Узник

— Почему ты вообще вернул мне его?.. Это не звучало как упрек. Скорее вопрос, на который ответа не должно было прозвучать, а говорил он его будто в пустоту. Дрим внимательно смотрел в глаза напротив. Пытался считать каждую эмоцию, что проскакивала в них на долю секунды. Пытался разобраться и разделить эту волну сожаления и горечи на более простые и понятные чувства. Казалось бы, состояние блондина и до того оставляло желать лучшего. Однако сейчас что-то изменилось. Дрим, не отрывая глаз, слегка наклонил голову, вглядываясь в каждую деталь. Что-то смущало его, отличалось. Что-то определенно было не так. Озарение блеснуло в его глазах. Губы дрогнули, расплываясь в незаметной полуулыбке: Томми был готов. Быстро стирая с лица и намек на восторг своим маленьким открытием, русый тихо ответил: — Разве я виноват в том, что вернул тебе твою же вещь? — с лёгким наигранным недоумением произнес он. А потом отвёл взгляд, запрокинул голову и, улыбаясь в пустоту темного потолка, пробормотал: — О, ну конечно. Интересно, когда ты перестанешь переваливать ответственность и наконец начнёшь отвечать за свои поступки? Вместе с недоумением и горечью в голубых глазах промелькнуло раздражение: — Что?.. Дрим повернул голову. — Я забрал дорогую тебе вещь в качестве наказания, Томми. Не присвоил себе и начал пользоваться. А лишил тебя возможности иметь что-то. Временно. Потому что только это на тебя хоть как-то влияет. Ты забываешь, что если любишь нарушать правила или переходишь дорогу тому, кто сильнее, за этим всегда следует наказание. И должен быть готов к этому. Но каждый раз удивляешься как первый. И выставляешь меня монстром, — он особо подчеркнул эту фразу, сделав паузу, а затем продолжил. — На практике мы с тобой выяснили, что только отняв у тебя что-то, тебя можно контролировать. И тот хаос, что ты приносишь. Ведь например физическое насилие тебя ничему не учит, так? До этих слов Томми молчал и выжидающе смотрел, однако в конце все тело напряглось и сжалось. Дрим подметил это и добавил: — Ну, если так больше нравится, я мог бы тебе ещё по ребрам дать, оставив побрекушку, — лицо младшего дернулось, сморщилось то ли в страхе, то ли в ужасе от воспоминаний. Не только тех, что были о тюрьме. — Но давай будем честны: эффекта нет. Да и смотря на тебя я сомневаюсь что ты переживешь ещё одну такую стычку. Но когда тебя это останавливало?.. В общем. Я пошел самым лёгким путем. Для тебя же. Для твоего блага. Ты сделал то, чего делать не должен был. И я наказал тебя самым щадящим методом. Но стоило мне в очередной раз пожалеть тебя, решить, что с тебя хватит и вернуть вещь, как в ту же секунду ты совершаешь глупый поступок и винишь меня в последствиях. Томми потупил взгляд. — Я не... — На самом деле ты всегда так делал. Так же легче жить, правда? Дрим сказал это выделяя. Ожидая, когда наконец Томми поднимет глаза на него. Тот был не готов. Он не хотел это слышать. — Но в какой-то степени я тебя понимаю, — не дождавшись желаемого, уже монотонно и без интереса произнес он в пустоту. — Ты бессознательно пытаешься оправдаться всевозможными способами, перекинуть всю ответственность на крайнего. Раньше я считал что это все из-за твоей самовлюбленности и эгоизма. Но сейчас понимаю, что ты просто не способен принять это. Что все это время был ничуть не лучше меня. Если не хуже, — Блондин замер. — Твой шаткий внутренний мир просто развалится, если ты даже допустишь такую мысль. Что был неправ почти все время. Что все несчастье в твоей жизни вызвано тобой же. Ты так долго убегал от самого себя, надеясь не столкнуться с последствиями, что очевидные и логичные вещи после этого потрясли. Ты же сам знаешь что произошло по твоей вине. Но все ещё считаешь, что произошедшее несправедливо по отношению к тебе. Ты же «не заслужил такой боли». И сейчас мученика из себя строишь. Дыхание блондина прервалось. Сначала это было из-за злобы на слова, но потом это переросло в некое подобие страха. Холод растекался по телу. Он не понимал, что с ним происходит. В какой-то момент даже показалось, что звон в ушах затмил другие звуки и слова. — Сколько бы ты или твоя психика не старались уберечь эти жалкие остатки внутреннего мирка, ему нужно рухнуть. Ведь ты построил его на самообмане. А лжецом кличишь меня. Ты не справляешься с тем, чтобы вечно поддерживать образ того, кем не являешься. Ты не можешь убегать вечно от самого себя. Теперь слова вызывали панику. Нарастающую панику. В воздухе веяло чем-то новым. Тем, что открывало старые раны. То, что подросток был не готов услышать. — Посмотри на себя. На свои поступки. До какой степени нужно было довести, чтобы даже мне было заметно? Ты совершаешь бессмысленные поступки, о которых потом сразу же жалеешь, то, что противоречит твоим же мыслям. Думаешь это нормально? Чтобы люди не могли совладать сами с собой? Это крайность, Томми. Ты конфликтуешь со своей природой. Это и приводит к тому, что ты сейчас испытываешь и делаешь. Губы задрожали. Младший пытался скрыть это, впиваясь зубами и пытаясь заставить себя дышать. — О, я вижу как тебе страшно. Не понимание самого себя может и правда будет похуже чего-либо. Но ты до сих пор хватаешься за ложную надежду. Продолжаешь переваливать вину и не смотреть в корень проблемы. Ты всегда так делал. Так же проще. И вот к чему это привело. — Ничего не происходило просто так, — внезапно прошипел блондин. — Верно. Это были последствия. От которых ты сбегал. На протяжении всей истории. Тут что-то переклинило в голове младшего. — «Всей истории»? О, ты будешь говорить мне про историю? — злобно прорычал он. — Какую бы чушь ты сейчас не нес, вот с историей тебе поспорить будет сложно. Как ты вообще можешь заикаться об этом? Дрим промолчал лишь секунду. Улыбка дрогнула. — Ты все ещё не сопоставил. Ладно. Давай пройдемся по твоей излюбленной истории, о, мой травмированный чудовищем друг. Сперва просто хочу уточнить. Выжидающий взгляд испепелял его. — Весь во внимании. — Ты же не можешь быть на столько наивным, чтобы правда считать, что можешь оценивать историю лишь со своей стороны? История пишется победителями. — А ты понимаешь, что в глазах ублюдка его ужасные поступки это милость по отношению к другим? Как можно оценивать со стороны того, кто постоянно вредит и причиняет боль другим? — Это тебе «другие» так сказали? Те, что заперли тебя здесь? Просто уточняю. Томми промолчал всего мгновение. — Хорошо. Ты мне вредил и причинял боль. — Это делает меня плохим человеком? Блондин сощурился в недоумении. — Конечно. — Что же, тогда и ты плохой человек. Ты не представляешь сколько боли принес мне. На самом деле я конечно не могу поблагодарить тебя, но то, что я испытываю острую физическую боль в данный момент, впервые за долгое время отвлекает меня от моральной. Я и забыл каково это ощущать ее в настоящем, сосредотачиваясь на ощущениях, а не ненависти, прожигающей изнутри. Ладонь русого слегка дрожа разжалась, отпуская помятую ткань. Он на мгновение скривился, пытаясь сохранять кривую полуулыбку. Сжимая бедро он мог переключиться и не чувствать боль в изувеченной лодыжке. Но пальцы затекли, а к ощущениям он в какой-то степени привык. — Но что же, давай я поведаю тебе свой взгляд на события и даже дам тебе возможность посмотреть со стороны на свои поступки. Может когда ты наконец достиг дна и сломлен на столько, что делать тебе больше нечего, одумаешься и начнёшь что-то менять, кто знает. Блондин недовольно фыркнул. Внутри назревала волна негативных эмоций, но что-то возразить он не успел. — Представь себе, я защищал земли, на которых мы находимся, с самого детства. Я был одним из первых, кто оказался здесь. Отдавал все, чтобы сберечь и сохранить обитателей. Это стало моей работой, целью, долгом. Все, что я требовал в ответ — уважение и соблюдение минимального количества правил для вашей же безопасности, чтобы исключить возможность ссор и конфликтов, — его голос был твердым. Он искренне верил в то, что говорил. — Но однажды я познакомился с полубогом смерти. Верней он прибыл на эти земли случайно, скитаясь по миру. Неожиданная встреча на самом деле. Мы удивительно быстро нашли с ним общий язык и за короткий промежуток смогли стать неплохими товарищами. Обладая нечеловеческими способностями, он не раз помогал мне, не требуя ничего в ответ, за что я был безмерно благодарен. Так что когда в один день я узнал, что он ищет подходящее место, чтобы образовать семью с другой богиней и пытаться существовать как обычные смертные, я просто не мог отказать. Выделил лучший плодородный лес, отдаленное место, где ему и его детям никто и ничто не угрожало до тех пор, пока я оберегал его. Это было моим долгом. А когда дело касалось друга, все было ещё серьезней. Так что представь себе, всё твое сраное детство, Томми, я сохранял тебе и твоим глупым братьям жизни, оберегая ценой собственной. Я потратил на это много лет и много сил. Но считал, что это того стоило. Твой отец считал, что до определенного возраста вам лучше быть огражденными от других людей на сервере, Фил уже тогда знал, какой силой обладает Техно и не был уверен, что ее нет у вас. Так что посчитал своим долгом вырастить вас под своим присмотром. Чтобы контролировать ваши силы и хаос, который вы приносите. Что и произошло. От каждого. — Что?.. Папа рассказывал что… Но как тогда Туббо... — О, Фил считал, что в отличии от замкнутого Техно и летающего в облаках Уилла ты больше сосредоточен на реальности. И тебе было одиноко. Крайне одиноко. Фил не знал что делать, ведь постоянно развлекать тебя он не мог. Тогда, в один день, он наткнулся на брошенного ребенка. Того, кто тоже не мог бы например рассказать тебе о внешнем мире за пределами леса. Идеальный кандидат на роль развлечения. Домашний питомец. Игрушка для битья. Кем он всегда и был для тебя, не так ли? Других детей, с кем он мог общаться не было, а его слабый характер не всегда вдохновлял тебя, да? — Откуда тебе вообще это знать? — раздражённо произнес младший. Детали о его прошлом, которые он был уверен, известны крайне узкому кругу, внезапно стали раскрываться. — О, Фил очень много рассказывал. После смерти жены на его плечи много упало. А выразить переживания было почти некому. Я был для него не последним человеком, — он прищурился. И тогда до Томми дошло. Дрим знал. Все знал. С самого начала. Кто он, что они переживали, запертые на ограниченной территории, изолированные от общества всю свою жизнь. Что когда возникла возможность освободиться от этого ограничения и наконец выйти в свет, чувство свободы поглотило их. Им захотелось всего и сразу. Подчинить эту свободу себе. Сделать её своей, чтобы никто не смог ее снова отобрать. Они сделали свободу своим лозунгом. В их стране могли быть только свободные люди. — Так что я в вашей жизни не появлялся и даже не упоминался. Откуда тебе знать, сколько я сделал для вас? — То есть ты знал. Дрим слегка нахмурился. — Я уже сказал, Фил был… — Нет, — Томми посмотрел на него мертвым взглядом, наполненным обидой, — ты знал. Знал, что происходит. То есть то, что всю мою жизнь эти вечные запреты бесконечно давили на меня, уничтожали изнутри, вы с отцом посчитали отличной идеей? Ты смотрел как нас воспитывают как зверушек в зоопарке, лишают свободы, и осознанно потокал этому? Поддерживал. Скрывал это от других людей на сервере. Ооо, ты не знаешь какие байки рассказывал отец. Почему же именно мы не можем покидать лес. Он уничтожил мои надежды, я даже мечтать перестал о том, чтобы когда-нибудь выбраться оттуда. Но знаешь. Ему я был готов простить. Когда узнал, что мир гораздо шире, чем нам рассказывали. Но в это был вплетен ещё и ты. Человек из внешнего мира. Который «оберегал» нас. И не видел проблемы. Как же я тебя ненавижу. Дрим молча смотрел на него. Улыбка, так раздражающая блондина, не сползала с его лица. — Маленький ты сучёныш, — опасно тихо произнес он. — За то, что Фил находился рядом с тобой всю твою жизнь, ты ноги целовать ему должен. Я молчу обо всем остальном. Как родитель он сделал больше, чем я себе представить могу. Тебя как ебучую капризную принцессу держали подальше от всех опасностей, чтобы не дай бог с твоей бесценной задницей что-то произошло. С искренними побуждениями. Тебе желали лучшего. А ты, маленькая мразь, не можешь ценить даже этого, — затяжная пауза озарила комнату. Тревожная улыбка блестела в свете лавы. Внезапно, старший выдохнул и устало закрыл глаза, стараясь взять себя в руки — Томми, я не хочу дальше обсуждать это, потому что чувствую, что не смогу сдержаться. Тебе давно стоило бы научиться быть благодарным. Я тебе прощал грубости слишком много раз. Я не считаю, что должен терпеть это от того, чью жизнь оберегал долгие годы. Ты обязан мне жизнью. Свои семейные проблемы будешь решать не со мной. Томми чувствовал опасность, исходящую от него. Он не посмел сказать хоть слово. Эта тема на удивление оказалась слишком серьезной для русого, хотя младший считал что это ему позволительно злиться. Он не осмелился. Дрим ещё раз вздохнул и продолжил: — Откуда же тебе было знать, кто все это время спасал твой зад. Но и ладно. Я не падок на благодарность и признание. После тебя уж точно. Время шло, в один момент у полубога возникло срочное и неотложное дело за границей земель. Он был вынужден оставить сыновей. Но переложить всю ответственность на кого-то другого за них не мог. Поэтому посчитал, что они готовы выйти в свет. И попросил меня проследить за этим, как его единственного друга. Блондин недоверчиво слушал. Он и представить себе не мог, что почти всю его жизнь человек, принесший ему столько боли, когда-то защищал и должен был сопровождать его на разных этапах. Почему же все так сложилось… — После того, как Фил улетел, старший сын отправился далеко и жил сам в одиночестве, к которому так привык, а два остальных решили, что жить по правилам человека, пытающегося уберечь их — наглость и отсутствие свободы, — мрачно пробормотал он. — Хотя сами все время жили в клетке, если тебе угодно. А потом не нашли ничего лучше, кроме как прийти на чужую местность, взбунтоваться, отнять территорию и устроить на ней своё государство, найдя единомышленников, которым так же было скучно соблюдать общую безопасность. Внезапно, Дрим наклонился ближе, и прошипел это с особой ненавистью, заставив блондина отшатнуться: — Ваша страна могла исчезнуть в любой момент. По щелчку моих пальцев. Вы были лишь развлечением, которому я, увы, дал слишком много времени чтобы разрастись как надоедливому сорняку, от которого уже было сложно избавиться обычными способами. Но нет ничего невозможного. Я к тому, что вы оставались живы лишь благодаря моей милости. За что сейчас гнию здесь. Повисло молчание. Русый наслаждался каждой секундой, как он ядовито сплевывал слова: — Их считали героями. Их история и стала правдой, в которую все верили, на основе которой судили поступки других и признавали их «аморальными». Это был плевок в лицо к тому, кто всю жизнь помогал им и относился с максимальной теплотой и добрыми намерениями. И они отблагодарили его так, что он оказался здесь. Младший молчал. Как бы ему не хотелось ядовито высказываться, какая-то часть него всё-таки вникала в слова Дрима. Он ничего не мог с собой поделать. — Эти братья перевернули весь мир и подстроили его под себя и свои ублюдские поступки, делая их правильными. Их страна даже была не для всех, о какой свободе речь? Они, проиграв выборы, всё равно хотели свергнуть президента. И это справедливость? И это свобода? — насмешливым тоном вперемешку со злостью сплюнул он. — Мы не… — Все плохое сваливали на меня и когда я просто хотел мира и вернуть земли, то, что принадлежит мне, считали злодеем. Спустя столько войн, предательств и битв до сих пор считают именно меня злодеем. Иронично, не находишь? Что-то в груди блондина кольнуло. Его напряжённые губы поползли вниз. С каждой секундой он чувствовал что-то, чего быть не должно. Только не в такой ситуации. Только не к Дриму. — Все стараются быть такими правильными, следовать законам, хотя сами поднялись на лжи и сепаратизме. И вы смеете судить меня за мои поступки. Какое лицемерие. И слабость. Что же это было? Что внезапно охватило его сердце и сделало на душе так тоскливо? Неужели… Вина?.. Перед Дримом?.. — И ты тоже всегда был героем. Старался быть таковым, хотя эгоизм и наигранное самолюбие так и лилось из тебя. Но куда это привело? Подумай, сейчас все, как должно быть по канонам сказок. Злодей в тюрьме, герой победил, был даже милосерден, но почему остальные не восхваляют его? Почему близкие знакомые и друзья наоборот разбежались от него? Почему всё, что осталось у героя, это сломанная жизнь и отсутствие всех дорогих ему вещей? Потому что он следовал сказкам. В него с детства вдалбливали образы смелых и отважных героев, пытаясь вылепить из него это, хотя сами прекрасно понимали, что такого идеала не существует, и они сами даже не близко такие. Столько лгут, столько предают и обманывают, что мне самому смешно. На их фоне я самый честный человек на планете. В отличие от вас всех я принимаю себя тем, кем являюсь. И вот чего, но проблем с самим собой у меня нет. Потому что я не противостою природе. Не пытаюсь изменить свою сущность. Лишь превращаю «недостатки», что вы считаете негативными качествами, в оружие. Томми нахмурился. Но опустошающее чувство росло в его груди. Когда он слышал эти слова, что-то внутри откликнулось. Будто было давным давно подавлено своим хозяином. Но так отчаянно пыталось вырваться и достучаться до него. И вот теперь это происходило. Подросток боялся этого чувства. — Ты рос среди такой атмосферы, это часть твоей жизни, с которой ты не справляешься. Которая конфликтует с твоим нутром и это понятно. Потому что ты ребёнок, которого убедили в сказке, прекрасно понимая, что она лживая. Они восхваляют положительные качества, но сами не стараются им следовать. Ведь легче осуждать. Легче претворяться правильными и навязывать это другим. А самим совершать страшнейшие поступки по отношению к самым близким и родным людям с абсолютным холодом в сердце. Рушить их жизнь и не признавать этого. Дрим был напряжён. Он злился. Томми не мог понять на кого именно. Но от мысли, что это мог быть он, ему внезапно стало.. страшно. Он не хотел, чтобы Дрим злился на него. Потому что подсознательно знал, что виноват перед ним. Особенно после того, как сам масочник высказал ему всё. Томми сознательно не был готов это признать. Не хотел признавать. — Ты не справляешься с этой ролью, я вижу. Все рушится и ты сам видишь результат. Потому что они заставляли тебя подавлять это «зло» внутри годами, постоянно составляли невозможные образы и заставляли жить этим. И ты так старался влиться в этот образ, что начал терять себя. Подавляемые чувства и эмоции выливались в катастрофу. Ты и окружающие страдали от этого, но ты продолжал стараться быть хорошим, ведь не видел другого выхода. В детстве тебе показали лишь одну модель поведения. Благородного героя. Которому ты не соответствовал по характеру. И это ломало тебя так долго. Томми сглотнул. Теперь все его мысли были сосредоточены на том, что говорил русый. Он поглощал каждое слово, не упуская ни единого звука. Его тело и что-то внутри словно наслаждались каждой секундой, слова были такими новыми, но такими близкими и родными. Словно Дрим просто озвучивал то, что так долго «внутреннее Я» пыталось сказать блондину. И теперь оно ликовало. Парень осмелился взглянуть в глаза напротив. И он смотрел в них, утопая в бесконечной холодной пустоте. Пытаясь отыскать, словно последний лучик чего-то светлого, душевного, искреннего, печаль или сожаление. Но в этом теле словно не осталось ничего, что могло бы напомнить эти чувства. Будто каждая капля грусти была заменена гневом — Знаешь, у меня есть тысяча и одна причина ненавидеть твое существование. Я думаю тебе не стоит ещё подробнее про это рассказывать. Но я... понимаю тебя. Понимаю в чем твоя проблема. В твоей глупой головке не может уложиться то, к чему я сам приходил годами. И я делаю тебе одолжение. Снова. — Зачем… — брови Дрима удивленно вскинулись. — Почему ты делаешь это для меня?.. Тот молчал. И взглядом продолжил прожигать столб лавы в тишине. Набрав в грудь воздуха, на выходе произнес: — Может потому что я считаю, что ты заслуживаешь этого. Ты невероятно раздражающий, самовлюбленный и шумный ребенок, приносящий одни проблемы. Но ты похож на меня. Во многом. Просто не хочешь признавать это. Потому что твой мирок разрушится. Но ты не понимаешь, что удерживать и пытаться сохранить руины бесполезно. Ты должен разрушить это. Чтобы построить что-то новое. Стать сильнее. Потому что иначе ты не выживешь. Томми опустил свой поглощающий взгляд. Пришлось сделать несколько вздохов, чтобы восстановить дыхание. Все и правда рушилось. Он просто не должен противиться… Он почти собрался с мыслями. Все начало укладываться, он начал видеть путь, как вдруг. — Знаешь, я только сейчас подумал и отметил, что ты никому так и не рассказал про изгнание. Томми прошибло холодным потом. Он вроде попытался убрать негативные чувства к Дриму, ведь тот вроде правда пытался ему что-то показать и помочь, тем более он был так виноват перед ним, но слышать слова про изгнание от него… Было невыносимо. — Но дело не совсем в этом. Да, если бы ты просто не рассказывал, я бы мог понять. Но давай посмотрим на реальность. Единственный, кому ты во всех красках описываешь свои страдания во время изгнания, это… Я. Томми стало совсем плохо. — Свои чувства, которые ты не можешь никому доверить. И только лишь тот самый злодей, который и сделал с тобой все это, заслуживает слышать. Не странно ли? Будто я сам не знаю, что делал. Но ты продолжаешь и продолжаешь рассказывать мне. Зачем? Чтобы я тебя понял? Блондин молчал. Он не осмелился поднять глаз. Мир не просто рушился, а переворачивался. — Всё потому, что ты сам неосознанно считаешь, что я понимаю тебя. Понимаю, что ты чувствуешь. Способен понять. Значит не такой уж я холодный монстр. Среди всех людей, которые могли бы тебя понять, ты доверяешь свои самые скрытые чувства мне. Томми все сильнее и сильнее погружался в какой-то мрак. Спина все тяжелела и тяжелела. Он внезапно ощутил весь груз того, что с ним произошло в этой камере. Синяки и ссадины внезапно начали отдавать яркой болью. Он схватился за живот и скривился. И начал задыхаться. Жар и отсутствие большого количества кислорода заставили голову кружится. Тошнота подкатила к горлу. Он не был готов слышать это. Дрим так не считал. — Потому что у нас слишком много общего, как бы не хотел это отрицать, Томми. И я давно увидел это. Само твое нутро это знает. А ты опять пытаешься обмануть самого себя. Разве тебе не хватило? — Пожалуйста, хватит… — Прими это. Давай вспомним диски. Твоя маниакальная привязанность к предметам, ради которых ты раньше был готов жертвовать всем, разве вписывается в образ героя? Да, иногда ты сам отдавал их. Но что потом испытывал? Сожаление. Потому что тебе физически их не хватало. Ты помешан на них. И готов рисковать своей жизнью ради них, плюя на последствия. И втягиваешь в это своих друзей. Это маниакальная зависимость от вещей, Томми. Это делает тебя слабым и уязвимым. И уж точно не благоразумным человеком. Ты сам это заметил. Ты всегда был таким, но все же это не так плохо, как тебя заставляют думать. Все лгут. Очень страшно лгут. Но не могут признать это. Они так же умело скрывают свои пороки, как ты — свои чувства и тайные желания. Но ты не сможешь подавлять их вечно. Будешь наступать на одни и те же грабли. Борясь сам с собой в итоге погрязнешь в ненависти к себе. Это порочный круг печали и сожаления. Ты сильнее этого. Ты выше этого. В тебе такой огромный потенциал. Но из-за того, что тебя всю жизнь растили не тем, кем ты являешься, сейчас ты лишь страдающий ребенок. Но я готов помочь тебе. Я вижу, кем ты сможешь стать. Вырвись от того, что принял считать свободой и что ломало тебя. И послушай того, кто прошел через это. Только был один. И никто не смог направить его. Я научился управлять злом. Чистота становится грязью. Только зло остаётся чистым навечно. Я всегда оставался честен хотя бы с собой. И это так злило окружающих. Это они не могли принять и считали аморальным. Так работает общество. Кучка крыс, устанавливающих правила, которым сами втайне не следуют, но не могут признать тех, кто выше их, кто смог обойти это и принять свои темные стороны. Кто сделал это своим оружием. Дрим полностью повернулся в сторону блондина и не прерывал с тем зрительный контакт. Это было важно. В его глазах загорались все новые искры. Руки начали дрожать от чувственности, с которой он произносил слова: — И я хочу показать тебе это. Я готов помочь тебе стать сильнее. Потому что все, что я сейчас вижу, это затухающий огонек. Ты погряз в своей трагедии. Я помогу его разжечь. Но он не будет таким ярким алым пылом, а спокойным зеленоватым пламенем, которое будет выжидать своего момента, а потом полностью поглотит фитиль. Томми смотрел стеклянным взглядом. Губы начали дрожать. — Я готов помочь тебе. Тебе просто стоит слушать меня, а не затыкать уши и бормотать себе что-то под нос. Я не желаю тебе зла. Я пережил это и готов простить тебе все, что было в прошлом. Что стоит сделать и тебе, если с твоей стороны были обиды. Поверь, я тоже пережил много от тебя. Но могу закрыть глаза. Потому что ты заслуживаешь шанса, когда сможешь обрести силу и покой, заслуживаешь счастья. Слезы полились ручьём. Руки потянулись чтобы скрыть лицо, но Дрим рывком кинулся к нему, садясь на колени и забывая о боли, хватая руки того на лету, не давая утаить слезы. — Ты не должен скрывать слез. Не передо мной. Он хотел видеть это. Он хотел впитывать в себя каждое движение, каждый всхлип, наполненный горем, отчаянием и ненавистью к себе за все, что тот допустил. Он наслаждался этой горечью, что смог создать новый мир полной пустоты, запихнуть туда подростка, чтобы безвыходность захлестнули его с головой, а в самый последний момент дать. надежду. Чтобы был только он. Последний, кто остался рядом. Последний, кому на него не плевать. Кто готов забыть всё и начать заново. Но проблема была в том, что Дрим никогда ничего не забывал. Он мог закрыть глаза на что-то. Временно. Когда это нужно. Но не забыть. На самом деле, если бы Дрим переломал абсолютно каждую косточку в теле Томми, превращая и растягивая страдания на сотни лет, этого было бы недостаточно для того, чтобы он его простил. Он хотел просто наслаждаться каждой секундой и запоминать на всю жизнь. Взять из этого чувства максимум. Потому что он успокоится только тогда, когда поглотит всё счастье, уничтожит любую вещь, что могла вызывать эту лживую фальшивую улыбку на раздражающе радостном лице и оголит боль, в которой почувствует что-то знакомое и близкое. Что-то, что когда-то прекрасно понимало его детское разбитое сердце. И только тогда, поглощая эти эмоции, истинные чувства, единственные, которые он мог понять и ощутить, бесконечная холодная дыра в груди заполнялась, заставляя хозяина чувствовать хоть что-то, отдалённо не напоминающее пустоту… — Прости меня… Внезапно, дыхание русого замерло. Он не может оторваться от избегающих его глаз напротив. — Господи... Прости меня за все, я… — подросток, задыхающийся в слезах, пытался не смотреть в требовательные и поглощающие его глаза. Стыд и вина, которую он испытывал, убивали его сильнее, чем что-либо другое. Жар в комнате давил на грудь, он не мог вздохнуть. — Мне жаль… Мне так жаль… Он хотел обнять себя руками и давился рыданиями, желая раствориться в воздухе от нахлынувшей боли. Сейчас ему было все равно на тянущую боль в теле, нет, моральная куда сильнее физической. В миллиарды, миллиарды раз. Он просто не верил, продолжая задыхаться. В груди нарастала пустота, будто сердце кто-то с корнем выдрал из него, оставляя кровоточащую рану. Блондин качал головой в поглощающей волне сожаления, но внезапно чужая ладонь коснулась его щеки. Томми замер. Он чувствовал на себе тяжёлый взгляд. Он боялся столкнуться с ним. Парень чувствовал, как теплота ладони сводит с ума. Хотелось взвыть от боли. Он не заслуживал такого хорошего отношения к себе. Он не заслуживал того, чтобы о нем заботились. Он не заслуживал этого от Дрима. Томми никогда не сможет искупить свою вину перед ним. Тот не должен хорошо к нему относится. Это нечестно. Внезапно, большой палец чужой руки медленно провел по мягкой коже, стирая дорожку слез. Дыхание стало ещё более обрывочным. — Слёзы так идут тебе… — завороженно пробормотал русый, горячим шепотом обжигая красное от слез лицо. — А это редкое явление. Меня раздражает слабость. Но в твоём горе что-то есть… Он плавно наклонил голову. Ладонь скользящим движением переместилась к волосам. Впиваясь пальцами в золотые локоны, но уже не с прежней жестокостью в порыве ненависти, а с замороженным интересом, он медленно наркутил прядь на палец, отмечая, как та блестела в свете лавы и на сколько же мягкими были неподдатливые кудри. Последовал горький всхлип. Подросток таял в недоумении от такой теплоты в его сторону. С замеревшим сердцем русый смотрел на реакцию от каждого его прикосновения. Улыбка тронула губы. "Я сделаю так, чтобы ты не мог даже взглянуть в глаза своим бывшим друзьям. Чтобы ненависть к самому себе и другим держала тебя так далеко, как только возможно. Чтобы ни одно успокаивающее слово или прощение от них не имело никакого смысла. Чтобы ты всегда находился со мной и был полезным оружием в моих руках. Моим оружием." Момент растянулся. Пытаясь восстановить сдавленное дыхание, выбор был уже сделан: — Ты же знаешь, что я не причиню тебе боль?.. Палец продолжал накручивать прядь. Теперь Томми неотрывно смотрел в глаза напротив. Сознание помутнело. Он не был способен больше сдерживать боль, отдающую по всему телу. Голова разрывалась. Он потерял счёт времени. Жар поглотил его. Не причинит боль?.. Почему он.? Рука, впивающаяся в волосы, медленно потянула вверх, все ещё касаясь щеки, заставляя блондина приподняться, чтобы уменьшить давление. Он безвольно поддался этому, это последнее, что он был способен запомнить. Аккуратно придерживая подростка за талию и выпрямляясь самостоятельно, русый беспрерывно шептал: — Я никогда бы не навредил тебе, понимаешь? Взгляд Томми был отстраненный. Он смотрел в пустоту впереди себя, еле держась на ногах. Если бы он не упирался в стену, а чужие руки не держали его, он бы размяк и свалился без сознания. Его организм не мог вытерпеть столько переживаний, ран и недостатка сна. Чужая рука взяла его за подбородок и направила на себя. — Слышишь?.. — Я… — Я бы никогда не сделал этого. После этого Томми почувствовал, как сделав пару шагов, обессиленно столкнулся с холодной стеной с двух сторон. Опустив голову на одну из них, все, что он слышал, свое дыхание. Сначала он не почувствовал рук, вжимающих его в самый угол, не давая окончательно сползти на пол. Тонкий росчерк чужой улыбки — острее любого, идеально наточенного ножа. Усмехающийся взгляд — опаснее всякой пули. Азарт. В чистом виде. Свет от яркого потока лавы не успевал за ним. Он лишь вторил его движениям, проскальзывая следом за тенью грубых рук. Слишком близко, слишком быстро. Руки блондина вяло поднялись, упираясь в чужую грудь в бессильных попытках оттолкнуть. Слишком, слишком… Слезы накатились на его глаза. Он не знал, почему плачет. Мало. Почему-то это казалось для русого вызовом. Безумие текло в его венах, словно кровь. Полуприкрытый взгляд двух небесных глаз — хороший, непременно отличный повод для того, чтобы окончательно ослепнуть и принять условия игры. Он совершенно точно шёл по тонкому лезвию, улыбаясь и высчитывая пульс с каждым мимолётным касанием. Палец к пальцу, горячее дыхание и поглощающий взгляд из-под дрогнувших ресниц — лучший показатель безумства. Сладость неизвестности застывала в венах, и сердце билось птицей в клетке, где вместо души — отдельная пустая Вселенная. Руки затекали, ноги были почти ватные, но Дрим не прекращал. Перед глазами все размывалось, превращаясь в калейдоскоп ярких пятен. Он не останавливался, словно не было тормозов и ограничений. Только головокружение, только тяжёлое дыхание. Только они и больше никого. Блондин не мог двинуться, когда чувствовал, как цепкие руки придерживают его за кисти. Не мог понять, когда горячее дыхание едва опаляло плечо. Лишь содрагался, когда над ухом раздавался еле различаемый шёпот, который бесцеремонно наполнял его сердце лживыми успокаивающими словами. И не мог поднять взгляд на горящие глаза напротив. Они с кошачьим прищуром блестели в тусклом свете потоков алой жидкости. Он не мог мыслить, дать отпор, в конце концов понять, что же должно было произойти. И все по новой. Безумие, обида, боль. Горячие прикосновения обжигали кожу. Томми чувствовал, что земля исчезает из-под ног. Горячее, такое незнакомое дыхание скользило по коже, а пальцы — самыми кончиками — доставали до души, хоть и касались только четко очерченных синеватых вен и ран на запястьях. Все чувства обострились разом. От такого количества эмоций хотелось задохнуться. Дрим крепко сжимал его руку и аккуратно придерживал за талию, пока тот выгибался в его руках в танце боли, упираясь похолодевшими ладонями в чужую грудь, в очередных попытках остановить, оттолкнуть как можно дальше, наконец избавившись от этой ужасной близости. Все ощущалось настолько остро, что воздуха, кажется, начинало не хватать для обоих. Пустая комната уже не казалась такой отстранённой. Неровный свет скользил по рукам и исчезал где-то в глазах. Где-то глубоко в сердце. Пустом, жестоком сердце.

***

Изгнание. Вода. Много воды. Я тону. Захлебываюсь. Это он. Все он… Больно. Так больно.