Flower-ed

В тот день, ровно два года назад, когда Чангюн смог услышать только хлопок входной двери, он не успел полностью проснуться и трезво оценить произошедшее, не говоря уже о том, чтобы понять, почему папа сидит на кухне с опущенной головой и тихо плачет, а от мамы остался химозный аромат парфюма. Тогда он ещё не понимал, что его мать ушла навсегда к другому альфе, а отец влез в огромные долги, неподъёмные для семьи, по неизвестным причинам и задолжал крупному бизнесмену, который тесно связан с коррупционными махинациями. У его отца был благоухающий ресторанный бизнес — основной доход в их семье. Иму старшему принадлежали: парочка ресторанов в Корее, один в Тайване и ещё один на острове Хоккайдо в Японии — в общем, сеть ресторанов, приносящая бешеные деньги. Но проблемы начались за три года до ухода матери их семьи. Прибыль начала резко убывать, снизившись почти на тридцать семь процентов, желающих купить акции, которыми его отец также приторгововал, становилось меньше, что и привело Има старшего к бутылке, к огромной любви к алкоголю и к их неразлучию, отчего он постепенно отдалялся полностью от дел бизнеса, который стал приносить только ущерб и работать в убыток, и от сына, заканчивающего школу. Деньги, отложенные на поездку за границу и переезд в более благоприятный район, пошли на уплату неустоек, налогов и штрафов, накопившиеся всего за год, на оставшиеся они смогли протянуть ещё два года. Чангюн с болью в душе бросил дорогостоящие курсы, на некоторые он смог попасть благодаря своим накопленным знаниям, убедив, что справиться с чем угодно, и с трудом окончил обучение в старшей школе. В университет он поступил на бюджет, конечно, пришлось постоянно устраиваться на разные подработки в ночные смены, иначе его выперли бы из универа ещё в первом семестре из-за отсутствия финансов. То, что его отец задолжал деньги какому-то хмырю-бизнесмену — это только полбеды, но когда он узнал через пару дней, что в прошлом веке, в девяностых годах, этот человек, когда ему не возвращали его деньги, привозил людей в лес, закапывал живьём глубоко под землёй и вместо гробов были мешки, в которых позже засыпали хлорку, чтобы собаки не могли найти тело, а сыновей-омег этих самых людей отдавали в бордель или в увозили в другую страну в рабство, поник в страхе, что это произойдёт с ним. Неделю назад к ним домой заявились двое громил в официальных костюмах, когда отец, скорее всего, пропивал последние деньги, они сказали, хотя больше было похоже на напоминание, про приближение даты оплаты долга, а следом предупредили, что станет с его отцом, если он посмеет просрочить оплату долга. В уголках глаз неприятно щипало от влаги, к горлу подступал ком от обиды, что отец вот так безжалостно поступает с ним, а мозг не хотел воспринимать что-либо нормально, и меньше всего верил в то, что это происходит наяву и это не страшный сон. Позже, вернувшись домой, Чангюн не обнаружил отца на кухне, где по сей час разило ужасным спиртным. Он ещё раз пытался позвонить отцу, но тот не отвечал, но гудки шли. Чангюн собирал вещи в максимально сжатые сроки, полагая, что они могли вернуться и забрать Има туда, куда попасть никто не хочет. Продажа квартиры, домов за городом — в принципе, почти всего движемого и недвижемого имущества, включая прогоревший бизнес, — оплатило часть долга, покрыть полностью всю сумму не удалось. Чангюн в истерике не знал, что делать, куда обращаться, продавать больше нечего, кредит ему бы не дали, отец как месяц не отвечает на звонки, отчего Чангюн нервируется, и занять такую сумму не у кого. Да, и кто станет занимать безработному омеге, который долг по копейке всю свою жизнь отдавать будет. Чангюну не то, что жить теперь негде, но выживет ли он вообще на улице? Но, как оказалось, они с того дня больше не появлялись, впрочем, и отца не было весточки. Всё сводилось к тому, что его закопали по близости к тем трупам где-то в лесу, поплатившись за долг. Значит, жизни Чангюну никто не угрожал и остаётся только смириться с этим. Вечер холодный и сырой, совсем неподходящий для слонения по улицам, особенно учитывая, что на руках Чангюна два чемодана с вещами и рюкзак на спине. Им не удивляется, когда в окнах гаснет свет после первых незначительных раскатов грома. Сгущающие серые тучи нагоняют мрак, заметно холоднеет и воздух наполняется прохладой скорого дождя, и в нос пробирается запах мокрого асфальта после дневного дождя. В такую погоду все нормальные люди остаются дома, даже заядлые спортсмены не высовываются из квартир, а остальная часть видят в приближающимся ливне банальную романтику или от дурости повыбегают на улицу, чтобы босиком поносится, как собачки на прогулке, по лужам и промокнуть до костей под дождём. Чангюн всегда думал, как такие люди не бояться, что им в ноги вопьётся стекло от разбитых бутылок. В начале сентября частенько льют холодные дожди и он любил наблюдать за природным явлением, сидя на подоконнике, но когда тебе некуда идти и подоконник сменяется скамейкой, а под промозглым ливнем быстро замерзаешь, промокаешь и можешь заболеть, то уже совсем не хочется наблюдать за ним. Чангюн успевает добраться к автобусной остановке, садится на скамейку, ставя по обе стороны себя чемоданы и с тяжёлым вздохом поджимает колени к груди. Проливной дождь, плавно переходящий в сильный ливень, вовсю оттарабанивающий стук о крышу, заглушая шум грома. Толстовка греет не так сильно, как хотелось бы, и Чангюн представить себе не может, что с ним будет, когда начнётся сезон проливных дождей. Если он заболеет, то даже мать родная не вспомнит, теперь у неё новый муж, наверняка, дети и какая-нибудь комнатная собачка, раздражающе тявкающая и гадящая ей в домашние тапочки. Зачем ей вспоминать Чангюна, когда она смогла, наконец, зажить красивой и роскошной жизнью? Чангюн, устойчивый к холоду, зябко ёжится от пронизывающего порыва ветерка и сырость пробирает каждую клетку его тела, надвигая капюшон на голову, и сжимает руки между колен, пытаясь отогреть замёрзшие руки. Сейчас он мечтал о том, как сварит себе большую кружку какао, приготовит в огромной кастрюле рамён, заберётся с ногами под одеяло и включит на ноутбуке какой-нибудь фильм давно брошенных из списка недосмотренных, вроде "Век Аделин", он не был фанатом подобных фильмов, но сюжет завлекал, или сериал из недавно откладываемых, например, тот же "Скам", или пересмотрит "Бумажный дом". Раньше такое было доступным удовольствием. Чангюн утыкается носом в колени, когда слышит в стороне звук остановившейся машины, и поднимает голову, замечая до боли знакомый чёрный ауди с опускающимся окном. Он вроде как не в курсе, почему эта машина кажется ему знакомой, но когда ему улыбается мужчина средних лет, то становится более-менее понятнее. — Не может быть, — прошептал Чангюн, как-то по-детски загоревшись, досконально прокручивая все свои воспоминания. Не смотря на надоедливый ливень, Чангюн хватает в руки чемоданы, мчится к машине, водитель которой открыл дверцу на заднем сиденье. — Дядюшка Ю, — Чангюн забирается в салон, захлопнув за собой дверцу, и ставит чемоданы в другой конец, а сверху кладёт рюкзак. Он скидывает с головы капюшон. — А поцеловать любимого дядю в щёчку? — Чангюн тянется через весь салон, привстав с места, и целует холодными губами тёплую щёку мужчины. — Ты как всегда кстати. Чангюн успел забыть, что у него есть троюродные дядя, который в детстве привозил ему сладости. Чангюн любил, когда он сидел с ним в гостиной и угощал китайским чаем, проводя и уча чайной церемонии, он показывал ему рисунки цветов, что росли у соседей и его неумелый портрет, доверял ему секреты и тайны, которые скрывал от родителей. Насчёт любимого троюродного дядюшки, Чангюн никогда не сомневался в нём, потому что у него на постоянку был включён режим заботливого папочки. Он хорошо помнит его феромоны, но в этот раз в салоне витал неизвестный для Чангюна резкий аромат. Скорее всего, он принадлежит его сыну. — Ну, рассказывай, как у тебя дела? — Чангюн натягивает рукава толстовки на ладони, чтобы быстрее согреться. — Да, вот, недавно выпустился из университета, — Им смотрит на всё также улыбающегося дядю, остановившегося на красный свет светофора. — работаю теперь репетитором. Чангюну хочется поскорее попасть домой, он едет с комфортом и в тепле, хоть и не к себе домой, но в место, где ему будет гораздо лучше, тем более он чувствует, что дядя не будет против его присутствия. — Значит, ты у нас строгий учитель? — усмехается мужчина, поворачивая в сторону, и Чангюн представил по его словам себя в роли строгого учителя. — А сам-то как? Небось, охмурил какую-нибудь советскую львицу? — спросил Чангюн, выглядывая из-за пассажирского кресла. — Вчера Кихён приехал. Забрал его из аэропорта и сразу домой поехали. Чангюн слышал рассказы от дяди, что у него есть сын, который учится в Испании, откуда он присылал открытки и фотографии, которые сделал сам. Как ему говорил дядя, мечта стать фотографом у Кихёна была с самого детства, она не умерла даже, когда у него был застой и он забросил на время. Чангюн всегда спрашивал, каков он, Кихён, какой он по характеру, как выглядит и интересовался, когда он приедет. Со времён этих рассказов прошло немало времени, но ведь люди хорошо запоминают яркие мгновения и истории. Их разговоры стали на середине пути короткими и обрывочными и, по большей части, абсолютно ни о чём. Чангюн неотрывно смотрит в окно на плывущие улицы сквозь дождевые дорожки на стекле. Он перескакивает с одной мысли на другую, представляя, как завалится спать, но все его мысли о знакомстве заполняются волнением и предвкушением. Но в то же время думает о дяде. Чангюна всегда притягивало к людям с добродушными аурой и флюидами, с такими, кто угодно быстро спевался, потому что он другой, он из разряда «из-за этих людей я верю в человечество». В его заботе нет никакой фальшивости, желания извлечь выгоду или то, за что обычно платят натурой. Чангюн почти дремлет, и в состоянии полусна мелькают образы, о которых он в последнее частенько вспоминал. Разочарованные и полные презрением взгляды родителей и расстроенные вздохи, когда врач сообщил для них достаточно печальную новость, что по результатам анализов выяснилось, откуда стало ясно их сын – омега. Это бы вскрылось позже, если бы мать не почувствовала на Чангюне чужие феромоны, которые принадлежали его бывшему парню. Чангюн попытался объяснить отцу, что это нормально и что омеги ничем не отличны от тех же самых альф, но его даже не стали слушать. Отец сильно кричал, чуть ли не срывая голосовые связки, жаль, что охрипшим голосом не ограничалось. Чангюну вовсе не повезло, встретившись со своим отцом в гневе. Пришлось скрывать под бинтами и пластырями ссадины и синяки, оставленные ремнём и проводами. Чангюн дико пугался и нервно вздрагивал, когда отец позволял себе повышать голос, боясь, что его снова побьют за не за что, что однажды он вот так умрёт, или его закроют в подвале на съедение голодным крысам. И желание спорить с ним отпало раз и навсегда, потому что всё тщетно и безрезультатно, лишь мучался из-за своей правоты. Мама никогда не защищала его, боясь той же участи, и она даже не представляла, как её сын предельно истощён морально и физически, который скручивался на кровати, прикусывая нижнюю губу, навзрыд рыдая и беспрестанно дрожа. Чангюн находился на грани панических атак. Но разве кто-то интересовало, как чувствует себя неоправдавший надежд ребёнок? Наверное, только дядя занимался им, проходил все медосмотры в больнице, а потом забирал к себе. Он помнит, как ему приходилось ежедневно доказывать одноклассникам, что он такой же, как и все они. Чангюн отрицательно относился к насилию, но влезал в драки, потому что был вынужден защищать себя. Омега не плакал, когда ему было больно или когда его пытались добить ногами, старался быть сильным и воображал из себя какого-то недогероя, терпел многие издевательства, пока на него смотрели с призрением, свысока, как на мусор. Все бывшие друзья и товарищи в старшей школе издевательски называли «течной омеги», иногда позволяя себе шептать ему на ухо всякие непристойные гадости, распускали руки и доходило вплоть до попыток изнасилования со стороны альф постарше. Все, как один, считал своим обязательным долгом напомнить ему о том, кто он при рождении. Но Чангюн никогда не заострял внимание на том, что он омега, как и дядя Ю, для которого он — милый мальчик. — Вот мы и дома. — кратко сообщает мужчина. Чангюн выскакивает из машины с чемоданами и сразу же бежит к воротам, с торможением вспоминает пароль и дрожащими пальцами набирает код, залетая во внутрь двора. Зайдя в дом, под ритм бешено колотящегося сердца. Внутри гораздо теплее, чем в салоне машины, и очень вкусно пахнет с кухни. За ним хлопают дверью и слышится громкое «мы дома», но вместо ожидаемого ответа, тишина. Они снимают обувь, а затем проходят на кухню. Кихён, что готовит на кухне, внимательно прислушивается к подступающим шагам. Альфа принюхивается, ведь среди знакомых тонов гаммы запахов, появляется новый, чужеродный, но сладкий и притягательный, нарушающий привычную гармонию. В сериалах после резкой перемены, как правило, происходит что-то, но в его случае, с новой пассией отца, полюбившая совсем не его, а деньги и кредитки. Он поворачивается, когда чувствует на себе взгляды, и перед его глазами предстаёт миловидный омега ростом с альфу, может чуть ниже, с красными щеками и носом из-за холода, в пурпурной толстовке и с милыми ямочками. Нет, Кихён конечно не поверит в то, что перед ним стоит будущий папа, и прнкрасно понимал, что альфы в возрасте выбрали себе молоденьких омег, с которыми можно подольше повеселиться в постели, устроив целый марафон, но должны же быть какие-то рамки дозволенного. Кихён останавливает на нём взгляд, рассматривая сверху и вниз и глядя, как Чангюн поклонившись, тихо здоровается, причём он явно омега, от которого исходит нехилый сладкий феромон. — Я – Чангюн, твой троюродный брат. Приятно познакомиться. — Омега протягивает ему руку, искренне улыбаясь. — Кихён. Мне тоже приятно. — он пожимает её в ответ, прибывая в некотором шоке. — Я схожу в душ, хорошо? — Чангюн спешит удалится из кухни, говоря дяде, что разберётся самостоятельно в том, где находится ванная. Кихён не отводил от омеги взгляда, пока тот не скрылся за углом, пока его отец похлоповал по плечу. Встряхнув головой, понадеялся, что серия мыслей о Чангюне закончится, по крайней мере, в данный момент, а то ужин к чертям пригорит к посуде. — Понравился мальчик, да? — мужчина садится за стол и Кихён садится перед ним. — Пап, он же с нами жить будет, да? — Кихён откладывает в сторону нож и глазами полными интересом заставляют усмехнуться мужчину. — Да, а ты против? — Я непротив, совсем непротив, но.... — голос Кихёна постепенно становился тише, пока совсем не стих. — Чего непротив? — Интересуется Чангюн, зашедший в кухню в махровом халате и с запутанными прядками волос, которые он прямо сейчас вытирал полотенцем. — А, хён, у тебя суп пригорать начнёт, если огонь потише не сделать. — Чангюн кивает в сторону плиты, и Кихён подхватывается с места, делая огонь потише и перемешивая суп. — Кушать будешь? — Спрашивает Кихён, поворачиваясь к Чангюну, и получив отрицательный кивок, возвращается к супу. — Как хочешь. — Я пойду спать. Всем спокойной ночи. — Чангюн покидает кухню, мечтая поскорее забраться под одеяло и выспаться. Чангюн уверен, что их знакомство и первое впечатление хорошо повлияет на их отношения. Ему казалось, что альфа никак не оценит появление омеги в доме, будет кидаться колкими фразами и раздражённо разговаривать, желая никогда не заводить с ним диалоги, но всё прошло гораздо лучше, чем он напридумывал себе в голове.