Никс

8 А дальше начался День сурка. Это были тягостные зимние дни, тянувшиеся один за другим, ужасно скучные. Он обедал с родителями и братьями, он учился. Кроме Победоносцева, его учили даже рисовать, это делал художник Боголюбов. Историю ему преподавал тип по фамилии Бабст. Думалось – живи тот в XX веке и насмешек не миновать. Но это все было ерундой. Он безумно хотел домой и в глубине души надеялся, что однажды, заснув в заснеженном Петербурге XIX столетия, проснется в Петербурге XXI. И чем дольше это продолжалось, тем яснее становилось, что ничего этого не случиться. Никс даже стал хуже спать, сон был немного нервный, часто стали сниться кошмары и чаще и сильнее стала болеть спина, а это воскрешало воспоминания о преждевременной кончине, что еще более усиливало хандру. И главное, из всего этого даже не было выхода, он начал себя чувствовать словно зверь в клетке. Перелом наступил неожиданно. Утром, за завтраком, отец сказал: - Никс, сегодня занятий не будет, мы поедем в крепость. Наверное, в другую эпоху эти слова и имели бы страшное значение, но парень совсем не волновался. Распереживался Саша. - А я? – немного обиженно спросил он. - Вы будете учиться, мы поедем вдвоем. Никс заметил, как напряглась императрица, но быстрое разрешение ситуации оказалось очень даже неожиданностью. И это было еще одной особенностью царской семьи – с императором не спорили, его слово закон. Они сели в санки, на козлах, помимо дворцового ямщика добавился разве что казак. Оба, и отец и сын были одеты в армейскую шинель, светло-серого цвета с роскошным бобровым воротником. На головах у них были фуражки. Как и обещал император, они отправились в крепость, Петропавловскую крепость. Правда, попали они туда немного необычным образом. Недалеко от дворца они съехали на лед и прямо по нему, этому широкому белому пространству, пересекли реку. Въехали они на Васильевский остров аккурат на стрелке, а потом через небольшой мост стали огибать цитадель возле Кронверка. Там они и въехали на территорию крепости, вывернув между монетным двором и пакгаузами. В Петропавловском соборе было малолюдно, тихо, горели свечи, красиво освещая причудливый алтарь. Отец и сын поклонились образам, а затем подошли к двум крайним могилам. Никс прочитал: «Николай I», а рядом «Александра Федоровна». Мурашки пробежали по спине молодого человека. На календаре стояло 18 февраля, и это была годовщина смерти предыдущего императора, которого стоящий рядом мужчина называл отцом, по сыновьи любил и уважал. Никс увидел, как беззвучно зашевелились губы императора в молитве, как по щеке пробежала слеза. Он взглянул на надгробие императрицы и с ужасом понял, что прошло всего четыре месяца с ее кончины, матери императора и его, Никса, бабушки. Это было очень странное ощущение – ощущение родства этих людей и ощущение, пусть и очень смутное, родства с этими людьми. Ведь он, Николай Александрович приходится им, кому сыном, кому внуком. «Что ж, если судьба меня закинула сюда, то нужно просто жить… нет, не просто жить. Я, наверное, должен постараться изменить историю моей страны, сделать ее нормальной, что ли». Потом был недолгий молебен. Никс уже стал привыкать к этой особенности. Если еще недавно они его просто выводили из себя, то теперь он воспринимал церковные службы если не как норму, то как неизбежное зло. Он уже имел представление о том, сколько какие из них длятся, и просто выстаивал, как порой высиживал лекции одного препода, нудные и скучные, но для успешной сдачи экзаменов так необходимые. По возвращении во дворец вся императорская фамилия прошла в уже хорошо знакомый Александровский зал, где был накрыт большой стол. В отличие от еженедельных встреч, эта проходила в непривычной тишине и даже дядя Костя не подтрунивал. Ели в тягостной скорби. И тут великая княгиня Мария, дама с довольно устрашающим и властным лицом, вся в отца, своего, Николая I, хмыкнула. Все устремили свои взоры на нее. Она спокойно подняла свои бледно голубые, холодные глаза и произнесла. - Я вспомнила карусель в Царском, ну, ту, что папа́ организовал для… мама́ в 42-ом. - Да, помню, - сказал император, и он в самом деле вспомнил. – Мы еще все тогда были в роскошных доспехах. - Говори за себя, - обиженно буркнул дядя Костя. Он-то еще был ребенком, и его нарядили в простой исторический костюм. Но на его бурчание никто не обратил внимание. - У папа́ тогда что-то случилось со шлемом и забрало упорно не хотело держаться, так и норовило упасть… - Да-да! – подхватил император. – Он все его поднимал, а оно всю падало, в конце концов, он его просто стал держать. - Это выглядело так, словно он постоянно отдавал кому-то честь, - вспомнила императрица. - Точно! – весело заметила Мария Николаевна. А потом возникла немного гнетущая пауза, словно каждый, или практически каждый за этим столом вспомнил покойного государя. И Никса неожиданно понял в чем фокус – они все смотрели на покойного государя не как на персонажа из учебника истории, этакого Николая Палкина, а как на живого родного человека, который был и жестким и ласковым, со своими, так сказать, тараканами. А что должен был бы вспомнить настоящий Никс? Наверное, как государь гулял со своим внуком по аллеям Царскосельского парка, как отмечали семейные праздники, наконец, кончину государя. Он помнил из книжек, что тот, настоящий цесаревич, двенадцати лет отроду, присутствовал при этом. «Стоп, машина!» - таковы были последние слова императора, и Никс их слышал. После поминального обеда все разбрелись кто куда, а Никс и Саша, тайком, хоть ничего постыдного в их действиях и не было, пробрались на первый этаж, в кабинет деда, в котором ничего не меняли. Простые зеленые обои на стенах, добротная, но не вычурная мебель, походная железная кровать, на которой он и умер, накрытая простеньким шерстяным одеялом. Оба юноши испытывали благоговейный трепет, находясь в этой комнате. Потом они пробежали по Салтыковской лестнице на третий этаж в бывшие покои деда, где их внимание особенно привлекли солдатики, довольно крупные раскрашенные фигурки, накрытые стеклянными колпаками. И тут Саша неожиданно спросил: - Никс, можно задать тебе один вопрос, только обещай не смеяться и никому не говорить? - Хорошо, - беззаботно ответил Никс, рассматривавший фигурку кавалергарда. - У тебя никогда не было такого, что бы ночью снилось… снилось… - Голые… девушки, - среагировал Никс, чуть не ляпнув «парни». – А потом, поутру появляются мокрые пятна? Саша не ответил, а только опустил голову и кончики его ушей зардели. - Брось, это у всех так. - И у тебя? – Саша спросил это не с удивлением, а так, с интересом. - Конечно. - И когда это пройдет? - Хм! – Никса это позабавило. – Когда женишься, - коротко ответил он. Саша стал загибать пальца. - Ого, еще четыре года, - с тягостью произнес он. - А может и пять, как сложится, - подшутил Никс. - Можно подумать, тебя это не мучает? – с легкой обидой в голосе произнес Саша. - Не мучает, я нашел способ этого избежать. - Иди ты! – Саша вмиг подошел к брату. А Никс оказался в непростом положении – как быть? Саша же напирал. – Колись!.. Ну, Никс, пожалуйста! - Да все просто. Я… я… дрочу, - полушепотом произнес он. - Дро… - Да тише ты! – Никс даже покраснел, хотя в комнатах никого кроме них не было. – Ну, это так простые люди говорят… это онанизм. Никс произнес и сам поразился, как это жутко звучит, будто хворь какая-то, или что похуже – диагноз неполноценности. - Так от этого можно ослепнуть, - с тревогой в голосе произнес Саша. – И волосами покрыться, как обезьян. - О, брось! Все это сказки. Все дро… онанируют и ничего. Если зрение и портиться, то точно не от этого, а волосатость… не обращай внимание. - И как… как это делать? – не унимался Саша. - Ну, блин, я не знаю… - Никс и сам не понимал, как выпутаться из этого положения. – Берешь… и ласкаешь себя… там, - и он кивнул, указав взором на район паха. Саша был и обрадован, и раздосадован. Ему стало легче, что он объяснился, но он явно не понял, как от всего этого избавиться. «Ох, и в самом деле прав дядя Костя – тугодум» - подумал Никс. Впрочем, время поджимало, нужно было возвращаться. Они шли по темному узкому коридору, здесь, слева и справа располагались комнаты придворных, в том числе и фрейлин. Никс шел впереди и только из-за того, что он и так был начеку, услышал шорох и скрип двери. - Замри, - шикнул Никс на брата, вжав того в проем двери, а сам чуть выглянул. Из двери, метрах в десяти от них, вышел мужчина. Он чмокнул девушку, пару секунд постоял, а потом направился по коридору, по счастью, в противоположную сторону от братьев и, хотя Никс мог видеть его со спины, в редком и тусклом свете свечей, он легко узнал отца. «Боже, у папа́ любовница!». Разумеется, Саше он ничего не сказал, зачем, а сам стал много об этом думать. Да, матушка еще не стара, ей всего-то тридцать восемь, но она выглядела немного поникшей и постоянно болела. Конечно, такой вариант был не самый лучший, но отец – ему ведь всего сорок три года! Мужик в самом расцвете сил и требовать, чтобы он начал жить монахом – просто смешно. В этом Никс как не странно понимал отца. История не самая красивая, но житейская. Разобравшись с этим, он неожиданно понял, что фрейлины матушки, молодые девушки могли быть просто желанными объектами для молодых великих князей, по крайней мере, в теории, так как пока он в окружении матушки чаще видел очень немолодых, вроде светлейшей княгини Салтыковой или не совсем молодых, вроде девиц Толстой и Тизенгаузен. Да, была и пара тройка совсем молоденьких, но Никс на них не заглядывался. Его удел мужчины, вернее, парни, так как все, старше тридцати для него априори казались старыми пердунами. Но где их, этих парней, взять? И тут же светлая мысль – а что, если молодые военные? Их ведь во дворце достаточно много. Идея казалась совсем не безумной – уж больно хотелось близости. Эх! Если бы Никс, вернее, Антон, был девственником, все было бы лучше, мечтал, дрочил, страдал, а так… Он ведь прекрасно знал, чего лишился. Впрочем, над этим еще стоило поразмыслить. 9 На следующий день случилось нечто. Погода была опять, типично петербургская – серая мгла. Завтрак еще не закончился, а отец сказал – Никс, пойдем со мной. Парень и не думал перечить отцу – надо, значит надо. И они отправились в кабинет императора. Не очень большая комната, с белыми стенами, сплошь увешенными портретами родственников и небольшим альковом за перегородкой. Никс уже пару раз тут бывал, ничего особенного. Но на этот раз в кабинете толпилось масса народа. Тут был и дядя Костя и пара министров, Никс знал немногих, но выделил Ростовцева, Валуева и Ланского. Государь сел в кресло, и Ростовцев положил пред ним несколько листов большого формата, Никс уже привык, что тут форматы бумаги очень отличались от привычных (А4, А3 и т.д.). Александр пробежался по тексту взором, пару раз кивнул, а потом произнес: - Все годы своего правления мой отец думал о том, чтоб облегчить участь своего народа, но… так и не успел воплотить этот замысел в жизнь. И проблема крепостного состояния досталась нам и уже на наши плечи легла ответственность, коею мы и разрешили, дай Бог, чтобы хорошо. И опять Никс был потрясен. Он даже забыл об этой дате – 19 февраля 1861 года и то, что его отец вот сейчас подпишет манифест об освобождении крестьян и он, Никс, присутствует при этом историческом мероприятии. Вот государь взял перо, не гусиное, стальное, обмакнул в чернила и уверено вывел на бумаге «Александр». От эмоций слезы так и наворачивались на глаза, и многие не могли этого скрыть. А потом отец подписал довольно толстый документ, «Положение об освобождении», где и расписано, как крестьян будут освобождать. По традиции, после этого все прошли в большую церковь Зимнего дворца. Смешно сказать, но за все это время Никс тут еще ни разу не был, ведь ее использовали только по торжественным случаям. Момент был невероятно трогательный и даже служба не казалась муторной, но Никс поймал себя на том, что поглядывает на статного поручика Преображенского полка, что состоял в свите дяди Низи. Немного посопротивлявшись, Никс заставил не смотреть на этого красавца, так как уж больно очевидно было, что тот натурал, как выражались в далеком будущем. 10 Но, одно дело подписать указ, совсем другое его обнародовать. И государь, и его министры серьезно опасались народного восстания, а может и не совсем народного. А потому огласить указ решили пятого марта, аккурат в Прощеное воскресенье. Император взял с собой и Никса. Они подъехали к Манежу, что возле Исаакиевского собора, в карете, а потом, пересев на лошадей, под невероятный звук марша, практически влетели в огромное пространство Манежа. Там, вдоль стены в два ряда стояли кавалергарды, разумеется, верхом. Даже здесь, в помещении, их медные кирасы горели золотом, а каски с двуглавыми орлами казались нереально красивыми. - Здорово молодцы! – зычно, хоть и чуточку картавя, произнес император, и сам облаченный в мундир кавалергарда. - Здравия желаем Ваше Им-пе-ра-тор-ско-е Ве-ли-че-ство! – ответили гвардейцы. - Братцы, сегодня я подписал важнейший акт Отчизны, - начал император. – И тут, пред вами, я оглашу его. Адлерберг протянул государю текст манифеста и тот, срывающимся от волнения голосом стал его зачитывать. Никс просто терялся в своих эмоциях. По началу ему просто было волнительно от того, что сам он был одет невероятно торжественно. На нем, как и прежде, был мундир лейб-гвардии Гродненского полка, шефом которого Никс и являлся, только вместо повседневных серых брюк на нем были красные рейтузы с серебряным шитьем – чимчиками. Поверх мундира размещалась голубая Андреевская лента, а на куртке блестели две звезды, Андреевская и Александровская, да несколько медалей, в том числе и в честь коронации отца, на которой реальный Никс, пусть еще ребенком, но присутствовал. Но потом это, совершенно поверхностное чувство улеглось, и ему на смену пришло осознание важности момента. Он смотрел на собранные лица гвардейцев, на немного ошеломленных генералов. Да, об освобождении крестьян говорили уже давно, но, кажется, многие полагали, что это если и случится, то очень нескоро, а тут такое. Александр II завершил читать. В Манеже повисло тягостное молчание. И тут, вся эта масса грянула протяжным «Ура!», «Ура!», «Ура!». Император перекрестился, в его глазах застыли слезы. - Благодарю за службу! – сдавленным голосом произнес он. А кавалергарды стали разворачиваться и торжественным маршем проследовали мимо сиятельных лиц, меж которых находился и Никс. В Зимнем дворце, как водится, отслужили благодарственный молебен, а потом состоялся семейный обед. И дядя Костя играл первую скрипку, затмевая отца, к явному неудовольствию маменьки и, как ни странно, Никса. Он впервые испытал к этому родичу чувство неприятия. Да, никто не спорит, именно ты вытянул это дело на своих плечах, благодаря тебе ликвидация крепостного права стала делом свершившимся. Но вся политическая ответственность отныне будет лежать не на тебе, а на твоем скромном, но царственном брате, именно его будут восхвалять, и, что чаще, поносить за это решение. 11 Дальше все было ужасно скучно. Все отягощал Великий пост. Антон и слыхом не слыхивал об этом, а тут, дело было не только в разговорах, но еще и выполнении. Впрочем, Никсу было грех жаловаться. Он и так катался как сыр в масле. Но чем ближе приближалось Воскресение, тем мрачнее все казалось. Страстная же неделя казалась самой трагической. Антон неплохо знал, что написано в Библии, но для него все это было пустыми словами, а все что происходило в церквях шоу старых пирдунов. И вот он сам посещает эти службы и, он даже испугался, что религиозная отрава стала проникать в него. Пока это выглядело скромно – он просто нигде не чувствовал себя так спокойно, умиротворенно, как в храме. Впрочем, для подлинного Никса это было самым естественным моментом. Однако, в самом начале страстной недели случилось светлое пятно. День рождения отца. Оно праздновалось 17 апреля. В 1861 году это был понедельник. Папа́ всегда жаловался, что его день рождения вечно впадает на Великий пост и стол в такой день всегда постный, хотя дворец и был полон народу. Это, пожалуй, было вторым потрясением. Он, новый Никс, никогда не присутствовал на подобном мероприятии. Его опять одели по полной программе. Вообще, все было невероятно красивы. Отец в полном генеральском мундире, как и все военные, включая отца и сына Адлербергов, светлейшего князя Барятинского и многих других. Гражданские чины были в темно-темно-зеленых, казавшимися практически черным кафтанах, расшитых золотом, причем, у многих шитье было разное, а у князя Горчакова оно так вообще было серебряным. От этого великолепия голова шла кругом. Романовы собрались в Малахитовой гостиной, главной зале покоев бабушки. Туда же вышла и мама́. На ней было роскошное платье серебряной парчи. На голове сверкала огромная диадема, на шее несколько нитей бриллиантов, а с плеча ниспадала красная Екатерининская лента, скрепленная бантом у левого бедра. Церемониймейстеры ударили своими длинными позолоченными посохами, украшенными гербом об пол, двери распахнулись, и вся процессия двинулась в путь, через парадные залы, набитые военными и гражданскими чиновниками. Это было невероятно сложно – идти под пристальными взорами такого количества народу. Ведь все они не просто смотрели, они рассматривали Никса. Он тушевался, но старался подражать отцу, который шел совершенно спокойно и с достоинством. Облегчало жизнь еще и то, что в шаге за ним шли Саша и Володя, ну а далее дядюшки, тетушки, кузины и кузены. В большой церкви дворца, Спаса Нерукотворного, они стояли справа от алтаря на роскошном персидском ковре. Митрополит Петербургский вел службу, ему прислуживало пара епископов и протопресвитер отец Василий Бажанов, царский духовник. Но в церкви стояло какое-то нестерпимое жужжание. Оно просто мешало сосредоточиться. Отвлекало оно и отца. Тот стоял смирно, но по выражению его лица можно было бы подумать, что у него зубы болят. Наконец, он не выдержал и кивнул Нарышкину – обер-церемониймейстеру. - Пусть немедля прекратят болтать, - цыкнул император. Нарышкин, с грозным видом, направился к стоявшим в храме высшим чинам империи и стал их отчитывать. И, о чудо! – это подействовало. Жужжание утихло и молебен стало слышно. Даже матушка сдержано улыбнулась. А вот дяде Косте все было безразлично. Он стоял с самодовольным видом и явно позировал. Дядя Низи же просто уставился в какую-то точку на алтаре и легонько раскачивался на каблуках. Дядя Миша был скромен, но его жена, тетя Оля, явно отпускала язвительные замечания, и ее супруг тонко сдерживал улыбку. Да, императорская семья все стремительно переставала быть собранием близких родственников, а становилось собранием высших должностных лиц. Финалом же Страстной недели стала Светлая заутренняя, проходившая в ночь с субботы на воскресенье. И нельзя было не ощутить внутренней радости, когда отец Василий провозглашал «Христос воскрес!» и язык сам ему отвечал «Воистину воскрес!». Впрочем, для молодежи главным было то, что строгий пост завершился, и можно было повеселиться, тем более что в учебе был сделан небольшой перерыв, вроде каникул. В такие дни многие Романовы собирались во дворце, христосовались, а после весело общались. Но Никсу играться с малышней было скучно, а потому в их играх принимали участие только трое – он, Саша, Алек - Александр Ольденбургский и Кони, Николай Лейхтенбергский, благо они все были практически одногодками. К тому же Никс и Кони были очень похожи внешне – кузены, как не крути. Они просто развлекались, пытаясь придумать себе какое-нибудь веселое занятия. Они конечно резвились как мальчишки. Так, Саша решил продемонстрировать свою богатырскую силу и легко, словно невзначай поднял Алека Ольденбургского, парня не очень симпатичного, с чуть простоватой физиономией и крепко сбитого. И хоть Саша ни чего этим не хотел сказать, но Никс почувствовал себя слегка задетым – он был не столь силен, мало того, некоторые его считали уж больно изнеженным. И тогда он решился на ответный шаг. - Не против? – спросил он с легкой усмешкой у Кони. Тот кивнул, но во взоре читалось сомнение. Он тоже не считал Никса сильным. Что ж, тем важнее доказать, что они ошибаются. Обхватив Кони за бедра, Никс словно вскинул парня и стал держать. Открытие, которое тут же последовало, было не из приятных – Никс, настоящий Никс, и в самом деле был слабаком, слабые руки, слабая спина, которую тут же пронзила не сильная и, скорее тупая боль. Уж на что Антон спортом себя не изматывал, но и он был покруче. А держать Кони было тяжко, но и Саша и Алек с изумлением взирали на эту картину. И тут Никс краем глаза увидел очень симпатичного молодого человека, стоявшего в другом конце зала и с легкой усмешкой «взрослого», взиравшего на игры подростков. Это окончательно выбило Никса из равновесия, в прямом и переносном смыслах, его качнуло, и он инстинктивно сделал несколько шагов назад. Но хуже всего то, что руки, совсем не натренированные руки в конец ослабли и потому Никс просто разжал хватку и Кони просто спустился на паркет. В этот самый момент Саша громко охнул. Никс рефлекторно обернулся и обнаружил здоровенный мраморный камин с острыми выступающими частями и, если бы он не выпустил Кони из рук, но непременно врезался бы спиной в это произведение искусств. В памяти всплыла информация, что реальный Никс умрет, после травмы спины. Сейчас Никс боли в спине практически не ощущал, и у него возникло такое чувство, словно он избежал смерти. - Я тебя не сильно ушиб? – спросил Никс. - Ерунда, до свадьбы заживет, но мог бы и предупредить – весело заметил Кони. Никс извиняюще улыбнулся, но тут же направился к представительному молодому человеку. - Кто вы? – спросил он, чувствуя язвительные взоры друзей. - Князь Мещерский, - с достоинством ответил молодой человек. – Владимир Мещерский. - Николай, - весело представился Никс. – Это тоже Николай, мой кузен, а это Саша. - Добрый день, ваши высочества. - Что вас привело во дворец? – спросил Никс. Его так и влекло к этому человеку. - Ваш батюшка произвел меня в камер-юнкеры, и я спешу представиться ему. - Вы будите служить при дворе? – спросил Саша. - Нет, я по-прежнему буду служить в министерстве внутренних дел. - Что ж, удачи, - ответил Никс. Молодой человек мило улыбнулся, а они весело побежали по переходу в Малый Эрмитаж. Они все заперлись в гостиной Никса, у него единственного были личные апартаменты и закурили, благо они все курили. - Мещерский?.. – задумчиво произнес Никс. - Внук Карамзина, - уточнил Саша так, словно это что-то значило. - Кажется, он учился в Александровском лицее, - вставил Кони. - И что с того? – удивился Саша. Никс его поддержал. - Ну, он мог оказаться в Пажеском корпусе. - И? – удивился Никс. - Мама хотела меня туда определить, я же не великий князь, но… ей такого рассказали, что она меня никуда не пустила, - и он хихикнул. - И что ей рассказали? – искренне интересуясь, спросил Никс. - Говорят… только никому, - и он пристально взглянул на кузенов. Те кивнули, мол, еще спрашиваешь. – Говорят, там по ночам между мальчиками происходят настоящие оргии, там такое происходит… ого-го! - И что ж! У этого безобразия нет никакого последствия! – возмутился Саша. - Конечно! Они ж не беременеют… - Ха! – Никс не сдержал смеха. 12 В мае жизнь царской семьи немного переменилась – она покинула Петербург, оказавшись в его ближайшем пригороде – Царском селе. Как ни странно, но царская семья размещалась в большом дворце, вернее, в его небольшой пристройке, именуемой Зубовским корпусом. Там размещались апартаменты царя с царицей и цесаревича. Младшие великие князья с учителями находились в первом этаже. Там вообще-то было тесновато. Да и покои Никса не производили эффекта своей величественностью, всего то две смежные комнаты – гостиная, стены которой убраны в бежевый цвет (светло-коричневого, с легким оттенком кремового) и спальня, приятного палевого цвета (бледно-желтого). Здесь, в Царском, обучение наследника слегка прервалось, ему предоставили большую свободу, которой и он, и его братья решили воспользоваться. Впрочем, гулять в главном парке было сложно – он был небольшим, в нем были роскошные широкие аллеи, по которым то и дело шныряли слуги, шествовали важные сановники, прибывавшие к государю с докладом. Но зато тут можно было приятно прогуливаться. Вот и в тот майский день, днем, когда цесаревич прогуливался по аллеям с Рихтером, он увидел хорошо знакомую фигуру. - Владимир Петрович! – окликнул Никс молодого человека. Тот остановился, обернулся, и, увидев цесаревича, сняв цилиндр, приблизился. - Ваше Высочество, - чинно произнес он и кивнул головой. - Отто Борисович, - обратился он к высокому черноволосому военному с пышными бакенбардами. – Позвольте представить вам князя Мещерского, чиновник особых поручений при министре внутренних дел. Военный протянул руку и поздоровался с князем. - Полковник Рихтер. - Вы были у государя? – Спросил Отто Рихтер, окинув внимательным взором молодого человека. - О, нет, что вы, - и Мещерский улыбнулся. – Я сопровождал министра, он сейчас на докладе у императора, и пока он занят важными делами, я прогуливаюсь по парку. - И не боитесь, что он уедет без вас? – ухмыльнулся Рихтер. - Не совсем. Я тут недалеко снял особняк, на Малой, дом Кокорина. И министр любезно согласился остановиться у меня на день, а утром отправится в столицу. - И вы последуете за ним? – спросил Никс. - Я останусь. Как вы знаете, я еще и камер-юнкер и, мне придется немного послужить при дворе, но я, полагаю, где-то с месяц. - Значит, мы с вами еще увидимся, - скорее констатировал Рихтер, нежели осведомился. - Думаю, что так. И они разошлись. Никс и Рихтер продолжили идти. Они говорили, вернее, Рихтер рассказывал о прошлой войне, а Никс обдумывал, как бы им встретится. Впрочем, удобный случай произошел через несколько дней. Он встретил Мещерского в придворном мундире в приемной отца. - Как поживаете? – спросил Никс. - В трудах праведных, - съязвил князь. - У вас удачная квартира? – словно запамятовав, спросил Никс. - Я снял дом, благо, это милый особняк и мне никто не может помешать, я привык к уединению, по крайней мере, пока мне это нравится. - Думаю, он и в самом деле хорош. - Если Ваше Высочество захочет, он может посетит мой дом, так как двери его для вас всегда будут открыты. - С удовольствием. - Сегодня я допоздна на службе, но завтра я свободен. - Тогда до завтра. Он не знал толком, как, но был уверен, что ускользнет из дворца. Впрочем, это было рискованно. Один раз такой фокус мог и выгореть, но несколько раз… - Отто Борисович, - начал Никс. – Помните князя Мещерского? - Того франта в парке? - Хм, да его. Он пригласил меня, и я хотел бы завтра быть у него. - Вас сопровождать? – спросил Рихтер. Не смотря на солидную внешность, ему было едва за тридцать, впрочем, Никсу он казался стариком. - Не думаю. Полагаю, он покажет мне дом и мы, возможно, отобедаем. - Тогда вам нужно взять экипаж. - Я хотел бы прогуляться, если это возможно. Рихтер внимательно посмотрел на цесаревича, а потом кивнул. - Хорошо, - легко ответил он. Но не Отто Рихтер отвечал за воспитание наследника. Он заглянул к графу Строгонову. Тот как раз корпел над очередным отчетом. - Сергей Григорьевич, просто хотел известить вас, что цесаревич изволил завтра навестить князя Мещерского, он остановился тут недалеко. - Вы полагаете, это разумно? – граф взглянул исподлобья. - Цесаревичу уже восемнадцать и ему пора обзаводиться собственными знакомствами. Я навел справки об этом Мещерском… Строганов хмыкнул в пышные усы. Он и так знал все об этом человеке. Увы, а может и к счастью, но аристократический мир России был невероятно тесен и там все обо всех знали. За князем и в самом деле ничего странного не числили – пристойный молодой человек из хорошей семьи, со связями и деньгами. Что еще нужно для знакомства с Романовыми. - Ладно, полагаю, вы правы, цесаревичу нужно молодое окружение. Я уже подумывал о собственном сыне, Николае, хм. Это имя невероятно популярно. Ну так вот, это ерунда. Я давеча говорил с государем, он изъявил желание, чтобы цесаревич совершил поездку в Москву, Нижний. Нам нужно все продумать. - И когда поездка? – нисколько не удивился Рихтер. - В августе. Рихтер только кивнул. 13 Поход к Мещерскому чуть не провалился. С утра накрапывал дождь. Никс не был уверен, что отправиться в гости в такую погоду лучшее решение, но уж больно хотелось. Он вышел из большого дворца и прошелся вдоль длиннющего фасада, чтобы выйти через ворота, что возле церковного корпуса. Увы, но города он не знал, а потому решил просто спросить. Навстречу ему шла пожилая пара. На Никсе был гусарский мундир, на голове кепи, которые в недавнем времени ввели для всей армии. Старички, кажется, не узнали, кто пред ними и указали путь. Он шел вдоль ограды парка и через несколько кварталов свернул влево. И тут полил дождь. Мундир промокал с невероятной скоростью, и нужно было спешить. Впрочем, нужный дом он обнаружил быстро. Дверь распахнул слуга. - Можно ли видеть князя Мещерского? – спросил Николай. Лакей впустил его в переднюю. - Как вас представить? - Скажите, что пришел Николай Александрович. Лакей окинул взором молодого человека, и взор его был суров. - Присядьте, - сказал он, указав на стул. Лакея не было с пару минут. А потом в комнату заглянул сам хозяин. - Боже! Ваше Высочество! Никак не ожидал вас! - Отчего же? – удивился Никс. - За окном такая дрянная погода. Я думал… вы не решитесь… Что ж это я! – он словно опомнился. – Проходите в гостиную. Вы промокли до нитки. Вам нужно как можно скорее одеть сухое, я сейчас распоряжусь. Уже через минуту в гостиную принесли очень теплый халат. Никс переоделся в соседней комнате, после чего они с хозяином устроились возле камина, от которого так и исходил приятный жар. - Да, наша погодка преподносит сюрпризы, то жара, то холодно и ливень. Главная опасность – простудиться. - Надеюсь, что ваш прекрасный дом согреет меня и все будет хорошо. Князь показал гостю скромные залы первого этажа, отделанные в некогда модном стиле ампир. Мещерский был приятен, но Никсу казалось, что хозяин тяготится гостем. Ему нужно было понять, что между приглашением и посещением должно располагаться уведомление, а его-то Никс и не сделал. - Князь, - спокойно произнес Никс. – Я, вероятно, отвлек вас от важных дел, и мне не хотелось бы и дальше нарушать ваши планы… - О, что вы… - Нет-нет! Я настаиваю. Ступайте и займитесь своими делами, а я, с вашего позволения, немного обсохну и отправлюсь домой. - Что ж, я очень благодарен Вашему Высочеству… - Просто Никс, - перебил его цесаревич. – Мы практически ровесники, так что если вы не возражаете?.. - Хорошо, Никс. Тогда я и в самом деле должен кое-что сделать, но… я не отпущу вас без ужина. - Хорошо, - согласился Никс. И Владимир ускользнул, а Никс остался в гостиной, потягивая наливку. Он смотрел на улицу, где нещадно хлестал дождь, и куда ему нужно было бы выйти. Обиднее всего же было то, что он рассчитывал на нечто большее, но… Пока выходило, что его жизнь тут будет просто скукотищей. Но тут он услышал тихие стоны. Он и не расслышал бы их, если б не отошел от окна. По началу он не мог понять, откуда идет звук, но замерев и прислушавшись, понял – из-за двери. На цыпочках, подойдя к двери, он прислушался. Стоны без сомнений исходили оттуда. Приоткрыв дверь, он заглянул туда. Это была мрачноватая библиотека. Ее окна выходили на узкий проезд между двумя особняками, да к тому же в проезде росли деревья. Для книг это было очень даже неплохо, но… темные дубовые шкафы создавали слишком угнетающее впечатление. Главное же было в другом – стоны стали чуть громче. Не зная зачем, но Никс прокрался по библиотеке, оказавшись у противоположной двери. Приложив ухо к щели между дверью и наличником, он четко слышал эти утробные звуки. Интереснее всего было то, что стоны были мужскими. «Неужели он такой чувственный?» - подумал Никс и, нажав на ручку, чуть приоткрыл дверь, которая, надо отметить особо, без скрипа и скрежета чуть приоткрылась. Это была спальня. На кровати, что стояла поперек практически всей комнаты по направлению к окну, на животе лежал молодой мужчина, в чем не было сомнений как по очень волосатым ногам, так и по тонким усам на лице. На нем лежал обнаженный Владимир и ритмично двигал бедрами. Его лицо было невероятно красиво и отрешенное. Он был просто поглощен актом любви – глаза прикрыты, нижнюю губу он прикусил, то ли чтобы не стонать, толи от удовольствия. Пенис Никса резко вырос. Он не знал, что должен был бы делать правильный человек, что в таких ситуациях вообще принято, наверное, так же тихо удалиться. Но истомившаяся плоть не позволяла, и Никс вошел. Половица чуть скрипнула и Владимир, очнувшись от сладостного сна, испуганно взглянул на Никса. Он хотел что-то сказать, но слова не слетали с его губ и оттого он был похож на рыбу. Он соскочил с парня и предстал во всей естественной красе. Владимир и в самом деле был хорошо сложен, впечатление не портил изрядно волосатый живот и копна каштановых волос над членом, не очень длинным, но толстеньким с раскрасневшейся головкой, словно шляпка у гриба. Не менее испуганным был и парень, он просто уставился на вошедшего. Но Никс просто скинул халат, представ во всей природной красе. С его железного пениса уже свисала серебряная нить смазки. Подойдя к кровати, он взял парня за ногу и медленно, чтоб тот успел, перевернул его, положив на спину, и задрал ноги. Приставив жаждавший любви пенис к дырочке, он надавил и легко вошел внутрь, а по всему телу Никса пробежала приятная дрожь, он даже чуть замер, чтобы не кончить от одного этого ощущения, уже изрядно подзабытого. Освоившись, он начал медленно двигать бедрами и чем дольше он это делал, тем легче пенис скользил в попе этого парня, тем слаще становилось от соития. Истома, словно тягучий сироп, растекалась по всему его телу, даря невероятно сладостное ощущение. Никс забрался с коленями на кровать и стал нависать над парнем, маленький членик которого стал увеличиваться в размере. И Никс взял его в ладонь и стал скользить по темной, шершавой поверхности. Никс видел, как по телу парня стали пробегать волны экстаза, как его глаза, вернее веки, чуть подергиваясь, так и стремились сомкнуться. Это было восхитительно, дарить наслаждение и получать его самому. И тут он ощутил сильную ладонь на своей заднице, она медленно скользила по бархатистой коже, легко перескакивая с одной половинки на другую. Никс чуть задрал бедра паренька, от чего его промежность должна была предстать взору Владимира, и тот стал нежно разминать ее, особенно дырочку, которая совсем расслабилась. - Войди в меня, - шепнул Никс по-французски. Рука тут же исчезла с его ягодиц, и молодой человек решил, что его слова оказались неуместны, кто знает, как на секс смотрели в эту эпоху. Он все еще двигался в парне, но запал как-то поиссяк и в этот самый миг Владимир стал залезать на кровать. Он приставил своего толстячка к сфинктеру Никса, тот даже замер, немного потужился и опс! – в него вошел член. Наверное, анус Никса, настоящего Никса, никогда не знал ничего такого. Но у Антона в жизни был такой опыт, и он получал от него массу наслаждения и, наверное, это внутреннее ощущение, восторг и жажда сладостного соития, привели к тому, что никакой боли он не испытал, был лишь небольшой дискомфорт, и то в самом начале, а потом все пошло как по маслу, в прямом и переносном смысле, так как Владимир явно увлажнил свой член чем-то приятным и облегчающим скольжение. Владимир замер и тогда Никс стал двигаться. Это было потрясающе. В его чреве, вернее, в самом его низу, в паху, стали соединятся и переплетаться два ручья страсти, один из которых брал свое начало на кончике его пениса, другой зарождался в анусе. Они просто овладевали парнем, он уже не мог обращать внимание на лишнее, он просто утопал в море наслаждения. Никс почувствовал, как сфинктер парня чуть сильнее сжался вокруг его инструмента и потому чуть притормозил. Он не смотрел, он чувствовал, как парень исторгает белый сок жизни и страсти. Это и в самом деле было просто приятно, а потому он решил себя не сдерживать и стал невероятно быстро скользить в попе парня. Поток наслаждения и от пениса и из ануса стал невероятно сильным и бесконечным, в его паху стал зарождаться невероятный ураган страсти, завладевший всем его телом, и он почувствовал, как пульсирует его пенис, как он наполняет любовника влагой страсти. Владимир вышел из него. Никс был в невероятном состоянии, а потому не мог точно сказать, кончил тот в него или нет, возможно, спермы было просто мало. Он еще хотел понежиться в обществе этих красавцев, но Владимир поднес халат. - Прошу, - мягко произнес князь. - Хорошо, - согласился Никс, хотя ему этого и не хотелось. Он вернулся в гостиную, Владимир вошел туда через минуту. Он налил цесаревичу немного коньяка. - Знаете… я и не предполагал… - Ты шокирован? – спросил Никс. - Немного, - честно признался Владимир. – Я знал про себя, еще про нескольких, но… все они обычные люди, но не члены правящей фамилии. И тут такое. - В принципе, этого следовало ожидать. - Почему? – удивился Владимир. - Нас, Романовых, становится все больше и потому… вероятность, что среди нас есть гомосексуал не так уж и невероятна. - И все равно это необычно… - Странно, мне кажется, моя задница ничем не отличается от задницы того парня. - Это так… и не так одновременно. - И что в ней особенно? – усмехнулся Никс. - Она принадлежит моему будущему государю… - Для тебя это так важно? – Никс был искренне удивлен. - Да, - хладнокровно заметил Владимир. - Это несправедливо, - грустно отметил Никс. - Справедливости вообще не существует. Но… тебе грех жаловаться. - Да, - согласился Никс. – Я живу во дворце, я не знаю нужды, но… каково это жить без любви? - Ты женишься, - заметил Владимир. - У нее не будет члена, - отчаянно произнес Никс. - Да, - Владимир задумался. Он медленно подошел к Никсу, сидевшему на подлокотнике внушительного кресла. – Я сейчас попытался, но не смог вспомнить ни одного императора, у которого не было бы любовницы. Даже у императриц были фавориты. - Значит, мне суждено стать первым императором, у которого будет любовник? – словно спросил Никс. - Это настолько опасно… что невозможно. - Отчего?! - Мир двора ужасно узок и в нем все всегда известно. Имена всех фаворитов и фавориток были известны не только нам, потомкам, но и современникам. Если ты заведешь любовника, о нем тут же станет известно всем. - Это ад, - едва произнес Никс. - Очень может быть, - Владимир потрепал цесаревича за плечо. – Пойдемте, нам нужно умыться, а потом вы отправитесь во дворец. Они вернулись в спальню. Того парня там уже не было. Они скинули халаты и стали смывать следы страсти. Никс без зазрения совести разглядывал тело Владимира. - Ты на меня так смотришь… - смущенно произнес он. - Ты очень красив, - искренне заметил Никс. - Ты тоже очень хорошо сложен. Никс подошел поближе и взял слегка набухший пенис в руку. - Что ты делаешь? – прошептал Владимир. - Ты не кончил, - заметил Никс. - Это не правильно, - твердо произнес князь. - Может и так, но это моя воля, - хладнокровно заметил цесаревич. Его ладонь уже легко скользила по скользкой от смазки поверхности пениса. По телу Владимира пробегала дрожь, ему было очень приятно, он даже закрыл глаза и опять стал прикусывать губу. Неожиданно его рука легла на талию парня и стала ласкать его упругий зад. Он не стремился залезть в ложбинку, но и этого Никсу было достаточно, это было хорошо. - Да-а, - выдавил Владимир и из головки пениса полетели перламутровые капли, украсившие небольшой умывальный столик из карельской березы. Немного позднее Никс подъехал на извозчике к воротам дворца. Там он встретил возвращавшегося Рихтера. - Как провели время у князя Мещерского? – поинтересовался он, по тону, скорее из вежливости. - Князь не стесняясь рассказывал мне, какая это честь и ответственность, быть наследником престола российского. - Вы с этим не согласны? – Рихтер был искренне удивлен. - Не совсем. Помимо всего выше сказанного, это еще и тяжелое бремя. - Непосильное бремя, - словно про себя повторил Рихтер. - Не думаю. Господь дает ношу по силам, просто… ты не всегда уверен в том, что одолеешь путь. Рихтер пропустил цесаревича вперед, и никто не видел, как на долю секунды на его губах появилась довольная улыбка.