Побочный эффект

      Поднявшись по скрипучим ступенькам на второй этаж, Майлз оказался в небольшой комнате со старыми, слегка выцветшими обоями неопределенного цвета, которые нагоняли тоску, маленьким окошком за желтой занавеской и кроватью, по состоянию которой казалось, что гостей у Парков давно не было. Но мебель и интерьер его интересовали в последнюю очередь, потому что таким уставшим он, наверное, никогда еще себя не чувствовал. Когда он спал в прошлый раз — его жизнь еще не была отравлена всей этой ерундой.       Присел, стараясь собраться с мыслями. Но это было сложно, ибо мозг и тело требовали только одного — поскорее забыться и хотя бы несколько часов не чувствовать этого гнетущего ужаса. Будто на автомате достал свой потрепанный блокнот, и, едва различая в темноте буквы, быстро начал писать, не особенно задумываясь о том, что делает.       Тьма.       Она повсюду. Странно, я ведь уже не в «Маунт-Мэссив» несколько часов. Я жив. Возможно, эта тьма только в моей голове, но тогда это не удивительно. Она меня поглотила и я не различаю больше своих мыслей. Оно все слилось, блять, все слилось в сплошное ничего.       Я теперь знаю причину своей погибели в лицо. Это должно быть смешно. Я должен был бы его убить, но хрен там. Человеческого во мне все же больше.       Нет, я все же убил. Это незабываемое чувство. То, что я хотел бы сделать со всеми, но тогда я еще был слишком адекватен. Говорят, что если человек убил один раз и ему понравилось — он обязательно убьет еще.       Что же, поживем — увидим. Несмешная шутка.       Обезболивающее работало как следует — на место постоянным болям пришла попросту непреодолимая, дикая слабость и сонливость. Майлз, не раздеваясь, просто лег на кровать и через мгновение провалился в глубокий сон, абсолютно ничего не значащий. Хотя ему и казалось еще некоторое время, что он и не переставал писать, но буквы были неразборчивыми, красными, кровавыми и от этого так нестерпимо болели пальцы… ***       Майлз проспал так несколько часов и не слышал, как заходил Вейлон (просто на всякий случай), как единожды стучалась Элизабет, желая позвать его на ужин… Нирвана, небытие и спокойствие — просто ничего. Даже сны прекратились. Уставший организм пытался восстановить хоть немного энергии, компенсировать затраты последних суток. Но постепенно, почти незаметно, сон его начал меняться. Сначала, в расслабляющей темноте начали проявляться какие-то неясные фигуры, образы и звуки, назначение которых было невероятно сложно уловить. Вся эта какофония постепенно нарастала, давила на мозг и заставляла сердце биться быстрее, а тело не осознавало — в сознании оно, или это просто бред воспаленного мышления. Майлз хотел и не мог очнуться. Что-то мучило его изнутри, что-то требовало выхода, преобразовываясь в ослепляющую ярость. Апшер понимал, что кричит, что видит все вокруг себя, что чувствует свои раны, словно бы их прижгли раскаленным железом…       Но ничего не мог с этим поделать.       Вейлон же, поговорив с Элизабет, уснул всего на пару часов, а потом долго сидел с женой и детьми, обсуждая, решая, думая… У него было устойчивое чувство, будто он не видел их годами, а вскоре расстанется с ними еще на года. А может, и навсегда. Ночью ему не спалось. В голову лезли различные кошмары, а боль мешала сосредоточиться хоть на чем-нибудь, кроме этих отвратительных спазмов. И когда примерно в три ночи из комнаты для гостей послышался неясный шум, он резко сел, осознав вдруг, что там Майлз. Не то, чтобы он вообще о нем забывал, как же о таком забудешь, но просто не думал, избегая.       Прихрамывая, он осторожно подкрался к двери и постучал — нет ответа. Зато звуки только усилились, но нельзя было разобрать, что это: плач, рык или вопль отчаяния — все это смешалось в сплошное жуткое ничего. Парк осторожно повернул ручку и заглянул. Сначала он ничего не увидел, но затем, на фоне чуть светящегося окна выделилась полусогнутая фигура, принадлежащая, очевидно, Майлзу Апшеру. Он странно, очень гортанно стонал, прижимая руки к животу.       «Люди не издают таких звуков.»       Но не это было самое страшное. Вокруг него, насколько можно было заметить в этой тьме, клубилась странная взвесь, будто легкая дымка, окружающая все его существо. Словно… Охраняющая его?       — Майлз… — Вейлон сделал один лишь шаг вглубь комнаты, хотя сознание и чувство самосохранения умоляло его остановиться. — Я…       — Проваливай, Парк, просто уйди… — этот сиплый голос было не узнать. Он будто принадлежал животному, которое по какой-то неведомой причине получило способность говорить.       Но Вейлон не двинулся с места, не зная, как поступить. Семья. Он должен оберегать семью. Это была единственная мысль, в которой он был сейчас полностью уверен. А как именно ей поможет то, что сейчас он заслоняет своей спиной выход из комнаты — не суть важно. Глаза постепенно привыкали к темноте, Вейлон до рези в зрачках вглядывался в невероятное зрелище, чуть сжимая кулаки. А дымка становилась все темнее с каждой секундой.       Майлз и сам не понял, как оказался у окна. Наверное, существо в нем вело его, он подчинялся, хотя внутри все разрывалось на куски, он будто боролся с самим собой. Этот чертов Парк, почему он здесь? Внутри закипала бешеная ярость, хотелось выплеснуть ее, добиться страданий этого человека, что сейчас так напряженно смотрит на него, не понимая, что в секунду может умереть.       — Ар-рх!       Удар. Глухой вскрик. Тупая боль в пальцах. Сотни прозрачных блестящих осколков летят на пол, врывается холодный осенний ветер. Отрезвляет. На пол капает горячая кровь, и этот контраст будто усмиряет, заставляет подумать о чем-то, кроме болезненной смерти. Возникло чувство легкого дежавю. Дымка рассеялась, не оставив и следа.       Майлз пошатнулся и привалился к подоконнику, ощущая, что все проходит. Ярость успокаивалась, а на ее место приходила апатия и боль, которая лишь ненадолго отпустила.       — Ты… Почему ты не ушел? — он обернулся на замершего Вейлона. Тот напряженно следил за ним. Майлз подошел к нему вплотную, уставившись в это лицо в полутьме. — Я ведь могу убить тебя прямо здесь и сейчас. Разорвать и раскидать твои органы по углам.       — Потому что обязан был этого не допустить. — просто ответил тот.       — Интересно… — Апшер отступил на шаг, чувствуя, как жуткие ощущения постепенно отступают, уступая место мыслям о настоящем, возвращая его к реальной жизни. — Боюсь, после такого «представления» ложиться спать бессмысленно. Я чувствую себя так, будто сдох опять и очнулся. Явно не норма.       Вейлон только вздохнул. Возможно, ему хотелось бы поговорить о том, что вообще за нахрен сейчас произошел, но в голову ничего дельного не лезло. Он и сам не знал, кто сейчас Майлз на самом деле, и, как и всегда бывает с такими мыслями, сознание просто оттеснило их куда-то на задворки сознания, оставив там до лучших времен. Сейчас перед ним был человек.       — Ладно… — наконец пробормотал он в образовавшейся тишине. — Думаю, тебе стоит знать, что мы с Элизабет решили сжечь дом.       Это было сложным решением. Несколько часов они просидели обсуждая, думая, споря. По итогу получалось, что как бы хорошо они не спрятались, в их дом все равно рано или поздно вломятся, испоганят в нем все, перевернут вверх дном, в поисках малейших зацепок. «Меркофф» не остановится ни перед чем, для нее нет морали и принципов на пути к цели. Парк мог бы сказать, что разговор об этом — это странно, непонятно, дико, особенно сейчас, когда ситуация меньше всего подходила для откровений и планов. Но а о чем еще было говорить? В душе было настолько пусто и гадко, что ни о чем другом попросту не думалось.       Майлз только кивнул. Он сел на кровать, прислушиваясь, понимая, что в этом есть рациональное зерно.       — Так у них не будет шансов запятнать мою память и жизнь, что я здесь провел…       — Ты уверен в этом, или пытаешься убедить меня?       — А еще я думаю, что наши с тобой скитания — действительно выход из ситуации. Запутаем следы, собьем их с толку… Интересно, нас уже ищут? — Вейлон проигнорировал последний его вопрос, будто разговаривал больше сам с собой.       — Понятия не имею. — Майлз вдруг дернулся, будто опомнившись. — Поедем послезавтра. Пока я разберусь со своим жилищем — собери все, что нужно.       И вдруг, Майлз осознал, что и сам сделает это. Сожжет свой дом. Вот так просто, воспользовавшись одной из канистр с бензином, которых у него было навалом в гараже. Он никогда особенно не привязывался к нему, да и таких уж сильных воспоминаний об этом доме у него не было — он переехал туда в весьма сознательном возрасте, но вот только сам факт того, как легко он это принял, поразил Майлза. Видимо, это было одно из последствий перенесенного им кошмара — все остальное меркнет, сменяясь глухим безразличием.       — Элизабет с детьми готовы выехать хоть завтра…       — Отлично. — оборвал его Апшер. — Раз уж мы не спим, надо заняться, наконец, информацией, пора завершить начатое. Голос его был деловитым, ровным, будто не Майлз Апшер решил сейчас в своей голове лишить себя места жительства.       Плевать, что будет дальше. Возможно, он не доживет и до завтрашнего (точнее, уже сегодняшнего) рассвета, может — чудом протянет неделю или больше. Смысла в его существовании и так было не особенно много, а теперь, когда вся необходимая информация уже в сети, тем более. Кроме видео, он написал еще длинный сопроводительный текст, в котором разместил показания своего единственного свидетеля.       — Кстати, ты молодец, что додумался молчать во время сьемок. Еще не хватало, чтобы они узнали нас по голосам.       Вейлон, затаив дыхание, наблюдал, как все, что им удалось по несчастному случаю наснимать, загружается в сеть, будто отрезая им путь назад. Ну вот и все, теперь они никогда не вернутся к спокойной жизни, а если и вернутся, то очень и очень не скоро. Он припомнил, как трудно ему было сохранять молчание, когда он бывал на волосок от смерти, или когда в ногу ему впился этот треклятый штырь, или когда он очнулся на «операционном» столе Глускина…       — Вот и все… — Майлз захлопнул ноут. — Остался только наш с тобой побег. Он сделал вид, что не замечает, как остекленели глаза Парка в безотчетном ужасе перед недавним прошлым.       На горизонте уже виднелась красная полоса, когда машина Апшера покидала город. Уже давно погас неоновый экран ноутбука Вейлона, Элизабет все еще не сомкнула глаз, сидя в комнате детей и беззвучно плача… Весь дом будто предвкушал свой последний день, постепенно умирал, уступая пустоте и этому солнцу, которое, будто издеваясь, красиво раззолотило комнаты, в последний раз в этой жизни. Майлз тоже видел светило, выруливая за город. Он не особенно беспокоился о правилах дорожного движения и ограничениям по скорости — сейчас было не до того. ***       Пустота. Ничего. Абсолютно никаких эмоций. Кажется, последние чувства выдуло ветром, пока Майлз ехал. Чисто на автомате собрал самое нужное (вещей оказалось не так уж и много). Обнаружил, что когда еще двое суток тому выезжал на съемки — оставил дом в легком беспорядке, даже и не думая, что когда вернется в следующий раз, будет уже не до уборки. Казалось бы, должно быть какое-то отчаяние, печаль, злость на обстоятельства, ну хоть что-нибудь, но… Ничего. Ему будто было не жалко проходить в последний раз по комнатам в поисках чего-то, возможно важного, что он мог упустить, даже свет почти не включал. В доме было тихо, не было в нем уже души, осталось только сжечь останки и все.       Как во сне разливал бензин. Обошел все, немного постоял в своей собственной комнате, где провел довольно много времени. Будто в другой жизни, все это было не с ним. Забыть. Облил постель и пол, шкафы и стол, за которым так долго корпел, строча свои статьи.       Рассвет только-только начинался, когда он вышел на улицу. Солнце красиво подсвечивало белым стены и окна, Майлз полюбовался на это в последний раз. А затем — поджег. Пламя взметнулось такое, что не оставалось сомнений — все сгорит дотла. Красные, оранжевые, черные и серые цвета смешались в какую-то какофонию, обдавая его лицо жаром. Вот и все. Совсем скоро обвалится крыша. Треск огня стоял такой, что слышно было, наверное, за многие мили отсюда. Это было так… Величественно, невероятно, дыхание Майлза на миг остановилось, будто сломленное этой чудовищной силой, которая заставляла его догореть изнутри. ***       Сборы, расставания, слезы… Вейлону казалось, что это никогда не кончится, настолько было больно и тяжело. Обычные объятия, слова любви и обещания еще когда-нибудь обязательно встретиться — все это не имело абсолютно никакого значения, а только больше растравляло душу, потому что казалось теперь фальшивым и ненастоящим. О чем могут говорить люди в такой момент? Как друг друга утешать, если все, что можно было сказать, уже сказано и растворилось в этих рассветных лучах? Просто глухая боль и страх перед неизвестностью будущего, о которых никто не говорил вслух, но что и так повисло в воздухе бесконечной тяжестью.       И вот их уже нет. Давно скрылось на горизонте такси, а Вейлон все стоял у дороги, бездумно глядя ему вслед. Теперь все точно кончено. Его сердце, кажется, уехало вместе с ними. А за ним и душа. Вот только тело, его физическая оболочка еще почему-то была жива. Есть ли теперь в этом смысл, когда все, ради чего он жил, больше не с ним?       Всего мгновение, всего какой-то несчастный час — его дом полыхает, огонь будто сжирал не только предметы, но и воспоминания, чувства, остатки чего-то теплого и светлого, что еще оставалось в его сердце, оставляя только пепел.       Черные, страшные столбы дыма, вперемешку с ярко-красными, зловещими отблесками взмывались в пасмурное небо. И Вейлон просто наблюдал, понимая, что все внутри уже выгорело. Нет его. Возможно, Парк умер, улетел вместе с этими черными ошметками к небесам.       Какой-то кошмар, неосознанный бред. Холодное ничего.       Опомнился он уже в машине, когда внезапный шум мотора пробудил его от летаргии.       — Хорошо полыхает… — Майлз не решался говорить громко. Да и вообще говорить — в его глазах еще не остыло пламя собственного жилища. Он помнил, как смотрел на этот огонь. Невероятный вид этого гигантского костровища завораживал, но поверить в то, что все это был не сон, было невероятно сложно.       Все, что он смог сделать сейчас — это свести брови, думая о том, что его воспоминания теперь мертвы.       — Мне жаль… — наконец послышалось позади.       — Тебе-то? Ну разумеется.       Майлз просто смотрел на дорогу. Оба молчали, переполненные этим трагичным чувством безвозвратного, которое бывает, когда стоишь над гробом близкого человека. Прошлое… Нет теперь у них прошлого. Только унылое настоящее и неясное, хлипкое будущее. Майлз чувствовал себя обреченным, приговоренным к смерти, которая пока что откладывалась на неопределенный срок. А Вейлон… Он вообще ни о чем не думал, будто уже был мертв. Он бездумно рассматривал пятна крови на сидении, которые они вчера оставили. Из красных они уже стали бурыми, почти черными. Жуткое зрелище. Перед глазами пронеслись жуткие кровавые картины, что ему довелось увидеть в «Маунт-Мэссив», полные таких же бурых разводов. И это навсегда останется с ним.       Постепенно, очень медленно, пейзаж вокруг менялся. Мелькание случайных городских огней, отступающим под напором рассвета, сменил сначала широкий простор пригорода, а затем — быстро вырастающей с двух сторон грядой хвойного леса. Дорога стала шире, они свернули на трассу, набирая скорость.       Лес объял их со всех сторон. Гигантские ели и сосны, росшие здесь веками, доставали своими верхушками до небес, от этого дорога казалась темнее, чем она была на самом деле. Там, наверху, гуляли сильные ветра, раскачивающие этих вековых гигантов, лес будто дышал, размеренно и спокойно.       Вместе с ним дышал и Майлз. Сейчас для него существовал только этот ровный гул мотора, свист ветра в приоткрытых стеклах, этот знакомый звук трения шин об асфальт. Обычно, в такие моменты он включал музыку, которая занимала и создавала фон, что-нибудь старое, хорошо забытое, но гармонирующее с настроением. Вряд ли сейчас бы он нашел песню, которая бы подошла к данной ситуации.       Примерно через часа три остановились у придорожной заправки. Маленькой, неказистой, с давно выцветшей желтой надписью «L'AutoStop» на большом грязновато-красном билборде у самой трассы. Заправка, как и надпись, как и кафе, в котором пахло пережаренными кофейными зернами и полежавшей ветчиной, явно знавали лучшие времена, но выбора у них было не много. Нужно было заправить машину, ведь не факт, что следующая заправка близко, а еще было необходимо уточнить маршрут, по которому они собирались двигаться. Дороги в этих местах были очень запутаны, здесь начинались горные массивы и дороги петляли, скрываясь среди лесов или проходя по бесчисленным подгорным туннелям.       Пока Майлз занимался заправкой, Вейлон развернул перед собой карту штата, купленную тут же. Он неплохо ориентировался, потому что сам много путешествовал в этих краях, но по местам его былых счастливых стоянок с семьей ездить не хотелось. Он упорно гнал от себя воспоминания о былом счастье, старательно придерживая уголки чуть приподнимающейся на ветру карты. Задумчиво кусал карандаш, намечая стоянки у придорожных мотелей, которые так же были тут отмечены особенным значком.       На карту шумно шлепнулась первая тяжелая капля, оставив на дешевой бумаге серое пятно (Парк сидел за столиком снаружи кафе). Дождь? Но ведь светило солнце… Похоже, они потеряли счет времени. Проглотив еще одну таблетку обезболивающего (нога по-прежнему до безумия болела, напоминая о себе), Вейлон поставил жирную точку в пункте прибытия, а затем вгляделся в образовавшеюся цепочку остановок:       «Денвер — Торнтон — Форт-Морган — Браш — Стерлинг — Джулсберг — Норт-Платт (штат Небраска)»       Естественно, в эти города они вряд ли заедут, двигаясь по трассе-76, это лишь примерные ориентиры, остановки между которыми они и будут совершать. Парк даже не был уверен, станет ли Норт-Платт их конечной остановкой (ведь именно туда и направлялась его семья). Возможно, придется бежать и дальше, но вот заглядывать вперед не хотелось — они могут не дожить и до завтра. В голове раздался звук разбивающегося стекла, а затем глухой рев, не то животного, не то человека…       Из раздумий его вывел голос Майлза, подошедшего незаметно:       — Я закончил, можем ехать.       — А? Да-да, я тоже… — он протянул карту Апшеру, тот взял ее и поморщился — на лицо ему упало несколько капель подступающего дождя.       — Ты знаешь эти места?       — Нет. Не хотел ехать знакомыми. — Вейлон поднялся на ноги, оглянулся на небо — оно стремительно темнело, несмотря на то, что был только полдень. — Сам понимаешь, мысли… Воспоминания, черт бы их побрал…       — Ладно, давай в машину. — Майлз аккуратно сложил карту, разобравшись, как добраться до первой их остановки. — К ночи доберемся до мотеля, если не будем задерживаться.       Апшер видел по лицу Вейлона, что тот не в порядке, но спрашивать не стал. Сейчас было не до того, да и сам он, если честно, был в шаге от того, чтобы что-нибудь разнести, настолько паршиво было. Холодное безразличие постепенно сменялось раздражением, боли по всему телу не давали спокойно существовать, а пальцы, обрубки которых были плотно перебинтованы, горели просто адским пламенем. Майлз стиснул зубы, едва сдерживая стон. Нужно было принять лекарство. Но он дождался, пока Парк заберется на сидение, затем оглянулся по сторонам — ни души. И только тогда снова сел за руль, настраиваясь на долгую поездку.       Череда капель по крыше. Почему-то, этот звук им напомнил похоронный марш по крышке гроба. ***       Ближе к ночи дождь пошел уже сплошной стеной и явно не собирался останавливаться в скором времени. Тяжелые капли бесконечно выстукивали что-то по крыше, слезами стекали по окнам. Серость. Сплошная, холодная осенняя пелена, в которой, как в кислоте, растворяются души и чувства. Майлз и Вейлон молчали, все так же думая о своем, лишь изредка перебрасываясь фразами, советуясь, куда свернуть и сверяясь с картой.       — Я покурю, открой окно пошире.       Майлз произнес эту фразу, как только включил, наконец, фары. Золотистый свет высветлил капли дождя на их пути и красные, неоновые километровые столбы.       Вейлон опустил стекло. В машину ворвался свежий запах дождя, сырости и мокрой хвои. Казалось бы, всего каких-то полдня назад это был лишь дым, пламя и жар, а теперь — затишье. Как сильный гнев иногда сменяется тихим плачем. Невероятный контраст. Если бы не дождь, возможно, было бы еще светло, ведь стоял сентябрь. Но погода все уже решила, погрузив их в ночь на пару часов раньше.       За день Парк многое переосмыслил, но, чем быстрее наступала тьма, тем страшнее ему становилось. Наверное, Апшер чувствовал то же самое, потому и курил уже третью. Терпкий запах его сигарет словно добавлял яркий акцент к этой завораживающей дождливой свежести.       — Может, я поведу? Отдохни, и так весь день вел…       — Да ладно, тихо. Уже почти приехали.       Майлз не любил когда его прерывают во время курения. А уж тем более — во время курения в машине. Тьма и его пугала не меньше, стена леса казалась куда страшнее, чернота и всепоглощающая сырость заставляла душу метаться от неясных страхов, не обретших очертания лишь потому, что Майлз и Вейлон пока-что сидели в его теплой машине, на свету.       Позже, им обоим еще долго снилась эта поездка.       Но Вейлон снова попытался заговорить, потому что сидеть в тишине для него было уже сложно:       — Как думаешь, долго будет еще идти этот дождь? Я слышал, что на штат надвигается циклон… Не хотелось бы всю дорогу сквозь туманы пробираться.       — Не важно. Это все сейчас не важно… — тихо прервал его Майлз. Сейчас для нас главное добраться до «Motel22» и продумать дальнейший маршрут. Сосредоточься пока на этом. Кстати… — тут Майлз криво ухмыльнулся, выкинул в окно очередной окурок. — Погодка ничего не напоминает? Не хватает только раскатов грома…       Вейлон поморщился. Конечно, напоминает. Самую страшную ночь в его жизни. А Апшер будто удовольствие получал, наблюдая, как он хмурится. Кривая, идиотская, по мнению Парка, ухмылка еще долго не слезала с его губ, но Вейлон так ничего на это не ответил, а просто уставился вдаль, туда, где уже виднелись едва различимые огни их первой ночной стоянки. ***       «Motel22» представлял из себя небольшой придорожный мотель, далеко не люксового класса, судя по обшарпанным стенам и покосившейся, чуть мерцающей от старости неоновой вывеске. Видимо, данная стоянка, да и дорога в целом, не были популярны среди туристов да и просто путешественников автостопом. Тем лучше. Окна в этом трехэтажном строении, построенном в том самом, популярном некогда стиле восьмидесятых и девяностых (скорее всего, просто потому что было открыто именно тогда), почти не горели. Однако, на крошечной стоянке наблюдалось несколько машин, опять же, далеких от понятия «люкс».       — Приехали. — объявил Майлз, припарковавшись. — Не пять звезд, но больше трех мы себе позволить не можем.       Он выключил зажигание и машина тут же погрузилась во тьму. Капли на стекле подсветились красным, отражая слабый свет вывески. Вейлон вздохнул. Ему было все равно на их комфорт или какое-то финансовое благополучие, его беспокоила мысль о слежке — не подготовлен ли там для них «теплый прием» от «Меркофф»? Не ждет ли его там погибель или плен? Ведь видео в сети уже почти сутки, его уже увидели, уже что-то предприняли… Возможно.       — Я не уверен…       — Тоже думаешь о засаде?       Они посмотрели друг на друга: Майлз, чуть хмурясь, сверху вниз и Вейлон, немного обеспокоенно и задумчиво. Всего несколько секунд длился этот взгляд. Апшер увидел в блестящих глазах Парка красноватые отблески и тут же отвернулся, силясь прогнать эти огоньки из головы. Вейлон успел только поймать его мимолетный взгляд и резкая ассоциация вдруг поразила сознание: легкая, невесомая, черная взвесь, дымка и он, не человек и не зверь, глаза пусты и призрачны…       — Не будет этого, спокойно. Невозможно это…       Майлз говорил, а в глубине души понимал, что отчасти пытается в этом убедить и себя тоже. Нельзя было так уж просто избавиться от навязчивых мыслей о преследовании. Но если паниковать будут оба — ничего хорошего из этого не выйдет. Нужно было сохранять хотя бы видимость спокойствия.       — Так ли это… Надеюсь. — почти шепотом пробормотал Вейлон.       Майлз первым покинул машину, и прежде, чем он успел накинуть капюшон, на голову ему будто ведро ледяной воды вылили — настолько сильным был дождь. Апшер достал с заднего сидения свою дорожную сумку и пошел ко входу, почти побежал, Вейлон — за ним, быстро, на сколько позволяла раненая нога. До входа было около двадцати метров, но оба вымокли насквозь.       Внутреннее убранство не особенно отличалось от внешнего. Первое, что их встретило — странный запах, похожий одновременно и на пыль, и на плесень, и на дешевое курево. Но внутри хотя бы было тепло. Вейлон оглянулся на старую, деревянную мебель и стены, покрашенные знававшей лучшие времена штукатуркой.       — Хорошо, что они круглосуточно открыты… — вполголоса произнес Майлз и первым шагнул к стойке регистрации, ну, или к тому странному предмету мебели, что ее заменяла. Как и ожидалось — за ней никого не было, зато был небольшой колокольчик, рядом с которым лежала криво нацарапанная записка:       «Билл занят. Звоните в колокольчик ТОЛЬКО при крайней необходимости. Сьюзен, если это ты, то протри, наконец, пыль, иначе пойдешь на трассу!»       — Ха, интересно, двое новых постояльцев считаются «крайней необходимостью»? — Майлз взял этот колокольчик и встряхнул несколько раз.       Раздался противный, лязгающий звук, который, наверное, перебудил всех постояльцев, если они тут вообще были. Апшер почувствовал некоторое удовлетворение, осознавая это. Он чувствовал себя просто отвратительно, он был мокрый, голодный, да еще и пальцы болели так, что хотелось кричать. Парк явно чувствовал себя не лучше. Он опустился на деревянный стул, выпрямил ногу — стоять было больно.       Прошло пару томительных минут и только после того, как минутная стрелка на настенных часах переползла отметку «шесть», где-то сверху началось движение. Раздались чьи-то неразборчивые ругательства, а затем по лестнице, что вела на второй этаж, к ним спустился заспанного вида мужчина неопределенного возраста с короткой, спутанной бородой и неровно постриженными серо-каштановыми волосами.       Видимо, это и был Билл.       — Доброй ночи. — буркнул он, упираясь в стойку обеими руками. — Чем могу помочь?       Дружелюбия и энтузиазма в его голосе было ровно ноль. Он злобной совой уставился на ночных пришельцев, скользнул тяжелым взглядом по их мокрым волосам и дорожной одежде.       — Нам комнаты. — Майлза отношение Билла нисколько не смутило. Единственное, чего бы ему сейчас хотелось, так это упасть хоть на какую-нибудь кровать и забыться сном. — Что-нибудь подешевле.       — Надолго? — Билл достал из-под стойки засаленный журнал в твердом переплете и ручку. Ни о какой электронной регистрации и речи идти не могло. Кстати, связь здесь тоже почти не ловила.       Апшер оглянулся на Вейлона. Тот лишь плечами пожал.       — На три дня и три ночи. — Майлз наблюдал, как хозяин вписывает в пустые графы время.       — Имена, фамилии… И вообще, давайте паспорта.       Вот тут и настал ступор. Майлз снова украдкой оглянулся на Вейлона — отдавать паспорта, да и называть свои реальные имена было опасно. Апшер быстро соображал, что делать.       — Мы, э-э-э… Мы не взяли…       — Паспорта забыли? — тут Билл криво ухмыльнулся, потер ладони. — А-а-а, понимаю. Не волнуйтесь, голубки, никто не узнает.       Он расхохотался так, что звон его колокольчика показался Майлзу и Вейлону приятной мелодией. Но это стало для Апшера последней каплей. Он громко и с силой хлопнул ладонью по стойке, привлекая внимание этого хозяина-идиота:       — Блядь, немедленно прекратите этот цирк!       Билл замер, удивленно и даже испуганно взглядывая на Майлза. Что-то в его глазах заставило мужчину попятиться. В его лице Парк прочел безотчетный ужас, как если бы он увидел…       — Стой!       Апшер обернулся. Еще секунда, и холодная, всепоглощающая ярость вырвалась бы наружу. Но вместо черной, беспросветной тьмы Майлз увидел все ту же обшарпанную штукатурку, все ту же старую деревянную мебель, черные окна и Вейлона, который уже начал привставать.       — Наши имена… — Майлз отвернулся, быстро соображая. Об этом случае он подумает позже. — Морган Райм, — он бросил взгляд на Парка, — и Уэйн Блэквуд, то есть я. Мы правда забыли паспорта, потому что собирались в спешке.       Вейлон стоял рядом и наблюдал, как Билл молча вписывает их поддельные имена в пустые графы, а затем — отдает ключи и счет. Все это — молча, без тени улыбки или еще хоть одного слова. Парк с тревогой поглядывал и на Апшера, но тот выглядел сосредоточенным и хмурым.       Как только с оплатой было покончено, они поднялись по скрипучим ступенькам на третий этаж, где и были их комнаты — №12 и №16. Был ли тут кто-то еще, кроме них, или нет, но за все время, пока они поднимались, пока шли к своим комнатам, пока боролись с замком №16, потому что он заедал — нигде не слышалось ни звука, будто они были тут одни. Пугающе. По крыше все еще барабанил дождь.       — Готово.       Майлз толкнул дверь в комнату Вейлона, справившись, наконец, с замком. В лицо дохнуло сыростью, но, когда включили свет, комната показалась им даже уютной — оформленная в бежевых тонах и деревенском стиле, в свете желтоватой ретро-лампы, она выглядела очень даже ничего. Видимо, все деньги шли именно на обустройство номеров, а на все остальное хозяева благополучно наплевали.       — Спасибо. Я думал, что всю ночь проторчу тут с этим замком…       Он с размаху сел на постель — нога замучила так, что на глаза уже выступали слезы, стоило на нее опереться. Но сейчас Вейлона беспокоило другое. То, что случилось у стойки, еще одно подтверждение его самому большому страху, который он не решался выпускать дальше подсознания.       Волрайдер.       Он сейчас здесь, с ним, в одной комнате. Выглядит как человек, говорит, как человек, размышляет как человек, но… Это не человек. А Майлз — жив он, или мертв? Бьется ли его сердце, или же он существует только благодаря нанитам?       — А-а-а!       — Терпи. — Майлз удерживал его ногу, нанося мазь для заживления ран. — Сегодня рана выглядит еще хуже, надо найти средство посерьёзнее.       Когда Парк попросил его помочь, Майлз согласился, отмечая мимоходом, как отстраненно звучит его голос. Вейлона точно напугало происшествие у стойки, но разговаривать об этом уже не было сил. Он вел машину весь день, после всего, что случилось, и хоть его разум был относительно спокоен, на место глухого, ничего не значащего равнодушия пришло осознание. Оно подкрадывалось незаметно к ним обоим, чтобы в один «прекрасный» момент попросту ударить по голове болью и тяжестью.       — Спасибо. — Вейлон затянул последний узел на свежей перевязке, выпил пару таблеток обезболивающего. — Извини, что приходится с этим возиться…       — Ладно. — Майлз зевнул. — Я к себе.       Вейлон не ответил, просто кивнув ему. Майлз добрался до своей комнаты, которая мало отличалась от комнаты Парка, даже не включив свет, швырнул на тумбу куртку. Затем — запер дверь, подергал ручку. Комната погрузилась в полную тьму, если не считать слабого, синего и чуть красного света с улицы, еле-еле пробивающегося сквозь бесконечный поток капель.       Но сил не осталось даже на страх. Поэтому Апшер просто упал на постель, скинув только обувь. Господи, как же долго он этого ждал. Провалился в сон, пустой и черный, зато пришедший мгновенно из-за невероятной усталости.       Вейлон, даже несмотря на усталость, еще долго не мог заснуть. Он лежал при свете, просто глядя в грязно-белый потолок, ощущая, как медленно проходит боль. Но он не видел ни мебели, ни этих странно преломляющихся лучей простой прикроватной лампы. Мыслями он был с семьей, там, в прошлом, когда они еще жили счастливо, когда были вместе. По лицу заструились слезы. Парк вдруг очень ясно ощутил собственную погибель, будто он все еще лежал на столе психа, будто его уже разрезали на кусочки, изъяли сердце и выбросили вон. Нет у него будущего. Больше нет и никогда не будет. ***       Пустота.       Я опустошен. Все. Нет меня. Ничего нет, только эта чертова пустота, которая отнимает мои жизненные силы, убивает мою душу. Нет у меня души. Она тоже потерялась, в одну секунду сгорела с моим домом и исчезла на горизонте вместе с моей семьей. Я заперт в себе, заперт в этой боли, заперт в этом чертовом мотеле с монстром, который способен убить меня в любую минуту…       Прости меня, дорогая. Прости. Я не тот человек, который должен был испортить тебе жизнь. Ты не заслуживаешь такой жизни. Никогда не заслуживала. Бедные мои мальчики… Их отец - полный идиот. Туман. Господи, какой же плотный туман… Этот холодный дождь… Он будто слезы — небо плачет, я плачу, но слезы не приносят облегчения. Только сильнее растравляют душу, ранят и без того раненое тело.       Апшер. Майлз Апшер. Он не должен был выжить. Он — невероятная случайность, ошибка, сбой в программном коде… Программный код изначально был сломан. Стоп, какой код, Боже, что я несу? Перед глазами эти чертовы пятна, кровь на сидениях, дорога и сырость… Плесень.       Я застрял где-то в нигде, выхода отсюда не вижу...       Прости меня, я облажался. Вина моя безгранична.       Вейлон Артур Парк.