единство

Чтоб осознать все свои желания касательно парня, стоящего впереди, Наое требуется целый долгий взгляд без лишних вопросов и буквально пять секунд на дальнейшее размышление. Хотя какие еще размышления? Да, да и еще раз да! Итадори Юджи — чистое великолепие в одном флаконе без лишних приукрас. Очарователен, силен и вынослив: сосуд Сукуны, поглотивший уже не меньше семнадцати пальцев, не может не иметь эти качества в себе. Жаль только, что мужчина. «Ах, какие бы у нас получились дети», сладостно думает Наоя, нанося первый удар. Благо, Итадори успевает среагировать и отскочить в сторону. «Будущие главы клана.. мои, нет, наши дети были бы самыми прекрасными на свете.» Итадори Юджи — не женщина, к сожалению, но его хочется присвоить себе, как женщину. В самом грязном и похотливом смысле: вырядить в женские свадебные тряпки, сорвать с неискушенных губ дрожащее «д-да» на вопрос «возьмете ли вы в мужья?..», а потом утащить в хозяйские покои и трахать до изнеможения, не снимая белоснежное кимоно. Будь Юджи девушкой, Зенин оплодотворил бы ее в первую же брачную ночь. Вколачивался бы в нежное потекшее лоно без лишней контрацепции, даже когда кончать было бы некуда. А потом бы вышел, как открыл бутылку шампанского — густое семя потекло бы по крепким бедрам, туго выходящее из растраханного влагалища. Она была бы осквернена в самом омерзительном смысле. Но не совокуплением с монстром, никак нет — в конце концов, она сама наполовину монстр, — а тем, что посмело зародиться внутри этого чудовищного чрева. Итадори Юджи — не женщина, но почему-то, когда он грубо усаживается на стоящий член, смыкая пальцы на плечах мужчины, Наоя забывает об этом недоразумении. Тело у него горячее, как раскаленные угли, чертова лава извергающегося вулкана, а с тем же и ослепительно прекрасное: подтянутое, с нежной кожей, которая в некоторых местах переходит в грубые шрамы. Но Наоя крепко уверен — так выглядит божество. Божество, которое снизошло наконец до такого смертного, как он. Но Зенин лишь с жадностью принимает все грубые касания, как благодать — кто знает, когда Итадори Юджи подумает еще раз сделать ему одолжение и трахнуть? Ох, Ками-сама… Грубые пальцы стискивают крепкие бедра до синяков, подхватывают под ягодицы и тянут наверх, стаскивая с члена, чтобы в следующую секунду грубо потянуть назад, со шлепком опуская. Юджи смотрит холодно — облизывает краешек губ, царапая ключицы любовника, и смыкает пальцы на шее. Подтягивается поближе к замершему Зенину, лаская его губы своим горячим дыханием, и смотрит. Их животы соприкасаются в обжигающей ласке, и член шамана влажно скользит по прессу. — Наоя-сама, — на грани стона и угрозы шепчет Юджи, прекращая движение. Зенин замирает, смотря в глаза, — вы же знаете правила. Шаман сглатывает. Он прекрасно помнит, как Юджи сказал «без рук», а потом голодным волком пригвоздил мужчину к полу. Что поделать, если от вида такой горячей шлюхи Наою немного повело и он забылся? Не каждый же день сосуд Сукуны позволяет себе снизойти до них, грязных грешников. Движения возобновляются, пальцы Зенина стискивают влажную ткань футона под ними. Шея сладко ноет — ее придушили всего ничего, даже пятен не останется, но Наоя уже почти позорно наполнил Итадори своим семенем. Раздается грубый голос, и глава клана в то же мгновение немеет от ярости. Нет, только не он, блять, в такой-то момент. — Эй, ублюдок, — доносится изо рта на щеке, и Юджи краснеет. Наоя готов убивать, — повторю для особо одаренных — прикасаться к нему запрещено. Зенин почти рвет тонкую ткань футона от молчаливой свирепости. Как он смеет, как он, блять, только смеет прерывать их на таком сладострастном моменте?! Как он смеет влезать в их секс, когда никого, кроме него и его дражайшего Юджи, не должно больше в нем быть?! Наоя рычит одичалым волком. Сукуна ухмыляется. — Это моя сучка, заруби себе на носу, никчемный раб. Итадори закусывает губу, глуша грязный стон, но щеки его предательски алеют, и этого не скрыть даже в полутьме комнаты. Он даже замирает, тело его пробивает сладкая истома, и Наоя с завистью и обожанием смотрит за изменениями. Хочется поменять позу, впиться ногтями в бедра и войти по самые гудящие от нетерпения яйца, шлепаясь кожей об кожу. Так хочется, что даже думать об этом — уже мука. Зенин скалится, когда видит, что Сукуна никуда не ушел — довольно улыбается, обнажая белоснежные клыки, и смотрит-смотрит-смотрит за выражением своего сосуда. Но хуже всего, что он не закрывает свой поганый рот. Втаптывает Наою в грязь еще сильнее, и от этого хочется сжечь все в адовом пламени ненависти. Да кто он, блять, такой, что имеет право… — Ты моя сучка, детка, — продолжает терзать Ремен своими высказываниями, и румянец пятнами ползет на шею Итадори, — моя хорошенькая, покладистая сука. Юджи стонет, закусывая руку. Наоя недовольно отмечает, как же она дрожит. От страха ли? Или от наслаждения? — Ты знаешь, что я позволил тебе сношаться с этой пылью под ногами лишь потому, что понимаю, как тебе не хватает физического контакта, — продолжает унижения Сукуна, но, кажется, сосуд совсем не против. Зенин замирает, его зрачки сужаются до крошечных щелочек от гнева. — Но ты помнишь, что я не позволял никому тебя касаться. Только я, слышишь меня, детка? Только мне можно трогать свой сосуд. Губы Наои искривляются в подобие оскала, но он старается придать ему усмешку. И смеется. Юджи возобновляет неторопливый темп — член его плавно качается при очередном глубоком толчке, и парень запрокидывает голову. — Не заткнуться бы тебе, Двуликий? — рычит Наоя и приподнимается на локтях, дергая бедрами наверх, погружаясь в мальчишку чуть глубже. Итадори ахает и сжимается. — Видишь же, как ему хорошо, — он лукаво улыбается, и Сукуна щурит глаз. — Он сейчас со мной, а не с то… — Он всегда со мной, поганая ты челядь, — обрывает на полуслове демон, даже не удосужившись дослушать. — Я в его мыслях. В его теле. В его сердце. Он весь мой, и то, что я позволил ему, ввиду скуки и желания прижаться к чужому горячему телу, оседлать такого недомерка, как ты, ничего не значит. Его хихиканье эхом отдается в ушах, и Наоя уже правда готов уничтожать. А самое главное — Юджи ничего не отрицает. Плавно покачивается на его члене, то опускаясь, то поднимаясь, и рот его, искусанный и, как оказалось, уже давно искушенный, закрыт на все замки. В комнате духота и пряный запах секса. Юджи, оседлавший главу клана Зенин, буквально пропитан этими ароматами, как дорогими духами. И это заставляет Наою сглатывать набегающую слюну с тройной силой — тело на нем хочется трогать до посинения: сжать грудь, пропуская соски сквозь пальцы, пересчитать лесенку ребер, обхватить просящий член, обводя багровую головку, слыша, как заскулит от желания кончить его драгоценный алмаз... Зенин почти не контролирует свое слюноотделение; хочется облизнуться, как одичавшая собака, и впиться в шею до хруста. Кривая отметина потом еще долго будет показываться из-за воротника толстовки, как напоминание об их связи. Как дорогое обручальное кольцо, которое нельзя надеть на палец. Точнее, можно, но Наоя сделает это лишь тогда, когда общая суматоха в городе поутихнет. Когда казнь будет официально отменена, Фушигуро Мегуми убит и сожран трупными червями, а Ремен Сукуна, что вновь слишком сильно заглядывается на кусок побольше — изгнан к чертям собачьим. Уж Наоя постарается. Всеми своими силами и безграничными связями, оставшимися от покойного папаши. Проклятие словно читает мысли — ухмыляется гадко и смеется, разинув пасть так широко, что видно отметину на его языке. — Поехавший идиот, — выплевывает Сукуна, и у него почти текут слезы от смеха. — Может, ты и привык отнимать чужое силой, но ты также знаешь, что со мной такой фокус не пройдет. Зенин кусает губу и подкидывает бедра. Юджи громко вскрикивает, зажимая рот, и продолжает медленно двигаться. В такой позе Наоя лучше всего ощущает, под каким углом вколачиваться в юное тело шамана. — Он мой, — холодно осведомляет проклятие шамана, и Юджи от этих слов коробит. — И, пожалуй, сейчас я тебе это докажу. Зенин не успевает прикрыть свой поганый рот, как вдруг издает утробный рык, будто бы приказывая замолчать. Итадори ежится, старается ускорить темп — видимо, он уже на грани, — но выходит немного паршиво. В конце концов, он буквально расположен между двумя голодными волками, и делать вид, что парень тут не при делах, у него, конечно, не получится. Нет, Наоя точно убьет Сукуну своими руками. А потом трахнет пацана прямо на глазах у подыхающего Ремена — вырядит его в свадебное кимоно, которое распахнет в подоле, быстро мазнет мокрыми пальцами по растянутому колечку мышц и войдет, придерживая свою добычу под коленями. Алая помада, точно свежая кровь, смажется по губам, потечет дорогущая тушь от слез, а дышать станет тяжело от целой горы подвесок из чистого золота. Зенин со смешком нагнет свою невесту прямо посреди горы трупов, ткнется носом в лопатки и натянет на себя до самых яиц, пока не услышит просящий скулеж. Колени будут сбиты в кровь из-за холодного кусающегося асфальта. Наоя даже позволит своей драгоценной жене прижаться к трупу в последнем ледяном поцелуе, а потом схватит за короткие розовые волосы и выгнет, как тонкую струнку. Все это очень даже неплохо, а потом Сукуна начинает говорить, и Зенин чувствует, как закипает. — Юджи, Юджи, Юджи, — щебечет сладко Ремен, и Итадори стонет сквозь зубы. — Когда я вновь обрету свое тело, ты не отойдешь от меня ни на шаг. Более того, у тебя не будет сил встать и сделать хоть движение. Он смеется, чувствуя, как сосуд дрожит. Наоя хочет поддержать хрупкое тело под поясницу, но опасается, что тогда Ремен точно рассвирепеет и сломает ему руку. — Ну же, Юджи, если ты достанешься этому ублюдку, то будешь для него вещью, идущей за своим мужем на расстоянии трех шагов, — он вытягивает язык и облизывает пацану щеку, смакуя каплю пота. Темп нарастает, и Итадори уже во всю стонет, заставляя эхо отбиваться от стен комнаты. — А я сделаю тебя своей королевой. Ты же хочешь этого, Юджи, я знаю. Хочешь принадлежать только самому лучшему, и я... — Не слушай его, Итадори-кун, — перебивает дерзко Зенин, и Юджи слепо приоткрывает свои слезящиеся глаза. — Я буду оберегать тебя, как самую важную драгоценность в своей жизни. Ты будешь моим и только моим. Я что-нибудь придумаю, мы сольемся своими проклятыми техниками и получим ре... — Что за вздор, ублюдок! — рычит Сукуна. Юджи вновь прикрывает глаза, капли пота скользят между ключиц, ныряют во впадинку пупка. Шамана ведет. — Даже думать не смей о том, чтобы наполнить его. Я порву тебя на лоскуты и подотру ими пол, урод. Его чрево предназначено только для моих детей! Наоя дерзко смеется, запрокидывая голову. — Не слишком ли громкие слова для трупа, не имеющего реальное тело? — Да я тебя, сучонок... — А-ах!.. Итадори кончает долго и густо — сперма, попавшая ему на грудь, спускается вниз тугими белыми каплями. И выглядит шаман порядком уставшим, словно пробежал марафон, а не обслужил себя на достоинстве главы клана Зенин. Использовал того, как секс-куклу, представляя, как его трахает в два члена Ремен. Иногда пацан коварен. На потрескавшихся губах расцветает улыбка. Он ощущает горячее дыхание на них, закрывая глаза. Позволяя. Два тугих поводка затягиваются на крепких шеях еще сильнее.