечать что-то еще. Короче, она его все-таки подловила. Это случилось где-то за месяц до выпускных экзаменов. Антон миловался с парнем, с которым познакомился на дискотеке, именно миловался. Они лежали на диване совершенно голые и ласкали друг друга, страстно целуясь – и тут пришла она, судьба, в лице антошкиной матери. Все, что парни успели сделать – натянуть трусы. Конечно, Антон что-то судорожно придумывал, но и так все было очевидно. Именно с этого и начался их разлад. Они не обсуждали данную тему, но в доме повисло напряжение. Итогового честного разговора не получилось, но… он поступил на факультет политологии главного университета Петербурга, а мать присылала ежемесячно немного денег, специально, чтобы он не мог себе позволить ничего кроме самого необходимого. Однажды он набрался смелости, или наглости, и попросил прислать чуть больше, он знал – это возможно. В ответ, хорошо это было по телефону, он услышал злое шипение – «ты мне всю жизнь угробил, я… я… я так надеялась, а ты… плюнул мне в душу, ты… ты… грязная тварь… скажи спасибо и за то, что имеешь». Наверное, его мать была свято убеждена, что ориентацию выбирают, как продукты в магазине. Ну да, она хотела банального семейного счастья, которого у самой не было – она его удачно пристроит, по крайней мере, попытается, сын счастливо женится, пойдут внуки. А тут сын педик, который будет скакать по мужикам – позор семьи, несчастье матери. Убеждать в чем-либо мать Антон не стал, а смысл? Но теперь ему нужно было рассчитывать только на себя. Впрочем, когда тебе семнадцать лет жизнь выглядит куда как более оптимистично, чем если ты возрастной тип. А потому Антон старался учиться, лишь время от времени позволяя себе немного секса, пока без прицела на будущее, а так, для души. 2 Он успел на семинар вовремя. И к своему ужасу обнаружил там Егорку, вернее, профессор Егоров, завкафедрой, мужика очень умного, но суку первостатейную. Высокий некрасивый блондин в очках, чуть ссутуленный, он много знал и много требовал. Вообще-то, этот семинар должен был провести не он, но завкафедрой решил лично проверить успеваемость студентов. Занятие же должен был провести профессор Чижов, дядька пожилой и благоприятно настроенный по отношению к студентам, а тут такая засада. Антону нужно было зачитать небольшой доклад о цесаревиче Николае, несостоявшейся либеральной надежде России во второй половине XIX века. Парню обязательно нужно было сдать сессию на отлично, чтобы остаться со стипендий, да и мать не попрекала бы его пренебрежением к учебе и не заставляла унижаться из-за денег больше, чем требовалось. Антон должен был выступать четвертым и чем дольше он ждал, тем больше волновался – завкафедрой рвал студентов как тузик грелки. Угодить ему было, кажется, невозможно. На факультете поговаривали, что он сожрет Чижова, так как тот твердо выступил против Егорки на выборах заведующего кафедрой. Настал черед Антона. Он трясся больше обычного, мандраж был практически физически ощутим – тряслись руки. Не прочитал он и треть доклада, как Егорка взъярился. - Господи! Да какая она либеральная надежда! Надежда для чего!? - Для страны, - дрожащим голосом произнес Антон. – Конституция… - Конституция! Да кому она нужна! В стране, где девяносто процентов неграмотных только конституции и не хватало! Ты еще скажи про парламент! А кто оказался бы в парламенте – либо про-правительственно настроенное дворянство, либо крестьянство, тупое и обозленное на вековое притеснение! Это и есть мечта, ради этого и нужно было ломать государство? - Вот именно! – неожиданно вспыхнул Чижов, сидевший рядом. – А кто виноват, что крестьяне такая темная суеверная масса? Кто требовал не торопиться с образованием народа? Кто считал, что темной массой проще манипулировать? И доманипулировались – в семнадцатом! - Да как вы не понимаете, что провинциальное дворянство, а именно оно должно было бы стать большинством вашего парламента, было не менее темной массой. Да они с радостью вернули бы крепостное право! – не унимался Егорка. – Общество должно созреть для такой ответственности. И верхи, и низы! - Это известная пугалка «народ-Гитлер». Да, обыватели порой бывают не самыми лучшими, но только осуществляя реальное участие в управлении страной, общество взрослеет. Созреть! Вы слышали его?! Общество не груша. Общество куда как сложнее, да и как вы собираетесь понять, что оно того – достигло нужной кондиции? Да, на этом пути неизбежны ошибки, проблемы, но лучше они, чем без них! - Ага! Гражданская бойня, массовая резня голодранцами имущих классов! По-вашему, это и есть та цена, которую общество должно заплатить за ваш эксперимент?! - Да, но с демократией как с сексом – можно прочесть сотни книг, но только опыт сделает вас по-настоящему опытным любовником. - Да, но если вы не знаете элементарных вещей именно из теоретической части, то вы и СПИД подхватите, и лишних детишек настрогаете, - парировал Егорка. Тут дверь распахнулась и в аудиторию вошла Ида Дмитриевна, профессор, дама лет семидесяти, веселая, улыбчивая, но под этой милой упаковкой скрывалась бывшая железная инструктор горкома партии. - Напоминаю, через полтора часа праздник для первокурсников, кончайте свои пустые споры. Иду побаивался даже Егорка, говорили, что у нее есть большие связи «там», на туманном верху, и пусть никто точно не знал, где располагается тот самый верх… Антон сидел угрюмый и скромный праздничный стол его не радовал. Егорка влепил ему трояк! Неожиданно рядом села Ида. - Что такой печальный? – лукаво спросила она. - Теперь мне хорошая стипендия накроется, - произнес Антон. - Ерунда. Я поговорила с Егорк… Егоровым и он тебе поставил четверку. Антон на глазах ожил. - Огромное спасибо! - Ерунда, - отмахнулась Ида, налив и себе и парню в пластиковый стаканчик немного водки. – Егорку надо постоянно опускать на грешную землю, а то он вечно отрывается. Так-то он мужик хороший, но порой его заносит. У всех у нас, есть свой пунктик, на котором мы не чувствуем заноса. Спорю, он тебя срезал на вопросе про самодержавие? - «Цесаревич Николай как либеральная альтернатива», - процитировал Антон свой доклад. - Это который Николай? – Ида сморщила свой подтянутый носик. - Сын Александра II. - А-а! Этот. Чушь все это. Он и сам говорил, что парламентаризм – это ложь, которую нельзя допустить на Святой Руси. - А как же без него? – искренне удивился Антон. - Никак, - равнодушно ответила Ида. - Но… - Послушай. В истории и политологии нет ничего строго определенного, в смысле будущего. Жизнь – не сборник рецептов, это вечный эксперимент. У кого-то получается, у кого-то не очень. Главное тут понять самое важное – если ничего не делать, то ничего и не получится, и тогда ты становишься рабом стихии, как в семнадцатом, когда огромный поток всякого говна смыл «великую державу». Надо пробовать, а иначе – какой смысл в жизни, если не жить? - Но может ведь выйти и хуже? - Конечно, - согласилась Ида, подложив парню бутерброд. – Современная Германия вряд ли стала бы таким демократическим государством, как ныне, не пройдя ужасов нацизма. Есть одна закавыка, которую многие не понимаю, оглядываясь на длительный исторический путь. Он не предопределен. Нет никакой великой книги Бытия, где все история человечества описана заранее. Ты делаешь первый шаг, всего лишь первый шаг, а второй уже делают другие, третий третьи и так далее. И чем дольше длится путь, чем дальше все идет, тем сильнее все меняется. Если бы в 1881 году была дарована конституция, поверь мне, в 1917 году революции бы не было. И не потому, что все было бы просто замечательно, а просто потому, что те, без малого сорок лет, что разделили бы эти два события, неминуемо изменили бы и страну, и людей. - И жизнь стала бы лучше, - словно сам себе произнес Антон. - Кто его знает, - устало заметила Ида - Но она стала бы другой, и у последующих поколений появился бы шанс вырваться из этого болота… ну, или они просрали бы этот шанс… 3 Около восьми вечера Антон подгреб к ночному клубу на маленькой периферийной улочке исторического центра города. Клуб был самым обычным, не тематическим – еще бы, в нем большая часть первокурсников решила отметить удачное завершение первой сессии. Конечно, все в глубине души понимали, что потом такого не будет, ну невозможно ж так отмечать все сессии, и денег столько нет, да и печень не выдержит. Но один раз можно, тем более повод самый приличный. Антоха решил просто оторваться. Ни о чем «этаком» но и не думал, просто, маленькая яркая вспышка на серых буднях. В клубе уже грохотала музыка, вовсю разными цветами мигала светоустановка, безумную обстановку усиливали стробоскопы. Антон подошел к бару и выпил коктейль, для разогрева. С одногруппниками он мог поболтать на общие темы, впрочем, это еще успеется. Тут же он решил потанцевать. Как и в любом ночном клубе, всякий танцевал как мог, как хотел и как умел. Антон богом танца не был, но его движения всегда были легки и грациозны. Рядом с ним танцевали парни и девушки. Когда музыка тебя захватывает, ты словно отключаешься от мира, словно куда-то проваливаешься. И тогда можно ненароком налететь на кого-то. Вот и Антоха, кружась в танце, налетел на парня в черной футболке и черном пиджаке. Это был Сёма, парень с его курса, но из другой группы. Сёма был белобрысым качком, не очень умным, немного неповоротливым. Вот и сейчас он просто стоял и переминался с ноги на ногу, помахивая руками, словно боксер, прикрывающийся от удара. - О, извини! – легко произнес Антон и уже готов был продолжить танцевать дальше, но Сёма как-то нежно улыбнулся, и неожиданно предложил. – Хочешь немного выпить? Антон лишь кивнул и уже через минуту они мило потягивали Маргариту. В принципе, Антон вряд ли похвастался тем, что умеет много пить, скорее, в силу юного возраста и небольшого опыта, он легко пьянел и от небольшой дозы алкоголя. Они легко трепались о всякой ерунда. - Потанцуем? – игриво спросил Антоха и, получив скромную улыбку, потащил парня на танцпол. Собственно, там все было очень стандартно, Сёма опять топтался на месте, а Тоша кружился возле него. Танцующие рядом этого скорее не замечали. Впрочем, опытный глаз Антона выцепил пару тройку геев, которые кружились в общей массе людей. - Пошли, - шепнул, как казалось, Сёма и потащил парня к туалетам. 4 Туалет в клубе – это особая статья. В них не только, а может и не столько, справляют нужду, сколько делают все что хочется. Вот и теперь, из одной кабинки доносились девичьи стоны и рык какого-то парня. Сёма идя мимо шеренги кабинок открыл первую свободную и втащил туда Тошу. Захлопнулась дверь, лязгнул шпингалет, и парни оказались в тесном пространстве. Антон тут же прильнул к парню и потянулся к его губам, но Сёма ловко извернулся. - Нет-нет, - прошептал он. – Лучше там. С этими словами он стал расстегивать черные джинсы. Впрочем, даже трусы у парня оказались черными, зато под ними… блеснул чисто выбритый живот, немного покатый, чуть шершавый как у младенцев лобок и небольшой, практически вздыбленный член, крайняя плоть которого оголяла пунцовую головку. Не раздумывая, Антон ухватился за твердый ствол пятерней, пару раз прошелся по нему, а потом просто обхватил головку губами. Головка была нежной, от нее не пахло чем-то неприятным, хотя она и не была сочной. Впрочем, Антона это не смущало. Это был не первый минет в его жизни, и уж подавно не самый худший. Парень чистоплотный и не стремиться насаживать голову любовника на свой агрегат забыв обо всем на свете, так что… в полет! Тоша стал просто наслаждаться. Он легко скользил губами по сладкому навершию, иногда подключая язычок, и тогда Сёма начинал стонать в голос. Потом он заглатывал член немного больше и его губы уже скользили по стальной плоти парня. А потом он начинал кончиком язычка теребить уздечку пениса, соскальзывая на ствол, пробегая по всей его длине, до мошонки. В такие минуты Сёма просто замирал и его живот втягивался. Тоше нравилось играть с яичками парня, перекатывая их в мошонке, чуть сдавливая, потому как от подобного парень просто складывался пополам. Его нежные пальчики, поигрывая с шариками, так и стремились проникнуть по промежности чуть дальше, но Сёма всякий раз сжимал бедра, не позволяя перейти границы. Так же парень был против того, чтобы любовник касался его бедер. Стоило Тоше положить туда руку, как он тут же ее убирал. Впрочем, все это Антона волновало мало. Он просто ловил кайф от обработки этого стройного пениса, от созерцания того наслаждения, которое он дарил. - Я… я… сейчас… - простонал Сёма. Антон обхватил головку пениса плотнее и ощутил пульсацию члена, а вслед за этим сперму, которая стала заполнять его рот. Молофья не была вкусной, да и он не шибко любил глотать, но сейчас решил, что именно это и должен сделать. Тошка знал, что не менее приятным является ласка пениса сразу после оргазма. Головка сверхчувственная, парней просто скрючивает, но это очень круто. Тоже самое он решил провернуть и с Сёмой. И тот стонал, по его ногам пробегала легкая дрожь. Наконец парень провел рукой и высвободил свой обмягший пенис изо рта любовника. Довольный Тоша встал и чуть притворно облизывался. Ему самому сейчас очень хотелось ласк и он начал расстегивать джинсы. - Нет, - твердо произнес Сёма тоном, которому сложно было перечить. Но Антон был счастлив, да и алкоголь в нем играл, и он опять прильнул к парню, нацелившись на губы. В этот раз Сёма не просто увернулся, он отвернулся, скривившись. - Отъебись, пидрила, - процедил он. - Но… - Антон не понимал, что происходит. – Мы же… у нас… - Слышь, спермоед, тебе дали пососать – вот и будь счастлив, - и, шмякнув парня по лицу, Сёма вышел из кабинки. Антон стоял как оплеванный. Было гадко, словно тобой подтерлись. Впрочем, с геями такое случается, увы, часто. И он вышел, краем глаза заметив фигуру в дальнем углу. Парень стоя, уставившись в зеркало, что висело над умывальником и причесывал свои волосы. Антон не стал оглядываться, чтобы понять, не из его ли группы парень, почему-то это казалось каким-то пустяком. Он подошел к барной стойке, где тусовалась пара девчонок. - Привет, - он так и источал радость, а улыбка была широкой. – Что пьете? Текила! Бармен, и мне! Стопка с горячительным тут же оказалась возле него, и он ее опрокинул. - Интересно, - задала вопрос Ира, одна из девушек. – В какую из дырок он тебя оприходовал? Пасть и сраку? От такого вопроса, да еще и заданного так грубо, Антон просто остолбенел. - В рот, - со знанием дела произнесла Настя, она стояла практически вплотную к парню. - ? - У него изо рта спермаком так и воняет, - брезгливо заметила она. – Хоть бы рот прополоскал. И красавицы гордо отошли от стойки. А единственная мысль, что крутилась в его голове, была: «Во бля! Как же так?!». И ладно бы ему завтра выпускаться из универа, но с ними предстояло учиться четыре года бакалавриата. Голова так и шла кругом. - Что-нибудь еще? – вежливо спросил бармен, молодой спортивный парень. - Водки, - только и ответил Антон. Краем глаза он увидел, как Ирина рассказывает потрясающую новость остальным. Как багровеет Сёма, хотя ему-то что, запалили ведь Антона, впрочем, разумный эгоизм подсказывал – это тип пусть сам выпутывается из ситуации. Здесь самому бы уцелеть. - Что, паршиво? – вежливо спросил бармен. - Да… переживу, - ответил Тоша, но без энтузиазма. - Быть геем, это не конец света, - кивнул бармен. – В наше время все трахаются со всеми. Тот, кто этого не понимает либо тупой, либо импотент. И пусть завидуют! - Хм. Легко сказать, - ох, как Антону хотелось бы ощущать себя так же. - Перетопчутся. Главное, держать хвост трубой. Вот я… нет, я не гей, но у меня свои заморочки. И что? Я не собираюсь топиться, или вскрывать себе вены. Я живу, и пусть им будет хуже. - Хотел бы и я, вот так… - Да запросто! – и бармен протянул пару таблеток. – Не дорого, зато все проблемы прогоняет, уж поверь. Тошка не был глупым, он понимал, что за волшебные пилюли лежали перед ним, и едва слышный голос разума твердил: «Ни за что!». Но человек это ведь не только одни мысли, но еще и чувства, эмоции. Да, парень прав – завтра будет новый день, завтра и подумаю, но гадко уже сегодня, уже сейчас. Так что, не шибко раздумывая, он спросил: - Сколько? - Ну… - бармен замялся, привычно оглядываясь. – Для тебя… как три стопки водки. - Идет! – сказал, как отрезал Антон. Он понимал, что назавтра у него будет болеть голова, ему будет говено, но по-другому. Так что он взял их и запил водкой, чтоб быстрее проняло. Махнув рукой бармену, он шагнул на танцпол и музыка подхватила его стройную спортивную фигуру. Он танцевал и мир становился… нет, не спокойнее, он просто становился другим, ярче, сочнее, вкуснее. Это был кайф! Пусть все эти сучки идут на хер. Да! В этом мире дерутся не только за нефть и золото, но и за ебальники, и вот в этой битве он не собирался уступать сиськастым коровам, которые будут мычать, что на их сочный лужок покушаются. Долой стыд! Свободу письке!.. Было как-то очень плохо. Ноги совсем не держали, голова кружилась так, как наверное и в самый сильный шторм бы не качало. Он притулился в передней кабинке, обняв толчок. Что-то внутри так и орало – блевани, срочно блевани, но… только что-то не блевалось, а может было и нечем. Бил сильный озноб, так что трясло все тело, и как-то сильно устал он. «Сейчас, сейчас! - шептал он себе. – Немного посплю, а потом выблюю эту дрянь». Он попытался запахнуть джемпер, но сил уже не было… Цесаревич 5 Как ни странно, но пробуждение не было ужасным, скорее странным. Его, кажется, потрепали за плечо и произнесли: - Доброе утро, Ваше Высочество, пора вставать. «Вот гад», - подумал Антон о Борьке, соседе по комнате в общаге. Хотя до этого таким юмором он не отличался. И тут в комнату стал врываться свет, но не просто так, а со звуком распахивающихся штор, что и было странно. В комнате общаги было лишь одно окно, и на том висела лишь одна штора, в смысле, одинарная, а тут: вжи-ик, вжи-ик, и потом еще раз вжи-ик, вжи-ик. Тут уж Антона разобрало любопытство и он, протирая глаза, открыл их. Увиденное заставило потерять не только дар речи, но и способность думать. Вокруг него было просторная комната, оббитая приятным голубым шелком, белый потолок был обильно украшен лепниной, а из центра этого «молочного» волшебства свисала люстра, полная хрустальных подвесок. На окнах висели тяжелые бархатные шторы, которые красиво убирал немолодой, лет пятидесяти мужчина с изысканными бакенбардами и в ливрее, как в фильмах про старину. Антон сел на кровать, довольно узкую, немного старомодную, и стал оглядываться. - Что с вами, батюшка? – встревоженно спросил лакей. - Нет-нет, ничего, все хорошо Лука, все хорошо, - произнес Антон немного не своим голосом, а сам пытался понять – что это все значит! Конечно, это мог быть розыгрыш, но… он не звезда курса, и его одногруппники не олигархи, так что этот вариант стал отпадать сам собой. Но тогда что это? И главное – почему он назвал лакея Лукой, а тот и ухом не повел. И тут же ответ – я все еще под кайфом, и это все глюки. Но глюки не могут держаться так долго, они должны были бы давно отпустить, или это что-то дико новое в клубной жизни? Тем временем Лука пристально смотрел на молодого человека, словно что-то хотел увидеть. - Батюшка, Николай Александрович, - начал он немного взволнованно. – Может за доктором послать? Тоша решил ничему пока не удивляться и воспринимать все как есть, смотреть, запоминать, а уж потом над этим подумать, может, к тому времени и отпустит. - Просто немного плохо спал, - робко отвели Антон, или некий Николай Александрович, как его тут назвали. – Что-то спина побаливает, - честно заметил он. Спина не то, чтобы болела, просто с утра, пока не расходился, словно у старика-ревматика, слегка ныла. - А-а, - заметил Лука, мило улыбнулся и, подойдя к стене, открыл дверку, вернее, он потянул за медный шарик на стене, и ее небольшая часть открылась, словно дверь. За ней была маленькая комнатка – клозет. В самом углу стоял стул с крышкой. Лука затворил дверь, а Антон… нет, теперь мы будем называть его Николаем, как тут принято, так вот, Николай сел на этот стул, разумеется, сняв крышку. Понять суть этой вещи было не трудно – туалет. А справить нужду ой как хотелось. Впрочем, поразителен был его внешний вид – на нем было белая рубаха до пят, с простым воротом, как на рубашке поло и манжетами на концах рукава. Да, для розыгрыша слишком заморочно. Николай, простите за столь интимную подробность, вытер зад, не без проблем, так как тут для этого лежали небольшие тряпицы, а потом решил промокнуть головку пениса, ну, чтоб не было мокрых точек, и просто обомлел. Все дело в том, что, отправившись в Питер, он решил стать взрослым и воплотить в жизнь давнюю мечту – сбрить мохнатку. Он брил не только подмышки, но и лобок с мошонкой, а тут – заросли были первозданные. Он не замерял, но казалось, что волосне, чтоб отрасти как прежде нужно два месяца, ну, или около того. Недолго думая Николай скинул ночную рубаху и осмотрел свое тело. Он по-прежнему был высоким и стройным парнем, пусть и с волосней над членом и тонкой, начавшей проступать полоской волос от пупка. Николаю пришлось осознать, что при всей схожести – это не его тело. И тут он обернулся. В углу, на тумбе, где разместился тазик и кувшин с водой, висело зеркало. И в нем отразился симпатичный парень, тот самый Николай, но не Антон. Причем, между ними было так много схожего, что могло показаться, что они братья, но нет, отличия были слишком очевидны. Хотя, парень не мог оторваться от мысли, что это лицо, не свое, а это, из этой реальности, он где-то уже видел. Время шло. Решив, что лучше себя не выдавать – мало ли что, он быстро умылся, как мог, и вышел в комнату. Лука по-прежнему суетился возле кровати. Вид нагого парня его не смутил. - Вот, Николай Александрович, приоденьтесь, и завтракать, а то опоздаете, папенька будет серчать. Николай одел исподнее – тонкие, наверное, шелковые кальсоны и не менее тонкую белую рубаху. Но главное, поверх всего этого он стал надевать военный мундир – темно-серые брюки с тонкой красной выпушкой по боковому шву и темно-зеленую гусарскую куртку с белыми бранденбурами. От такого внешнего вида просто дух захватывало. Он не понимал, что тут происходит, но происходящее было приятно. В конце концов, окажись он в какой-нибудь ночлежке – было бы куда как менее приятно. Выйдя из спальни, он оказался в огромном зале в три окна с широкими простенками, стены тут были оббиты зеленым штофом, всюду стояли старинные диваны, кресла, хоть и без позолоты, а у центрального окна беломраморный Амур, но не пухлый малыш, а статный юноша с луком и стрелами. Далее была просторная гостиная, обитая бледно-желтым штофом, вся мебель здесь была невероятно уютной. Впрочем, осматривать ее сейчас не было времени, он прошел по длинной галерее, за большими окнами которой был висячий сад, а потом он повернул направо и оказался в просторных залах, которые ему были немного знакомы. То, что пока он шел, ему попадались лакеи и все они вытягивались перед ним по струнке, было мило, но не так прикольно, как казалось, он ведь парень скромный, но там, в огромных залах… Во-первых, он легко узнал в них парадные залы Зимнего дворца, вот этот зал – Фельдмаршальский, ну, и так далее, что полностью исключало розыгрыш, и это в конец запутывало парня. Во-вторых, в зале стояли военные, в роскошной черной форме с красивыми алыми нагрудниками, расшитыми золотыми галунами и высоких меховых шапках. И вот, эти военные, стали отдавать ему честь – просто крышу сносило. Все это усиливало внутренний мандраж. Куда он идет, зачем, что это все значит!? А тем временем ноги сами собой несли его через еще более внушительные залы невской анфилады, а потом оп! И Николай оказался в небольшой комнате, посреди которой стоял стол, накрытый к трапезе. Вокруг него стояли подростки, милая девочка в не очень длинном платье, из-под которого виднелись не то штанишки, не то панталоны. Подростки обернулись и один из них, высокий и плотный, с большими красивыми глазами, улыбнувшись, произнес: - Никс, доброе утро! – и, не дожидаясь ответа, обнял парня. - Доброе утро, Саша, - ответил Николай, которого тут все явно звали Никсой. - Доброе утро, - обратился к нему мальчик чуть пониже с нагловатым взором. Так Никс поздоровался со всеми. И тут в зал вошли две женщины. Одна, слишком дородная и не очень интересная, вторая же, чуть субтильная с немного грустным и блеклым лицом. Ее платье-кринолин, было приятного, палевого цвета, и, не смотря на явную скромность, выглядело просто изумительно. - Мои дорогие, - мягко, с едва заметным акцентом произнесла она и улыбнулась, от чего ее лицо озарилось невероятным светом. - Mon gentil Niks. Bon matin. Comme était dormi? Эта женщина обратилась к нему по-французски и, хотя такого языка он, Антон, отродясь не учил, но какая-то неведомая часть его все поняла, ну, или он подумал, что все понял. - Bon matin la maman, - неожиданно произнес Николай. – Bien. Они обнялись и дама была невероятно сердечна. Потом она стала обнимать остальных, Никс заметил, что с ними она хоть и была так же добра, но чуть меньше, чем с ним. Впрочем, это не очень бросалось в глаза. Она здоровалась по-французски, а дети ей отвечали. И тут из-за спины парня раздалось: - Selon-Russe la madame, en russe. Никс обернулся и не упал в обморок только от того, что чего-то подобного ожидал. В двух шагах от него стоял Александр II и мило улыбался. - Доброе утро Никс, - произнес он, слегка картавя, и обнял парня. Никс отошел чуть к стене, чтобы император мог поздороваться со всеми. Его сопровождал генерал лет пятидесяти, с черными, чуть подернутыми серебром волосами и усами с бакенбардами, как у императора. Ну а потом все сели завтракать. Говорили очень мало, и это дало возможность парню немного разобраться с ситуацией. Он вспомнил, где себя видел – он тот самый цесаревич Николай, несбывшаяся либеральная мечта России. А это его семья – император Александр, его супруга, Мария Александровна, и их дети. Как не странно, старший из них он, Николай, Никс. Тот парень, с наглым взором Владимир. Девочка – единственная дочь царя, полная теска матери, а тот мальчик, чуть полный – Алексей, будущий погубитель русского флота при Цусиме. Прямо же напротив Никса сидел Александр, в семье его звали просто – Саша. Будущий Александр III. Да-да! Все как по учебнику истории – вот Александр II Освободитель, вот Александр III Миротворец, его приемник… СТОП!!!! А где же в этой истории я? Ну, в смысле, Никс… 6 Холодный пот пробежал по спине молодого человека. Его в этой, большой истории России просто не было. Через пару лет он умрет и наследником трона станет это милый парень с красивыми глазами. Никс умрет молодым, в Ницце, у него что-то случилось со спиной. «Нет-нет. Это не с ним что-то случилось, и он умер. Это со мной что-то случиться, и я умру!». Эта мысль просто пронзила все сознание парня. Никогда за без малого восемнадцать лет своей жизни о не думал о смерти, своей, да и чужой, а тут такое… Эта мысль, словно навязчивая муха, стала кружиться в его сознании, затмевая все остальное. А тут еще он припомнил, что утром у него побаливала спина. «Боже! Это конец!». А может это всего лишь дурной сон. «Да! Да! Это сон. Надо только проснуться и все будет как и прежде. И пусть меня все считают педиком и презирают. Я буду в своем времени, и все у меня будет хорошо, а как иначе?!» После завтрака он вернулся в комнату с желтой обивкой стен, которая оказалась его кабинетом. На небольшом бюро, что стояло возле окна, из которого открывался чудесный вид на Миллионную улицу, размещался перекидной календарь. Взглянув на него Никс так и остолбенел – 29 января 1861 года. От одной только даты дух захватывало, и не важно, был ли это сон или явь. Как ни странно, но остаток дня Никс провел занимаясь. Занимался он в той самой комнате с желтыми стенами. Ему неспешно преподавали литературу и право. Особенно интересен был преподаватель по праву – не очень высокий, субтильный господин с тонкими бакенбардами и постной физиономией, звали его Победоносцев Константин Петрович. Вообще от такого учителя голову сносило – он свято верил в торжество самодержавия, как единственно правильную форму правления. Другие педагоги не слишком сильно запомнились парню. Не менее удивительным было то, что над ним были начальники – самый главный граф Строганов Сергей Григорьевич, главный воспитатель цесаревича, заведовавший всем процессом обучения, воспитания, да и жизни. Тут нужно отметить, что он заведовал воспитанием еще и Саши, Кукса, то есть, Владимира и Алексиса, Алексея. Так же при Никсе состоял полковник Рихтер, чуть более свободного нрава, старше цесаревича всего-то на тринадцать лет. Его роль определить сложно – пока что-то среднее между помощником Строгонова и адъютантом Никса. Хотя надо признать, что образование было во многом странным. Что это было – начало высшего или завершение среднего? Скорее, серединка на половинку. Он знал, что его хотели отправить на пару месяцев в Московский Императорский университет, но тогда не сложилось – студенты забастовали. Вечер же трудного дня был вполне приятным – в гостиной у императрицы вся семья пила чай. И Никс поймал себя на мысли, что он вполне комфортно чувствует себя в этой среде, да глаза боятся, но руки сами делают. В любом случае, он решил не привыкать – ведь завтра утром он проснется у себя в общаге. Около девяти вечера он простился с императором, Никс никак не мог назвать этого человека своим отцом, и направился к себе, поймав, наверное, в бесчисленный раз взор зависти, не столько от Саши, сколько от Владимира, ведь оба еще обитали в детских комнатах, зато за чаем Никса «познакомился» с самыми младшими братьями – Сергеем и Павлом. Лука, а он ждал хозяина, принял одежду. Никса разделся до нога, чтобы натянуть ту самую длинную ночную рубаху. - Что-нибудь почитаете, Ваше Высочество? – спросил камердинер. - Нет, я устал, - пролепетал Никс, уткнувшись в подушку. Он страстно желал вернуться в свое время, чем бы это для него не обернулось. 7 Вжи-ик, вжи-ик. Вжи-ик, вжи-ик. Комната медленно наполнилась светом, Никс проснулся. Запустив руку меж своих ног, он не только нащупал утренний стояк, но и завитушки волос. Итак, он все еще в Зимнем дворце. - Доброе утро, Лука, - поприветствовал он лакея. - И вам доброго утречка, Ваше Высочество. Погода-то сегодня какая – загляденье, не то, что вчера, глядишь, прокатитесь в санках. Встав, парень направился в клозет, чтобы привести себя в порядок. А заодно он решил подрочить. Фиг его знает, как реальный великий князь решал эту ситуацию, но если он ее не начнет решать – пар из ушей будет свистеть. Одно хорошо, ему не требовалось много времени и сил на эту процедуру, он привык кончать за пару минут. Это было и хорошо, и плохо. Впрочем, пока он не собирается думать об этом, есть и другие причины поразмышлять. Опять тот же самый мундир, опять завтрак в частной столовой. Он уже знал тех немногих, кто мог присутствовать на завтраке – гоф-дама матушки, княгиня Барятинская. Министр императорского двора граф Адлерберг, его сын, Владимир, приятель отца. Отец. Никс поймал себя на мысли, что невольно назвал императора отцом. Странно, ведь ему, Антону, парню из волжского города-миллионника, этот человек был ну разве что персонажем из учебника истории, и вот теперь он его отец. Как ни странно, такая легкость произошла от того, что настоящего отца у него не было, и государь очень легко занял это место. Сложнее было с матерью. Она была словно отгорожена. Добра, нежна, ласкова, но чувствовалась дистанция. Ладно бы с чужими людьми, но дистанцию она держала и с собственными детьми. Впрочем, все дети демонстрировали любовь к этой женщине, и им хватало, и ей было приятно. Хотя он и помнил из истории, да и личные наблюдения помогли – императрица была не очень здорова, у нее была чахотка, возможно именно из-за этого она и была такой отчужденной. А вот с Сашей у Никса сложились прекрасные отношения. Впрочем, они и до того были хорошие, так что этот нью-Никс сумел их не испортить. Никс понял, что это в обычных семьях, если что-то хочется, разрешение спрашивают у родителей. Тут был совсем иной случай. Он подошел к генералу графу Строганову, своему наставнику, отвечавшему за его воспитание. - Сергей Григорьевич, позвольте нам с Сашей, после уроков, совершить поездку по городу в санках? - Что ж, - граф задумался. – Вы успеваете хорошо, но ваш брат… Если у учителей не будет к нему претензий, я переговорю с государем. Днем, где-то около трех по полудни, они сели в санки и помчались по улицам заснеженного Петербурга. Вообще, это была поразительная поездка. Антон любил Петербург, оттого и выбрал этот город для учебы, он неплохо знал его по фотографиям, но такого Петербурга он еще не видел. Взять хотя бы то, что очень многих домов, ставших знаковыми для города, еще попросту не было, ни тебе Дома книги, ни Елисеевского. А уж как он был удивлен, увидев чахлый скверик перед Александринским театром, и никакого монумента великой императрице, зато много зданий в стиле классицизм. Но едва ли не менее диковин города он любовался на себя. Поверх куртки с бранденбурами, и он, и Саша надели ментики, что-то вроде куртки, того же цвета, только отороченной мехом, а на головах у них были меховые шапки с внушительной Андреевской звездой и небольшим белым султаном. Они ехали как два молодых офицера, на них огладывались, кто-то даже показывал пальцем. Вообще это странно – дети императора и передвигались по городу без всякого сопровождения. Но не меньше Никса волновало – как он сюда попал и зачем он тут. На первый вопрос он точно не мог бы дать ответа, на второй, пожалуй тоже, хотя… самым очевидным было изменить прошлое. Но как? Как изменить прошлое, если тебе суждено сгореть совсем молодым, как?! Раз ответы на вопросы получить было невозможно, так стоит ли их искать, хотя бы пока. Как он помнил из своего же доклада – впереди у него еще три года. И это было самым ужасным. Не то, чтобы в начале XXI века у него, Антона была какая-то особо впечатляющая жизнь, но то была его жизнь, его планы, да там все было ему знакомо, можно сказать, родное. А тут? Если он перенесся в прошлое неким волшебным образом, то сейчас он проживает не свою жизнь, а чужую. И никто не вспомнит великого императора Антона, все будут вспоминать императора Николая, как не смешно это говорить, но Второго. А кто в этой истории он, Антон? Была и еще одна проблема – его ориентация. Оказавшись в теле Никса, он не только сохранил свой разум, но и свою ориентацию, хотя, возможно, Никс так же был геем, хотя он не был уверен, что в те далекие годы это называлось именно так. Проблема тут была проста – в своей эпохе он не собирался меняться в угоду каким-то прихотям. Он гей и если он не мог выйти на улицу с радужным флагом, то это не означало отказа от ориентации. Он гей, но он самый обычный человек, он будет заниматься любовью с парнями, мужиками и это не должно хоть кого-то волновать. И при всех недостатках его страны и его эпохи, ничто не мешало этому. Но тут, в 1861 году, как он будет жить здесь? Здесь вон – даже подрочить проблема.