Валет

Людей порой сравнивают со стаканами. С чистым, лишенным эмоций куском стекла, который подает голос только перед смертью. Человека в новогоднем колпаке и окровавленным ножом в руках звали Миша. Миша был чуть-чуть шизофреником, чуть-чуть слепым и абсолютно нормальным. Да-да-да, хотя его называли сумасшедшим, Миша, между прочим, был самым обыкновенным скромным человечком, а те, кто считал иначе, знакомились с лучшим другом и защитником Миши - Колей. Коля стал другом Миши в больнице, появившись перед глазами белоликим ангелом, и, схватив его за запястье, вывел из бесконечного лабиринта коридоров. В первую же их встречу Коля показал Мише, как классно на самом деле убивать. Миша как будто сам схватил простой граненый стакан с водой и воткнул со всей дури в горло медсестры, навалившись вместе с Колей на трепыхающуюся старуху, чтобы стекло вошло глубже в плоть. Сочащийся подтухшим томатным соком куличик Миша пробовать побоялся, но Коля съел кусочек, сказав, что срок годности вышел. Миша не знал, как он определил этот самый срок годности, но поверил. А потом они побежали в четыре ноги по холодным кафельным плитам, и их зеленоватые больничные рубашки развевались за спиной диковинными крыльями. Миша закатывает осоловелые глазки к ночному небу, подбирает варежкой потекшую слюну и, проморгавшись, чтобы отойти от счастливых воспоминаний, резко садится на корточки. Коля, как всегда, ушел за ненадобностью, оставив ему добычу и нож. Миша тыкает стальным кончиком подсохшую багровую корку, почти закрывшую аккуратную дырку в горле какого-то полноватого мужчины со вкусно пахнущим одеколоном, а потом, сняв варежки и натянув на руки резиновые перчатки, бодро распахивает на нем длинное черное пальто. Пуговицы жалобно разлетелись в стороны, матово сверкнув, а Миша уже с небывалым профессионализмом обыскивает его карманы, сразу же отложив в сторонку бумажник, блестючую зажигалку и пачку семок. - Ух ты, - высоким мерзким голоском восклицает наш герой, забыв, что его могут обнаружить злые дяди с разлинованными волшебными палочками, - резинка! Пачка почти нетронутых презервативов обнаружилась в заднем кармане неизвестного человека. Мише тут же захотелось взять хотя бы один и отправить в рот. А что, они очень вкусные, фруктовые такие, нежные. Помнится, когда сестрица начала водить к себе парней, можно было перехватить один-два чистеньких и беззаботно жевать, делая домашку. Мысль о несчастной сестре, одной-одинешеньке, в пустой квартире, заставила нерадивого брата засуетиться. - Во имя отца, сына и макаронного монстра, - забормотал убийца, сложив руки лодочкой, - покойся с миром, мужик! - кошелек, зажигалка, семки и латексная жвачка перекочевали в левый карман. Развернувшись к трупу тощей жопой, совсем_не_сумасшедший забросал его снегом, хорошенько утрамбовав белый гроб, чтобы милиционеры нашли неизвестного мужчину несильно испортившимся, звонко хлопнув в ладоши. - Ну все, тут закончил, - перчатки отправились в правый карман, нож любовно согревался радостно бьющимся сердцем под курткой. - С Новым Годом! Спустя какую-то минуту Миша выпрыгивает из парка бойким лиловым чертом в красной новогодней шапке с помпоном и несется по белоснежной дороге в супермаркет. *** В белой-белой комнате, где ковров не было разве что на потолке, стояло огромное троноподобное кресло еще с 90-х годов, ЖК-панель, не подключенная к антенне, шкаф-купе, древний комод с коллекцией зажигалок на нем, стол, четыре стула и двуспальная широченная кровать, на которой возлежал центр кое-чьей маленькой вселенной. Центр вселенной в свое время нюхала кокс, переспала с целой ротой и даже собакой, много курила, немного пила. Сейчас время юности прошло. Тамаре двадцать шесть, у нее болит голова, мерзкое настроение, внеплановая грыжа, а дополняет это чокнутая головная боль на ножках с воображаемым другом. И не запить, не закурить, не занюхать все эти проблемы нельзя, даже подрочить не выходит, потому что наручники - где только взял, гаденыш? - защелкнуты на спинке кровати, чтобы любимая сестричка не дергалась. Тамаре грустно, а еще слегка тошнит. Зазвенели ключи, заскрипела дверь, зашелестели пакеты. - Добытчик вернулся~ - Миша влетает в комнату ака суперзвиздец, держа на вытянутых руках три огромных крепких пакета из Ашана. - Скучала? - Капец как, - признается Тамара, но в животе в этот момент недовольно заворочалось и заурчало, из-за чего щеки заливает огнем. - Ты голодная!.. - брат опускает покупки на стол, собираясь сигануть прямо на кровать и устроить инспекцию. - Стоять! - Миша послушно замирает в нелепой позе, преданно глядя в глаза. - Че таке? - Одежду. Верхнюю. Сними. Миша тут же подхватывает баулы, исчезнув в прихожке. Тамара ведь бог, вождь и вообще старшая, которой надо подчиняться, кормить, ухаживать, любить... много всего, короче. - Как прошел день? - доносится через стенку. - Скучно. - Зато вечер будет веселым! - это звучало бы зловеще, не будь она его сестрой. Особый статус, мать его. Стукнула дверь в ванную, включилась вода. Тамара вспоминает, что не была в туалете весь день, хотя весь день и не хотелось. Вот блин. Миша возвращается быстро, чистенький, переодетый в кислотно-вишневую футболку и внезапные пляжные шорты цвета лимонного желе. - Буянить не будешь? - спрашивает Миша, выудив из ворота цепочку с ключом. - Ты говоришь это так, будто я только этим и занимаюсь, - Тамара шевелит онемевшими пальцами, скривившись. - Отпускай меня уже, потом в ванную поведешь. Братцу дважды повторять не надо, поэтому он в пару шагов оказывается рядом, без лишней суеты сняв с нее долбанные браслеты. - Как же мне надоело так лежать, - немолодая девушка переворачивается на бок, растирая запястья, а сзади мигом пристраивается Мишка, запыхтев в затылок. - Вкусно пахнешь, - холодный нос тычется в ухо, от чего становится щекотно, а грубая ладонь нежно-нежно оглаживает округлившийся живот. - Все было хорошо? - Жрать хотелось, башка болела, настрой ни к черту, - Тамара не против такого обращения, учитывая, что сидеть несколько часов в одних трусах да майке было совсем не комильфо, - и оставляй со мной грелку или плед, что ли: я замерзла, как собака. - Прости, - пауза, - о, я знаю, что тебя развеселит! Пружины жалобно заскрипели, когда рыжее чудовище соскакивает на пол, убежав, судя по топоту, к себе в комнату. Тамара садится, пытается одернуть футболку так, чтобы пузо не торчало и не раздражало, но грубая ткань только елозит по чувствительным соскам, отчего настроение падает ниже плинтусов. Возвращается Миша с пышным букетом хризантем и огромным плюшевым котом. - Во, - ухнув, он усаживает усатую пучеглазую игрушку на стол, так и оставшись стоять с цветами и кретински-счастливой улыбкой, - почти такой, какой в детстве был, я специально искал на фото. Тамара молчит, переводя удивленный взгляд сначала на кота, потом на брата, потом снова на кота, а затем на брата. Улыбка Миши увядает, а сам он как-то скукоживается, пытаясь спрятаться за букетом. - Не нравится? - спрашивает он с какой-то безграничной тоской. Тамара встает с кровати, подходит к приунывшему младшему, спрашивая: - Ты... помнил? - Ага, - Миша разглядывает пальцы на ее босых ногах, переведя взгляд на носки своих тапок. - Ты злишь... - ладонь на макушке заставляет подавиться воздухом. - Ты помнишь, - Тамара всхлипывает, заливается вдруг слезами, прижав рыжего придурка к груди, - ты помнишь... Мише тоже вдруг захотелось расплакаться за компанию, потому что он действительно помнил, хотя не признавался в этом никому, даже Коле. - Я тебя люблю, - говорит он невпопад, обнимая ее свободной рукой. - Я тебя тоже, - женщина всхлипывает, легонько раскачиваясь вместе с замершим братом, - я тебя тоже. Миша откладывает цветы на стол и, резко взяв испуганно взвизгнувшую Тамару на руки, садится в кресло. - Если любишь, то улыбнись, - говорит он строго, устраивая ее на своих коленях. Старшая еще не перестроилась, но все же кивает, шмыгнув покрасневшим носом. - Пошли в ванную, я умоюсь. Младший кивает, отдает ей свои тапки, хвостом посеменив следом. Тамара некстати вспоминает те времена, когда они жили вместе с родителями, брата еще не пробовали лечить, а ей даже мысли не приходили о мальчиках. В горле снова все стало комом, поэтому она старается забить воспоминания о счастливой жизни первым нелепым минетом, сломанным каблуком и юношескими прыщами. От вороха постыдных мелочей становится легче. Тамара добивает себя залетом от прапорщика Ебеляева, с которым планировала построить счастливую жизнь, пока не узнала, что у него есть жена и еще пара подменяющих друг дружку любовниц. Вообще хорошо. Куда лучше быть вечной прокуренной тряпкой с братом-шизофреником, чем преданной родственниками девочкой из обеспеченной семьи, которая могла жить долго и счастливо. Старшая качает головой. Ну ее на хуй, память и прошлую жизнь. Стакан разбился, его не склеить жеванием соплей или нотацией о том, что он разбился. Не о чем сожалеть, Томка: у тебя внутри личинка человека, доставляющая кучу проблем, брат, которому скоро стукнет двадцать пять, а у него уровень развития десятилетнего мальчишки. А еще, он, возможно, маньяк. Или любит прятать во внутреннем кармане куртки окровавленный кухонный нож. Тамара включает воду, умывая лицо. У тебя оверлион проблем, малышка, поэтому утри нюни и начинай их решать, пока совсем не свихнулась. - Я сейчас приму душ, - но сначала, пожалуй, надо сбросить стресс, - держи руки на приличных местах. Глаза младшего вспыхнули почти звериным предвкушением. - Постараюсь. *** Миша садится в кресло и закидывает ногу на ногу, как герой-любовник из американских фильмов, расслабленно уложив руки на подлокотники. Это напоминало детство, когда сестра надевала мамину одежду, мечтая стать взрослой, а он подглядывал. Миша начинает мягко раскачиваться из стороны в сторону. Там не было никакого эротизма, одежда взрослой женщины была велика двенадцатилетней соплячке, но он находил в румяной старшенькой свой шарм, красоту, которой не было ни у кого из девочек его класса. Когда начало становиться тесно в узких школьных брюках, он не уловил, но это было где-то два-три года спустя точно, незадолго до того, как их семейный доктор сказал, что у мальчика может в скором времени проявиться шиза. Стояк на сестру, наверное, тоже был проявлением болячки. Миша даже обрадовался: ведь его вылечат, он-станет-нормальным. Он не поломает жизнь сестре, унаследует семейный бизнес и станет достойным представителем общества. Понятие нормы явно не соответствовало вложенным в нее деньгам. Или он в свои едва исполнившиеся тринадцать просто очень многого не понимал.

Если долго и упорно говорить стакану, что разбит, он может поверить в это.

Спасибо Коле, который одним прекрасным днем зашел в его палату. Мишу начинает дергать, когда он вспоминает ментовку, взбешенных родителей и заплаканную сестру где-то на фоне. Излупили его тогда конкретно, хотя раньше такого не было никогда. - Не хочешь быть нормальным, сука? - спрашивает его отец, наматывая армейский ремень с тяжелой бляхой на кулак. - Исправим! Помнится, он тогда обмочился, а еще ревел хуже белуги. Что поделать, су-мас-шед-ший. Мише становится как-то грустно-грустно и обидно. Сестре, как оказалось позже, тоже досталось. И после этого она вдруг без страха начала водиться с мальчиками, будто стараясь убежать от реальности в их объятиях. Но никто не любил девочку, вдруг ставшую шлюхой. Такие дела. Миша расстилает кровать, складывает одежду в кресло и укладывается на живот, обняв свою подушку. Как ни странно, свела их бабушка по материнской линии, та самая бабушка, которая однажды дала ему нож и переписала квартиру. Хорошая была женщина. Безумная женщина, приютившая брошенных больных щенков. Жаль, что мертвая уже. А у родителей все хорошо. Они сделали себе еще троих наследников и теперь абсолютно счастливы. Миша глухо и зло рычит, сжимая зубами наволочку. Жаль, что Томку он нашел уже пропащей, на самой грани невозврата. Поймал, запер и долго, очень долго делал из нее человека, а потом заметил, что с человечностью в ней растет новый, другой человек. Но Миша искренне рад этому, ведь это значит, что этот, новый, будет нормальным. Миша очень хочет в это верить. Тамара возвращается бесшумно, босая и нагая, почти богиня, только нимба не хватает над головой. - Что случилось? - спрашивает она тихо, ложась к нему лицом. - Ничего, - Миша отводит темные глаза, но сестра почти болезненно хватает его за подбородок. - Не ври мне, - шепчет она ему на ухо, отчего по телу проходит сладкая колкая дрожь. - Опять родители? - Да. Тамара понимающе ухмыляется, а потом переворачивается на спину, гладит одной рукой живот, задумчиво обращаясь к потолку: - Иногда мне кажется, что заработанные в лихие девяностые денежки выбили у нашего папки мозг, - вторая рука тянет младшего за указательный палец, водит грубой подушечкой по натянутой коже, что оказывается неожиданно приятно для обоих. Или для троих? - Я рассказывала тебе, почему ушла из дома, покатившись по накатанной? - Нет, - Миша осторожно накрывает ладонью низ, ведет по кругу. Тамара удовлетворенно прикрывает глаза, заводит руки за голову, а потом говорит легко и просто. - Он меня изнасиловал, - рука замирает, а потом движение продолжается, будто и не было заминки, - просто психанул: у него были проблемы на работе, мама была в депрессии и... - чужая кожа кажется раскаленной, - случилось, - она смотрит на широкую ладонь, на саму себя с точки зрения прошедших лет, а потом фыркает, - я так думала, искала объяснения его поступку, а потом поняла, что такое нельзя оправдать, - Тамара вздыхает. - Зачем ты говоришь мне это? - глухо спрашивает Миша, укладывая голову ей на грудь. - Я сожгла наш дом, - улыбается Тамара и гладит его по мягким волосам, - взяла зажигалку и подожгла, начиная со своей комнаты. Все подумали, что я сгорела, а я сбежала, но никто меня не искал. - Ты могла пойти к бабушке, - сипло произносит младший. - Боялась, Миш, ведь твоя сестра - такая дура, на самом-то деле. Я ведь думала, что ты тоже... - Я живой, - произносит он хрипло, как-то резко оказывается над ней, нависая тенью. - И ты. Живая. Старшая открывает рот, но затем качает головой, улыбается грустно, легонько скользнув пальцами по шее, а потом целует мягкими податливыми губами. Мише от такого поцелуя становится жарко, словно в желудок уронили факел и его огонь растекается по телу, согревая до самых кончиков пальцев. - Миша, а Миша, хочешь сестру? - как заговор вытягивает она слово за словом. - Хочу, - от визгливости не осталось и следа, будто другой человек сейчас рядом шепчет какой-то бред, мнет тяжелую грудь с набухшими сосками, целует плечи, ключицы, опускается ниже, потершись щекой о бедро. Другой. Но Миша не потерпит никого другого, есть только он. И эти мгновения, желанные и постыдные одновременно, он согласен разделить только с ней. И еще одним живым существом, которое нужно будет, в конце концов, покормить. Миша улыбается, вдыхает теплый родной запах с легкой ноткой детского мыла, а потом разводит языком темные складки, собирая солоноватую влагу, глухо стонет, чувствуя боль в затылке, смешавшуюся с ноющим томлением в паху, но не отрывается, лижет, толкаясь языком глубже, прижимается губами, чувствуя, как отзывается сестра на каждое движение. Тамара охает, вскидывает бедра навстречу и сжимает ногами чужие бока. Язык у Миши длинный, скользкий, очень горячий, а губы жесткие, колючие, но ее лишь сильнее трясет от такого контраста, особенно когда Мишка стонет, и от этого стона содрогается все нутро, каждая клеточка тела. - Оставишь меня лысым, - Миша приподнимается на руках, давая им остыть, нетерпеливо вжимаясь вставшим членом в матрас, и медленно облизывает блестящие порозовевшие губы. Тамара бы залилась смехом, но между ног неприятно дергает от резкой остановки, впрочем, Миша сам наклоняется, перебирая пальцами простынь. - Стой, - она неловко царапает чужое плечо; во рту было сухо, а от мысли, которая вдруг пришла в голову, можно было стерпеть лишнюю минуту, - ложись на спину. Миша недоумевает пару секунд, глядя на нее мутными хмельными глазами, а потом вдруг разгибается, как шезлонг, доверчиво открываясь. Тамара любуется его лицом, широкой грудью с забавным рыжим пухом, крепкими руками с длинными узкими пальцами и, не удержавшись, касается подтянутого живота, самыми кончиками пальцев. Миша всхлипнул, член в его трусах дрогнул, головка упиралась в самую резинку, но даже просто стянуть с себя осточертевшее белье он не решался, умоляюще глядя на сестру и часто, загнанно дыша. Старшая пристраивается между его ног, гладит четкий контур через ткань, надавливая туда, где уже темнело влажное пятнышко, и мурлычет кошкой, когда братец под ней крупно вздрагивает, судорожно выдохнув сквозь стиснутые зубы. Сейчас можно было повыкрутасничать, потешить свое самолюбие, но она не станет, потому что он бы так никогда не поступил. - Я тебя не раздавлю? - Нет, - Миша подтягивает ее ближе к себе, а она осторожно опускается сверху, - смелее. Услышать такое от него, какого-то неправильного теоретического девственника, почти странно. Тамара снимает, наконец, несчастную полоску ткани, перехватывает ствол у основания и обнимает губами упругую пряную головку, оттягивая книзу крупную мошонку. Миша под ней взвился, заметался, но отстраняться не стал, только неловко мазнул зубами по внешним половым губам, заскулив от разом навалившегося удовольствия. Тамара глубоко дышит через нос, открывает рот шире, заглатывая до половины, крупно вздрагивает, когда живот прижимается к груди младшего, а он сам жадно приникает к щелке, как умирающий от жажды. - Я сейчас... - Тамара выпускает член изо рта, сжимается вся, чувствуя скорую разрядку, даже вывернуться пытается, но забывшийся младший держится крепко, не оторвешь. Тогда она пробует по-другому: подтягивает и без того поджавшиеся яйца, снова забирает в рот одним движением, задыхаясь от распирающей горло плоти. Оргазм находит на нее разом в горле, в животе, прошивает позвоночник вспышкой яркого мучительного удовольствия, выжигая цветные пятна на внутренней стороне век, а потом добавляет, ленивым таким, но ощутимым толчком, таким, который ни с чем не спутать. - Ты?.. - из уголков губ течет слюна и семя, капает на грудь, но ей сейчас важен ответ. Он же должен был... - Да-а-а, - Миша еще подрагивает, ему хорошо и сладко от ее тепла, - толкнулся, толкнулся. Тамара звонко и искренне смеется, кажется, впервые за несколько лет, и в этот момент она абсолютно уверена, что нет в мире человека счастливее. *** Следующее утро они встречают на кухне. Тамара ест овощной салат, залитое кетчупом жаренное мясо с картошкой, а Миша суетится у плиты в смешном розовом фартуке, надетом поверх неизменной футболки и шорт. - Знаешь, что я придумал? - привычным высоким тоном вопрошает Миша, роясь в холодильнике. - Это как-то связано с ножом в твоей куртке? - улыбается Тамара, макая ломоть баранины в помидорную кровь. - Напрямую, - Миша держит в руках пару белых куриных яиц. - Как насчет, - стук-стук, - мести? - из раскрытой скорлупы на сковородку шлепнулась, зашипев, пара бело-желтых капель. Сестра смотрит на рыжий затылок брата. Оценивает свои и чужие поступки. Качает головой. - Почему бы и нет. Кое-какие вещи нельзя простить.

У разбитых стаканов очень острые осколки.