Никс

112 Порой судьба играет нами как желает. Вот и Никс оказался ее заложником. В преклонном возрасте, когда многие думают только о покое, он влюбился. И это была не стройная красавица, и даже не бравый красавец. Он был камер-юнкером. Высокий стройный юноша, с золотистыми локонами, чуть томным взором. Единственный сын и наследник графа Разумовского был необычайно красив, но, так же, всем очевидна была его легкая женственность. Он был состоятелен, а после кончины престарелого отца и вовсе должен был стать баснословно богатым, не таким как Юсуповы, но и не бедным, что исключало корысть в его отношениях с государем. Его отличало милое легкомыслие и доброта. Он мог вас просто любить и все. Наличие больших денег превращало его в человека, не нуждавшегося в службе, а потому он был скорее похож на дивную заморскую птицу, вся цель существования которой просто радовать чей-то глаз и слух. Никс и не собирался охотиться за этой жар-птицей, но она просто порхала возле него, так как по мысли министра двора, не стоило еще более нервировать знать, отдаляя их отпрысков от столь красивой и необременительной службы при дворе. Однажды, после траурного летнего отдыха сначала в Царском, потом Петергофе, он сидел в своей библиотеке и читал. Появился этот юноша. Увидев императора, он смутился. - Ваше Величество, я полагал, вы в кабинете… - Вас ведь зовут Григорий? – поинтересовался царь. - Да, в честь далекого предка, - ответил Разумовский. - Вам нравится учиться? – поинтересовался государь, имея в виду Пажеский корпус. - В целом, да… не думаю, что в гимназии было бы интересней. - Может быть… хотя, говорят, в корпусе распространены дикие обычаи. Такого в гимназиях нет. Юноша покраснел. Он чуть пожал плечами. - Об этом больше сплетничают. Но, по правде… все, что там происходит, по обоюдному согласию. - И вы соглашались? - Конечно, - искренне ответил Григорий. – Правда, только с теми, кто ко мне хорошо относился. Так что это не насилие. - Ну что ж, желаю вам с вашим другом удачи… - Мы уже не друзья, впрочем, за удачу спасибо. И он выскользнул в боковую дверь. Никс так и не понял, ради чего этот юноша заглядывал. Ему было восемнадцать лет. На следующий год он должен был закончить учиться. Наверное, он и забыл бы об этом, если бы вечером не случилось продолжение. Никс поднялся к себе, на третий этаж, где он по-прежнему квартировал. Перебираться из этих солнечных, обжитых годами комнат не хотелось. Дворец и в самом деле опустел, дети жили отдельно, как бы это не выглядело, а траур наложил запрет на многочисленные светские мероприятия, да и не хотелось подобного Никсу, хотелось покоя. А одиночество… так он к нему привык давно, теперь казалось, что оно его и вовсе не тяготит. Так вот, приготовился он лечь ко сну, как маленькая дверка, ведущая в гардеробную отворилась, и оттуда вышел Григорий Разумовский. Их взоры встретились. Никс не знал, что нужно сказать, он просто стоял и смотрел на стройного юношу, затянутого в черный военный мундир, с некоторых пор при дворе парадный стали носить только в особо торжественных случаях. Он начал расстегивать бушлат, а потом просто стянул нижнюю рубаху, оголив свой стройный торс. Григорий подошел чуть ближе и стянул с Никса темные штаны новомодной пижамы. Его нежные пальчики стали ласкать вялый пенис Никса и тот легко стал откликаться на ласку. А потом этот хитрец взял и обхватил головку губами. Его шершавый язычок был так проворен и дерзок. Юноша имел внушительный опыт, и сейчас наслаждаясь близостью, дарил невероятное наслаждение мужчине. Никс и подзабыл, как это приятно, когда тебя ласкают. Он стал теребить непослушные локоны, а ладони молодого графа стали скользить по его бедрам, нежно сжимать мошонку, поигрывая яичками. По всему телу Никса стала растекаться приятная истома, он просто млел, наслаждение захватывало его. Приятная ломота проникала во все члены. Никс, чуть отстранившись, лег на кровать. Григорий стянул брюки и кальсоны, непременное нижнее белье всех военизированных структур. Впрочем, у невоенизированных оно выглядело не иначе, а было более дорогим и обтягивающим. Его стройно тело красиво играло в тусклом свете небольшой ночной лампы. Небольшой тонкий пенис, словно крюк, был задран вверх, и розовая головка венчала его. Его окружали темно-золотые волоски лобка. Юноша опять лег на ноги Никса и стал покрывать поцелуями внушительный мужской пенис с хорошо просматриваемыми венами. Его язычок скользил по шершавой коже вверх-вниз и по всему телу мужчины пробегали приятные мурашки. Он мог обхватить губами мошонку и чуть надавить, вызвав глухой стон любовника. Никс не выдержал, подхватил парня за подмышки и приподнял, практически поставив над собой. С прытью, которой не ждешь от человека его возраста, он обхватил головку парня и стал сосать ее. Тот зажмурился, упершись не тонкими, но достаточно сильными руками в спинку кровати. С его нежных губ стали слетать приятные стоны. И было от чего. Возраст не мог стереть навыков. Никс с удовольствием сосал этот солоноватый леденец. Он нежно мусолил головку язычком, он теребил уздечку его кончиком, и ответом на все его действия была приятная дрожь в ногах и руках, пробегавшая по телу парня. Он с удовольствием проводил языком по уздечке и начинал острым кончиком язычка теребить выход уретры, и парень от удовольствия втягивал живот и стонал без стеснения. Очевидно, почувствовав предел своих возможностей, Григорий выскользнул из объятий Никса и лег на него. Его нежные бархатистые, не успевшие обветриться губы стали скользить по груди мужчины, покрывать ее нежными поцелуями. Он лизал упругие соски, проводил по ним то всем язычком, то начинал теребить кончиком. Он мог прильнуть к ним, начать посасывать. Но Никсу хотелось большего. И он перевернулся на живот, уткнувшись в подушку. Григорий понял его тут же. Он лег на мужчину и его сочный пенис стал тереться о промежность. И всякий раз как он проскальзывал там, то непременно «спотыкался» о лунку ануса. Но долго томиться он не мог, а потому просто направил головку к цели и поднажал. Никс слегка расслабился и тут же ощутил, как горячий член вползает в его попу. Григорий устроился поудобней, обхватил любовника за грудь и, прижавшись всем телом, стал медленно двигать бедрами. Его движения были нежными и плавными. И чем дольше он двигался, тем легче пенис скользил в попе и тем быстрее становились его движения. Иногда он замирал, словно давая себе отдых. А потом продолжал. Но движения его могли быть и разнообразными. Он мог начать, словно вращать бедрами, а потом будто поддевал любовника. Все тело Никса наполнялось приятной истомой. Оно словно истомилось по ласке и теперь не могло насытиться. Он изнывал. Его глаза были прикрыты, он забыл о существовании всего, для него был только его мир. Ему нравилось ощущать тело любовника, его прерывистое сопение, легкие стоны наслаждения. Как же давно он был лишен этого. Как же сильно он жаждал этого! И тут он почувствовал, как нечто горячее стало разливаться у него в анусе. Григорий затих. Он лежал на любовнике и тихо стонал, а его пенис пульсировал в попе. Наконец он встал и сел у изножья. Никс перевернулся. Ему было приятно смотреть на этого юношу, его молодое и красивое тело. Ему казалось, что с каждой секундой соития наполняется живительной силой. Он поднял увесистое и твердое достоинство, возлежавшее на животе хозяина. Его член был все так же тверд. Григорий понял намек тут же. Встав над мужчиной на корточки, он присел, и сфинктер легко принял член, входивший словно по маслу. А Григорий тут же начал двигаться, вверх-вниз и по всему телу Никса побежали ручьи сладострастия. Он не мог просто смотреть на любовника, ему нужно было его ласкать. Он гладил влажные от пота бедра юноши, ласкал его полуувядший пенис, слегка раскачивавшийся в такт движениям тела. Григорий сел на колени, плотно обхватив бедра Никса. Его тонкие, но жилистые руки уперлись в плечи любовника. Сам он медленно скользил на сладком шесте. А Никс ласкал его безволосую грудь, набухшие и топорщившиеся соски. Его пальчики скользили по вполне крепкому прессу и плоскому животу, на середине которого вовсю проступала полоска волос. Григорий подустал, он чаще стал замирать. Тогда Никс согнул ноги в коленях и стал отчаянно лупить бедрами о ягодицы. Вся спальня наполнилась звонкими шлепками, а со сладких губ юноши стали слетать утробные стоны. Его пенис опять выпрямился, с его кончика стекала тонкая серебряная струйка смазки. Никс больше не мог терпеть, он решил отпустит контроль над собой. Его бедра стучали о ягодицы, словно очередь новомодного пулемета. Он ощутил, как внизу живота стало раскручиваться это приятное сладостное и в тоже время щемящее чувство, похожее на ураган и в ту же минуту оно излилось в анус любовника. Самое сладостное чувство из всех, что он переживал за последнее время. Григорий словно рухнул на него, но не просто так. Его сладкие губы прильнули к губам мужчины, и они стали целоваться, словно впервые. Они целовались и не могли насытиться друг другом. Пенис Никса давно выскользнул из попки любовника, и теперь оттуда вытекала сперма, капая на увядающей член. Григорий приподнялся и Никс увидел у себя на животе и груди несколько перламутровых капель. Григорий растер их по широкой груди любовника. С той ночи они частенько бывали вместе. Никс немного стыдился этой поздней связи, казавшейся такой нелепой и неуместной. Он понимал, что его время жизни на исходе и что большую часть жизни парень проведет без него, но не мог заставить того бросить себя. Именно потому он присвоил графу Разумовскому чин камергера и оставил при дворе. Татищев все прекрасно понял, но осуждать государя не мог, ибо сам был грешен. Эта история словно вдохнула в пожилого государя жизнь, он даже чуть расцвел, приосанился и стал строить планы не на следующий день или неделю, а на годы. Григ, как его называл Никс, несколько возмужал, но все равно сохранял юношескую красоту и очарование. Он был прекрасен, словно цветок розы, который не знает увядания. Впрочем, Никс радовался, что не застанет этого. Почему-то он точно знал, что дожить до девяносто лет не его судьба, и о том нисколько не сожалел. Семейные торжества, открытие парламента и парады, визиты иностранных монархов и свои поездки заграницу, все это его теперь нисколько не утомляло, ну, или практически. Все, казалось, идет своим чередом. 113 В глубине души Никс и сам полагал, что его жизнь завершена, что это конец. Да и к чему жить. Но он жил. И политика, эта постоянная река событий, заставляла императора отвлекаться от грусти. Премьер Дурново и в самом деле в весеннюю сессию внес обновленный закон о местной власти. Юристы четко разграничили полномочия губернаторов, губернских собраний. Определили налоги, за счет которых все должно было финансироваться. Никс не был уверен в благотворности данного начинания. По правде, он имел все резоны опасаться, опасаться узурпации власти одной силой. Казалось, худшие опасения подтвердились. На первых же выборах, прошедших в начале сентября того же года, чаще побеждали именно консерваторы. Правда, чаще всего это были ставленники самого премьера, но он не мог быть уверенным в каждом из них. Но не успел Никс испугаться возможных угроз, как началась война. По своей наивности, а может просто неосведомленности, Никс полагал, что если он не будет провоцировать Японию, то все будет хорошо. Он и в самом деле не собирался этого делать. Но 8 марта 1905 года Япония напала на Россию. Причиной было все тоже самое – присутствие России в северо-восточном Китае, аренда Ляодунского полуострова и невероятная уверенность в том, что это должно принадлежать стране восходящего солнца. И проблемы посыпались как из рога изобилия. Выяснилось, что Алексей обворовал флот до последней нитки. Петр Дурново, закрывавший на эту «шалость» глаза, просто открестился от него, попросив государя отставить генерал-адмирала от этой должности. Правда, премьер предложил ее принять самому государю. Никс принял это высокое звание, только вот флоту это помогало не сильно. Сухопутная армия была не лучше. Артиллерия не к черту, пулеметов нет. И вообще, складывалось впечатление, что генералы усиленно готовились ко второй Бородинской битве, а не современной войне. Владимир, как главнокомандующий армией лично отбыл на Дальний Восток, но помогало это крайне слабо. Огромная держава не могла совладать с маленьким противником. Старый «друг», князь Мещерский даже осмелился написать, что нынешнее положение уж больно напоминает финал другого Николаевского царствования. Правда, Родзянко, министр внутренних дел, тут же закрыл «Гражданина», а самого Мещерского арестовали посреди ночи, вытащив из постели со своим секретарем. Скандал был знатный, громкий. Правда, все закончилось фарсом. Премьер Дурново, а возможно это было и им придумано, вмешался в дело. Вломились ведь к сиятельному князю без ордера – произвол. Родзянко влепили выговор, премьер был молодец, зато Мещерский по уши в… А вот старик Суворин разразился пафосной статьей с рефреном: «Ах, Ваше Величество, почему вы не реформировали и армию!». Воистину, хоть смейся, хоть плач. Войну вели тяжело, победы видно не было. Правда, рабочие пока проявляли патриотизм, работали, но что они могли поделать. Пришлось Никсу вызывать непременного секретаря МИДа графа Владимира Ламздорфа, и тот отправился в Европу заручаться поддержкой, увы, крайне слабой. Наконец, согласились на призыв президента САША Теодора Рузвельта об посредничестве в деле мира. Ламздорф провел переговоры хорошо, хотя и был очень формален. Зато армия сумела начать чудовищное по числу потерь наступление, прорвала японскую линию обороны. Это наступление, стоившее пятидесяти тысяч жизней солдат, испугало Японию, которая и сама находилась на пределе сил. Отдали лишь часть Курильских островов. Токио требовал половину Сахалина, но русские наступали, и итог войны предсказать было сложно, так что, подчинившись давлением американцев, Япония отказалась от этого притязания. Это был самый настоящий триумф, хотя и с ощутимой примесью горечи. Ламздорф получил Андрея Первозданного, а его любовник Савицкий камергерский ключ. Неудивительно, что на осенних, 1905 года выборах, Консерваторы хоть и удержались, но Трудовая партия практически сравнялась с Либеральной. Рабочие не кричали, что они кого-то закидают шапками, они работали в три смены, выпуская прорву снарядов, винтовок и орудий. Кроме того, именно эта партия потребовала немедленной военной реформы, и не поверхностной, а именно глубокой. Один из лидеров Трудовой партии Лев Дейч взывал: - Можно даже требовать от рабочего трудиться больше, можно взывать с лозунгом «Родина в опасности!». И рабочий будет работать, он будет трудиться в поте лица своего. Но глупо не задавать вопрос – а зачем он должен больше работать? Мы требуем от рабочих, от заводчиков, чтобы наше оружие было как минимум качественным, но кто должен определять, а современно ли оно? Кто должен решать, насколько эффективно его используют? Прошедшая война показала, что в нашей армии и флоте уж больно много неисправного, а все оттого, что армия и флот вроде государства в государстве, отгородились ото всех высоким забором, и живут-поживают, да добро наживают. И заметьте, господа, воевали мы с Японией, небольшой островной страной, начавшей свои реформы примерно вровень с нашими. И что? Чуть не проиграли! Дума обязана создать военный комитет, который будет следить за состоянием дел в армии, задавать вопросы… да-да! Именно, вопросы. А генералы отвечать. По крайней мере, хотя бы так они сами начнут формулировать свои цели и потребности. Правительство должно более четко руководить военным строительством. Мы не можем откладывать это в долгий ящик. Не приведи Бог большая война с развитой страной – мы рухнем. Нас покорят! А реформировать себя во время войны – обрекать на поражение. И даже рупор консерваторов похвалил Дейча за горькое слово правды, хоть тот и еврей. А Петр Николаевич Дурново казался вовсе не расстроенным. Он просто использовал ситуацию в целях укрепления своей власти. Он предложил наградить великого князя Владимира орденом Георгия 2 степени, первая стала бы уж больно скандальной, и освободить армию от Романовых на управленческих должностях, оставив за ними только почетное шефство. И впервые в российской истории на пост военного министра назначили гражданского – Александра Гучкова. Тот взял резко. На волне народной поддержки он сократил гвардию – к чему столько гвардейских полков, да еще в столице?! Пять-шесть пехотных и четыре-пять конных, этого вполне достаточно. Пусть у них будет пафосная парадная форма. Остальную армию переоденут в неприметную форму цвета хаки, однобортные френчи с погонами или гимнастерки для нижних чинов, и непременная фуражка. Главнокомандующим станет сам государь, это звание для парадного обращения. Армией будет командовать Генеральный штаб, на местах командующие округов. Адмиралтейство будет руководить флотом, на местах командующие флотами. Структура армии должна быть ясной и четкой, вертикально интегрированной, причем существенно упростили воинские звания, устранив как различные наименования в пехоте и кавалерии, так и уравняли чины по линейной армии и гвардии, а то гвардейский капитан на два классных чина был выше простого, армейского. Наверное, приятного в том было мало, но Романовы со скрипом согласились. Правда, в столице оказались немногие. Владимир отправился залечивать раны во Флоренцию, Павел укатил в Париж, где женился на своей возлюбленной. Алексей обитал на Ривьере. В России он был самым непопулярным из правящей фамилии, его возвращение было крайне проблематичным. Сергей, после отставки с поста командующего Московским округом, выбил у брата назначение в Варшаву, генерал-губернатором. Никс опасался повторения истории с Сашей, но Дурново успокаивал государя, заверяя, что все под полным контролем. Впрочем, эти изменения не означали, что Романовых совсем отставили от армии. Многие продолжали в ней служить, но таковых оказалось всего-то три человека. Это Николаша – старший сын дяди Низи. Это Серго, сын дяди Миши, единственный, кто унаследовал его любовь к артиллерии. И Кирилл, он служил во флоте, в гвардейском экипаже. Впрочем, к роли почетных командиров многие привыкли очень быстро. Тем более, что это позволяло сохранять связь с армией. Единственное, что Гучков, как не старался, не смог отменить, так это присвоение дворянства по достижении определенного чина, как на военной, так и на гражданской службе. Этому воспротивились сами офицеры. Дурново выступил в роли посредника. Он предложил считать присвоение дворянства чем-то вроде награды за верную и беспорочную службу. Да, пусть она не дает вам особых прав, но меняет ваше самоощущение. Не то, чтобы Никс с ним был несогласен, он просто считал, что это самое самоощущение может приводить к вредным последствия, когда офицеры считают себя лучше солдат, тыкают им, рукоприкладствуют. Но спорить было глупо, всё на свой манер не переделаешь, оставалось верить, что это не будет так опасно. Зато Петр Николаевич создал новое министерство – промышленности и торговли. Оно должно было заниматься многими вопросами, но кроме всего прочего, военной промышленностью. Требовалось в кратчайшие сроки усовершенствовать вооружения. Европу охватила мания дредноутов – здоровенных кораблей. И на Адмиралтейских верфях стали закладывать несколько таких. Как минимум по одному на флот. Тот, что должен был отправиться на Тихий океан, со смыслом, назвали «Варяг», на Черном море «Императрица Мария», на балтийском «Император Николай». А еще закупали пулеметы, разрабатывали крупнокалиберные орудия. Даже такую новую вещь как колючая проволока, ее тоже следовало выпускать. По счастью, выбор, сделанный Никсом давным-давно в пользу свободного капитализма, возвращался сторицей. Россия была одним из лидеров промышленности. Ее темпы были самыми высокими в мире. Единственное, что в России было слабовато, это капитал. Еще при Гейдене навели порядок с бюджетом, так что капиталы стали работать куда как эффективней, но и без помощи стороннего, справиться было невозможно. Единственное, на чем настаивал государь, это создание особых складов с боеприпасами, чтобы армия в случае войны не ждала налаживания дополнительного производства, а имела внушительный запас. Но было и то, что инициировало правительство. Дурново давно хотел подчинить себе Особый комитет при Главной квартире, контрразведку. Никс отдавать не хотел, но тот настаивал. Да и как отстоять, когда тот действовал очень часто через прессу, но чужими руками. При этом Петр Николаевич вовсе не желал переноса этого органа власти. Тайная полиция была подчинена императору лишь формально. Зато, к тайной и внутренней, он добавил тайную внешнюю. Ее назвали Особый объединенный комитет при Военном министерстве и Адмиралтействе. В него вошла военная и морская разведка. Кроме того, она пускала свои корни в посольствах империи. Ламздорф, да и его начальник, министр иностранных дел Николай Сазонов были не в восторге, но и им сопротивляться «Дурному змию», как за глаза называли премьера, было сложно. 114 Но годы шли, дети взрослели и однажды встал вопрос о том, с кем они начнут связывать свою жизнь. Мари уже не было, и данный вопрос Никс решал один, вернее, советуясь с родителями. Так как дети Алекса еще были слишком юны, то надо было пристраивать внучек. Оба брака составились легко. Летом 1907 года в Петергофе прошла свадьба Лизхен с Адольфом Фридрихом, наследником герцогства Мекленбург-Стрелицкого. И пусть владение было невелико, зато жених потенциально очень богат, да и хорош собой. Правда, принцу было двадцать пять, и он был немного ветряным, но… Лизхен была самой настоящей красавицей, и жених был в восторге от суженной. Правда, в секретной справке доносилось, что молодой человек иногда не обходил стороной и мужчин, но это было столь редко, что воспринималось как случайность. И потом – не Никсу осуждать парня, тем более что из него самого получился, пусть и не верный на все сто процентов, но хороший муж и отец, а потом и дед. Пусть и наивно, но он надеялся, что подобное произойдет с Адольфом Фридрихом, уж больно тот был хорош. Ровно через год сыграли новую свадьбу, но на этот раз огромная российская делегация отправилась в небольшую Софию. Катрин выходила замуж за Иоанна – наследника болгарского трона. Это было очень важно, ей быть царицей, да и Болгария по-прежнему будет находиться в российской орбите, тем более что притяжение начало ослабевать. Костя не был тому виной, это все политики, но зато есть повод вернуть корабль, едва ставший отрываться от швартовых. Иоанн Никсу не слишком понравился – скучный долговязый натурал со скучной физиономией, но Катрин была влюблена, ее родители согласились, да и Никс не был против. На Костю смотреть же было грустно – он усиленно боролся со своим «пороком», а потому всякого красивого юношу старался не замечать, или смотрел на них как на пустое место. И смех, и грех. Но свадьба была роскошная. Венчание прошло в кафедральном соборе Святого Александра Невского, так как в относительно небольшом дворце столь представительное мероприятие провести было бы невозможно. Зато в собор и обратно процессия двигалась в роскошных экипажах. Вдоль улиц в шпалерах стояли болгарские и русские солдаты, и всюду была тьма народа, народа ликующего, приветствовавшего Никса, как законного правителя России, союзницы и защитницы маленькой Болгарии. Никс бывал в Болгарии нечасто. И вроде бы климат мягкий, приятный, и Костя – радушный хозяин, а не лежало сердце Никса к этой стране – наверное, совершенно глупо, но как-то так сложилось, хотя, это свое отношение он никогда не демонстрировал. Его визиты в эту балканскую страну всегда были не очень продолжительными, и он практически не покидал столицы, либо портового города Варна, куда прибывал на «Александрии» - императорской яхте. Но этот случай был особенным – его родная внучка становилась частью болгарского правящего дома, пусть они тоже Романовы. Так что визит растянулся на целый месяц. Впрочем, «кутить и веселиться» в Болгарии целый месяц было невозможно, и многие Романовы стали разъезжаться – кто-то отправился в гости к греческим родственникам, благо королева Греции родная сестра царя Болгарии. Кто-то направился в Румынию, там тоже имелись родственники – родная племянница Никса, Мария, дочь его сестры, жена наследника престола. Никсу «повезло» более других, он должен был обязательно побывать и в Афинах, и в Бухаресте. И вот, уже к концу этого утомительного месяца, Никс следовал на поезде из Бухареста в Варну, чтобы вернуться на родину. Георг и Олюшка решили подзадержаться в Софии и помочь дочери немного освоиться. Да и летний отдых в солнечной южной стране был приятен. Император не возражал. Единственное, о чем его попросила дочь – забрать с собой в Ливадию Пауля. Тот, после основных торжеств, вместе с приятелями: кузеном Дмитрием, сыном Пица и Феликсом Юсуповым снял небольшую виллу, чтобы весело отдохнуть. Сам по себе отдых молодых людей не вызывал у императора-деда нареканий. Ему, скорее уже по-стариковски, казалось не вполне разумным отпускать молодежь одних. Ведь Паулю и Диме только восемнадцать, а Феликсу двадцать один. И вот Никс приехал в это скромное местечко – Золотые Пески. Так как эта часть поездки была частной, то государя не сопровождала свита, он был только в сопровождении адъютанта и верного лакея Трофима. Местный лакей отвел путников в салон. - Где же хозяева? – спросил Никс. - Изволили отдыхать. Я приготовил вам комнаты. Никс кивнул адъютанту, как бы говоря, мол, ты можешь идти, сам же сел в роскошное, красного дерева кресло с темно синим шелком обивки. Он подустал, как не крути шестьдесят пять. Из соображений конспирации Григ Разумовский должен был приехать только завтра. Слегка передохнув, Никс решил осмотреть дом, хотя бы, первый этаж. Особняк и в самом деле был хорош, хоть и банален. Салон, столовая и кабинет были выполнены в одном неоготическом стиле, возможно оттого, что все три зала образовывали единое пространство благодаря широким аркам. Массивная лестница вела наверх, во второй этаж. Она нисколько ни скрипела и Никс легко поднялся по мягкому ворсу ковра. Там, на верхней площадке, он и услышал странные стоны и скрипы. Скорее из чистого любопытства, чем что-то подозревая, он тихонько пошел на звук, раздававшийся из дальней спальни. Дверь не была плотно прикрыта и Никс, как прыщавый юнец, ее немного приоткрыл. Комната была наполнена приятным золотистым светом, едва освещавшим её центр, где и стояло ложе. Поразительнее было другое – на нем красовались три нагие фигуры. По самому центру, на спине, развратно задрав ноги, лежал Пауль, глаза его были прикрыты, а с губ слетали приятные стоны. Над ним нависал Дима. Его бедра ритмично двигались, постоянно ударяясь темным от волос лобком в промежность Пауля. Его лицо, красивое, с тонкими чертами, было напряжено, глаза сомкнуты. Его мужественная фигура поблескивала в свете прикроватной лампы. Князь Феликс лежал рядом, со сладостной улыбкой наблюдая за соитием. Глова Пауля как раз лежала на его достоинстве, а тонкие пальчики Феликса нежно теребили сосок Ольденбургского принца. Никс был потрясен, он и не знал, что такое может быть. Удостоверившись, что его дети не переняли его любовных пристрастий, он успокоился. Счастливые замужества внучек только добавляли уверенности в том, что он «правильно» воспитывал детей, хотя сам первым же был готов крикнуть, что все эти «правильно» глупости. Медленно попятившись, он тихо, но споро, спустился вниз и уединился в комнате, отведенной ему под спальню. Его мучила мысль – как поступить правильно. Но никакие умные мысли в голову не лезли. А потому он решил дождаться утра, вот приедет Разумовский, они все обсудят. Тот обладал нужной способностью мыслить трезво в житейских ситуациях. Но заснуть удалось не скоро, едва Никс закрывал глаза, как видел стройное, чуть натренированное тело своего внука, каштановый кустик волос на лобке и вытянувшийся стройный пенис, увенчанный темно-розовой головкой. Его внук и в самом деле был хорош, и Никс не знал, сожалеть о том, что тот гомосексуал, или нет. 115 - Глупо сожалеть о том, что не в твоей власти, - тихо сказал Разумовский, когда они медленно катили в коляске по сельской дороге. Слева тянулись зеленые луга, невысокие южные деревья, справа, чуть поодаль, синело море. - Но как мне быть? – спросил Никс. - Никак, - спокойно ответил Разумовский. - Никак, это вариант для тебя, но не для меня, - чуть огрызнулся Никс, но молодого человека это не смутило, он лишь улыбнулся. - Хорошо. Для начала, постарайся отдалить от него Феликса, он еще тот ходок. Дима же не из наших… Просто, он очень свободен в вопросах любви, и берет все, что ему нравиться – мужчин, женщин… - Боже, а я за него хотел сосватать Надюшу! - хмыкнул Никс. - Да нет, Дима пока еще очень юн, да и Феликс… повзрослеет, остепенится, он может стать вполне приличным мужем. - Ладно, это не вопрос завтрашнего дня. Как ты добрался? – и Никс перевел разговор на более интересную тему. - Соскучился по тебе, - тихо произнес Разумовский и, почему-то покраснел. На вилле все уже давно встали. Пауль радостно выбежал навстречу деду, обнял того. - Нам сказали, что ты приехал вчера вечером? - Да, было поздно, а вы уже легли, вот я решил никого не тревожить… - Дядюшка, рад вас видеть, - поприветствовал императора Дима. Никс обнял и поцеловал племянника, как ни в чем не бывало. С Юсуповым поздоровался скорее официального, пожал руку. Утро было чудесным и Дмитрий с Феликсом решили направиться купаться. Наверное, Пауль хотел того же, но при дедушке не решил озвучить просьбу. К тому же банальная учтивость требовала уделить главе династии чуть больше времени. Так, Никс и Пауль оказались на небольшой террасе, за столом, сервированным для кофе, наблюдая, как молодые люди спускаются к берегу. - Знаешь, я… я видел вчера вечером вас троих, - неожиданно, даже для себя, произнес император. Пауль весь напрягся и покраснел, а Никс вопросительно взглянул на внука. - Я… я… - начал было парень, но слова никак не давались ему. - Ответь честно, это баловство, на которое вас подбил Феликс, или… это то, что тебе нравится? - Я точно не знаю… - Правда? – чуть наигранно произнес Никс. - Пойми… когда я вижу девушек, они мне нравятся, но… стоит появиться Диме… я весь сгораю от желания. Мне очень нравиться быть с ним… - юноша покраснел. - А Феликс? - Феликс? – переспросил Пауль. – А… нет, он, как и я, любит Диму, ну… чтобы тот его… - Понятно, - император грустно вздохнул. – Пойми… менее всего я хотел бы вмешивать в это дело твоих родителей, но… думаю, ты догадываешься, что тебе придется жениться, и именно что на девушке. - Да, я понимаю, - печально произнес Пауль. - И еще, я хотел бы… нет, мне кажется, я имею право требовать, чтобы ты был осторожен. Нет ничего хуже, чем публичный скандал. Юноша, подавленный, кивал деду. Порой, казалось, он хочет о чем-то спросить, но не решается. И Никс чувствовал, о чем, и очень этого боялся. Конечно, шила в мешке не утаить и очень быстро в свете все знали про Никса, тогда еще наследника. Вернее, шептались. Но это всегда могли быть только некоторые сплетни. Никс всегда любил жену, и это было слишком очевидно. Любил он и мужчин, но редко – его «голубой» дон-жуанский список не велик, и он всегда соблюдал приличия. Особенно много кривотолков ходило после введения конституции, консерваторы пытались его дискредитировать, но… никто ничего не мог доказать, никто не мог встать и заявить об этом во весь голос. Цена такой непробиваемости – убогая интимная жизнь. Он многим пожертвовал, но и получал немало. Личная жизнь Никса была его потаенной сказкой, он никогда никого не пускал. Ни с Лексом, ни с Киром, когда отношения с ними прервались, он не обсуждал, как у него все обстоит, ну, или, практически не обсуждал. И это вошло в привычку. Теперь же, он и хотел бы потрепать внука за плечо, сказать – посмотри на меня, счастье есть и для таких как мы, пусть, не без жертв, ограничений, но есть. И если я сумел найти любовь в те времена, то тебе не составит труда это сделать ныне, в эпоху практически поголовного декадентства. Но… ничего такого Никс не произнес. - Ладно, иди, искупайся, - мягче, словно примирительно, пусть они и не ссорились, произнес Никс. - А ты? – спросил Пауль. - Нет, я уже стар для заплывов. - Да ладно, ты отличный пловец, пойдем! – и тут юноша опять покраснел. Его посетила мысль, что дед его стесняется, что он не хочет раздеваться при садомите. Наверное, Никс почувствовал эту неловкость. - Ну, хорошо, посижу на гальке… - Там песок, - уточнил Пауль. Они спускались к морю и вскоре увидели трех человек, плескавшихся в море. Издали было не разобрать, кто есть кто, но Никс словно почувствовал – один из них Разумовский. Стало как-то неуютно. Едва они ступили на золотистый, пусть и крупный, песок пляжа, как из воды весело выбежал совершенно нагой Дима. - Рад, дядюшка, что ты пришел. Вода теплая. - Не боишься фраппировать какую-нибудь девицу? – с ухмылкой спросил Никс. - Сегодня таким зрелищем никого в обморок не загонишь, того и гляди придется спасаться бегством. - Тем более. - Феликс меня защитит, - хихикнул Дима. В это время из воды выходили Юсупов и Разумовский. - Вам обязательно нужно искупаться, - вежливо, на «вы», но настойчиво произнес Григ Разумовский. – В Ливадии вам этого не удастся. - Думаю да, - заключил Никс. Неожиданно ему стало очень легко. Он быстро скинул брюки из парусины и простую шелковую рубаху. Молодые люди старались не пялиться на государя, но поглядывали на него, словно изучая его сложение. Никсу нечего было стыдиться, он хорошо выглядел. Это не требовало у него большой нагрузки, все происходило словно само собой. И если в первые минуты все чувствовали себя немного напряженно, даже чуть неловко, то потом расслабились. Вода и в самом деле была теплая, приятная. Не менее приятно было смотреть на Разумовского, прекрасного, словно бог, такого желанного, но… никаких непристойностей на пляже не было. Но как же приятно было ласкать его стройное тело в спальне, едва они вернулись. Никс и впрямь почувствовал прилив сил, словно ему и в самом деле двадцать. 116 1 июля 1911 года весь Петербург был на ногах с самого утра. Вся империя готовилась торжественно отметить тридцатилетие правления Николая II. За всю историю дома Романовых долее правили только великие императоры – Петр и Екатерина. И вот Николая II ставили в этот же ряд. Ему было приятно, хотя он и стеснялся немного такой реакции. Вообще-то, юбилей правления был 2 марта, в день, который считался днем начала нового царствования. Но, так как он совершенно вплотную примыкал ко дню гибели предыдущего монарха, да и это не самое комфортное время года, кабинет упросил государя торжественные мероприятия перенести на теплое время. Так было проще устраивать народные гуляния, другие торжества. И Никс согласился. Впервые подобное опробовали в 1906 году, когда с размахом отметили серебряный юбилей правления. По такому случаю даже отчеканили медали и обильно награждали всех военных, гражданских и общественных деятелей. Тридцатилетие правления, это не такой уж и круглый юбилей, такие свадьбы обычно именуют жемчужные. Но все понимали необычность обстоятельств, понимали, как редко такое бывает, а потому правительство решилось даже выпустить очередную медаль. А, кроме того, помимо внутри дворцового торжественного выхода, планировалось провести благодарственное богослужение в Исаакиевском соборе и грандиозный парад на Дворцовой. Кроме того, государь должен был прибыть в парламент, где председатели Совета и Думы зачитают торжественный адрес. Вся эта суета захватила и виновника торжества. Никто не смог бы назвать Никса болезненно тщеславным, но ему было очень приятно. В свои шестьдесят восемь лет император был в неплохой физической форме, ходил без палочки, правда, все чаще опирался на длинную саблю. А жизнь выдавала на гора не самые приятные вещи. В 1907 году в Париже умер Алексей, в 1909 Владимир. В 1910 году в Ницце скончался дядя Миша. За пять лет до того он пережил удар и с тех пор чаще жил или на Ривьере, или в Боржоме, своем грузинском поместье. Не стало и некоторых племянников, в 1899 году скончался от чахотки сын Саши – Георгий. Правда, Мини старалась держаться молодцом, кроме того, она нашла свою любовь в лице князя Шервашидзе. Вообще, матримониальные вопросы были самыми сложными в доме Романовых, тут требовалось что-то делать. Из трех владимировичей в законном браке состоял только Кирилл, взяв в жены бывшую супругу Гессенского герцога. В православии ее так же нарекли Викторией Федоровной. А вот Борис и Андрей предпочитали жизнь свободную. Бимбо был «закоренелым», как тогда говорили, холостяком. Но и Сергей, его брат под венец не собирался. А вот Николаша, пусть и на шестом десятке, немного скандально, но женился, на Милице Черногорской, родной сестры Станы, Анастасии Николаевны, жены своего брата Петра. Беспокойство вызывал только Тоша. Он стабильно крутил романы и серьезные отношения не считал для себя важными. И чем больше старший брат поучал и наставлял младшего, тем хуже обстояли дела. Но после смерти матери он немного притормозил и стал крутить роман только с одной дамой – княгиня Зинаидой Голицыной. Об этом романе судачили в свете, ее отец, степеннейший Василий Дмитриевич был черниговским предводителем дворянства. Его особенно волновал роман незамужней дочери. Так что пришлось Никсу настоять, и в апреле 1909 года в Зимнем дворце состоялась свадьба. И пусть брак был морганатическим, но император был счастлив за сына. Пусть так, тем более что у сорокалетнего великого князя и тридцатилетней княгини родился ребенок, девочка, названная Марией, в честь бабушки. По такому случаю Никс решил сделать большой семейный снимок. В центре, в роскошном резном кресле устроился сам государь. Рядом сидела Вики. Подле нее расположился статный красавец Алекс, держа под ручку свою старшую дочь Елену. Далее стоял Павел, или Пол, как его звали в семье, будущий император. Между Вики и Никсом, вернее, за ними стояла Олюшка и Георг, а меж ними, чуть приобнимая деда, Катрин и Франц-Адольф. Ее сестра Лизхен и Иоанн Болгарский, а также младшая дочь Алекса, Надюша, сидели на полу, на внушительном валике. Довольно свободный и новомодный, в сите модерн, наряд скрывал, что девушка была в положении. Рядом с ними, на корточках примостился Лелик, или Олег, младший сын Алекса. Пауль, стоял рядом с отцом, Георгом. Наконец, совсем рядом с Полом стоял Тоша и Зина. Это ли не фантастика – большая семья государя, то, о чем он и не мог помыслить сорок лет назад, когда начал этот странный для себя путь. Торжества были продолжительными, местами утомительными. В российскую столицу приехали многие монархи. Отец Вики, король Англии Эдуард VII умер за пару месяцев до того, и нового монарха, ее брата, представлял дядя, герцог Коннаут. От Швеции прибыл кронпринц Густав Адольф, женатый как раз на дочери герцога Коннаута. Мини бывала в Дании каждый год, но все равно ей было приятно увидеть племянников, сыновей своего покойного брата – Кристиана, кронпринца Дании и Хакана, короля Норвегии. От Греции прибыли королева Ольга, и кронпринц Константин. Прибыл и царь Болгарии Константин II, но с ним отношения немного испортились и даже встал вопрос о выводе русских войск. Это явно импонировало кайзеру, чей брат принц Генрих Прусский прибыл в Петербург. Его супруга, Ирэн, была сестрой Эллы и Элис. Последняя предпочитала «болеть» и редко появлялась на публике. В Россию приехал и кронпринц Румынии Фердинанд, с женой Марией, родной сестрой жены Кирилла Виктории. Обе они были дочерями Марии, сестры Никса. Та, похоронив сына, а потом и мужа, скучала и страдала в Кобурге. Австро-Венгрию представлял эрцгерцог Франц-Фердинанд, а вот Италию король Виктор-Эммануил III и королева Елена, родная сестра Станы и Милицы Черногорских. Испанию же представлял король Альфонсо XIII. Это было крайне неожиданным, ведь этот католический монарх не часто покидал пределы своего жаркого королевства. Ну, и помимо этого приехало чуть более десятка немецкий государей, государей по титулу, но не в реальности. Европа плясала и веселилась как в последний раз. Все чувствовали, что надвигаются черные тучи. Великие державы вооружались так отчаянно, что никакой иной мысли, как о предстоящей между ними войне и речи идти не могло. Оказывалось, что начатая реформа армии было не напрасной. И если по началу многие роптали на высокие расходы на оборону, то теперь таковых стало крайне мало. Россия заключила секретный военный союз с Англией и Францией – а больше и не с кем было. Политики научились различать дружбу и дружелюбие. Вот то, что Генрих Прусский кружится в танце в бальном Мариинском зале Зимнего дворца на юбилее русского государя – это дружелюбие. Но то, что Германия крепит союз с Австрией и подтягивает к себе Турцию, это дружба. Внутри Российской империи было относительно спокойно. Жизнью пообтесался и Никса. Если в начале правления он думал достичь внутреннего мира, то теперь о таком и не задумывался. Стабильность – да. Прочность институтов – да. Он старался действовать очень мягко, но было лишь одно, в чем он оказался непримирим. Он настоял и Дурново, пусть и не понимая до конца настойчивость императора, отдал приказ ликвидировать некоего Ульянова и нескольких его товарищей – социал-экстремистов. Для них социальный мир был как кость в горле, парламент был признаком «буржуазного кретинизма». Этот Ульянов создал подпольную экстремистскую организацию. Их громили, и он скрылся в Швейцарии. Требовать выдачи – только подчеркивать их важность. А потому Особый отдел Военного министерства провел ряд точечных операций и уничтожил «голову» этой банды. Особый отдел Главной квартиры зачистил пространство в империи, поглубже закопав всех этих Кобу, Камо, Серго. Никс не испытывал иллюзий на сей счет, как говорится, свято место пусто не бывает. Но он знал будущее, он понимал, что нужно обезопасить страну на несколько ближайших лет. Пообтесался и Дурново. Его, как и других политиков, укатали властные горки. На будущий год он запланировал покинуть свой пост, выдохся. Но, он мог гордиться сделанным. Помимо военной реформы, он провел полицейскую, избавив эту структуру от лишних функций, зато усилив то начало, кое было направлено на борьбу с преступниками. А в этой сфере было очень тяжко. Нельзя сказать, что успехи были фантастические, но профессионалы, подкрепленные кадрами, техникой и, главное, деньгами, начали делать свое дело. Но было то, что Никс не смог решить. Он так и не решил еврейский вопрос. Погромы стали регулярными. Да, полиция старалась предотвращать их, так что грандиозного ничего не случалось, хотя, может это и было хуже – они становились обыденными. Евреи массового покидали империю. Всяк ехал куда мог, кто в Палестину, таких было мало, кто в Америку, страну «сказочных» возможностей. Но отменить черту оседлости не смог и Дурново, впрочем, он не особо старался. Другим вопросом, который Никс оставлял сыну – польский. С Финляндией все было спокойно. Георг там жил и представлял Россию спокойно, вдумчиво. Конечно, трещины пошли и там, особенно после 1905 года, года обретения независимости Норвегией. Финнам тоже захотелось. Но там время терпело. А вот в Польше… От практики зажима пришлось отказаться. Через «не хочу» премьер ввел там самоуправление – выборных губернаторов и «земства», как их называли по старинке. Сергею это не нравилось, он вел себя неровно – то старался быть грозным правителем, то, словно вспомнив о судьбе Саши, старался быть умеренным. Но как Польшу не зажимай, как не умиротворяй, в мире в России она жить не хотела. А в мире рядом с Россией может и смогла бы, да кто ж дал бы ей попробовать. Российская империя все еще тащила этот чемодан без ручки и чем дальше, тем все хуже это получалось. Хотя бы Сергей не ухудшал положения, наслаждаясь свободой и терроризируя варшавское управление по мелочам. Оглядываясь назад, Никс все равно оценивал те тридцать лет своей жизни во власти положительно. Он сделал больше, чем многие могли предположить. А это было сложно, страшно, но – глаза боятся, руки делают. Он и в самом деле изменил судьбу своей страны, как хотелось верить, к лучшему. После торжеств Никс вернулся в Зимний дворец. После смерти жены он три года тут не появлялся. Причиной всему были не эмоции, а банальная реконструкция. Никс проводил в личные покои водопровод. Заменили на новые электрические провода. Установили большое количество ватерклозетов. Никс перестроил дворец так же сильно, как его дед, после пожара 1837 года и многие соглашались, что в нем стало уютно и комфортно жить. Перестроил он и невскую анфиладу. Этот огромный Николаевский зал он разделил на два – банкетный, Николаевский и просто большой и парадный, Мариинский. Поменял он и отделку помещений. Ему лично классицизм не очень нравился, так что дворец немного преобразился. Говорили, что и это пошло ему на пользу. Перед перестройкой все интерьеры, даже служебные, сфотографировали. Но, фотография ведь черно-белая, она не сможет передать цветовую гамму. А потому Никс заблаговременно заказал большую серию акварелей, запечатлевшую интерьеры дворца перед перестройкой. Безжалостно он избавлялся от антресолей, как правило, разделявших первый этаж на два. Он и позабыл, как может быть величественная колоннада на первом этаже, ведущая от главного входа к Иорданской лестнице. Еще за пару лет до смерти жены, обдумывая столь необходимые изменения, Никс построил на Мойке внушительный дом, но не доходный, именно туда он переселил огромное количество отставных придворных, отведя служебные помещения только для тех, кто во дворце реально служит. Постоянные приглашения отставников на приемы в Зимний были лишь малой платой за эти изменения. Не менее важными, но куда как менее заметными, особенно со стороны, стало сокращение придворных должностей. Эти бесконечные церемониймейстеры и обер-церемониймейстеры, обер-гофмаршалы и гофмаршалы, обер-гофмейстеры и просто гофмейстеры, шенки и егермейстеры и шталмейстеры… всех и не перечесть. Никс урезал штат, понимая, что будут недовольные, но иначе уже было нельзя. Эта прорва придворных бесцельно толкалась во дворце, требовала непомерных расходов. Двор не стал менее пышным, но чуть более строгим, что ли. Все эти изменения Никс делал, в общем-то, не столько для себя, сколько для сына, тому скоро, хоть он и не знал когда именно, но предстояла там жить и править. Впрочем, не только стены слегка переменились. Поменялись и люди, обитавшие в нем. Отто Борисович Рихтер покинул пост министра императорского двора еще в 1907. Его заменил генерал от инфантерии князь Владимир Барятинский, друг детства Бака. Он приосанился, чуть раздобрел, но оказался очень дельным руководителем. Именно благодаря ему переделка прошла быстро и стоила чуть дешевле, чем планировали. Покинул свой пост и личный секретарь граф Холстов. Двадцать лет он возглавлял канцелярию государя. Одни уходили, другие приходили. Никс ведь всегда был сторонником прогресса. Одним из зримых его проявлений стал автомобиль. Автомобили стали производить с начала нового столетия. По первости, к ним относились настороженно, но с появлением «Роллс-Ройсов» и богачи стали осваивать технику. Никс ждал этого момента с нетерпением, а потому еще в 1907 приобрел первый автомобиль, положив начало императорскому гаражу. Но только в прошлом, 1912 году стали сходить с конвейеров первые отечественные автомобили. Их выпускали в Риге. По названию фирмы его именовали «Руссо-Балт». Автомобильная лихорадка стала развиваться, в Минске наладили выпуск мощных машин для перевозки грузов. Да и в Самаре построили завод по производству авто. Эти «моторы», как их называли обыватели, были немного попроще «Руссо-Балтов», а потому дешевле и их с охотой покупали состоятельные инженеры, врачи, юристы и профессора. А раз есть автомобиль, то нужно и чем-то его заправлять. Бакинские и Грозненские месторождения нефти превратились из малой и средней прибыльности дела в просто золотое. Но нефтью машины не заправляют, а потому нефть стали «перегонять» в бензин, керосин и новомодное топливо для двигателей инженера Дизеля. Развивался и городской транспорт. Ныне только что в уездных городках, да отсталых губернских можно было еще узреть конку, эту вечно громыхавшую и медленно ползущую колымагу. Их быстро вытесняли трамваи, число маршрутов которых в столичных городах приближалось к тридцати. А в столице уже говорили о необходимости построить метро. Правда, для этого нужно было много электричества, и с подачи министра промышленности Кривошеина разрабатывался план развития энергосистемы страны. Первую гидростанцию уже сооружали на Волхове. А уж Волжские пороги сами просились для выработки новой энергии, которую еще сорок лет назад считали бессмысленным баловством. Не менее восхищали и достижения в армии. У России было уже десять линкоров. По четыре на Балтике и Черном море и два во Владивостоке. Для него строили еще один, но так как Япония готова была стать нашим союзником, подумывали – а стоит ли. А вот подводные лодки были совершенно новым делом. Никс даже опробовал одну – «Курск». Ощущения не из приятных, но моряки чувствовали себя невероятно уверенно, так что Никс только восхищено улыбался. Их строили немного. На весь русский флот едва ли набралось с полтора десятка, но, как говорят – лиха беда началом. Не менее восхищали и аэропланы. Они, как и автомобили, появились на исходе прошлого столетия, но только в последние годы развились в нечто интересное, правда, их мало кто считал важными. В России воздухом заболел Сандро, Александр Михайлович. Он убеждал всех, государя, премьера, военного и морского министров в нужности аэропланов для армии. Государство не соглашалось, но Никс решил покровительствовать и потому дал часть денег, продавив это решение. Военные кивали, со многим соглашались, но все равно предпочитали привычные воздушные шары. И только совсем недавно, когда инженер Владимир Потте изобрел полуавтоматическую камеру специально для аэропланов, согласились, что в этом что-то есть. Так Сандро стал шефом особого воздушного полка. А молодой инженер, уроженец Киева Игорь Сикорский уже замахивался на большой аэроплан, для перевозки людей. 117 Приход болезни лейб-медики пропустили. Подробности ее казались банальными, хоть и не красивыми. Геморрой – мало ли у кого не бывает, учитывая, что государь много работает сидя. Лечение приняли самое банальное. Но болячка не проходила, а пациент чувствовал себя все хуже. Это было малоприятно, но Никсу пришлось согласиться на буквальный осмотр «там». Доктора дали ему немного хлороформа, поставили ширму. О том моменте, он, по счастью ничего не помнил. Не из-за боли, скорее неудобства морального плана. На его вопрос как «там», отвечали, что вроде бы все как нужно, но нужно проконсультироваться с парочкой специалистов. - Так что эскулапы там наши, - требовательно спросил он у Матвея, когда вызвал того к себе. – Золото они там найти вряд ли смогли бы. В любом случае, я хочу знать. Матвей сел в кресло и замялся. Он обдумывал каждое слово. - Неужели все так ужасно? – легкомысленно спросил Никс, а у самого внутри все похолодело. - Они уверены, - наконец начал Матвей. – Это рак простаты. - Ого! – нож гильотины опустился на шею императора. - Они не уверены, смогут ли с ним справиться, нужна как минимум операция, но надежду они не теряют. - Алекс знает? – уточнил Никс. - Да, ему доложил… я. - Ладно, это ерунда, - Никс махнул рукой. Ему требовалось пережить эту малоприятную новость. И, тем не менее, он не испугался до такой степени, как сам мог бы подумать. В преддверии Рождества 1912 года Никсу сделали операцию. Увы, она показала, что проблему обнаружили поздно. Никс не стал раскисать. Он просто начал приводить в порядок дела. Уничтожить решил только личную переписку с любовниками, Алексу, даже если он и догадывается, она ни к чему. Остальные бумаги просто должны были быть в порядке. 118 1913 год был полон юбилеев. Сначала, в феврале отмечалась трехсотлетие избрания на царство Михаила Романова. Сами торжества намечались на лето, когда спокойно можно будет путешествовать по волжским городам – Рязани, месте зарождения первого ополчения, Нижнему Новгороду, где Минин и Пожарский созывали второе ополчение, Ярославлю, откуда оно двинулась освобождать родину и, конечно же, Кострому, где в Ипатьевском монастыре юного Михаила умоляли идти на царство. Никс держался как мог. Помогала трость, на которую он опирался, помогала всеобщая забота, ведь государь был не молод. Он не хотел выглядеть немощным. А потому хорохорился. Но вот парад на Красной площади в Москве, давшей старт Романовским торжествам, принимал в коляске, запряженной двумя вороными. Это выглядело немного жалко, но императоры тоже стареют. Однако, то воодушевление народа, которое Никс мог видеть, заставляло его сжимать все свои немногочисленные силы в кулак и идти. Путешествовать по Волге на комфортабельном пароходе было невероятно удобно и приятно, не то, что полвека назад, когда и пароходы были маленькими, и нормального, привольного волжского пути еще толком не существовало. Он видел население своей империи. Оно изменилось. Бедности было хоть отбавляй, это же Россия, впрочем, трущобы можно было найти хоть в Лондоне, хоть в Нью-Йорке. Но не было нищеты. Люди стали выглядеть наряднее, чуть сытнее, зажиточнее, что ли. Труд не бывает легким, Никс это знал на собственном опыте, он бывает любимым, когда дело, что ты делаешь, заставляет тебя петь, или каторжным, словно тебя гонят из-под палки, если не любимое. А это не очень связано с социальным слоем, уровнем дохода. Никс прекрасно понимал, что еще многое предстоит сделать, но не ему, а последующим поколениям людей, живущих в этой стране, его сыну, внуку, а потом, если Бог даст, то и правнуку, которого он никогда не увидит, но которому всегда готов был пожелать счастья и успеха, в конце концов, ради этого он и проводил все эти реформы, ради этого и трудился, радовался успеху, переживал неудачи. Его всегда приветствовали с восторгом, особенно простой люд, но так ли нужны им его реформы? Консерваторы всегда утверждали, что народу, простым, не замутненным образованием крестьянам и рабочим, эти права нужны, как корове седло. И, возможно, они правы. 99% представителей этих социальных групп не понимают, что за права им даны. Но есть тот самый 1%, о! они прекрасно все понимают, и они пользуются этим. И что еще важнее, следующее поколение будет куда как боле осмысленно подходить к своим правам. Никс не мог предвидеть всего, что случиться, ведь он просто изменил это самое будущее, но он попытался. Теперь настает очередь следующих поколений, не только получать наследство, но преумножать его, а не транжирить; укреплять социальный мир в империи, а не расшатывать его… В Ливадии Никс слег. Силы стремительно покидали его. Он с трудом ходил, практически все время лежал, но не в кровати, а на кушетки, любуясь тропическими видами и сожалея лишь о том, что не посетил Нью-Йорк, второй город после Петербурга, который мог бы назвать домом своего сердца. Он сожалел, что не увидел роскошной природы Юго-Восточной Азии. Но он и так многое повидал, больше, чем выпадало на судьбу многих его предшественников и уж, тем более, на долю своих современников. В столицу он приехал в первых числах сентября, где его ожидал еще один большой праздник. Ему самому исполнялось семьдесят. Ни один государь до него не доживал до столь преклонных годов. Он и тут оказался рекордсменом. А вот побить рекорд Екатерины Великой по продолжительности правления так и не получилось. Увы, но великая женщина оставалась недосягаемой… пока. Тягаться с Петром Великим было ещё сложнее, он ведь стал государем в семь лет. Впрочем, Никса эти подсчеты уже скорее забавляли. Увы, принять парад в честь своего семидесятого дня рождения он не смог даже в коляске. Цесаревич провел этот парад, как и открыл в начале октября парламент. Никс же находился в Петергофе, любовался красивой природой и пытался перестать бояться будущего, приближавшегося с неумолимой быстротой… Боли усиливались и только морфий давал облегчение. Но он туманил рассудок. Жизнь утекала из государя, но медленно. Пока он понимал хоть что-нибудь, то простился с родными. Это не было прощание в тягостном ключе, по крайней мере, он так надеялся. Родственники просто приезжали к нему, и они общались. Он не собирался говорить им пафосных речей, давать советы, это было большой глупостью, он просто общался с ними о ерунде, даже шутил. Он не хотел, чтобы эта встреча воспринималась ими как последняя, хотя именно таковыми они и были. Алекс часто бывал у него. Он был мужчиной возрастным – сорок семь лет. В его годы Никс уже лет десять как правил. На висках сына уже блестело серебро седины, сам он был спокоен и вдумчив. Приобщение к управлению империй давало свои плоды – сын осознавал, как сложна держава, как много в ней противоречий. - Отец, я… я хотел спросить, есть что-то, что я должен знать… о будущем, - спросил он одним вечером, когда остался ночевать в Фермерском дворце. Никсу тогда было совсем плохо, он даже пару раз терял сознание. - Все на виду, - промолвил уставший император. – Грядет большая война. Немцы будут не собой, если не попытаются установить Pax Germanicus. И это будет страшная война… - он перевел дыхание. – Ты… ты, главное, не сильно вмешивайся. Дай делать дело профессионалам. Но… приглядывай. Не бойся задавать глупые вопросы. Как правило, именно на них нет ответа… Император указал на секретер, что стоял у окна. - Я там оставил кое-какие бумаги, так, размышления, о стране, Польше, Финляндии и еще многом. Почитай. Не нужно кидаться всё воплощать, но просто поразмышляй. Мне это всегда помогало взвешивать «за» и «против». - Хорошо, - твердо пообещал Алекс. - И… прошу, не нужно в честь меня строить огромные памятники, пусть небольшой поставят возле парламента, там мне самое место, - сказал он, улыбнувшись. Цесаревич тоже улыбнулся. – Иди спать, мне уже не так тяжко. Алекс согласился. Никс же лежал один. Да, за стенкой сидели врачи, сиделка. Открылась боковая дверь. Вошел Григ. Он словно осунулся, глаза покраснели. Никс махнул рукой, подзывая к себе. - Ну же, милый, не плачь, - шепотом, чтобы не услышали в соседней комнате, произнес он. – Мы же понимаем, что это настанет в любой момент. И… я не сожалею. Ты – лучшее, что со мной случилось в эти годы, и, если там есть что-то, я буду неустанно благодарить за тебя… Григ громко всхлипнул и тут же зажал себе рот. Никс и сам был очень растроган. Он привлек мужчину к себе, поцеловал в соленые от слез, размазанных по лицу, губы. Сил говорить не было, а то бы и сам разрыдался. Он махнул рукой и молодой человек, чуть дрожа, вышел их комнаты. «Как тяжело и… долго» - прошептал он, еле шевеля губами. Он увидел на столе склянку с морфием. Его лейб-медик Боткин, племянник того самого Боткина, что стоял возле смертного одра отца, разводил для обезболивания. Приподнявшись, дрожащей от боли и слабости рукой, он налил в небольшую рюмочку этого самого морфия и выпил, разом, не думая. Он лег на диван и закрыл глаза. Очень быстро Никс почувствовал, как становится легко. Боль куда-то уходит, он ощутил странную, даже пугающую легкость, такую, что можно было решить, будто он сейчас взлетит, словно воздушный шарик. Мысли, начинают путаться. Что ж, пора. «Спокойной ночи» - сказал сам себе Никс. Эпилог Городовой зяб на февральском холоде. Рядом стоил «Барс» и пятна синего цвета так и скользили по окрестным домам. Улица была широкой, но в столь поздний час, под самое утро, машин было мало, считай, совсем не было. Его тоже клонило в сон, как-никак, пять утра, но мороз подбадривал, заставляя перебирать ногами. Подъехала легковушка, из нее вышел полный тип с аккуратными усами – судебный следователь Тихонов. - Здравия желаю, Станислав Павлович, - спокойно поприветствовал солидного человека. - Ну, что там у вас? – сонным голосом спросил Тихонов. - Да мутный труп, вроде не криминальный, но… странный. Тихонов вздохнул и вошел внутрь. Это был ночной клуб, не очень большой, не очень пафосный, так… скорее дискотека. Всюду валялись какие-то бумажки, салфетки, пластиковые стаканчики и конфетти. По полутемному залу лениво передвигались белые точки, словно звезды – луч света все еще светил на медленно вращавшийся зеркальный шар под потолком. - Когда мы прибыли, народу уже практически не было. Но мы на всякий случай переписали данные, мало ли… - заметил городовой. Они прошли через зал и оказались в тамбуре, из которого вели три двери. На одной так и было написано, «Служебная зона», на остальных «М» и «Ж». Тихонов вошел в мужской туалет. Там, сидя на небольшом подоконнике, скучал молодой полицейский, помощник городового Первой Адмиралтейской части. Тот, увидев начальство, вскочил, подобрался и приоткрыл дверцу предпоследней кабинки, откуда высовывалась чья-то нога, вернее, ботинок. Тихонов подошел ближе и взгляну. Не то, чтобы его сильно удивило. Покойный был одет стильно, хорошие джинсы с заниженной талией и внушительной пряжкой. Модная обтягивающая рубашка, которая не заправляется в брюки и совершенно аляповатая майка, видневшаяся возле ремня. Это было похоже на типичный клубный передоз, если бы… все это было надето на молодом человеке, но там лежал старик, седой, поджарый, но старик. - И что? – удивился Тихонов. Конечно, старики-тусовщики не самое распространенное явление, но и редкостью не назовешь. - Мы его обыскали, - сказал городовой. – И вот… Он протянул Тихонову студенческий билет – на синей книжице было вытеснено «Императорский Петербургский университет». Тихонов раскрыл его и с небольшой фотографии на него взглянул молодой парень с каштановыми волосами и скромной улыбкой. Судебный следователь перевел взор на покойного. Они были очень похожи. До жути. Правда, тот, что лежал, старый. Но в билете значилось, что выдан он был только полгода назад. - Странно… - сам себе, под нос, пробормотал Тихонов, и сел на корточки. Он коснулся холодного лица и потер того за щеку и подбородок – мало ли грим, от молодежи и не такого можно ожидать, особенно когда отмечают финал сессии, а в том, что именно это событие тут отмечали, он не сомневался. Но грима не было. Старик был натуральным, но… невероятно похожим на того молодого парня, Антона, чей студенческий билет он все еще держал в руке. – Так! Этого в морг, на Приморский, пусть эксперты поколдуют. А я поручу проверить, где этот Антон находится. Хм! Может это его родственник, дед?..