Побочный эффект

      Началось все со вдоха. Простого, легкого, почти не слышного — если бы кому-то вздумалось вслушиваться в уже мертвого человека. А затем — целая вереница образов, цвета, звуков и запахов, все это смешивалось, размазывалось, словно краски по палитре — сплошной бардак из ничего не значащих картинок. Были ли мысли? Чувства? Эмоции? Скорее, нет, чем да. Потому что трупы не умеют чувствовать, а уж тем более — испытывать что-то кроме глубокого безразличия ко всему, что их окружает. Был ли смысл в анализе, был ли смысл пытаться, бороться, преодолевать? Да и что? Вокруг — только бессмыслица, пустота, нирвана.       Потом пришла боль. Много боли. Она будто закрыла собой все, будто тело только и состояло из агонизирующих клеток, каждая из которых молит о смерти. Сплошная красная пелена — в нем что-то ломалось, перестраивалось, перезагружалось… Все его существо было вывернуто наизнанку и собрано обратно, будто некий чудовищный механизм. Отдельных частей тела было уже не ощутить — все слилось в один больной участок, от которого хочется избавиться.       Но время не остановилось. Оно все еще существовало и продолжало наматывать свои петли, медленно разворачивая их в пространстве. И вместе с ним — менялось и тело, постепенно, медленно, но верно — оно восстанавливалось, возвращалось из мертвых в буквальном смысле. Понадобилось несколько часов, чтобы разорванное сердце снова забилось.       Майлз Апшер выжил. Вопреки, на зло и снова. Пока что его организм был тенью того, чем было каких-то пять часов назад, но регенерация неумолимо возвращала ему человеческие черты, ткани, запускала заново все системы. Бледная, синеватая кожа мертвеца обретала цвет, дыхание становилось все более явным и ровным. Кто-то бы сказал, что случилось чудо — человек вернулся с того света, он перешел черту, которую не переходил еще никто. Но его новое тело — лишь призрак прошлого, за какие-то грехи снова обретший плоть, для которого смерть была бы куда гуманнее такой жизни. Такого существования.       Миг — и глаза снова видят, уши снова слышат. Мозг работал, анализируя и синтезируя, распознавая знакомые образы. Вот знакомый полукруглый коридор, лампы, какие-то двери… И что-то, что не вписывается в эту пугающую белизну — кровь. Много крови. На все тех же стенах, полу, даже округлом потолке… Апшер рассматривал все это, привыкая к новым ощущениям, видам. Он вспоминал, не смея шевелиться (потому что даже движение глаз доставляло сильные спазмы), что с ним случилось до этого и как он очутился в такой ситуации. Было много выстрелов — это он помнил точно. Но, как? Его ведь пронзил насквозь минимум десяток пуль, а от этого так просто не выживают… Или же…       Нет, бред какой-то. Он решил подумать об этом позже. Сейчас одна идея того, что он может мыслить, доставляла мучения, ибо тело его было все еще не пригодно, а вот сознание уже существовало. Как бы хотелось не понимать всех этих страданий, не думать, что твоя жалкая жизнь зависит теперь лишь от времени и несчастного сердца, которое бьется, несмотря ни на что.       Прошло еще несколько долгих мгновений. Сколько — не известно. Апшер то появлялся, то периодически выпадал из сознания, заново открывая для себя новые предметы вокруг, новые ощущения. Спустя, казалось, целую вечность, он смог, наконец, пошевелиться и сразу же сел, ощущая сильное головокружение. На большее сил пока не хватило. Майлз тупо рассматривал останки людей, что какое-то время назад пытались его убить. Но ни жалости, ни каких-либо других эмоций кроме равнодушия эта картина не вызывала. Способен ли он был еще хоть что-то испытывать, кроме вязкого безразличия? Теперь ему незачем бороться, бежать, прятаться… Волрайдер сделал свое дело, отыскал себе нового хозяина, но эта мысль была подобна той, как если бы человеку вздумалось размышлять о бесконечности Вселенной — попросту не помещалась в голове.       Выход был один — оставить все как есть.       Вскоре, внимание Майлза переключилось с более общих вещей на частные, а мысли стали чуть острее. Он уже вполне мог выделить некоторые свои особенности, как, например, отрезанные пальцы, обрубки которых даже сейчас будто огнем жгло. Апшер несколько раз поднимал к глазам и опускал обратно ладони, рассматривая странные узоры из крови — более давней, уже свернувшейся, ставшей темно-бурой и более свежей — красной. Сами же обрубки на концах напоминали только две серьезные раны, два куска мяса с кровью — по краям сине-черное, внутри — всех пугающих кровавых оттенков и с легкой, болезненной желтизной.       А остальное тело? Майлз собрался с духом и через внутреннее сопротивление и новые боли везде, где только можно, приподнял рубашку. Ну, точнее, то, что от нее осталось — драные грязные лохмотья. Весь его торс был в пугающе темных пятнах — дыры от пуль. Много, гораздо больше, чем десять. Все его тело должно было бы сейчас напоминать хаотичный набор из рваной кожи, раздробленных костей и уже гниющих органов, но… Оно было целым. Бледным, грязным, окровавленным, но целым. Апшер даже задумался на секунду, остались ли снаряды в нем, или же пропали, но и эта идея не задержалась в его голове надолго.       Внезапно захотелось курить. И это желание пробудило в нем еще больше обычных, человеческих воспоминаний и ощущений — сигаретный дым, шелест страниц блокнота, зеленоватый свет камеры… Машина, расследование, письмо, документы… Все это проносилось в его голове со скоростью света и Майлз не мог ни на чем остановиться, так быстро к нему приходило полное осознание. Дрожащими от боли и напряжения пальцами он полез в карман и извлек блокнот, у которого одна из пуль напрочь снесла верхний левый уголок, будто кто откусил. Но записи не пострадали. Правда, они тоже были едва различимы из-за ярко-красных вкраплений, где-то больше, где-то меньше. Перечитал, вслушиваясь в то, как звучит в голове его голос — живой, здравый, разумный… А может ли он писать сейчас? За неимением сигарет только это и помогало ему держаться разума всю эту ночь. Ручка… Где она.       Нечеловеческая боль в пальцах правой руки. Но Апшер привык. Главное сейчас было — выяснить, способен ли он еще мыслить и рассуждать здраво, этакая самодиагностика, сверка с реальностью, что ли.       Кровавое море       Я болен. Я смертельно отравлен этим местом и кажется, вернулся с того света. Мое тело похоже на чертову губку, что впитала в себя всю грязь, что вообще существует и теперь не знает, что с этой грязью делать, ведь даже сдохнуть нормально не смогло.       Какая ирония. Все, кто так сильно хотел, чтобы Майлз Апшер подох в страшных муках, немного, совсем чуть-чуть просчитались. Теперь они лежат у моих ног, выставив наружу весь свой внутренний мир. Мои ботинки касаются кровавой лужи размером с, мать его, океан, а моя рука дрожит так, словно я в лихорадке. Хотя, может так оно и есть.       Этим ублюдкам в форме не пришлось рвать свои задницы, чтобы меня догнать. Они просто были здесь, ждали за закрытой дверью, чтобы лишить меня всего и сразу. Хах, я даже вдруг испугался. Перед своим концом. Началом конца.       Все, что было тут опасного — я забрал с собой. Не понимаю. Сложно рассуждать, находясь фиг знает где и не видя пути к отступлению. Хотя, попробовать стоит… На хуй я слал весь этот бред. С меня достаточно.       Курить.       Удивительно, но это помогло. Будто вместе с ровными строчками выравнивались и мысли, становились более определенными, цельными. Теперь Майлз знал, что должен хотя бы попытаться выйти отсюда, раз уж судьба предоставляет ему такой шанс. Где-то на границе сознания мелькнуло — а не будет ли это опасно для окружающих? Но плевать он на них хотел. Если Апшеру удастся выволочь свое бренное тело из этих стен — все-таки он пробегал все это время не зря. Наверное, не зря.       Решено было двигаться. Ожидая, что ватные ноги и болезненные судороги не дадут ему этого сделать, он заранее приготовился хвататься за стены и терпеть страшную боль но, на удивление, встать получилось легко. Мышцы и кости подчинились, безошибочно выполнив все, что от них требовалось. Кстати, о костях. Майлз точно знал, что у него сломана нога, причем, перелом был нешуточным, а сейчас — просто кровавое пятно и судороги, которые быстро прошли. Шаг, еще шаг, и вот Апшер уже идет, переступая через мерзкие останки. Конечно, боль была. Но не такая сильная, как ожидалось, голова почти не кружилась, а свое тело в пространстве он все еще мог поддерживать. Так и брел, проходя через двери, коридоры, чутко прислушиваясь и вздрагивая, если где-нибудь слышал хоть малейший звук, пока не уперся в лифт. Вот тут его и без того хлипкой надежде пришел конец.       Хотелось гнать от себя мысли про лаборатории, про Вернике, про то, с каким диким желанием жить он почти полз навстречу потенциальной смерти. Какой ужас он испытал, какое дикое отчаяние вдруг захлестнуло с головой, когда за дверью оказались те, кому не понадобилось гоняться за ним всю эту ночь, чтобы вот так прикончить.       Лифт заработал. Апшер даже не отметил это — столько мыслей сразу наполняло его голову. Эта ночь стала поворотной точкой, точкой невозврата, которая изменила его полностью — осталось ли хоть что-нибудь от прежнего Майлза Апшера? Даже Афганистан не смог сделать с ним того, что сотворила одна-единственная прогулка по «Маунт-Мэссив». Хотя какой, к черту, Афганистан? Здесь его хотят уничтожить абсолютно все, просто потому, что он не вписывается в их хаотично-безумный порядок. Безумцу проще понять безумца, а сумасшествием для них будет казаться обычный разум, который не видит того, что видят они.       Прочь философию. Теперь нужно было сосредоточиться на жизни, ведь возможность подохнуть в шаге от спасения еще никто не отменял. Теперь-то, после возвращения из мертвых, Майлз никак не мог заставить себя вновь вслушиваться и бояться — после такого, бояться хоть чего-нибудь здесь будет попросту глупо. Сама смерть прошла сквозь него, а он будет опасаться каких-то пациентов! Немыслимо.       И вот он, выход. Вот же он — только протяни руку, пройди еще несколько шагов и все — там свежее осеннее утро, живые золотистые краски рассвета, ветер, солнце, которого поразительно много после такой дождливой ночи и небо, которое этой осенью очень редко бывает таким ясным. Настоящая, нереальная жизнь. Будто пробуждение после долгого, тяжелого сна умирающего, который вдруг пошел на поправку и его погибель отложилась на неопределенный срок. Майлз стоял в тени, не замеченный, наблюдал все это и не мог поверить сам себе. Этого просто не могло быть, невозможно. Повинуясь, скорее, рефлексам, нежели какому-то особенному желанию, он навел треснувшую камеру на эту картину — последние моменты в «Маунт-Мэссив». Он очнулся после кошмара и теперь все будет по-другому.       Но, что это? Все же, Майлз был тут не один. Там, у самой двери сидел человек, судя по движениям головы — живой, но, скорее всего, раненый, ибо тот прислонился к двери, чуть прижимая к себе руки, будто пытаясь закрыться от чего-то неведомого. Одеждой он меньше всего походил на психа, но вот только что он там забыл? Почему не уходит? Не может? Но ведь как-то он добрался до дверей.       И тут, будто из ниоткуда, появился второй. Этот второй был одет как безумец, да и вел себя соответственно. Весь грязный, окровавленный и подволакивающий ногу — этот тип рванул к выходу, но…       А дальше Майлз наблюдал очень странную картину: тот, что сидел у двери, сразу крикнул что-то бегущему, а когда последний попытался его обойти — кинулся, пытаясь задушить. Разборки психов, Майлз отметил это в голове мимолетно — что ему до этого. Дождется, пока они поубивают друг-друга и все — свобода так близко…       Что-то в нем поменялось. Внезапное осознание заставило вздрогнуть, посильнее сжать зубы от внезапно усилившейся головной боли — оно было простым, но таким поразительным, что даже с трудом верилось. Свидетель. ему нужен был свидетель. Выйди он отсюда один — ему никто не поверит, «Меркофф» так и останется компанией в тени, которая творит свои незаконные делишки за спинами у всех. Вопрос был лишь в том, достаточно ли адекватны эти двое, ведь по их поведению было заметно, что «Маунт-Мэссив» повлияла на их сознание немало — эти странные, хаотичные движения сложно было назвать дракой. Но тот, что был в драном черном костюме, явно собирался убить второго и точно убил бы, если бы Майлз не послал все к чертям и не накинулся на нападавшего, аккуратно оббежав его со спины. Хотя, те двое были так заняты удавливанием глоток друг друга что даже не заметили его.       Нападавший только хрипло вскрикнул, когда Майлз выбил из него дыхание, а затем попросту откинул в сторону. Никто не ожидал появления Апшера, поэтому оба растерялись и Майлз этим воспользовался. Какая-то ярость захлестнула его вдруг с головой, захотелось отомстить за все, что произошло с ним в этой больнице. И не важно, был ли этот человек, что сейчас скорчился у его ног, надсадно хрипя, виноватым хоть в чем-нибудь, кроме того, что попался ему на пути. Апшер уже совершил в голове свой суд, а ярость, такая яркая, ощутимая и будто материальная толкнула его взять один из осколков того стекла, что он выбил собственной спиной еще вначале, и вонзать его в лицо, грудную клетку, живот много-много раз, пока незнакомец не перестал шевелиться и даже хрипеть.       Майлз стоял над его останками, чувствуя, как ярость и злоба кровавой пеленой застилают разум, руки дрожали, с них и с осколка, поблескивая в лучах теплого осеннего солнца, капала кровь. Он весь был теперь в ней и будто наслаждался осознанием, что заставил страдать этого незнакомца. Он расплатился за грехи этих тварей, но на этом останавливаться не хотелось. Майлз медленно обернулся ко второму, который все это время лежал на полу без сознания, а теперь очнулся и испуганно таращился на него, будто ожидая своей участи. Как же хотелось это сделать! Наблюдать, как захрустят его кости, как брызнет кровь, с каким звуком будут рваться связки и как последний вздох отразиться в этих уже потухающих глазах. Как же сложно было сдерживать себя, прокручивая раз за разом одно и то же слово: свидетель. Он все же нужен ему живым.       Майлз вдохнул поглубже и осколок выпал из его руки и с громким звоном ударился о деревянный пол. Он отвлекся на этот звук и пелена ярости начала спадать, а в голову проникали и посторонние ощущения, звуки, мысли… Он поднял глаза на человека, который был ни жив ни мертв от страха. Весь в крови, грязный, израненный… Жалкий.       — Не бойся… — сухо бросил Апшер и впервые услышал свой голос — чуть хрипловатый, надтреснутый, глубокий. Но, он хотя бы есть. — Надо уходить.       Он отвернулся, понимая, что вот он, выход, снова так близко и так далеко. Хотелось сорваться на бег, вот только он не был уверен, что способен бежать. Тело все еще болело, каждая конечность по-своему, а после этого приступа ярости сердце колотилось как бешеное, казалось, вот-вот остановится. Где-то в глубине души (Майлз уже не был уверен, осталось ли в нем для нее место) он понимал, насколько невероятен этот момент, сказочен. Нечто невероятное, как будто переступи он порог — то его убьет само солнце, за то, что он сам теперь порождение этого ада на земле. Шаг, дугой, третий.       Кажется, раненый следовал за ним. Шел, подволакивая ногу, хватаясь за все подряд и размазывая по лицу кровь. Интересно, как много он знает? Есть ли при нем хоть немного ценной информации? Иначе зачем Майлз в последний раз за сегодня рискнул своей жизнью?       — Кто вы? Спасибо…       Вейлон был шокирован и растерян, но он прощался с жизнью столько раз за эту ночь, что все это не повлияло на него так сильно, чтобы забыть о своей цели. Этот мужчина, спасший ему жизнь, был чем-то вроде подарка от судьбы в самом конце бесконечного лабиринта, чем-то, во что верилось с трудом. Он все ждал, когда его спаситель накинется и на него, просто перережет глотку... И только когда оба оказались на улице, Парк задумался о том, кто же это такой. На пациента не похож и на доктора тоже, по одежде — простой человек, который забрел сюда будто бы случайно. А еще Парк увидел у него камеру, что натолкнуло на мысли о…       Быть не может. Господи.       Вейлон был по одну сторону ворот, когда Майлз Апшер уже перебрался сквозь дыру наружу. Обернулся и увидел, что спасенный им стоит и не шевелится, разглядывая его без слов. В глазах его отражалось рассветное солнце, от чего они казались бесцветными.       — Майлз… — неуверенно начал он. — Майлз Апшер?       Раненая нога подвела его и Парк подался вперед, привалившись всем телом к воротам. От сильной боли глаза заслезились, он сморгнул и упустил момент, когда Майлз, наконец, обернулся к нему. Страшное зрелище — весь в разводах подсохшей крови, оборванный и искалеченный, а на теле… Нет, Парку, наверное, кажется — множество темных дырок, будто бы от пуль, но… Как это возможно?       — Откуда… — Майлз нахмурился, вглядываясь в лицо свидетеля. — Я тебя не знаю, не видел раньше.       Парк стиснул зубы от усиливающейся боли, схватился руками за прутья ворот, вдохнул и выдохнул, пытаясь привести в порядок сознание. Мысли снова прыгали, не слушались хозяина, ускользали. Но он собрался, и сквозь усиливающийся шум в ушах выдохнул:       — Я написал вам письмо с просьбой о помощи… Арх, черт… — от боли он уже почти терял сознание, но все еще держался за эти холодные ржавые прутья. — Я и не думал, что увижу вас… Живым.       Вейлон ждал, что его убьют. Чувствовал, как наэлектризовался воздух от желания Майлза его прикончить прямо здесь и сейчас. Апшер смотрел на него и внутри боролись только два чувства: «убить, уничтожить, разорвать» и «свидетель, мне нужен свидетель». Он сможет убить его в любом случае, когда тот уже выдаст ему все, что нужно, зачем же он его спасал — просто чтобы избавиться в шаге от побега? Нет, глупо.       — В машину. Быстро.       Парк подчинился. Он кое-как пролез сквозь дыру в воротах, поплелся к машине, не веря, что пока что его смерть откладывается на неопределенный срок. Но из головы никак не удавалось выкинуть мысли о пальцах Апшера — как он поведет? Вот он, красный джип, ярким пятном выделяется на фоне этого уныния.       Странно, как он еще мог думать о безопасности на дороге, когда сам был при смерти?       — Может… Я поведу? Думаю, вы не… — начал он, не уверенный, что Майлз его слушает. Зря.       В мгновение Апшер вжал его спиной в стену, остановив на полуслове и с силой ударив кулаком в сантиметре от его головы.       — Закрой свой чертов рот! — чуть приблизился и понизил голос. — Правила диктую здесь я, уясни это, если не хочешь быть разорванным, как тот урод на входе. — Майлз ударил снова, будто испытывая некое болезненное удовлетворение от пятен крови, остающихся на стене. Странно, но то ли ярость была так сильна, то ли его организм так плохо еще функционировал, но особенной боли в пальцах он не ощутил. Парк же окончательно потерял дар речи — Майлз продолжал угрожающе смотреть ему прямо в глаза.       — Но… Но разве вы в состоянии сейчас? Ваши пальцы…       Апшер схватил его за шиворот и слегка тряхнул, приподняв над землей.       — Тебе повезло, что ты мне еще нужен, свидетель. Убить в первый раз пальцы мне не помешали, а уж тем более задушить тебя, если нужно будет…       Вейлон, осознав, что Майлзу он еще нужен, слегка осмелел и даже набрался наглости, чтобы слегка оттолкнуть его от себя.       — Я ведь просто помочь пытаюсь! — выкрикнул Парк, глядя, как Апшер уже садится в машину.       — Нахер мне твоя помощь, уже напомогался… Будет хорошо, если заткнешься наконец и сядешь в машину. И смотри без глупостей.       Вейлон хотел было что-то сказать, но Майлз захлопнул дверь, показывая, что больше его не слушает. Ярость постепенно сходила на нет — вместо нее приходило осознание: они, наконец, спасены. Парк сел рядом — на лице смесь страха, недоверия и боли. ***       Они ехали уже как минимум час. Майлз вел, скорее, на автомате, бесконечно прокручивая в голове события сегодняшней ночи. Тут, за рулем, он мог, наконец, осознать себя собой, Майлзом, передумать и переосмыслить моменты, от которых что-то внутри холодело от страха и боли. Он знал, что теперь его сознанию вряд ли удастся вернуться в прежнее состояние, но пока он не сошел с ума окончательно — надо было действовать.       Вейлон несколько раз терял сознание и несколько раз приходил в себя снова. Он казался еле живым и Апшер отдал ему всю воду, что оставалась в бутылке. После этого Парк чуть оживился, хотя и у него на душе сейчас было гадко: ему было страшно от того, что произойдет, когда он явится на порог дома. Элизабет… что скажет она? Наверное, будет плакать…       Мысли о доме заставили его вздрогнуть. Вейлон понял, что сознание снова сбивается с курса — нужно было держаться за оставшуюся адекватность.       — Послушайте… — он быстро метнул взгляд на Майлза, ожидая снова увидеть полный гнева и раздражения взгляд. Но тот был на удивление спокоен, вот только лицо казалось жутко уставшим. Он смотрел прямо перед собой, не сводя глаз с дороги. Будто это имело какое-то значение.       — У меня семья… Дети… Мне нужно вернуться домой. — после короткой паузы продолжил Парк, нервно сжимая и разжимая пальцы. — Рассказать, что произошло, ну и…       Майлз снова перебил, но на сей раз тон его не был угрожающим и вообще казалось, что каждое слово дается ему с трудом:       — Все-все, помолчи… Я понял. От меня-то ты чего хочешь?       — Просто высадите меня на ближайшей заправке, а дальше я справлюсь.       Майлз задумался. Так просто отпустить свидетеля… Нет, еще рано. Тем более, судя по состоянию, парень протянет недолго, и сдохнет если не от ран, так точно окончательно лишиться рассудка.       — Сначала ты мне расскажешь все, что видел, надиктуешь прямо на камеру, а потом вали на все четыре стороны.       «Если конечно я удержусь от желания переехать тебя на своем джипе.»       — Конечно… Все здесь! Вся информация, документы… Я все снял, вот. — Вейлон продемонстрировал маленькую камеру.       — Включи.       Нельзя было не проверить.       Вейлон некоторое время показывал ему различные отрывки из видео, длиной в несколько часов. Что же… Майлз ощутил даже нечто вроде уважения: несмотря на весь идиотизм, этот парень был отчаянно храбр и терпелив. И пусть из-за занятости дорогой он лишь слушал, приказывая Парку зачитывать документы, этого было более чем достаточно.       — Хорошо… Но мне все еще понадобятся твои показания и комментарий, поэтому смотри, если я тебя отпущу и ты попробуешь скрыться…       — Вы спасли мне жизнь, я вам обязан… Но вот моя семья…       Майлз коротко усмехнулся, тихо вздохнул.       — Мне плевать на твою семью и твою жизнь. Но мне кажется, что ты должен понимать, чем может закончиться твоя прогулка в одиночку. — он бросил быстрый взгляд на камеру, помолчал. — Ну уж нет. Сначала, мы зальем весь материал, а ты дашь показания. Потом расскажешь, куда там тебе надо. Отвезу.       — А если мы все это сделаем у меня дома? — надежда оказаться рядом с дорогими людьми быстрее все еще была.       Майлз задумался. С одной стороны, ему вовсе не улыбалось быть гостем у семейки этого придурка, но с другой — это было даже логично, ведь если он не до конца идиот, то расскажет им все, как есть, а Майлз сможет это проконтролировать. Мало ли, что этот полусумасшедший сболтнет — могут быть проблемы.       — Ладно. Диктуй адрес.       Вейлон немного воспрял духом, когда убедился, что Апшер действительно едет в сторону его дома, даже попытался выразить слабую благодарность, но Майлз только отмахнулся — внезапно усилились головные боли, так что было уже не до Парка с его пустой болтовней.       Они ехали незнакомыми Майлзу маршрутами, и то, что приходилось искать новые дороги и ориентиры, немного отвлекало от постоянных ноющих болей во всем теле, которые проявлялись все сильнее и сильнее по мере падения уровня адреналина в крови. Оба молчали. Лишь изредка Парк говорил, куда свернуть в очередной раз.       Тишина затягивалась. Вейлон отчаянно старался не думать о ноге, которая будто онемела и он практически ее не чувствовал. На рану было лучше не взглядывать лишний раз — себе дороже. Также он кое-как устаканил в своей голове все соображения о Майлзе Апшере, осознав, что с последним следует быть осторожным. Подозрение, только вероятность, но зато какая жуткая… Если эти дыры — и правда остатки огнестрельных ранений, а Апшер сидит перед ним вот так просто, да еще и управляет машиной… Дышать становилось трудно от такого осознания.       Вейлон дернулся, когда Майлз вдруг заговорил:       — Ты как так влип-то вообще? — не то чтобы ему было так уж интересно, но молчание уже начинало угнетать, хотелось услышать, наконец, голос разумного человека.       — Я-то… — Вейлон отвлекся от своих рассуждений и глянул в окно. — Меня всегда что-то не устраивало на предыдущих работах. В основном, конечно, зарплата, сами понимаете, семья. Я искал, долго, стучался во все двери и вот однажды эта проклятая компания связалась со мной. Сразу наобещали золотые горы. Слишком большая заработная плата. Я даже, блять, не удивился, когда мне подсунули огромную кучу документов о неразглашении. Потом я немедленно пожалел об этом, когда увидел, что за херня там творится. То, что там делают с людьми… Немыслимо. Не нашел ничего лучше, чем попытаться все слить парочке журналистов. Господи… — он сжал переносицу, не решаясь посмотреть на Майлза.       Но Апшер по прежнему сохранял видимое спокойствие, хотя внутри все закипало. Нужно было контролировать это новое чувство всепоглощающей ярости, ведь если его отпустить… На руках будто еще чувствовалась кровь того безумца в костюме. До «Маунт-Мэссив» он редко доходил до гнева и подобных ему ярких чувств, всегда оставаясь почти невозмутимым, но сейчас нечто будто обостряло его эмоции, делало их подобными звериным. Он покрепче сжал руль. Заныли пальцы.       — Происходящее не давало мне покоя. Совесть сжирала… Я поступил опрометчиво, думая, что это будет иметь лишь благоприятные последствия, рассчитывая остаться в тени. Но сейчас осознаю, насколько был глуп и недальновиден. Я… Даже в некоторой степени ненавижу себя за это, знаю, этого вы мне не простите, но постарайтесь понять, что я не мог предугадать последствия… Настолько хорошо.       Апшер вдруг перебил:       — Достаточно. И кончай уже «выкать». А то забавно получается — ты ж меня явно старше. Сколько тебе там?       Вейлон почувствовал себя в тупике. Голос Апшера звучал ровно, чуть насмешливо, но никак не зло или оскорбленно. И тему так резко сменил…       — Мне тридцать.       — Точно. Почти на пять лет. — Майлз хохотнул и больше ни о чем не спрашивал. ***       К дому подъехали, когда солнце было уже высоко. Вейлон кое-как выполз из машины, и, почти не понимая, что делает, от усталости и ранений, поплелся к входной двери. Майлз — за ним.       Парк затаил дыхание, поднимаясь по ступенькам. Казалось, он не был дома очень-очень давно, хотя отсутствовал всего какой-то месяц. Трудно, как же трудно было знать, что вот-вот эта тяжелая деревянная дверь откроется и его увидят, узнают, испугаются… Его уже тошнило от этого. Лишь даже мысль о слезах ближних доставляла муки похлеще, чем боль в ноге.       Звонок. Один. Другой. Торопливые легкие шаги и вот он уже вглядывается в родное, любимое лицо, уже отмечает тяжелые мешки под глазами, после бессонных ночей и разводы слез на щеках. Вскрик — будто неслышный, но полный глубокого ужаса.       — Элизабет…       — Папа!       Прежде чем кто-то что-то успел сказать, показались еще две пары глаз. Они еще не поняли, что случилось.       Вейлон покачнулся и мир поплыл у него перед глазами. Майлз увидел, как Парк рухнул на крыльце, а его родные столпились вокруг, пока еще шокированные, не понимающие. Внутренне вздохнул, осознавая, что уехать немедленно не получится.       К счастью, Парк не долго пролежал в отключке. Поддерживая его под руки, Лиза и Майлз отвели его в дом, где сидели притихшие дети.       Вейлон бросился обнимать Элизабет, как только смог стоять на ногах и проверив, тщательно ли закрыта входная дверь. Трогательная сцена затянулась. Майлз закатил глаза, всей душой желая избежать неловкости, а эти двое все не могли друг от друга оторваться. Чертов Парк… Послышались всхлипы.       — Па-а-п! — протянул один из мальчуганов, лет пяти на вид. — А кто этот дядя что с тобой пришел?       — Вейлон! Я думала ты… Ох… — конец фразы утонул в рыданиях. — Что… Что с твоей ногой?       — Лиз… — Парк аккуратно высвободился из ее объятий. — Лиза, дорогая, послушай меня внимательно… Мы все в огромной опасности, надо действовать немедленно…       — Сначала нужно спасти твою ногу. — прервал душеизлияния Апшер. — Иначе дальнейшие действия будут невозможны. Вейлон потом все вам объяснит.       Спустя время, когда оба привели себя в порядок, обработали раны (это заняло немало времени, ведь нога Парка была в ужасном состоянии) — все собрались на кухне. Апшер сел за стол, сцепив руки в замок.       — Расскажешь? — язвительно бросил Майлз.       — Да, да… — Парк обеспокоено заглянул в глаза жене, присел рядом, ощущая на себе взгляды. — Дело в том, что отправить сообщение журналистам о происходящем было самым худшим решением в моей жизни.       Майлз поморщился.       — Твоя правда, Парк.       — Я сделал это, потому что там творились невозможные вещи. Страшные! — Вейлон прокрутил у себя в голове все те моменты, что даже сейчас вселяли в него ужас. К горлу подступил ком. Ладонь жены ободряюще легла на его руку. В голове немного посветлело, все же это были очень приятные прикосновения.       — После отправки сообщения меня заметили. Дальше — электрический стул, боль, много боли… — помолчал. Каждое слово сейчас давалось с трудом. — В лабораториях что-то пошло не по планам. Это не так важно, суть в том, что мне удалось сбежать из места, где проводились опыты. Но черт возьми… Ужас на этом не закончился. Все есть в моей камере. — Парк осторожно взял жену за руку, стал серьёзным в лице. — Человек, с которым я пришёл — спас мне жизнь в самый последний момент. Я обязан ему. Обязан помочь. — нахмурился, отвёл взгляд. Он попросту не знал, как рассказать все Лизе.       — Нам с вашим мужем нужно загрузить весь материал в Интернет. Мне нужен свидетель. Нужно, чтобы Вейлон держался рядом, пока все не уляжется.       — К чему вы клоните?       — Лиз, я думаю, "Меркофф" в первую очередь станут искать меня. Мою семью. То слабое место, за которое они смогут уцепиться. Я не могу допустить того, чтобы с вами что-то случилось…       — Что?! Но что ты можешь, Вейлон?       — Я что-нибудь придумаю, обещаю.       Помолчали. Слова не шли. Элизабет сидела растерянная и напуганная, она с тревогой прислушивалась к тому, что происходило наверху — ее мальчики были отправлены в комнату, чтобы им не пришлось наблюдать, как она бинтует их отцу израненную ногу. Майлз хмуро смотрел на свои руки, которые были непривычно чистыми, а на пальцах — крепкие перевязки. Обезболивающее работало как следует — он почти ничего не ощущал.       Вейлон же был, казалось, на грани того, чтобы прямо здесь свалиться в обморок от усталости.       — Думаю, — наконец заговорил он, — нам нужно будет уехать.       — Как? Куда?       — Не знаю. Подальше отсюда. — он вопросительно взглянул на Апшера, а тот только угрюмо кивнул. — Оставаться здесь неправильно, особенно вам с детьми.       Снова пауза. Теперь все думали над последними словами Вейлона.       — Предположим, — осторожно начала Лиза. Но... Куда? — А что если к моему троюродному брату Энди в штате Небраска? — Вейлон взял ее руку в свою. — Он был на нашей свадьбе, он должен тебя помнить.       — Наверное… — она тряхнула головой, прогоняя тревожные мысли. Лиз могла быть сильной, когда речь шла о будущем ее детей. — Ну, а вы… Ты? Куда ты?       — Я… Пока что я не знаю, но на месте точно не останусь. Майлз, что ты думаешь об этом?       Апшер коротко вздохнул. Ответ у него был уже готов давно, вот только произносить его вслух было нелегко. Он понимал, что то, что их ждет будет далеко не раем, и что все трудности только начинаются.       — Я считаю, что ни одно место в Америке не способно долго скрывать нас.       — Тогда…       — Мы будем постоянно перемещаться, путая следы. Тогда наши шансы спастись будут чуть больше нуля. Детали потом. — он устало потер шею. Глаза слипались, голова гудела от усталости. — Если вы не против, я немного отдохну.       — Конечно! Вы можете располагаться в комнате для гостей, на втором этаже, первая дверь налево.       Когда Майлз ушел, они долго не могли смотреть друг другу в глаза, будто боясь того, что могли бы сказать.       — Вейлон… — наконец не выдержала Элизабет. — Во время твоего отсутствия… — она прерывисто вздохнула, набрав побольше воздуха, — К нам приходил мужчина, который назвал себя Джереми Блэром. Он был настроен серьезно, я сразу же поняла, что что-то случилось.       — Как… — Парку показалось, что сердце его на миг остановилось от страха. — Этот сукин сын здесь был?       — Да… — Элизабет снова взяла его руку в свою. — Сказал… Он сказал, что у тебя нашли ранее не выявленное психическое заболевание и ты подал в отставку. Разумеется, я не поверила! — быстро закончила она, наблюдая, как Вейлон меняется в лице.       — Но…       — Я послала куда подальше и его и эту «Меркофф», потому что даже по его тону было слышно, что это конченный негодяй, а его контора — просто горстка жалких обманщиков!       Парк угрюмо кивнул головой.       — А теперь этот тип… Он все еще представляет для нас угрозу?       — Убит. Все его внутренности теперь размазаны по полу в его же лечебнице. — он процедил это с особенной ненавистью.       Лиза только прерывисто вздохнула. Она ощутила, как напряжение, что охватило их обоих, постепенно проходит, будто новость о смерти Блэра разрядила обстановку.       — Что же… — выдохнула она, наконец. — Тебе тоже следует отдохнуть. Остальное мы можем обсудить и потом, когда вы с мистером Апшером придете в себя.