Никс

101 Но были и странные моменты. Антон неожиданно выбрал себе в адъютанты ротмистра Кирилла Татищева. Тот был польщен, хотя во дворец и не рвался. Правда, это имело и негативное следствие – Татищев переселился в Зимний и часто стал сталкиваться с государем. Не то, чтобы Никсу это было неприятно, скорее немного напрягало, ибо он постоянно чувствовал напряжение в Кире. Отговорить же сына Ник не пытался, зная, что его отпрыск порой бывает через чур упрямым, да и потом, его выбор адъютанта уж больно пугал Никса. Он начинал бояться, что может выплыть нечто, чего он совершенно не хотел. Тем временем Транссиб еще не был завершен, но император решил проехать по нему до небольшой станции на реке Обь, осмотреть свою бескрайнюю империю. Конечно, визит выходил половинчатый, но Никсу очень хотелось осмотреть свое детище. Мари осталась в столице. Она немного приболела, кроме того, ей не очень хотелось трястись в поезде месяц. За старшего оставался Алекс. Никс немного опасался вывертов наследника, еще более опасного влияния консерваторов. Но, Судейкин заверил, что все под контролем, Зуев заверил, что рабочие на дыбы встанут, еже ли чего. А чтобы власть сковырнуть было еще сложнее, премьер Гейден удумал хитрость – внес на рассмотрение Думы закон о минимальной плате за наемный труд. По нему, закону, устанавливалась сумма, менее которой нельзя платить не только рабочему, но и крестьянину. И оттого, вдоль всей дороги государя встречали толпы благодарных подданных. Те, по своей наивности думали, что закон уже принят, и одного реакционера, который заявил, что ничего такого не будет, просто подняли на вилы. Конечно, убийц арестовали, но консерваторы были вынуждены затаиться, так как неожиданно выяснилось, что солдаты многих полков стали роптать – кто-то пустил дикий слух, мол, их пошлют мужиков стрелять. Армия была не рекрутская, призывная, а из кого призывались – из тех же рабочих и крестьян. А они отслужили и на дембель, вновь к простой работе, так что это волновало многих. Военному министру пришлось потеть и объясняться. Но Никса это волновало мало. Он с Тошей покатил по стране. А она и впрямь была необъятная. Бесконечные леса, переходящие в такие же бескрайние степи. Широченные реки, и чем дальше, тем шире они становились. Тошка был идеальным спутником. Молодой двадцатилетний красавец, высокий, спортивный. Его любили все. У барышень его фотопортреты были самым ходовым товаром. Он знал, как разрядить обстановку, сыпал шутками. Из Москвы император выехал 11 мая 1891 года и через две недели достиг Челябинска. Такое долгое время потребовалось только оттого, что на крупных станциях следовали долгие остановки, встречи, осмотры достопримечательностей, смотры войск. После Москвы большими остановками были Нижний, Казань, Самара, тут перебрались на другой берег Волги, а дальше Уфа и, собственно, Челябинск. Именно отсюда и шли новые пути. Останавливались во многих маленьких городках – Кургане и Петропавловске, большая остановка была в Омске, где они пересекли Иртыш. А дальше на восемьсот верст только маленькие полустаночки. На берегу Оби путешественников ждал радушный прием, общение с переселенцами, восторг от того, что они видят государя. Там, по инициативе одного рабочего, Никс присвоил свое имя этому поселку – Новониколаевск. Все были в восторге. Путешественники проехали далее верст двести по сибирскому тракту, пообщались со строителями и повернули обратно. Увы, но преодолеть следующие три тысячи верст было под силу только каторжникам. Но и тут, по мере продвижения железной дороги становилось совершенно ясно – рельсы вдыхали жизнь в этот бескрайний и пустынный регион. Без нее было бы совсем плохо. Никс чувствовал себя неважно. Спина редко давала о себе знать, но он просто стал чувствовать себя старым. Ему шел сорок восьмой год. Может, в XXI веке этот не возраст, но тут это означало почтенный этап жизни, за которым начинается угасание. Это было очень печально и конечно, не воодушевляло. Так вот, однажды вечером, когда они ехали по бескрайней тайге, в его кабинет вошел Тоша. Здесь нужно сказать, что Никс ехал в специальном вагоне. Одна его половина была салоном, где немногочисленная свита собиралась вечерами. Вторая часть состояла из двух купе – кабинета и спальни, плюс, небольшой туалет. И вот Никс сидел в кабинете и читал телеграммы, полученные из столицы, от наследника, министров. - Я тебе не помешаю? – спросил Тоша. - Конечно, нет, - спокойно ответил Никс, не вынимая сигары изо рта. В молодости он курил сигареты, но после сорока, по совету лейб-медика, перешел на сигары. Это было и немного полезней, да и выглядел с ней он солиднее. - Заходи, - произнес Тоша куда-то в салон и в кабинет вошел Кир, совершенно смущенный. Никс немного напрягся. - Па, послушай. Я не дурак, многое вижу. Мой принцип прост – счастья в этом мире слишком мало, чтобы им разбрасываться. А потому я убежден, что ты и Кир должны быть вместе. Кир покраснел как рак, государь побледнел. - Я догадываюсь, что вы разругались из-за парламента. Но это же глупо. Вы ведёте себя, как какие-то политиканы, которые делят насест в своей фракции – до тупости принципиальные и нетерпимые. Если у вас что-то еще осталось, то, ради Бога, не похерьте из-за принципов, - он внимательно посмотрел на мужчин, хлопнул себя по коленям. – Ладно, я пошел спать, а вы бы поговорили, хотя бы… Тошка вышел, прикрыв за собой дверь. Вначале они сидел молча. Кир старался не смотреть на Никса. - Я… я считаю, что парламент… это чудовищная ошибка… - Но ведь все идет хорошо, - возразил Никс. - А без него, что, было бы хуже? – вяло спросил Кир. - Взгляни сюда, - произнес император, и Кир наконец посмотрел на Никса. Но тот показывал на небольшую лампу с красноватым абажуром. – Когда-то под этим красным стеклом стояли бы свечи. Потом их заменили на керосиновую лампу, ими и теперь многие пользуются. Но их век сочтен. Вот эта, электрическая, светит и лучше, светлее, и она экономичнее. У тебя в купе точно такие же… - Да, но как… - начал было Кир. - Ты ими пользуешься и даже не задумываешься, ты не протестуешь, ты не кричишь, верните нам сальные свечи. Ты не хочешь писать гусиным пером, тебя устраивает нынешние, стальные. Это все называют прогрессом, пусть и техническим. Парламент, это точно такой же прогресс, только социальный. И он ничуть не хуже технического, хотя шуму больше. Впрочем, я еще, пусть и смутно, помню вопли против железной дороги, мол, она не нужна, зачем. А теперь? Что, кто-то от нее откажется? Нет! - Мне кажется, это разные вещи, - заметил Кир. - Ой ли? – Никс покачал головой. – У нас есть такая поговорка – одна голова хорошо, две лучше. Я человек, и все человеческое мне не чуждо, включая ошибки. Я старею, глаз замыливается. Так пусть парламент, где столько дельных людей, обсуждает важные вопросы. - А они дельные? - А я глупый? - Нет, - тут же ответил Никс. - Так отчего они все глупы. Да, пока им не хватает кругозора, опыта, но заметь, парламенту и двух лет нет, а он очень даже уже вполне деятельный – учится… В тот вечер между ними ничего не было. Они не спорили, просто разговаривали. Утром, после завтрака, Никс позвал к себе Тошку. - Я… я даже не знаю, что и сказать… - Па, я просто хочу, чтобы вы, и ты, и ма, были счастливы. - Но, это… - он не смог выговорить, запнулся, покраснел. - Ты помнишь Олега Цицианова? - Вы играли в детстве? - Вот. Он тоже любит мужчин. Мы с ним целовались,.. – у Никса глаза так и округлились. – Нет-нет, между нами ничего такого не было, просто… я не думаю, что в таком кто-то виноват. Я не думаю, что это повод относиться к людям как-то иначе. Он очень мил и заботливый. А ты вообще, лучший отец на свете, - при этих словах у Никс в носу так и защипала, он еле сдержался, чтобы не расплакаться. - Но ты… сам… - Я же говорил, счастья слишком мало, чтобы им разбрасываться. И потом, я надеюсь, что ты поймешь и меня… - В каком смысле? – Никс насторожился. - Ну, пока я и сам не знаю, но, мало ли, - и он лукаво улыбнулся. 102 Только на обратном пути Кир решился заглянуть к императору. Днем, когда тот находился у себя в кабинете, на редкость уютном помещении. - Ваше Величество, - начал он. – Могу ли я рассчитывать на вашу благосклонность? - Почему нет, - спокойно ответил Никс. - Нет, возможно, я не точно выразился. Я имею в виду наши отношения, такие же откровенные, как некогда? Никс переваривал сказанное. Он быстро понимал смысл. - Да. Да, я готов. - Могу… могу ли я сегодня… - неуверенно произнес Кир. - Конечно, - спокойно ответил Никс, а у самого все в душе так и запело. И в самом деле, вечером, когда практически все в поезде отошли ко сну, дверь кабинета Никса распахнулась. Кир вошел в едва освещенную комнату, но государя там не увидел. Зато дверь в спальню была чуть приоткрыта и оттуда струилась тоненькая полоска света. Немного робея, Кир вошел в спальню. Там царил полумрак, но фигура императора была видна прекрасна. Он сидел на довольно широком диване в халате и пристально смотрел на вошедшего. Кир опустился на колени и распахнул полы темно-синего бархатного халата. Никс был совершенно нагой. Его пенис, полувозбужденный, возлежал на бедре. Кир обхватил его рукой и несколько раз проскользил по шелковистой коже. Член на глазах становился тверже. С вершины розовой головки покатилась прозрачная капля. Кир нагнулся и подхватил ее кончиком языка. Никс громко выдохнул. Томиться у Кира сил не было. Не раздумывая, он обхватил головку губами и стал скользить по ней, немного неспешно, зато губы его плотно обхватили сочное навершие и приятно сдавливали этот центр наслаждения, у Никса аж перехватило дыхание. Он жадно сглатывал слюну. По всему его телу стала пробегать сладостная судорога, он стал сильнее прежнего втягивать свой плотный, но не обвисший живот. Кир скользил губами по железному скипетру императора, а сам любовался его телом. Это было прекрасное тело мужчины. И пусть оно утратило юношескую легкость, пусть его талия не так тонка, зато плечи столь же натренированные, зато руки сильны и тот самый живот плотный от натренированности. Никс просто блаженствовал. Его нежные пальца ласкали коротко стриженную голову мужчины. Никс солгал бы, сказав, что ему не нравятся молоденькие парни. Но в Кире была своя, невероятно притягательная сила. Он был не просто красив, в нем чувствовалась сила. Ему нравилось ласкать его сильные плечи, хорошо развитую грудь, покрытую коротенькими волосками, нравилось теребить набухшие соски. Кир с удовольствием скользил по пенису губами. Иногда он прижимал язычок и тогда начинал растирать уздечку и Никс постанывал. Ему нравилось теребить эту важную зону пениса, и тут же получать восторженный отклик. Он мог с удовольствием покрывать поцелуями железный ствол, проводя кончиком язычка по члену, вдоль уретры. Никс просто млел. Все его тело наполнялось приятным теплом, тягучим, словно сироп. Его пенис уже изнывал от удовольствия, а сладострастие волнами накатывало и с каждой новой волной становилось все сильнее. Он наслаждался каждой секундой этого соития, но сопротивляться было все сложнее, и когда он почувствовал, что ураган страсти усиливается, то только и сумел прошептать: «Сейчас!». Кир ждал этого момента, он плотнее обхватил пенис губами и капли спермы полетели ему в горло. Он быстро сглатывал, ни одна капля не просочилась по стволу к мошонке. Еще какое-то время он вылизывал сочное навершие члена, пока тот не ослаб. - Вставай, - прошептал Никс. Ему тоже не терпелось вкусить, но… Кир только залез к нему на колени и приник к губам. Пусть это и не было тем, чего он желал, но поцелуй был страстным и долгим. Вскоре Кир удалился к себе в купе, а император мирно лег спать. 103 Никс и Мари, а так же Алекс стояли на небольшой станции в Гродненской губернии. У государя было приподнятое настроение. Он вообще вернулся в прошлом году из Сибири словно отдохнувший. Возраст, будто приливная волна, на него то накатывал, то отступал. И лишь единицы знали, что является тому причиной. Но теперь, в Беловежье, он не просто отдыхал всей семьей, но и ждал высоких гостей. Те должны были прибыть с минуты на минуту. Алекс стоял рядом, между матерью и им. Их отношения не улучшились. Они были подчеркнуто вежливые, но формальные. Его бородка-эспаньолка уже оформилась и теперь красиво обрамляла лицо. В этом он так же слегка фрондировал отцу, который всю жизнь носил щеголеватые усы. Алекс мило шутил с отцом, но своего мнения о парламенте не изменил. Вдалеке раздался пронзительное завывание паровоза. - Думаю, минут через десять будут тут, - заметил Никс. - Я не уверен, что эта идея лучше той, что с парламентом… - Алекс, - резко заметила императрица. Она не любила эту ершистость сына, а потому отошла к стоявшей чуть поодаль фрейлине. - Виктория милая девушка. Кроме того, тебе и в самом деле пора жениться. Я в твоем возрасте уже был отцом, - заметил Никс. - Полагаю, она должна мне хоть чуточку понравиться? – язвительно спросил Алекс. - Ты разве забыл ее фото. И потом, это хорошая партия. Она дочь короля, да еще какой страны! - Помниться, пока что он принц Уэльский, - заметил цесаревич. - Ну, не ворчи. Он скоро станет королем. - Ты в этом уверен, или старушка его переживет? - Конечно, станет. - Такая уверенность, - заметил сын. И видя сардоническую улыбку отца, добавил. - Ты еще назови дату. - Пожалуйста – 22 января 1901 года. Запиши, а то забудешь. - Ого! Как смело. Знаешь, если ты угадаешь, я сниму перед тобой шляпу, вернее, картуз. - А без этого никак? – ухмыльнулся император... 104 - Какая красота, - заметила принцесса Уэльская, рассматривая идиллические пейзажи за окнами царского поезда. - А тебе Вики, нравится? – спросил принц, находясь в прекрасном расположении духа. Молодая девушка, очень милая с чуть островатым носом, который ее, впрочем, совершенно не портил, улыбнулась. - Тут просто рай, не жаркий и тропический, а самый обычный. - И, между прочим, это все может стать твоим, - дамы устремили свои взоры на упитанного господина, одетого с иголочки. Но взор дам был разный. Дама в возрасте взглянула недовольно, молодая особа чуть стыдливо, но легкая улыбка коснулась ее губ. - Вики еще рано думать о браке, - заметила принцесса Уэльская. Ее супруг промолчал, хотя девушке уже шел двадцать третий год, и она могла быть сочтена старой девой. Да, его супруга была несколько эгоистичной, она нуждалась в дочери компаньонки. Впрочем, ни одной из двух оставшихся незамужних дочерей эта участь не улыбалась. Хотя, Мод она грозила в меньшей степени, из-за ее колючего характера. Поезд подъехал к небольшой деревянной станции, и пассажиры вышли на перрон. Встреча была теплой. Никс опасался за сына, но Алекс вел себя безукоризненно. Сев в экипажи, они направились в роскошную деревянную резиденцию Спала. Там гости могли расположиться и отдохнуть. Еще при подготовке визита решили, что на оленей Альберт-Эдуард сможет поохотиться и у себя, в Шотландии. Тут же требовалось нечто интереснее, а потому подготовили несколько медведей, отъевшихся на спецхарчах кабанов и парочку бизонов. Этот визит был полезен не только в матримониальных планах, но и внешнеполитических. Гейден, в отличие от своего предшественника, сторонником Германии не был, наоборот, испытывал некоторую зависть-боязнь по отношению к мощной центральной державе, а потому предпочитал налаживать отношения с Британией. У него были поистине наполеоновские планы – захватить Царьград. Но, для этого, требовалось если не согласие, то хотя бы нейтралитет Британии. Это было не так уж и сложно. Османы стремительно забывали бывших радетелей, более тяготили к Германии. Да и потом, изменилась ситуация и проливы перестали играть уж столь большую роль. Разумеется, Никс ни о чем таком говорить не собирался, хотя его и просили прозондировать почву. Нужно было женить сына. Парень не мог оставаться холостяком, иначе трон, того и гляди перейдет к этому глупому Ники. Сашу Никс уже не брал в расчет… 105 Кавказ опять становился болевой точкой империи. И все из-за наместника. Саша решил продемонстрировать свою инакость, благотворность твердой руки, но как часто бывает с не очень умными людьми, не понял, что это делать нужно лишь тогда, когда нужно и там, где это требуется. Он же начал любое недовольство давить силой, и не просто силой, а жестокой. Стоило горстке рабочих немного побастовать, как туда тут же направляли войска, а те просто расстреливали «бунтовщиков». Петербург реагировал нервно, но и царь, и его премьер видели, что все консерваторы с умилением и надеждой взирают на великого князя. А потому, писали письма, просили, даже требовали, это делал Никс лично, но ничего не помогало. И вот, 11 ноября 1891 года в карету наместника метнули бомбу. Карете сильно повредили колесо, она накренилась. По счастью, других террористов поблизости не оказалось. Того, 27-летнего Ивана Ованесяна зарубили на месте казаки из конвоя. На Сашу это подействовало еще хуже. Он начал пить больше, дольше, тяжелее. Но тяжелее становились и его действия. Возвращаясь из Сибири, братья встретились в Новочеркасске, столице Области Войска Донского. Никс потом не раз жалел о выборе места. Глупые петухи с нескрываемым восторгом встретили Александра и формально радостно государя. А Саше того и нужно было. Он еще более уверился, что все делает правильно. То, что в столице рабочие чуть было не разгромили его дворец на Мойке, это пол беды. Ущерб невелик, да и восстановить пара пустяков. Хуже было то, что на Кавказе начинало полыхать пламя войны. Никс догадывался, что Владимир, формальный главнокомандующий армией слегка смягчает сведения, идущие по его ведомству. Он понимал, что местные администрации находятся под полной пятой наместника. Саша, или как его прозвали на Кавказе - «Кровавый боров», вызывал всеобщую ненависть и революционизировал не только свой край, но и остальную страну. Одним словом, все против чего Никс так сильно боролся, побеждало. Не понятна была и роль Судейкина. На словах он был за императора и против революции, но… то ли не хотел, то ли не мог что-либо сделать. Пришлось посылать на Кавказ войска. Никс был против, но Владимир настаивал и продавил решение – нагнать туда казаков. Это было самое страшное, что могло приключиться. Казаки шли как танки, которых еще не было, жестко сминая все и всех на своем пути. Но порождали они не страх и смирение, а ненависть. Полилась кровь простых обывателей, которых резали просто так, в отместку. Кавказ некогда не был совершенно спокойным, ну, или спокойным, как остальная Россия. Однако туда ехали служить и жить без боязни. Но когда твоим близким отрезают головы по какому-то совершенно изуверски-варварскому обычаю, люди только сильнее ненавидят. Казаки еще свирепее расправлялись со всеми, кого считали террористами, те начинали убивать детей. И не было конца и края этой истории. Никс направил Саше очень жесткую телеграмму – в феврале 1893 года свадьба Алекса и Виктории Британской. Или уйди с поста, или замири, но чтобы на это время в империи было тихо. Не то, чтобы Саша подчинился, скорее он просто самоустранился. И в Петербург не поехал, и на Кавказе поубавил пыл. 106 Грандиозная свадьба прошла в Зимнем дворце 11 февраля 1893 года. Собралась тьма родственником. Практически все британские, практически все свои. Не было Саши и королевы Виктории. И, пожалуй, никто не расстроился их отсутствию. Мировая пресса не собиралась не замечать того ужаса, что творили русские, но в частной беседе с принцем Уэльским Никс заметил, что летом собирается решить вопрос с братом. Новоиспеченная великая княгиня цесаревна Виктория Федоровна шествовала по парадным залам дворца, провожаемая под венец тысячами восторженных взоров. Посреди этого ада, Никс просто радовался, что его сын и наследник женится. Тошка же был для брака еще немного юн, но уже вовсю крутил романы, вот только не с юными барышнями, а с красивыми замужними дамами. Это нервировало отца, но император предпочитал действовать поочередно. Вопросы нужно решать поэтапно. Молодые поселились в Аничковом дворце. Более десяти лет назад, съезжая оттуда, Никс велел дворец поддерживать в порядке. Пару раз туда селили многочисленных гостей. И вот теперь этот дворец опять становился резиденцией наследника. Покои были обновлены, личные апартаменты были отделаны по последнему слову моды и техники – в них появились ванные с водопроводами. Такого еще не было даже в Зимнем дворце. Наконец, в марте Никс, согласовав это с кабинетом, назначил своего зятя, Георга Ольденбургского генерал-губернатором Финляндии. Он мог быть спокоен за этого рассудительного до ужаса немца, что тот не устроит ничего безумного. Олюшка тоже была счастлива. Ей нравилось плавать в финских шхерах, так что она оказывалась в привычном для себя мире. Вопрос же с Сашей решался сложно. Даже Владимир с Сергеем, главные реакционеры, были вынуждены признать, что их брат перебирает, и основательно. В мае месяце впервые никак не удалось укомплектовать новые казачьи отряды для «замирения» Кавказа. Уж больно много погибших, уж больно жестокими оказывались горцы. Но и придумать новое правильное решение братья просто не смоги. При этом война на Кавказе усилилась. Полыхала Чечня и Дагестан. Там восставал из праха призрак газавата. Люди оттуда бежали, банки громили только так, страна могла оказаться просто в кровавой дыре. Поговорить с братом отрядили Сергея. Никто не знал, о чем они толковали, только бес толку. Саша упорствовал, убеждая, что только сильная рука может держать Русь в повиновении. Решение пришло аккурат после торжества. На аудиенции у государя был Судейкин. Чуть погрузневший и чуть вальяжный, оказалось, соображал он так же резво, как и прежде. - Государь, с Кавказом, а вернее, Его Высочеством надо что-то делать, - заметил он. - Да, - грустно заметил Никс. – Мы с братьями все время над этим думаем, но, увы, пока ничего не решили. - Да, но война там разгорается, еще сильнее, чем прежде… - И не напоминайте, - Никс скривился, словно у него болят зубы. - Ваше Величество. Позвольте мне быть откровенным. Я… я предлагаю решить проблему раз и навсегда – устранить вашего брата. - Устранить! – Никс не верил своим ушам. – Как это?! - Ну, у меня есть несколько реалистичных вариантов. Все будет выглядеть, как месть народа… признаю, план жесткий, но и ситуация там не приведи господи… А так, проблема будет решена, и ваши братья поостерегутся совершать активные действия. - Но если его просто вернуть в столицу? - И тогда Александр Александрович будет мутить воду тут, того и гляди вызовет восстание петербургских рабочих. - Но Саша… - Никс вспомнил юность, вспомнил, как они общались, дружили… решиться на такое было очень сложно. Никс не признался бы, но тогда, при взрыве бомбы на долю секунды пожалел, что его брат уцелел. Однако одно дело сокровенные мысли, совсем иное отдать приказ. – Я… я не могу… мне… мне нужно время… это очень тяжело… Никс находился в крайне тяжелом состоянии. Какой вариант выбрать? Поди, узнай. Но что-то делать нужно. Его двоюродный дед поднял руку на отца во имя блага державы. Правда, потом он не знал душевного покоя. Никс не представлял, как Саше спится после всего, что он творил. Но это было второстепенным. Главным стал выбор между личным душевным комфортом и благом государства. Да, Судейкин все рассчитал правильно. Свадьба цесаревича отгремела, теперь можно было и похороны учинить, благо траур не помешал бы. И все-таки, это было не по-христиански. И даже на фоне очередного взрыва насилия Никс так и не решался на что-то важное. За него все решили другие… Вернее, то был ружейный выстрел. Стрелок засел высоко на крыше здания и в момент смотра войск, сразил наместника. Судейкин от всего открещивался. Его планы, де, были другие, это, мол, революционеры. Никс ему не верил, по крайней мере, до конца. Реакция столичной публики была и того гаже – радость. То, что либералы выдохнули с облегчением, было понятно. То, что в рабочих слободах люди закатили праздники, было логично, хоть и неприятно. Но радовались и консерваторы. Эта публика как-то быстро смекнула, что вместо торжества сильной руки пред ними всё отчетливее встает призрак социализма и анархии, что стали с нетерпением ждать, кто их избавит от вчерашнего кумира. И Катков, и Суворин, и даже закадычный друг Саши, Мещерский, все демонстративно скорбели формально, только казенные, соответствующие моменту слова, никакой душевной теплоты. Мало того, они в открытую стали рассуждать о кандидатуре нового наместника, для «врачевания ран». Мещерский, хоть и с уважением, но прямо рекомендовал государю несколько персон. Похороны Саши для Никса были невероятно тяжелыми. Он чувствовал свою вину за то, что случилось. Мини была раздавлена горем, Ники шел за гробом отца, словно пришибленный и очень задумчивый. А на поминальном обеде он подошел к дяде. - Дядюшка, можно на пару слов? – спросил он. - Конечно Ники. Чем бы ты хотел заняться? - О, это после… - начал племянник. – Дядюшка. Я хочу жениться. На Аликс Гессенской, сестре дяди Сергея… - Сестра Эллы? – вполне искренне удивился Никс. Его не удивил выбор невесты. Его удивила поспешность, с которой Ники решил поднять этот вопрос. - Мама, она немного против этого союза. Полагаю, если ты ей скажешь, что так нужно, она согласится. - Она примет твой выбор, в любом случае, ты уже взрослый. Но… ты прав, я с ней переговорю. Помогу принять это как есть. Кроме того, Никс прекрасно был осведомлен о взаимных чувствах Ксении, старшей дочери Саши и Сандро, сына дяди Миши. О самой свадьбе пока не говорили, но все именно к этому и шло. Разговор с Мини был тяжелый. Нет, она стоически переносила горе. Никс подозревал, что последние несколько лет подточили ее любовь к супругу. Но она совсем не желала видеть невесткой немецкую принцессу. Никс убеждал невестку, что это не такой уж и ужасный выбор, что все будет хорошо. Но… у Мини не сложились отношения и с Эллой. Пусть и не очень высокая, красивая Елизавета Федоровна, была не просто очень сдержанной, невероятно холодной. В ней словно отсутствовало душевное тепло. Сергей не жаловался, любил ее, по крайней мере, так он описывал свои чувства в письмах. Но детей у них не было. Впрочем, Сергей воспитывал племянников Марию и Дмитрий, детей своего непутевого брата Павла. В 1889 году Павел женился на кузине, дочери королевы Греции Ольги, Александре. Никс выкупил у наследников барона Штиглица, известного финансиста времен отца, особняк на Английской набережной. Сначала у пары родилась дочь, Мария, потом сын Дмитрий. Вот после этих-то родов Александра Георгиевна и умерла. Павел погрузился в траур и укатил на Ривьеру, там страдалось лучше. Детей взял на воспитание Сергей. Братья не принимали поведение брата, но и осуждать не спешили. Так вот, Элла от воспитания практически самоустранилась. Двойная свадьба состоялась в апреле 1894 года. Первое время внушительное семейство обитало в Александровском дворце на Мойке. Но очень быстро дядя Миша выкупил у своего непутевого второго сына недостроенный дворец на Адмиралтейской набережной и передал его Сандро с Ксенией. Никс же с Элис, так в семье стали называть Александру Федоровну, разместились как главные владельцы отцовского дворца на Мойке. И тут начались склоки. Уж больно властной оказалась Элис, и уж больно себялюбивой оказалась Мини. - Дорогой. Там идет просто война, - заметила Мари. - Господи, что это за семейка… они что, без сражений уже не представляют себе жизни? - Может и так. Ники тряпка. Элис им помыкает, это же очевидно. Нам нужно пригласить Мини к себе. - Нет, - твердо ответил Никс. - Но, дорогой! Я ей обещала решить проблему! - Ну не за наш же счет! - Не сердись, - заметила супруга примирительным тоном. – Хорошо, пусть не Зимний, но ведь есть же вариант. Вариант и в самом деле был. Еще в 1890 году Никс выкупил у царя Константина II Мраморный дворец. Семейство крепко обосновалось в Болгарии, русские дивизии служили дополнительной гарантией безопасности, так что Константиновичам дворец в Петербурге был не нужен, а его содержание было очень обременительным. Никс какое-то время думал, не предоставить ли его под резиденцию Тоши? Но выходило слишком накладно для его младшего сына. Надо было признать – времена огромных дворцов прошли, оставив приятно-горькое послевкусие. Вот потому Никс и повелел привести дворец в порядок, оборудовать там, на втором этаже внушительную «квартиру» для Мини и ее младших детей. Тут надо заметить, что Мраморный дворец не становился ее целиком. Мало того, на первом этаже Никс приказал разместить «квартиру» для Тоши. Младший сын императора тяготился жильем в родительском доме и постоянного говорил о своем. Было понятно, что в ближайшие годы сын не женится, а потому это вполне приемлемый вариант. Кроме того, Мини и Тоша могли жить в этом огромном дворце практически не встречаясь. А тут еще и дополнительное и очень волнительное известие – Вики ожидала первенца. Да, они с Мари уже были дедом и бабушкой для троих внуков, но то дети Олюшки, им не предполагалось править. Иное дело дети Алекса, цесаревича. И чем ближе был срок родов, тем все более нервозным становилось ожидание, прямо как тогда, в 1868, когда и родился Алекс. Потому, когда в апреле на свет появилась девочка, Никс даже обрадовался. Девочку нарекли Еленой, в честь византийской императрицы Елены, матери Константина Великого, а тетка цесаревны, британская принцесса Елена стала одной из ее крестных. Одним словом, жизнь стала налаживаться. 107 В первых числах нового столетия Никс захворал. В принципе, ничего необычного, так, простая простуда, хотя температура и поднялась. Он лежал на широком кожаном диване в кабинете, за ширмой, и впервые пожалел о такой аскез. Ему уже пятьдесят семь, он совсем не юн, здоровье еще есть, но надолго его не хватит. Он вообще заметил, как стал ипохондриком, особенно когда болел. Делами он не занимался – все бремя переложил на плечи Алекса, пусть привыкает, тем более это на время. И вроде бы – лежи и отдыхай, но мысли роились у него в голове не веселые. Он тут подсчитал, что в девятнадцатом веке, а другого времени для анализа не было, государи правили в среднем по четверть века. Двоюродный дед, Александр I – двадцать четыре года. Дед, Николай I тридцать. Отец, Александр II практически ровно двадцать пять. Сам Никс вот-вот должен был отпраздновать двадцатилетие правления. То есть, время поджимало. Не лучше было и с возрастом монархов. Александр I прожил 48, дед 59. Отец не полных шестьдесят три. Так что и тут Никс подбирался к финалу своей жизни. Это открытие было неожиданным и неприятным. Но не менее неприятной была ситуация и в политике. Нет-нет, положение в империи как никогда было прекрасным, стабильным. Рост экономики был нереально высоким. Тут все в порядке. Беда пришла откуда не ждали. Консерваторы, потерпев крушение надежд с «сильной рукой» с Кавказа, разочаровались и в своем лидере – глупом фате, который скорее вредил. Именно потому на выборах консерваторы были там, где и прежде, даже хуже. Уж на что у трудовиков позиции шаткие, а избирательная база узкой, но и они увеличивали представительство в Думе. И тут у консерваторов появился новый лидер. Им оказался Петр Дурново. Петр Николаевич долгое время шел по линии МВД. Как и многие госслужащие, он воспринял Конституцию, а теперь так, с большой буквы, именовали введение и конституции и парламента, без энтузиазма, тем более что она закрывало им путь к дальнейшему пребыванию во главе министерства внутренних дел. Никс установил в каждом ведомстве пост непременного секретаря, в ранге товарища министра. И вот Дурново поработал там, а потом, лет этак пять назад вышел в отставку, отказавшись от практически гарантированного места в Государственном Совете. Он пошел в политику. Стремительно взлетев на общеимперский уровень Консервативной партии, жестко призывая обновить ее, под лозунгом – места в Думе не скамейка для отдыха в парке. И его поддержали. И он легко скинул прежнего лидера. И вот теперь впереди маячили выборы в Думу, и Дурново шел к ним не под лозунгом «Долой конституцию!», а «Предоставить избирательное право женщина!». Для многих это было необычно, даже рискованно. Но вот в Англии Солсбери увеличил число избирателей и уже двадцать лет правит страной. Тем более что право голоса должны были получить не все женщины, а лишь владевшие соответственным имуществом. И самое ужасное, это нравилось обществу. Конечно, тут сошлось многое. Люди устали от Либеральной партии, двенадцать лет у власти это не шутка, да и граф Гейден постарел, десять лет власти сделали его самоуверенным. Уже на последних выборах они немного потеряли. Теперь поражение выглядело практически неизбежным. Но ныне Никс не мог положиться и на Трудовую партию. Ее лидера, Зуева, два года назад разбил паралич. Не сильный, он и ходил, и говорил, но последнее делал невнятно, а так рабочих не обольстить. Никс Зуева не оставил, предоставил место в Госсовете, присвоил тайного советник и наградил Александром Невским. Там на новичка смотрели косо, но принимали. Теперь там таких, политиков, год от года прибавлялось. Одним словом, Никс лежал и страдал. Ему было грустно. Он жалел себя и, самое главное, не знал, что со всем этим делать. И тут в кабинет ворвался Алекс. Вид у него был всклокоченный. Трясущимися руками он протягивал телеграмму. Едва сын вбежал в комнату, Никс решил, что что-то с Мари, и теперь просто недоумевал. Это была телеграмма от посла в Лондоне. «Королева при смерти. Все собрались в Осборне. Прибыл кайзер. Буду информировать далее». Никс немного удивился, возможно, оттого что все еще был не здоров. - И что? – удивился он. – Ей восемьдесят два, возраст почтенный… - Ты знал!? – не то спросил, не то утверждал Алекс. - В каком смысле? – Никс удивился, но быстро вспомнил о своем «пророчестве», сделанному сыну, дабы заслужить его лояльность. - Тогда, в Беловежье, ты сказал… - Да, - немного растерянно произнес Никс. - Ты знал?! - Ну… - Никс не знал, что и сказать, правду – не поверит, солгать, так не подготовился… - Да, я знал, в целом. Это, без сомнения можно назвать и так… - Откуда? – Алекс был шокирован. – И… что еще тебе известно? - Всего я сказать не могу, не спрашивай. Одно я знаю точно – всеми своими действиями я боролся со страшной революцией, которая разразится от нашей тупости и самодовольства. Мы не имеем права на ослепленность властью. Конечно, мы уже многое сделали, но… надо держать ухо востро. - Но разве она неизбежна? – Алекс был слегка шокирован. - Увы, да. Наш человек соединяет в себе несколько совершенно безумных начал. Он дикий фантазер. Ему нравится мечтать о несбыточном. При этом даже научное творчество ему свойственно воспринимать как святое писание и так же абсолютизировать. Он превращается в слепого фанатика-инквизитора. У каждого свой бзик, но он есть. Второе безумное начало – справедливость. О ней говорят все. Проблема лишь в том, что справедливость у всякого своя, но именно ее все и добиваются. И справедливость подкреплена их новым Писанием. Это превращает людей в жертв Вавилонского столпотворения. То, что они говорят на одном языке, делает ситуацию еще более нетерпимой, ибо они не могут разойтись в разные стороны, они начинаю навязывать свою справедливость друг дружке, навязывать силой... - Но… прости, но, не было ли ошибкой введение парламента? - Это было правильно, хоть и рискованно. Это всего лишь болезнь роста. Так, всякий подросток уверен, что он все знает. И только к седым вискам, ты понимаешь, как сложен мир и как многого ты не понимаешь. Увы, некоторые и в старости сохраняют упрямство. Оно лечится. Лечится реальным парламентом, реальной жизнью и временем. - Хорошо. А… что еще ты знаешь? – с внутренним ужасом просил Алекс. - Практически ничего. Но это и неважно. Я живу, я смотрю, я учусь, я думаю. И надеюсь, что результатом всего выше изложенного может быть взвешенная политика. Поздно вечером в кабинет быстрым шагом вошел личный секретарь государя Холстов. Он протянул телеграмму: «Королева умерла в Осборне». Так как государь сам был болен, то он тут же отправил на похороны Алекса и Вики, так как та доводилась не только внучкой скончавшейся королеве, но и дочерью только что вступившего на престол короля Эдуарда VII. 108 Увы, предвыборная компания, развернувшаяся летом внесла коррективы в планы императора. Наконец, была завершена основная работа по прокладке Транссиба. И Никс с семьей решил проехать по ней. Но… Дурново стал громко протестовать – это мол, реклама достижений либералов. Ведь при них большей частью шло строительство, им в немалой степени страна обязана этой важной магистралью. Никс был задет, он готовился к битве. Но тут, на приеме в благородном собрании цесаревич произнес небольшую речь. - Как занятно, что господин Дурново пламенный монархист. Ведь будь он таковым, то непременно вспомнил бы, как мой отец, наш государь, предложил этот проект, и как защищал его. Слова господина Дурново как минимум несправедливы… Ну а пресса тут же добавила, что и лживы. Причем Катков и Мещерский встали к лидеру консерваторов в жесткую оппозицию. Дурново тут же покаялся за речь-экспромт, тут же признал заслуги императора, но все равно попросил воздержаться от вояжа по Транссибу. Как не парадоксально, не менее цесаревича возмущались Владимир и Сергей. Двадцатилетие правления императора отметили торжественно. Второго марта на Дворцовой площади состоялся торжественный развод войск. Было еще холодно, потому все стояли в шинелях. Кроме того, в Казанском соборе состоялась благодарственная служба. Ну а накануне был освящен храм Воскресения Христова, который народ уже нарек храмом Спаса-на-крови. Внушительная церковь перекрывала набережную Екатерининского канал, так что небольшой кусок Михайловского сада отдали и под храм и дорогу. Внешне храм чем-то напоминал храм Василия Блаженного, но внутри был просторен и светел, а стены храма были покрыты мозаичными изображениями святых. Место гибели отца находилось под звонницей и сохранило как брусчатку, там и перила набережной. Никс, как и все в семье, молился об отце, внутренне спрашивая себя – все ли он сделал правильно, не оступился ли. Его тяготила история с братом, о чём он молился невероятно усердно, надеясь, что процветание его любимого государства важнее, и оно искупит его вину. Летом Никс отправился в Москву. Там в его честь дали несколько балов, и он принял участие в освящении памятника отцу в Кремле. Аккурат напротив Малого Николаевского дворца, где тот родился, возвели грандиозный монумент. Нижняя часть, массивная, красного кирпича, как и стены с башнями этой цитадели, была видна с Москвы-реки. С Ивановской площади же виделась огромная каменная сень с русскими мотивами, а под ней бронзовая скульптура покойного государя. Этот монумент, конечно, сильно напоминал лондонский исполинский памятник принцу Альберту. Только московский был раза в два меньше, не такой вычурный и многофигурный. По периметру площадки, где стоял монумент, шла крытая галерея, где на стенах имелись мозаичные изображения всех государей дома Романовых. Пять последних углублений для мозаик были свободными, мол, там поместят изображения последующих монархов. Изображение же НиколаяII было последним в ряду уже сделанных. Увы, это тоже было не оригинально. На дворце Саксонского короля имелся фриз, длинной в сотню метров, где изобразили всех монархов саксонских. И опять, в Москве сделали кое-что по скромнее, но зато свое, национальное. Вернувшись в столицу Никс присутствовал на освящении здания парламента. Двенадцать лет строительства и отделки, и огромное здание было готово. Конечно, это можно было бы сделать и перед началом сессии, но Никсу захотелось, чтобы кроме него в центре внимания оказался и премьер, чье будущее висело на волоске. Здание было в русском стиле, но в коричневато-бежевых тонах. Оно могло показаться немного нелепым, но таковы все большие здания. Вот хоть здание конгресса САША – ну где вы видели такие огромные античные здания, да еще с таким внушительным куполом. Подлинный смотрелся аутентичней, но менее пафосно. Или, где вы видали такие готические сооружения, как британский парламент. Но они стали привычными, привычным станет и это сооружение. Оно состояло как бы из трех частей – слева зал Государственного Совета, справа Государственной Думы. Оба помещения величественные, хотя и несколько темноватые в отделке, спасал огромный верхний свет. В центре же находился большой парадный зал для торжественного открытия парламента, нареченного Государственным Собранием. Практически все стены парадных залов были покрыты росписями на былинные сюжеты и сюжеты из русской истории. Рабочие кабинеты отделывались деревом, шелковыми тканями. Правда, большая часть узоров на потолке был крашенный под дерево гипс, многие каменные колонны – деревянные, изящно выкрашенные под камень. В некоторых залах было пустовато – это были места под портреты будущих деятелей российского государства. Великие князья, сопровождавшие Никса, были восхищены, хотя саму идею парламентаризма это поколение приняло хуже, чем молодежь, воспринимавшая парламент скорее спокойно, как неизбежное зло, а то и добро. 109 Выборы подтвердили худшие опасения Никса. Победила Консервативная партия и вскоре в Петровском зале Никс вручал государственную печать Петру Дурново. Тот так и светился от счастья, хотя Мещерский назвал этот день «концом истории России». Петр Николаевич был подчеркнуто вежлив, но совершенно спокоен. Государя он знал прекрасно, да и тот его хорошо. - Полагаю, вы разочарованы, - как можно мягче, заметил премьер. - Вовсе нет, - не менее спокойно возразил государь. – Я ждал этого момента, как самого закономерного. Только естественное течение событий могло привести вас к власти, а не я ли ратовал за него? И потом, было бы неправильно, как говориться, убрать одну тиранию, дабы насадить другую. - Согласен, хотя, возможно, вы не разделите мои убеждения. - Вы как будто хотите со мной поссориться? – спросил государь. - Вовсе нет, - спокойно ответил Дурново. – Скорее, мне хотелось бы, чтобы вы не испытывали на мой счет лишних иллюзий. - Смотря, что вы называете иллюзиями. - Я имею четкую программу действий. И полагая ее верной, получив мандат от народа, думаю претворить в жизнь. И потому я хотел бы, чтобы Ваше Величество учитывало это, ставя свою подпись под законами… или налагая на них вето. - Что ж, вы вполне откровенны. Тогда и мой черед. Я не стану подписывать только законы, отменяющие монархию и парламент, самые основы нашей жизни. Что же касается вашей политики, то да, вы получили большинство. Но, как я неустанно напоминал вашим предшественникам, большинство мест в Думе не означают полного большинства. Мой покойный брат этого понимать не желал. По счастью Илларион Иванович Воронцов-Дашков куда как более трезвомыслящий и он сумел замирить Кавказ. Полагаю, при всей своей убежденности, вы не хотите превращать Россию в тот большой Кавказ. - Да, но компромисс не всегда возможен, - с хищной улыбкой заметил Дурново. - Отчего же? – удивился Никс. - Взять хотя бы отмену крепостного права? Крестьяне получили землю, а что получили помещики, разве у них нет прав? - Что ж, вы не хуже моего знаете, что как раз помещики выиграли более всего. Они остались с землей, мы знаем, сколько от и без того скудных наделов было отрезано. Они оказались с деньгами, ибо многие получали крупные суммы, позволявшие им вложить капитал и жить достойно. А тот факт, что некоторые все прокутили уж точно не вина крестьян. - Но многие потеряли деньги, вложив их не туда. - Да, это так. Но если не считать того очевидного факта, что вложение денег, это всегда определенный риск, то вы должны согласиться, что многие помещики так вели свои дела, что были в долгах по самое горло. Так что вряд ли они неожиданно, невесть с чего, разбогатели. Все это время Дурново пристально смотрел на государя. - Вы практически марксист, - мягко улыбнувшись, заметил премьер. - Таково наше время. Каждая эпоха определяется своими идеями. Когда-то это были идеи Просвещения, вольтерьянство. Ныне это марксизм. Мы не спаслись от тех идей только потому, что полагались на высокие заборы, крепкие запоры да злых собак. Но, идеи как воздух, витают всюду, и вот уже на площади Каруселей рубят головы. Если мы не поймем марксизм, если мы не позаимствуем из него все полезное, то и наши головы полетят. Увы, невыученные уроки истории стоят очень дорого. Я пришлю вам «Капитал». - Не стоит. Я нашел экземпляр этой книги в кабинете моего предшественника. - Что ж, тогда пожелаю вам терпения, так как это чтение очень полезное, но и очень скучное. Дурново сдержано улыбнулся и покинул дворец. Никс же стал готовиться к худшему. Церемония открытия парламента состоялась по традиции в первое воскресенье октября. Сначала, в каретах, в Государственное Собрание приехали великие князья, имевшие там места, с супругами. Они выезжали из Зимнего дворца и тут же поворачивали на Миллионную, а потом, выехав в створ наплывного Троицкого моста, поворачивали и через всю площадь подъезжали к этой махине, въезжая в сквозную арку, под массивными сводами которой располагался царский вход. Слева и справа площади, вдоль ее кромок были выстроены гвардейские полки. Император с императрицей, цесаревич с цесаревной ехали отдельно, в двух роскошных лакированных экипажах с большими стеклами. Их торжественно сопровождали кавалергарды Лейб-гвардии Кавалергардского полка, просто по старшинству, как решил министр двора Рихтер. Государь и цесаревич были в парадных мундирах, императрица и цесаревна в русских платьях. Но на Марии Николаевне голубым потоком струилась Андреевская лента. И хотя всякий государь удостаивал подобной почести свою супругу в коронацию, но на большинстве придворных мероприятий та появлялась с Екатерининской лентой, однако сегодня был особый случай. Эта лента прекрасно сочеталась с синим придворным русским платьем. Поднявшись по парадной лестнице на второй этаж и пройдя через особый, императорский зал, императорская фамилия вошла в это сверхпарадное помещение. Слева от тронного места стояли Романовы. В первом ряду, с серебряной бородой, возвышался Михаил Николаевич и Антон Николаевич, Ольга и Георгий Петрович Ольденбургские, рядом Владимир и Мария Павловна, далее Сергей и Елизавета Федоровна. У самой стены стояли холостяк Алексей и вдовец Павел. И в последнем ряду виднелась фигура Александра Ольденбургского и его жены Евгении Максимилиановны, урожденной Лейхтенбергской. Слева от трона стояли министр двора граф Рихтер, личный секретарь государя граф Холстов. Гофмаршал, гофмейстер и церемониймейстер. А также несколько камер-пажей и камер-юнгфрин. Не садясь, кроме тронного кресла государя присесть тут вообще было не на что, император зачитал обращение к присутствующим, составленным из благих пожеланий, это от себя и несколько законодательных инициатив от правительства. После чего все исполнили гимн, и государь покинул парламент. Все, кажется, остались довольны торжественной церемонией, подчеркивавшей величие монарха и тем чувством лояльности, которое рождалось от лицезрения сего действа. 110 Правда, он не смог бы сказать, что в действительности хотел премьер. На первой аудиенции Никс посчитал того скрытым реакционером. В общем-то, это, скорее всего, было правдой. Но он привел с собой во власть плеяду молодых и неортодоксальных людей. Это и Василий Родзянко, ставший министром внутренних дел. Это и Николай Гучков, занявший пост министра финансов, и его брат, Александр, ставший министром юстиции. Стал переманивать на свою сторону он и царских братьев. Владимир остался при своем, а вот Сергею он предложил пост командующего войсками Московского военного округа. Тот с радостью согласился. Алексея он оставил на его посту, хотя ревизии вскрывали постоянное злоупотребление должностью. Павел же служить не хотел, вернулся в Россию, но сошелся с женой офицера своего полка, и в открытую крутил роман. По счастью, Тошка был умнее дяди, свои романы с замужними дамами он тщательно скрывал. Но и Павел получил важный пост – начальника всех кадетских корпусов России. Это давало возможность получать дополнительное финансирование. Впрочем, первый провал Дурново получил при рассмотрении своего главного вопроса. Логика премьера была проста и незатейливо – дать право голоса как можно большему числу консервативно настроенных граждан. Женщины, располагающие своей собственностью – это то, что многие, пусть и со скрипом, но приняли. Но, помимо этого, премьер решил предоставить право голоса, вкупе с религиозной автономией раскольникам. Протестовать начала церковь. Она упорно считала раскольников недоправославными. С католиками и протестантами делать что-то уже было поздно, да и все они с запада приехали. Мусульман и иудеев тем более трогать не хотелось – первые могли устроить большую религиозную войну, вторые вызывали шумные протесты на западе, кроме того, из забитых и смирных обывателей за чертой оседлости, они превращались в крайне активную часть общества. Так что именно староверы пока не обладали правами, да и не особенно стремились к ним. Для них куда как важнее была религиозная автономия. Но староверы были людьми богатыми, степенными, чуждыми всяким либеральным идеям, а значит, им есть что терять. Именно потому Дурново и решил перетянуть их на свою сторону. Но… Радикалы стали орать, что вслед за раскольниками премьер эмансипирует еще и евреев, уберет черту оседлость, снимет всякие ограничения. И хоть у премьера Дурново никаких планов на сей счет не имелось, шум был слишком сильный, тому приходилось оправдываться. По правде говоря, ультрарадикалы это и так знали. Но они очень уж хотели поставить премьера под свой контроль, сделать его своей марионеткой. Вряд ли Дурново это не понимал, но и от своей линии отказываться не хотел. Отставив проект эмансипации староверов, он решил сделать реверанс в пользу дворянства – принять закон о дворянстве, по которому провозгласить их привилегированнейшей частью общества со множеством льгот, в том числе и по доступу к государственной службе. Но тут же пошли протесты остальной части общества, включая и членов консервативной партии. Те же Гучковы встал в оппозицию к премьеру. Они, сыновья купца, выходцы из этой среды, не желал появления нового дворянства. Дурново поступил просто – уволил смутьянов. Но те остались в Думе и организовали фракцию новых консерваторов – Дурново завис над пропастью – у него исчезло большинство. Он попытался лишить их мандатов, но в том то и суть – избирали каждого конкретного депутата, а не абстрактную партию. И пришлось Петру Николаевичу дать задний ход. Во дворец он приезжал измученный, осунувшийся. Триумфальное шествие к власти оказывалось тернистой дорогой в пропасть. Ему все чаще и открыто напоминали печальную судьбу первого премьера, не способного к компромиссу. И кто напоминал – отчаянные консерваторы! - Вы выглядите усталым. Вам надо хоть немного отдохнуть, - заметил государь. - Полагаю, в скором времени у меня будет слишком много времени для отдыха, - печально заметил премьер. - Неужели все так плохо? Разве вы не сможете вернуть новых консерваторов? - Вернуть их не проблема. Проблема, что все ставят условия… И то верно. Условием Гучковых было сохранение демократического курса. Но радикалы хотели его прекращения, возвращение к старине, истинно русскому началу – самодержавию. И тут они надеялись на цесаревича. А еще Дурново решил затеять реформу выборности губернаторов. Не без циничного расчета, посчитав, что на местах консерваторов больше, он решил заменить назначенных губернаторов выборными, надеясь получить мощный рычаг власти. И конечно, цель этого плана был всем очевидной. Студенты Технологического института устроили небольшой митинг против этой идеи, но новый министр народного просвещения, Николай Боголепов, бывший ректор Московского университета, заявил, что, дескать, не студенческого ума это дело, у них еще и избирательного права нет, и вообще, за незаконный митинг их забреют в солдаты. Стоило только удивляться, как прогрессивный педагог, сторонник широкого и глубокого образования, так опрометчиво высказался. Всего через месяц он получил от студента в собственной приемной пулю в шею. И не только у государя, но и премьера было сложное положение – и похвалить убитого было нельзя, и особенно хулить не за что. Но все видели, как напрягалась общественная ситуация, как увеличилось число стачек, казалось, на пустом месте, но то было предчувствие реакции. - Полагаю, - примирительно произнес Никс. – Вам нужно взять тайм-аут, как говорят англичане. Не торопитесь с шагами, все обдумайте. - Но кое-чего не остановить, - с кислой миной произнес Дурново. - Вы имеете в виду закон о выборах? – тот только кивнул. Император задумался. – Полагаете, будет правильно, если я наложу на закон вето? - А вы сможете? – встрепенулся Дурново. - Конституция мне это разрешает. - Но, тогда вы окажитесь под ударом критики!? - Начнем с того, что не впервой. Во-вторых, вы будите на моей стороне, и если что поможете. - Да, это заманчиво… но что это даст по существу? - Время, - спокойно ответил Никс. – Время. Вы будите лишены необходимости спешить. Вы сможете проработать закон о выборах, вы сможете решить вопрос с радикалами… или новыми консерваторами. Вам предстоит просто-напросто принять решение, на чью сторону вы встанете, остальное будет лишь производной. Дурново внимательно посмотрел на государя, его глаза словно изучали монарха, так, будто видят его впервые. - А какой бы вы сделали выбор? – спокойно спросил Петр Николаевич. Никс задумался, даже потер лоб, хотя ответ ему был известен. - Я поставил бы на новых консерваторов. Радикалам вы без надобности. Они попытаются избавиться от вас при первой же возможности. А вот с обновленцами вы сможете совладать, если станете играть немного тоньше. - Это как же? – удивился Дурново. - Дайте им понять, что вы, большой человек, наделенный пониманием власти, ее сути, знанием её механизмов. Дайте им понять, что только вы отделяете страну от хаоса и революционного мятежа. Но это же надо дать понять и народу, иначе революционизация масс пойдет семимильными шагами. - Может и так, - в раздумьях пожал плечами премьер. – Может и так. Государь выполнил свою роль. В марте 1902 года он наложил вето на закон о выборах губернаторов. Но Никс не только сделал этот формальный акт, он обнародовал пояснительную записку, ведь император впервые пользовался этим механизмом. «…Мы осознаем всю важность выборного начала и совершенно поддерживаем наше правительство в намерении распространить его на губернаторов. Но мы не можем не отмечать, что само по себе выборное начало лишь малая часть этого важного дела. Наше правительство должно провести огромную работу по полному обследованию местной власти и приведения ее в строгое соответствие со здравой логикой. Ныне очень часто мы видим, как разные органы власти имеют одинаковые полномочия. Если губернаторы будут избираться, как ныне избираются земства, то необходимо четко обозначить права и обязанности всех органов власти, необходимо четко и ясно обозначить сферы компетенции как губернской, так и уездной власти, вне зависимости от того, планирует ли правительство и уездную всласть сделать выборной…» Никс не смог полностью разрядить ситуацию. Кое-что делал и сам Дурново. Но, по счастью, большого обострения не происходило. Либералов и социалистов устраивала отсрочка потенциально опасного закона, радикалов пугало закреплением демократической власти в стране. Но Дурново и в самом деле взял перерыв. На этом фоне император, пусть и не для всех в равной степени, являл пример стабильности и уверенного течения жизни в стране. Восьмого сентября 1903 года Петербург с невероятной пышностью отпраздновал шестидесятилетие государя. По совету кабинета, торжества сделали общественными. На Дворцовой площади выстроились практически все полки русской гвардии, сначала стояли пехотные полки, затем кавалерия. Ровно в полдень из ворот собственного садика, верхом на белом жеребце, выехал Николай II, в сопровождении своих сыновей и братьев, проследовал к центру и встал в створе главных ворот дворца. У самых его стен, слева и справа, располагались парадные трибуны, занятые почетными гостями, министрами, дипломатами. Простой люд облеплял весь периметр площади, а еще стоял вдоль Адмиралтейской набережной. Прозвучал гимн и государь начал объезжать строй гвардейцев. Потом, все полки торжественно промаршировали по площади, огибая ее и возвращаясь на свое прежнее место. В конце этого парада Николай II поблагодарил армию и въехал в большой двор Зимнего. Чуть позднее, около трех по полудню, состоялся традиционный выход в большую церковь дворца. Там все помолились за здравие государя. Сам же он усердно взывал к Господу о помощи для своей жены. 111 Казалось, ничего не предвещало неприятного события. Мария Николаевна вообще выглядела всегда более чем величественно, ее округлившиеся формы, выдавали здорового человека, при этом она не утратила своей привлекательности. Свои отношения с супругом она изящно перевела в русло платонического чувства еще лет десять назад. Она была уверена, что Никс никогда не заставит ее волноваться, и не поставит в неприятное положение. Конечно, кто-то вечно злословит, но она была выше этих пустых шипений. Пусть, думала она, ведь стоило ей появиться, как все замолкали и являли верноподданническое восхищение. Игры супруга с народным представительством она не одобряла, но и не порицала, считая, что видать и для России настало время приобщиться этой традиции. И вот она стала хворать, быстро уставать, испортился аппетит. Лейб-медики стали искать причину и не без труда нашли – она располагалось в самой груди. Сердце стало сбоить. Но эскулапы не видели большой угрозы и стали прописывать какие-то микстуры. Вначале, казалось, что все обойдется, но потом состояние ухудшилось. Вот и теперь, императрица только наблюдала за парадом с балкона Зимнего дворца, а потом ее, на кресле каталке, отвезли в личные покои. В большом выходе она не участвовала. Как не отправилась она и открывать очередную сессию парламента. Никс ехал в карете один, и это его сильно угнетало и пугало. Ему было страшно остаться без жены. Вот ведь превратность судьбы – он совершенно не хотел жениться, он думал об этом как о самом ужасном событии своей жизни. И теперь, после тридцати восьми лет брака, когда он превратился в старика, тогда все, кто перешагнул рубеж шестидесятилетия считались стариками, так вот, он с ужасом ожидал этого момента. И чем ближе тот становился, тем более несчастным он себя чувствовал. Его отношения с Киром повторили судьбу отношений с Лексом, теперь они просто друзья, наверное, это его возраст. Он превратился в старика, бодрого, когда настроение хорошее и чувствовавшего себя лет на двадцать старше, когда серая тоска начинала одолевать его. У Кира появился какой-то студент, он с ним был счастлив. Никс даже не собирался вникать во все это. Наступила весна 1904 года и императрица совсем сдала. Никс решил, что не оставит жену и не переедет в Царское село, в Александровский дворец. Вики с детьми была уже там, а он сидел в медленно пустевшем городе. Там все было привычно и непривычно одновременно. Он спускался к Мари, они могли просто сидеть в обществе друг друга. Она понимала к чему все идет, но старалась держаться твердо, отгоняя эмоции. Ее не стало поутру, четвертого июня. Приятный, теплый, но не жаркий ветерок легонько шевелил ее серебряные локоны, а он сидел рядом и смотрел на нее, вспоминая что-то из прожитого. Старенький отец Иоанн Янышев бормотал молитву, Алекс чуть всхлипывал, Тоша стоял бледный, его глаза были чуть красноватые. Кончина императрицы притормозила и без того затихавшую политическую жизнь. Главные лица империи, осознавая приближения неизбежного, мечтая о дачах, томились в городе и теперь с нетерпением ожидали погребения. Перенос тела состоялся 8 июня. Великие князья на руках спустили по Иорданской лестнице гроб к парадному подъезду, где его установили на катафалк, убранный фиолетовым атласом и белыми страусинными перьями. На катафалке, в почетном карауле замерли четыре дворцовых гренадера. Ровно в десять ура процессия отправилась в путь. Вначале ехал казачий эскадрон. За ним шли представители города, они несли венки. Потом шли придворные чины, чиновники различных ведомств. Представители губерний несли траурные штандарты. За ними шел эскадрон лейб-гвардии Гусарского полка. Вслед за этим восьмерка белых коней тянула пустую карету императрицы, использованную ею на коронации. Возле нее вышагивали лакеи в алых ливреях, а камердинеры ехали верхом в своих темных, с золотыми галунами мундирах. За ними следовали лейб-гвардии Уланы. Вослед ним шла большая группа представителей благотворительных учреждений, коим покровительствовала государыня. Затем шел эскадрон лейб-гвардии Конного полка. За ним тянулась, казавшаяся нескончаемой, вереница духовенства, практически все священники города, во главе с митрополитом, шли перед печальной колесницей. Государь, цесаревич, великие князья шли пешком. Это было не самым легким испытанием, но они старались держаться. Во втором ряду шагал титулярный король Ганновера Эрнст Людвиг, брат Мари. Далее шли обычные кареты, запряженные шестерками рысаков, каждый из которых был одет в черную попону, свисавшую практически до земли. В первой ехала Вики с детьми, десятилетней Еленой и девятилетним Полом, как в семье называли старшего из сыновей цесаревича, шестилетнюю Надюшу и четырехлетнего Олега, в семье его звали Лёликом, решили оставить во дворце. Во второй Ольшка с дочками. Далее шел эскадрон Кирасирского Его Величества полка. За ним тянулись запряженные четверками кареты с остальными великими княгинями и княжнами. Всех их верхом сопровождали камергеры и церемониймейстеры, а так же камер-пажи. Замыкал траурное шествие Кирасирский Ее Величества полк, который вел полковник Кирилл Татищев. Траурная процессия несколько изменила привычное движение, хотя, по правде, точно выверенного маршрута пока так и не сложилось. В этот раз повторили маршрут 1880 года – с Дворцовой площади, по Невскому проспекту до Гостиного двора, там повернули на Садовую, мимо парламента и Царицыного луга, на Троицкий мост и в Петропавловскую крепость. Гроб с телом установили под внушительной сенью в самом центре собора. Она была обита серебряным шелком, ее края оторочены мехом с горностаевыми хвостиками. Там, мимо гроба потечёт поток народа. Правда, они не смогут как раньше, войти в боковые двери и через противоположные выйти – там шла стройка, возводили великокняжескую усыпальницу. Разумеется, работы временно прервали, но некоторое неудобство все равно возникло. Десятого июня состоялось отпевание. В соборе были только самые близкие и высшие сановники империи. Никс слабо помнил все там происходившее. Ему было тяжело, морально и физически. Он словно в конец состарился. До него случайно долетело перешептывание: «Может история повторяется и ему осталось меньше года?». Но государю было все равно, кто это злословит. Рослые дворцовые гренадеры медленно пустили гроб в могилу. Рабочий закрыл крышку медного ларца и передал ключ Отто Борисовичу Рихтеру. Тот был уже совсем в преклонных годах, но еще держался. На сем все – Романовы покинули собор и возвратились во дворец. Никс ехал в карете один. В окно он смотрел на людей, что стояли вдоль проспектов. Это были не только хорошо образованные жители столицы, мелкие чиновники, интеллигенция, но и хорошо одетые рабочие столичных заводов. Они стояли, сняв картузы, и чуть кланялись проезжавшему государю. И тот начал кивать в ответ. Окна у кареты были крупные, его было легко разглядеть, тем более что день выдался светлый. И народ словно почувствовал благодарность к этому пожилому человеку, пережившему один из самых трагических дней своей жизни, человеку, при всей своей социальной оторванности от простых людей, сделавший для них очень много. Именно тогда Никс понял – все это было не напрасно.