Invictus (Director's Cut)

Они неуклонно продвигались к следующему городу, и постепенно повышенное внимание к нему гасло. Казалось, все, наконец, поняли намёк на то, что он хочет, чтобы его оставили в покое. С облегчением Торфинн позволил своим мыслям отойти в сторонку. Он наблюдал за покачивающейся носовой фигурой баркаса своего отца, лениво размышляя о предсказании Аскеладда о том, что они прибудут к следующей деревне в течение полутора дней, когда внезапное тепло и тихое сопящее дыхание призраком коснулись его шеи. Почти одновременно с этим что-то коснулось его задницы. Кинжалы в мгновение ока оказались у него в руках, и он развернулся как раз вовремя, чтобы увидеть широко раскрытые зелёные глаза. Кинувшись вперёд, он оставил порез на щеке Ульфа, и когда тот отпрыгнул на расстояние вытянутой руки, его сердце бешено колотилось от ярости. Какого. Хрена. Никто не смел прикасаться к нему так! Даже когда он вывернулся, гнев внутри остался, уколов его, как раскалённая игла. Глупо. Он стал неосторожным. Торфинн занял оборонительную позицию, но его противник, казалось был поражён таким поворотом событий. Руки Ульфа всё ещё не двигались, находясь раскрытыми ладонями ниже пояса. Неужели Ульф собирался его облапать? Пока Торфинн наблюдал, выражение лица Ульфа сменилось с шока на замешательство, а затем стоило ему протянуть руку и ощупать щёку, на ярость. — Ах ты, маленький ублюдок! Торфинн держал клинки наготове, переместив вес на носочки на случай, если Ульф решит атаковать. У него было время. Как только Ульф потянется за топором, он прикончит его. Крик Ульфа привлёк внимание конвоя. Послышался шквал непонятных звуков, затем топот ног, когда люди бросились к ним. Он кинул взгляд через плечо. Несколько человек отделились от задней части конвоя, но остановились, словно боясь вмешаться. Они образовали вокруг них свободное кольцо, начав кричать: — Что случилось? — Поединок? — Деритесь! Его гнев был остр, как кинжал. Он был рад услужить им. Пусть Ульф усвоит урок на горьком опыте, если выживет. — Что здесь происходит? Голос Аскеладда прорезал толпу, и тишина наступила внезапно, как удар молнии. Он протиснулся в круг, глядя на них. — Этот маленький ублюдок порезал меня просто ни за что! — обвинил Ульф, и Торфинн почувствовал, как к лицу прилила кровь. Грязная крыса. Пытается повесить всё на него! — Чушь собачья, ни за что! Ты обнюхивал меня, ублюдок! — он бросил разъярённый взгляд на Аскеладда. Бой был почти окончен, и он просто держал пари, что Аскеладд встанет на сторону Ульфа. Он опустился на колени, вытирая кончик кинжала о землю. — И не думай, что я не чувствовал твоих рук. Держи их при себе, иначе в следующий раз ты их потеряешь. — Довольно, Торфинн, — сказал Аскеладд, пренебрежительно махнув рукой в его сторону. Ну, конечно. Плевать. Он всё равно не хотел здесь оставаться. Протиснувшись сквозь кольцо, Торфинн отступил, прежде чем Аскеладд успел позвать его обратно. — Один из вас, зашейте Ульфа! К чёрту его. К чёрту их всех. Он не собирался терпеть, когда с ним грубо обращаются. Всё ещё кипя от злости, Торфинн быстрым движением убрал свой клинок, а затем поднял другой на свет, ища пятна. Он затрясся в его руке, и он понял, что дрожит. Чёрт. На острие всё ещё виднелась небольшая полоска крови, и он зажал его между грудью и рукавом, стирая пятно. Позади него по грязи послышались шаги. Торфинн оглянулся через плечо, не удивившись стоящему там Аскеладду. — Что тебе нужно? Аскеладд улыбнулся ему, слегка холодно изогнув губы и не глядя в глаза. — Я, кажется, сказал, чтобы больше никаких драк? Очередная вспышка гнева. — Ты что не слышал, что я сказал, плешивый? Он первый начал! — Торфинн оскалил зубы, отказываясь принимать обвинения. — Я слышал, как он, чёрт бы его побрал, тяжело дышит мне в ухо, и он схватил меня за задницу! Глаза Аскеладда слегка сузились, но всё же с его лица не сходила лёгкая улыбка. Он наклонился, медленно и осторожно пробираясь в личное пространство Торфинна. Пытается напугать. И Торфинн не собирался ему этого позволять. Он стиснул зубы, когда нос Аскеладда пощекотал его макушку, а тихий вдох и выдох пошевелили волосы. Шли секунды. Аскеладд снова вдохнул, ещё медленнее, насколько это возможно. Он был так близко, что Торфинн чувствовал только его запах, суглинистая земля и мускус заглушали запах свежей травы и ветра. Он был густым. Тёмным. И под этим поверхностным мускусом было что-то более притягательное, щекочущее нос тысячью тонких ароматов, которые менялись, даже когда он стоял рядом… — Может, ты отвалишь? — рявкнул Торфинн, чувствуя, как сердце неровно колотится в груди. Его охватило странное напряжение, скользнуло в грудь и сдавило. Аскеладд отстранился. Его улыбка стала шире, превращаясь в злую. — Ты омега, парень. Тебе лучше привыкнуть, — затем он снова вздохнул, громко и целенаправленно. — Тогда тебе лучше привыкнуть к тому, что твои люди будут орудовать топорами без рук! — прошипел Торфинн, крепко сжав пальцы в кулаки. Гнев и беспокойство бурлили в нём. Он хотел ударить Аскеладда за его глупые, слепые предположения, за его настойчивость в «омеге» — но ещё он хотел убежать. Это напряжение всё ещё сидело в нём, свернувшись, как змея, готовая напасть, напрягаясь, когда он смотрел в глаза Аскеладду. Нет. На этот раз он не собирается отступать. Резкий блеск в глазах Аскеладда погас. Он пожал плечами, мгновенно став отчуждённым. — Прекрасно. У тебя есть моё разрешение. Но только, если они не оставят выбора, понял? Торфинн моргнул. Аскеладд будто притворялся, что не пытался просто запугать его. И… подождите. — Что? — Ты слышал, что я сказал, — последовал загадочный ответ, а затем Аскеладд развернулся и целеустремлённо зашагал обратно к фургону. У тебя есть моё разрешение. Слова эхом отдавались в голове, чуждые и сбивающие с толку. Только, если они не оставят выбора. Значит ли это, что… Аскеладд не против? Что Торфинн может защищать себя? Он ломал голову над этими словами в течение нескольких часов и пришёл к выводу, что его интерпретация была правильной. Аскеладд собирался закрыть глаза на то, что он сделал с Ульфом и, возможно, на всё остальное, что может последовать за этим. И ему это не понравилось. Нет, это было не совсем так. Какая-то маленькая часть его была рада предлогу напасть на следующего, кто нарушит границы его личного пространства, дабы преподать им урок — но ему не нравилось, что это всё зависело от предположения Аскеладда в том, что он омега. Он поставил Торфинна в особое положение, основанное на его предполагаемой слабости. Да. Чем больше он думал об этом, тем больше его это беспокоило. Это было похоже на камень, попавший в сапог, колющий с каждым шагом и пока это было всем, на чём он мог сосредоточиться. Ублюдок. Гнев в нём кипел, нарастая, пока он не начал потеть, и ему не пришлось снять капюшон. Грёбаные ублюдки. Остаток дня он провёл в одиночестве, и к тому времени, когда он свернулся калачиком, чтобы заснуть, он снова почувствовал обиду. Аскеладд снова выделил его. Только на этот раз он не мог пожаловаться, не воскресив тот разговор в лесу, тема, которую он предпочёл бы оставить похороненной. Должно быть, таков был план Аскеладда с самого начала. Проклятый Аскеладд. Он всё ещё пребывал в плохом настроении, когда проснулся, и это, должно быть, стало очевидно для всех, потому что он снова зарабатывал странные взгляды. Тем не менее, к нему никто не подходил, поэтому он предпочёл забыть об этом. Теперь он был зол на то, насколько чертовски жаркой стала погода за одну ночь. Даже без капюшона он обливался потом. Что было странно, так это то, что никого больше не беспокоила жара. Они продолжали идти, не останавливаясь, но в какой-то момент после полудня жара исчезла так же внезапно, как и наступила, как кровь, растворяющаяся в реке. И потом ему стало холодно. Действительно холодно настолько, что он задрожал. Нахмурившись, Торфинн снова надел капюшон, откинул капюшон. Что-то было не в порядке. Он просто чувствовал себя не в своей тарелке. Неужели он заболел? Это было бы просто грёбаной удачей — слабость, особенно сейчас, была тем, что он не мог себе позволить. По мере того, как шёл день, ситуация не улучшалась. К тому времени, как они подошли к деревне, он уже знал, что с ним что-то случилось. В спине появилась слабая боль, он чувствовал себя измученным и, казалось, не мог согреться. Он пошёл в атаку вместе с остальными, но рано ушёл из боя, едва не получив неосторожный удар. Его голова была неясной. На приличном расстоянии от деревни он нашёл высокое дерево, затенённое огромными листьями. Ветви там, где они соединялись со стволом, были толщиной с его талию, росли близко друг к другу, и ему было легко устроиться там поудобнее. Здесь, высоко над землёй, он чувствовал себя в безопасности. Никто не сможет подкрасться к нему незаметно. И он лёг спать пораньше, быть может он почувствует себя лучше. С этой утешительной мыслью он заснул.

***

Следующим утром он проснулся в отчаянии. Холодно. Ему было так холодно, несмотря на то, что он спал полностью одетым. На самом деле эта дрожь заставила его проснуться, ударившись плечами о ветку достаточно сильно, чтобы причинить боль. Всё тело было в синяках. Его шея, запястья, бёдра — каждая железа, выделяющая запах, стала набухшей и очень чувствительной. У него болел живот. И когда он спрыгнул с дерева, остекленевшая пульсация в каждом суставе заставила его стонать от боли. Что же случилось? Это было совсем не похоже на прошлую ночь! Стало только хуже. Через десять минут после пробуждения живот скрутила такая сильная судорога, что ему пришлось бежать в ближайшие кусты, прежде чем все закончилось бы плачевно. Диарея продолжалась до полудня, и к её концу он так сильно отстал, что больше не видел конвой. Это было к лучшему. Он не хотел, чтобы кто-нибудь видел его таким: медлительным и с трясущимися ногами, как новорождённый жеребёнок. Потягивая воду из бурдюка, он пошёл по следу. Торфинн чувствовал себя опустошённым. Медленным. Как будто кто-то набил его голову пухом молочая, а кишки камнями. Это напомнило ему о том, как он нашёл в лесу мёртвую белку и съел её, проводя следующие два дня, взрываясь с обеих сторон. Глупое решение, но ему было всего шесть лет, и он окончательно проголодался. Неужели он съел какое-то плохое мясо? Возможно и так. Но какова вероятность того, что кролик, которого он поймал в лесу, был плохим? Больше никому плохо не было, он чувствовал это по запаху. И от кролика тоже пахло неплохо, хотя он и не мог сказать, откуда ему это известно. Это была ещё одна вещь, которую он заметил — как отдельные запах становились всё более отчётливыми с каждым днём. Если бы он закрыл глаза, то почти увидел бы их, уже не туманные, а отчётливые, плывущие, как цветные ленты на осеннем ветру. Это заставляло его чувствовать себя ещё хуже. Головокружение вдобавок к тошноте. Он пытался дышать ртом, что немного помогло, а затем выпил ещё воды, облегчая худшее. Весь этот понос принёс невероятные потери. Он пил и пил из своего бурдюка, очевидно, испытывая большую жажду, чем думал, только когда он перевернул бурдюк вверх дном, то заметил, что выпил всё, что было. Здорово. Просто чертовски здорово. С конвоем везли бочки с пресной водой. Ему придётся подождать, пока он не догонит их, чтобы налить себе ещё, или прийти достаточно поздно, чтобы прокрасться, наполнив бурдюк сегодня ночью. Последний вариант звучал лучше всего. Вода немного восполнила его энергию, но он всё ещё чувствовал пугающую дрожь. У него было ощущение, что кто-то из наёмников почувствует насколько он слаб, и даже с разрешения Аскеладда ему сейчас не хотелось сражаться. Поэтому он ждал. Такова была жалкая картина, с которой он имел дело в течение следующих двух дней. Он просыпался, высирал себе все мозги, а потом остаток дня пил воду. Это было ужасно. Бесконечный цикл, когда диарея утихла, его желудок почувствовал себя лучше, но боль в теле усилилась за долгие часы ходьбы, а обезвоживание истощило его силы. Эта болезнь высасывала из него жизнь. Он даже не мог есть, в ту ночь, возвращаясь с полным бурдюком воды, он нашёл недоеденного кролика на вертеле и схватил его инстинктивно, только чтобы подавиться после первого же укуса. Еда вызывала тошноту. С ощутимым облегчением он уловил запах дыма днём четвёртого дня. Он был слабым, они были почти у следующей деревни. Обычно после битвы они останавливались на день или два, чтобы отдохнуть — время, на которое он рассчитывал, чтобы восстановиться. Эта бесконечная прогулка не помогала. Заставившего перевалить себя через следующий холм, волна головокружения захлестнула его. Сердце бешено заколотилось. Мир стал колебаться, дрожа по краям. Торфинн наклонился вперёд, уперев руки в колени, пока ощущение не прошло. Да. Скоро ему станет лучше. Порыв ветра охладил его, принеся с собой вонь альф, как пощёчину. Аскеладд должно быть, остановил конвой. Они прибыли. Торфинн остался с подветренной стороны и отступил, найдя дерево с низкими ветвями. Трясущимися руками он подтянулся и рухнул на ствол, глубоко дыша и прикрыв глаза. Он так устал. Рука держащая бурдюк с водой, легла на живот. Он едва замечал, как кожа скользит под кончиками пальцев, боль в суставах и животе поселилась в его мозгу, как миазмы, затуманивая взор. Время шло своим чередом. Каждый раз, когда он моргал, небо казалось темнее. Лёгкий ветерок шевелил листья дерева, на котором он лежал. Суглинистый запах земли наполнил его нос, смешанный со знакомыми солью и мускусом. Торфинн резко открыл глаза. Он посмотрел вниз и увидел, как Аскеладд проходит мимо, его шаги были медленными и размеренными. Ищущими. Торфинн, затаил дыхание. Может, если он останется совершенно неподвижным, Аскеладд уйдёт… Бурдюк выскользнул у него из рук. Инстинктивно он схватил его, поймав, и пошевелил листья. Острые голубые глаза мгновенно уставились на него. Чёрт! Он повесил бурдюк с водой обратно на пояс, ненавидя себя. Из всех грёбаных глупых ошибок. Теперь он должен был выслушать, как Аскеладд говорит о том, о чём он пришёл поговорить, или ещё хуже — что, если он пришёл попросить Торфинна убить кого-то в деревне? Ему чертовки не везёт. Но Аскеладд не сделал ничего подобного. Он просто стоял и смотрел. — Что? — Торфинн не смог сдержать раздражения в голосе. Пусть Аскеладд скажет своё слово, а потом оставит его в покое. Рот Аскеладда недовольно скривился. — Мы атакуем сегодня ночью, но ты должен остаться и охранять повозку вместе с Бьёрном и Штейном. Ему следовало бы обрадоваться этому заявлению, но нет. Вот его оправдание. Он мог спокойно отнестись к этому, и это было бы мудрее… но это было бы неправдой. У Торфинна было сильное впечатление, что Аскеладд точно знал, насколько он слаб, и это раздражало. Он не нуждался в особом обращении. Даже ослабленный он всё равно был лучше других наёмников! — Почему? Я умею драться. Аскеладд сардонически приподнял бровь. — Потому что вся деревня учует, что ты идёшь. От тебя несёт, малыш. Торфинн спрыгнул и почти сразу пожалел об этом. Периферийное зрение задрожало, а губы скривились от усилия удержать колени в вертикальном положении. — Тогда я помоюсь, чёрт бы тебя побрал! — прорычал он, стараясь, чтобы Аскеладд не заметил, как трясутся его ноги. Зрение прояснилось как раз вовремя, чтобы увидеть руку, приближающуюся прямо к лицу. Он отшатнулся. Пригнувшись, он инстинктивно подумал о том, как защитить живот, который странно сжался. Аскеладд поманил пальцем. — Иди сюда. Это не было просьбой. Нет, он приказывал Торфинну, будто тот был какой-то грёбаной собакой. А сейчас он был слаб и одинок. Оказался на расстоянии вытянутой руки от убийцы своего отца было последним, что он хотел бы сделать. — Зачем? — Затем, что, если ты этого не сделаешь, я не позволю тебе присоединиться к налёту. Он даже не хотел участвовать в этом грёбаном набеге! Но он не мог сказать об этом Аскеладду. Даже если бы тот заподозрил обратное, Торфинн скорее отрубил бы палец, чем дал понять, насколько дерьмово он себя сейчас чувствует. Поддавшись вперёд, он подошёл достаточно близко, чтобы почувствовать жар, исходящий от протянутой руки Аскеладда, но резко остановился. Он не был домашним животным. В такой близости он мог чувствовать только запах Аскеладда. Торфинн сморщил нос, пытаясь заглушить его, но это было невозможно, он проникал в его мозг, вызывая мурашки на руках. Аскеладд коснулся его лба. Поверхностным, но поразительно нежным жестом. — Никакого налёта. У тебя сейчас начнётся течка, — Аскеладд убрал руки. — Ты будешь больше отвлекать, чем помогать. При слове «течка» у него упало сердце. — У меня… что? — он не знал точно, что это означало, только то, что это было связано с омегами и никак не могло относиться к нему. — Течка. У тебя начинается течка, — Аскеладд уставился на него так, будто думал, что Торфинн идиот. — Ну, знаешь, секс? У альф есть гон, который помогает в спаривании. А у омег есть течка, которая делает то же самое. Эти слова не имели никакого грёбаного смысла. Вообще никакого. Секс? Хоть он знал, что альфа и омега подходят друг другу, как ступка и пестик, он никогда не думал об этом так… всем своим нутром. — Но… я не хочу заниматься сексом! — выпалил он первую пришедшую в голову мысль, слишком встревоженный, чтобы даже опровергнуть предположения Аскеладда. — Что ж, придётся, — Аскеладд плевал на протесты, голос его был резким. — Она убьёт тебя, если ты этого не сделаешь. И для этого тебе понадобится альфа. Секс? Течка? Нет. Этого не может быть. Торфинн попятился от Аскеладда, шатаясь на подкашивающихся ногах, похожих на желе. — Нет… нет… я не хочу… — он схватился за голову, желая, чтобы головокружение прекратилось. Это было просто невозможно. Он был болен, вот и всё. Как только он сможет отдохнуть, ему станет лучше, и всё вернётся на круги своя! — Мы нападём на закате. Встретимся с остальными возле каравана, как только я отдам приказ о нападении. Голос Аскеладда донёсся до него откуда-то издалека. Торфинн едва обратил на это внимание. Его внутренности превратились в камень, придавив к месту. Нет. Нет, если бы это была течка, он бы знал об этом, правда? Принуждение к спариванию не должно быть похоже на худший приступ пищевого отравлениях который он когда-либо испытывал! И, кроме того, это было невозможно. Просто невозможно. Аскеладд ушёл. Одному было хорошо. Одному было безопасно. Но он не чувствовал себя лучше, ни в малейшей степени. Его сердце билось слишком быстро. Он вообще не двигался, но всё равно дышал так, словно бежал в гору. С открытым ртом он соскользнул в полусонное положение, положив руки на колени и тяжело дыша. Течка. Секс. Ему не хватало воздуха. Живот скрутило. Его сейчас стошнит. Наклонившись вперёд, он попытался вырвать. Ничего не вышло. Снова и снова он вставал на дыбы, не получая ничего кроме тягучей слюны и горького вкуса желчи. Когда, наконец, тошнота отступила, он сплюнул, вытирая губы дрожащей рукой. У омег есть течка. Перестань думать об этом! Он ударил себя кулаком в бедро, сосредоточившись на острой пульсирующей боли. Спокойно. Ему нужно было успокоиться, иначе он потеряет сознание. Дыши. Длинные медленные вдохи втягивались через рот и выдыхались через нос. Этому приему его научил отец, когда впервые взял Торфинна на заклание овцы. Тогда тот запаниковал, ужаснувшись при виде крови — тёмно-красной, почти чёрной, как её было много — хлынувшей на землю, от слабого трепыхания овцы, от горячего металлического запаха в сарае. Слёзы хлынули так сильно и быстро, что он подавился собственными соплями и начал задыхаться. «Послушай меня, Торфинн. Я хочу, чтобы ты дышал. Открой рот. Теперь вдохни — нет, медленнее — а теперь выдыхай через нос. Хорошо. А теперь сделай это снова. Снова». Тогда он взял себя в руки. Теперь же он вспомнил интонацию слов отца, низкий и успокаивающий тембр его голоса. Он дышал. Сердце замедлило свой бег. Прислонившись спиной к дереву, он задрожал от накатывающей паники, откинувшись назад, пока голова не ударилась о кору. Один, чёрт побери. Это было слишком. Он не мог справиться с этим прямо сейчас, у него не было на это времени — солнце, проглядывающее сквозь деревья, было красно-золотым, переходя в синеву пурпурного. Близился закат. Он должен был выполнить свой долг. Набрав полный рот воды, он выплюнул остатки горечи и зашаркал к вершине холма. Он едва успел заметить чёрную массу ощетинившихся людей, прежде чем Аскеладд махнул рукой, и они бросились в атаку. Дерьмо. Он опоздал и, вероятно, выслушает немало по этому поводу, но, к его удивлению, когда он добрался до повозки, то увидел Бьёрна и Штейна. Только Бьёрна и Штейна. Это было странно, обычно Аскеладд тоже оставался. Что ж, плевать. Когда гром шагов затих, он перекинул руки через край повозки и положил на них голову, притворяясь, что ему скучно. Штейн полностью проигнорировал его, но Бьёрн бросил на него задумчивый взгляд. Он знал. Конечно, он знал. Бьёрн мог выглядеть тупым животным, но он не зря являлся правой рукой Аскеладда. Когда раздались крики, Бьёрн подошёл к нему. Он скрестил руки на груди, повторяя позу Торфинна в манере, которая выглядела слишком неестественной, чтобы сойти за беспечную. — Эй, Торфинн. Как держишься? — его голос был низким, почти шёпотом, чтобы Ухо мог услышать. Торфинн бросил на него взгляд. Из всех наёмников Бьёрна он ненавидел меньше всего. Довольно иронично, учитывая, что Бьёрн сыграл ключевую роль в убийстве его отца, но кроме этого вопиющего поступка, он был относительно добрым. Держался подальше. Никогда не дразнил его, как другие наёмники. Иногда даже вёл себя дружелюбно, как сейчас. Это было странно. Бьёрн наблюдал за ним. Хотя Торфинн мог видеть лишь слабый блеск его глаз из-под шпангельхельма, он явно ждал ответа. Торфинн пожал плечами, хмыкнув. В низине снова раздались крики. Треск ломающегося дерева. — Почему бы тебе не запрыгнуть в повозку и не присмотреть за сокровищами? Мы со Штейном будем следить за дорогой, а Ухо дежурит по периметру, — предложение было небрежным, но Торфинн ощетинился, будто Бьёрн запахнулся на него топором. — Я не… — начал он, прежде чем внезапное движение головы Штейна в его сторону заставило осознать, что он почти выкрикнул эти слова. — Я не хочу присматривать за сокровищами! — раздражённо прошипел он. Бьёрн молчал, барабаня пальцами по повозке. — Ну кто-то же должен. Я занимался этим весь день, было б неплохо сделать перерыв, — сказал он после небольшой паузы. Торфинн фыркнул. Он точно знал, что делает Бьёрн. Это было даже хуже, чем Аскеладд — вопиющая попытка нянчиться с ним на глазах у других воинов. Или воина. Он бросил взгляд на Штейна, который со скукой ковырял ножом в зубах. Охранять сокровища в сельской местности, вроде этой, было чем-то типа шутки, он мог сосчитать сколько раз они сталкивались с бандитами по одному пальцу, потому что такое случилось лишь однажды. Четыре года назад. И это был не бандит, а бродячий пьяница, который прицепился к ним. — Отлично, — проворчал он, неуверенно перелезая через края повозки. — Плевать. Он тяжело опустился на пол внутри, забившись в угол. От этого движения лошади навострили уши, ожидая команды. Одна топнула копытом. Торфинн скрестил руки на груди и откинулся назад, пока голова не коснулась края повозки. Бьёрн кивнул и отошёл. Это была плохая идея. Ему вообще не следовало сидеть, всё болело и было тяжёлым, даже веки. Прошло уже несколько дней с тех пор, как он полноценно отдыхал. Из деревни донеслись новые крики: заглушённые боевыми кличами наёмников. Хвосты лошадей дёргались, отмахиваясь от мух. Его голова качнулась вперёд, как бутон цветка. Несмотря на то, что он замёрз, в повозке было удобно, а небо тёмным. Боль улетучивалась — или он абстрагировался от неё? Он не знал. На самом деле это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме этого тихого кокона, единственного места, где его не касалась боль. Дрожало. Вокруг него всё дрожало. Низкая грохочущая вибрация, которая напомнила ему о корабле, садящемся на мель. Один особенно сильный толчок встряхнул его, ударив головой о дерево. Глаза резко открылись. На сиденье повозки спиной к нему сидел Бьёрн с поводьями в руках. Они двигались, катаясь по склону к теперь уже безмолвной деревне, в центре которой пылал огромный костёр. Они уже сжигали тела. Он заснул! Сердце Торфинна бешено заколотилось. Они были неприятно близко, приближаясь к самым боковым домам. Ему нужно было уйти, прежде чем кто-нибудь заметит. Быстрый взгляд назад показал только пустоту. Штейн, должно быть, пошёл вперёд. Двигаясь бесшумно, он поднялся на край повозки и прыгнул, колени сразу же подогнулись, когда он ударился о землю. И Торфинн грациозно плюхнулся на живот. Если бы под ним была грязь, Бьёрн, возможно бы и услышал его, как бы то ни было, высокая трава смягчила удар, но от боли всё ещё перехватывало дыхание. Шли секунды, пока он пытался найти в себе силы встать. Длинная тень повозки ушла в сторону. В ярком свете, отбрасываемом огнём, он был выставлен напоказ, и страх разоблачения была единственным, что заставило его подняться на ноги. Прихрамывая, он направился сначала к дороге, а затем свернул на юго-восток, где деревья были более густыми. Ему нужно было спрятаться. Это было странно. Он всегда предпочитал избегать других наёмников, но это предпочтение никогда не было настолько сильным. Никогда не было таким интуитивным, это было желание, а не мысль, глубокое и неоспоримое. Он не мог игнорировать его. С Бьёрном и Штейном всё было в порядке, но мысль о том, чтобы отправиться в деревню, окружённую всеми этими альфами, была ужасающей… Ох. Он вздрогнул от неожиданности и чуть не споткнулся. Это было правильно. Бьёрн и Штейн оба были бетами. Как он мог забыть. Аскеладд не забыл. Горько фыркнув, Торфинн продолжил двигаться. Ну конечно. Интриги Аскеладда, даже если они были направлены на его благо, выводили из себя. Он мог сам с этим справиться! Разве он не мог? К тому времени, когда он нашёл безопасное место, он был весь в поту, дрожал, а голова кружилась. Из последних сил он влез на дерево и рухнул, неловко повиснув между ветвями. Было не так удобно, как в повозке, но его телу было всё равно, он провалился в сон, чёрный сон без сновидений, как в тёмную воду. В эту ночь произошла последняя перемена.